Глава XIII

О том нам сеньер де Баше по примеру мэтра Франсуа Виллона хвалит

своих людей

Как скоро ябедник покинул замок и воссел на свою изъянистую кобылицу

(так называл он одноглазую свою лошадь), Баше удалился в уединенный садик,

под сень беседки, послал за женой, дочерьми и всеми домочадцами, велел

подать лучшего вина, как можно больше пирожков, ветчины, фруктов, сыру и, с

отменным удовольствием выпив с ними, повел такую речь:

- Мэтр Франсуа Виллон на склоне лет удалился в пуатевинскую обитель

Сен-Максен, под крылышко к ее настоятелю, человеку добропорядочному. Чтобы

развлечь окрестный люд, Виллон задумал разыграть на пуатевинском наречии

мистерию Страстей господних {1}. Набрав актеров, распределив роли и подыскав

помещение, он уведомил мэра и городских старшин, что мистерия будет готова к

концу Ниорской ярмарки; осталось-де только подобрать для действующих лиц

подходящие костюмы. Мэр и старшины отдали надлежащие распоряжения. Сам

Виллон, собираясь нарядить одного старого крестьянина богом отцом, попросил

брата Этьена Пошеям, ризничего францисканского монастыря, выдать ему ризу и

епитрахиль. Пошеям отказал на том основании, что местный монастырский устав

строжайше воспрещает что-либо выдавать или же предоставлять лицедеям. Виллон

возразил, что устав имеет в виду лишь фарсы, пантомимы и всякого рода

непристойные увеселения и что именно так толкуют его в Брюсселе и в других

городах. Пошеям, однако ж, сказал напрямик: пусть Виллон соблаговолит-де

обратиться еще куда-нибудь, а на его ризницу не рассчитывает, ибо здесь он

все равно, мол, ничего не добьется. Виллон, возмущенный до глубины души,

сообщил об этом разговоре актерам, присовокупив, что бог воздаст Пошеям и в

самом непродолжительном времени накажет его.

В субботу Виллон получил сведения, что Пошеям отправился на

монастырской кобыле в Сен-Лигер собирать подаяние и что возвратится он часам

к двум пополудни. Тогда Виллон устроил своей бесовщине смотр на городских

улицах и на рынке. Черти вырядились в волчьи, телячьи и ягнячьи шкуры, напя-

лили бараньи головы, нацепили на себя кто - бычьи рога, кто - здоровенные

рогатки от ухвата и подпоясались толстыми ремнями, на которых висели

огромные, снятые с коровьих ошейников бубенцы и снятые с мулов колокольчики,

- звон стоял от них нестерпимый. У иных в руках были черные палки, набитые

порохом, иные несли длинные горящие головешки и на каждом перекрестке целыми

пригоршнями сыпали на них толченую смолу, отчего в тот же миг поднимался

столб пламени и валил страшный дым. Проведя чертей по всему городу, на

потеху толпе и к великому ужасу малых ребят, Биллон под конец пригласил их

закусить в харчевню, стоявшую за городскою стеной, при дороге в Сен-Лигер.

Подойдя к харчевне, Виллон издали увидел Пошеям, возвращавшегося со сбора

подаяния, и, обратись к чертям, заговорил макароническими стихами:

Се землякус ностер, родом из дьячкорум,

Любит он таскаре плесновентас коркас.

- Ах он, такой-сякой! - воскликнули черти. - Не захотел дать на время

богу отцу какую-то несчастную ризу! Ну, мы его сейчас пугнем!

- Отлично придумано, - заметил Виллон. - А пока что давайте спрячемся,

шутихи же и головешки держите наготове.

Только Пошеям подъехал, как все эти страшилища выскочили на дорогу и

принялись со всех сторон осыпать его и кобылу искрами, звенеть бубенцами и

завывать, будто настоящие черти:

- Го-го-го-го! Улюлю, улюлю, улюлю! У-у-у! Го-го-го! Что, брат Этьен,

хорошо мы играем чертей?

Кобыла в ужасе припустилась рысью, затрещала, заскакала, понеслась

галопом, начала брыкаться, на дыбы взвиваться, из стороны в сторону

метаться, взрываться и, наконец, как ни цеплялся Пошеям за луку седла,

сбросила его наземь. Стремена у него были веревочные; правую его сандалию

так прочно опутали эти веревки, что он никак не мог ее высвободить. Кобыла

поволокла его задом по земле, продолжая взбрыкивать всеми четырьмя ногами и

со страху перемахивая через изгороди, кусты и канавы. Дело кончилось тем,

что она размозжила ему голову, и у осанного креста {2} из головы вывалился

мозг; потом оторвала ему руки, и они разлетелись одна туда, другая сюда,

потом отозвала ноги, потом выпустила ему кишки, и когда она примчалась в

монастырь, то на ней висела лишь его правая нога в запутавшейся сандалии.

Виллон, убедившись, что его пророчество сбылось, сказал чертям:

- Славно вы сыграете, господа черти, славно сыграете, уверяю вас! О,

как славно вы сыграете! Бьюсь об заклад, что

476

вы заткнете за пояс сомюрских, дуэйских, монморийонских, ланжейских,

сент-эспенских, анжерских и даже - вот как бог свят! - пуатьерских чертей с

их залом заседаний3. О, как славно вы сыграете!

- Так-то вот и я, - заключил Ваше, - могу теперь поручиться, милые

друзья мои, что с этих пор вы тоже славно будете играть трагический этот

фарс, ибо при первой же попытке и пробе сил вы изрядно взлупили, отколотили

и взбодрили ябедника. С этого дня я всем вам стану платить двойное

жалованье, Вы, душенька моя, - обратился он к своей супруге, - вольны

одарить их чем только вам заблагорассудится. Все мои сокровища у вас в руках

и в вашем распоряжении. Ну, а я прежде всего выпью за вас, милые мои друзья.

Ух ты! Доброе винцо, холодное! Во-вторых, вы, дворецкий, возьмите себе этот

серебряный таз, - я вам его дарю. Вы, оруженосцы, возьмите две серебряные

золоченые чаши. Вас, пажей, в течение трех месяцев не будут сечь. Душенька!

Отдайте им мои белые, с золотыми блестками султаны. Вам, мессир Удар, я дарю

серебряную флягу. Вот эту я дарю поварам; камердинерам дарю серебряную

корзину; конюхам дарю вот эту, в виде ладьи, серебряную с позолотой;

привратникам я дарю две тарелки; погонщикам мулов - десять суповых ложек.

Трюдон! Возьмите себе серебряные ложки и эту вазочку. Вы, лакеи, возьмите

себе большую солонку. Служите мне верно, друзья мои, а уж я в долгу не

останусь, и запомните раз навсегда: клянусь богом, я предпочитаю получить на

войне, служа доброму нашему государю, сто ударов палицей по шлему, нежели

хотя единый раз явиться в суд по вызову наглых ябедников, на радость вот

этакому вот жирному настоятелю.