2. Шелгунов: "Очерки русской жизни": о теории малых дел и о теории толстовства

Шелгунов революци­онер-демократ (Е: дурак, не способен к компромиссам).

строго редактировали его рукописи

«Очерки русской жизни», 1886—1891,

разнообразные по тематике

отклики на злобу дня и крупные общественные проблемы.

не стремив­шийся к образному изображению, предпочитал рациональный способ.

• «Крестьяне и землевладельцы Смо­ленской губернии» — положению крестьянства в Ро.

Причины бедности мужика в малоземелье

«Мужик увидел, что у него пашни мало, а выгону совсем нет. Все это "мало" и "нет" оказалось в "отрезках"»

• «Деревня и подать» - о на­логах, о выкупных платежах за землю,

•расслое­ние деревни, батрачество и мироедство (а либерале говорили, что кулак в деревне случаен)

«кулачество создали такие условия, когда даже и не падкий до наживы человек может стать ростовщиком»

•Шелгунов преодолевает общинные иллюзии 60-х

критикует либеральных народ­ников за слепое преклонение перед «общинностью»

о неизбежном разрушении общины в процессе бур­жуазного развития страны.

•вопросы рабочего движения.

В очерк «Деревенские по­жары» есть рассказ о Морозовской стачке.

причины стачки - тяжелого положения пролетариев на фабриках, оправдывает рабочих.

В очерке «По поводу статьи Деревенского жителя...»

«Пролетариат стал у нас экономическим явлением, только о нем теперь мало пишут»

Действительно, консервативная пресса старалась возрастающую роль пролетариата.

• моральное пре­восходство городского рабочего над крестьянином. «город­ского пролетария не умеет справляться со своими слабостя­ми, но он независим. воров нет, потому что рабочие».

• «Что читать и как читать?»

аграрный вопрос главный, решим только национализацией земли

рабочий вопрос — воп­рос о борьбе «труда с капиталом»

• юридическое и гражданское бесправие народа, угнетение личнос­ти

собрано фактов, изобличающих

«Человека, для которого, все и должно делать, ухитримся оттереть в сторону, чтобы он едва дышал. Он — просто мускульная сила, которой нужно управлять

• «Простор Самарской земли» - ука­зывает на отсталость страны, критика политики пр-ва

«Экономические успехи всегда зави­сят от гражданских свобод»

разоблачает колониза­торскую политику и «культурную» миссию ру ка­питализма в Средней Азии и на Кавказе.

• печати

«Провинция и провинциальная печать», «Провинциальные города»

посвящены бурно развивающейся областной прессе 80-х, подробная ха­рактеристика

Очерки о столичных изданиях.

•Идей­ной реакции 80-х годов (забыли идеи 40, 60, 70-х; связь с буржуазией)

Критикует либ-нар «Неделю»:

— «Неделя»: в русской жизни много «светлых» впечатлений: забыли революцию, за общину, мужика, «малые дела»: сыроварен, аптечек и библиотек.

Ш: «Все это только слова, тк границы плохой действительности недвижимы, надо ломать строй, чтобы шагнуть вперед».

Называет «Неделю» «шко­лой общественного разврата».

Последовали грубые нападки «Недели»: говорили, что он стар, завидует «молодому поколению», как это всегда бывает между отцами и детьми.

• «Неделя» имеет связь с толстовством 80-х. (Е с Ш согласен)

—Ш: проповедь опрощения, попытки сблизиться с народом путем отказа от цивилизации. «надо путь развития мужика до интеллигента, а не наоборот».

Ш: Очень хорошо, что толстовство не проникает в лит-ру, оче­видно, старое-то лучше. Поэтому и пользуются успехом прогрессивные демократы Короленко, Гаршин, Надсон.

—Ш: личного самоусовер­шенствования и непротивления злу насилием, важнее общественная де­ятельность, личность не может одна бороться против зла.

«Мир спасут «хорошие учреждения», а не «хо­рошие люди. Толстовцы отвлекают народ от борьбы за свои права. Надо сначала устранить преграды».

— Ш: каратаевщина (покорность), надо чувство гражданского достоинства.

«Человек родился «не для того, чтобы переносить холод, голод и смерть, а чтобы отодвинуть подальше».

— Ш усматривал связь толстовских идей с на­родничеством 80-х

Всем новым течениям 80-х Ш противопоставляет социалистические идеи 60-х г (револ-демокр)

• Ш приветствовал рост общественного движения 90-х (рост социал-демократии)

Последний очерк «Отрадное явление» проникнут настроениями Нового времени.

Моло­дежь много учится, анализирует, прежде чем делать.

«Очерки» Шелгунова находили отклик у современни­ков, письма от читателей, молодежи

оставался деятелем буржуазно-демократического периода освободительного движения,

но рабочие, социал-демок­раты с уважением относились.

Ленин пользовался трудами Шелгунова, перечитывал

1891 – антиправительственная демонстрация на похоронах Шелгунова

прогрессивно настроенной интеллигенцией и сту­денчеством + питерские рабочие.

венок: «Указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих».

Учебник, более подробно:

Замечательный русский публицист Н. В. Шелгунов также имел мало общего с редакцией «Русской мысли». Привлекая революци­онера-демократа Шелгунова к работе, Гольцев и Лавров не соби­рались рисковать журналом. Они очень строго редактировали его рукописи и так придирались, что Шелгунов в письмах не мог удер­жаться от жалоб: «Не скрою от Вас, что я вступил в "Русскую мысль" с традициями прежней журналистики («Современник», «Русское слово», «Дело»). Эти журналы давали большой простор своим сотрудникам (и «Отечественные записки» держались того же). Я радовался, что буду работать в неподцензурном журнале, но увы! Встретил самое жестокое отношение к моим статьям». На протяжении 1886—1891 гг. Шелгунов печатал в «Русской мысли» чрезвычайно разнообразные по тематике «Очерки русской жизни», в которых содержались отклики на злобу дня и ставились крупные общественные проблемы.

Первоначально обозрение русской жизни было поручено вести Г. Успенскому. Однако тот не нашел себя в жанре публицистиче­ского обзора. Он тяготел к художественному очерку и именно в этом виде литературного творчества дал образцы художественной публицистики. В отличие от него Шелгунов, никогда не стремив­шийся к образному изображению действительности, предпочитав­ший рациональный способ познания жизни, сумел блеснуть в жанре очерков-обозрений.

Начинается цикл очерком «Крестьяне и землевладельцы Смо­ленской губернии», посвященным наиболее важному вопросу вре­мени — положению крестьянства в России. Причины безысходной бедности мужика Шелгунов видит в первую очередь в малоземелье. «Когда освобождали крестьян, помещики... приняли весьма пре­дусмотрительные меры... Мужик получил земли меньше, чем ему нужно, чтобы есть чистый черный хлеб. Мужик увидел, что у него _и пашни мало, и лугов мало, и лесу мало, а выгону и совсем нет. Все это "мало" и "нет" оказалось в "отрезках"»

Во втором очерке «Деревня и подать» публицист говорит о на­логах, о выкупных платежах за землю, «горше» которых нет ниче­го для мужика (С. 11). В дальнейшем Шелгунов в своих очерках не раз возвращается к положению крестьян. Публицист был убежден, что аграрный вопрос — один из коренных вопросов русской жиз­ни, а решен он может быть только национализацией земли (см. его «Что читать и как читать?»).

Чуткий и правдивый журналист, Шелгунов отмечает расслое­ние деревни, батрачество и мироедство, характеризуя сельские порядки сравнением: «Каждый или молот, или наковальня». Он говорит о росте земледельческого пролетариата и кулачества, ос­паривая утверждения либеральной прессы о случайности появле­ния кулака в русской деревне. «Не личное чувство, не энергия на­живы, не бездушие или жестокосердие создали его (кулачество — Б. Е.), а такие условия и такое положение массы, когда даже и не падкий до наживы человек может развить в себе аппетиты наживы и стать ростовщиком... Кулачество — явление, созданное извест­ным положением вещей, и пока это положение существует, будет процветать и кулачество» (С. 468).

Шелгунов в известной мере преодолевает свойственные ему в 60-е годы общинные иллюзии и в новых исторических условиях более правильно оценивает роль и возможное значение общины в освобождении русского народа. Он критикует либеральных народ­ников за слепое преклонение перед «общинностью» русского му­жика, говорит о неизбежном разрушении общины в процессе бур­жуазного развития страны.

Как всегда в своей журналистской деятельности, Шелгунов освещает вопросы рабочего движения. В очерке «Деревенские по­жары» есть рассказ о Морозовской стачке. Цитируя судебные мате­риалы как документальные свидетельства тяжелого положения пролетариев на фабриках, он объясняет причины стачки и оп­равдывает дружные действия орехово-зуевских ткачей.

В очерке «По поводу статьи Деревенского жителя...» Шелгунов пишет: «Пролетариат земледельческий и фабричный стал теперь у нас таким же экономическим явлением, как и в Европе... только не бросается у нас так резко в глаза и о нем теперь очень мало пишут» (С. 314). Действительно, консервативная пресса старалась преуменьшить размах рабочего движения в стране, и Шелгунов был в числе тех немногих русских публицистов, кто систематически об­ращал внимание общества на возрастающую роль пролетариата.

Шелгунов справедливо отмечает в «Очерках» моральное пре­восходство городского рабочего над крестьянином. Учитывая не­которую неточность терминологии, надо признать весьма знаме­нательными его слова: «Босяк (под босяком подразумевается всякий разорившийся человек, особенно горожанин. — Б. Е.), по-видимо­му, беспутен, не умеет он справляться с собою, со своими слабостя­ми и наклонностями», но, несмотря на это, «он горд и независим и очень оберегает свое достоинство. Это общая черта всякого город­ского пролетария. Босяк не только считает себя честным человеком, но он и в действительности честен... Между настоящими босяками воров нет... потому что босяк — рабочий» (С. 470-471).

Очень важно, что к концу своей жизни Шелгунов понял рево­люционное значение нового класса. «Рабочий вопрос» — это воп­рос о борьбе «труда с капиталом, с капиталистическим строем современного общества», — говорил писатель в очерке «Что чи­тать и как читать?» (С. 1064). Наряду с экономическим гнетом Шел­гунова глубоко возмущает юридическое и гражданское бесправие русского народа, то беспредельное угнетение человеческой личнос­ти, которое царило в самодержавной России. В его очерках собрано множество фактов, изобличающих невероятно дикое «неуважение к личности и свободе ближнего». «Человека, для которого, казалось бы, все и должно делать, мы всегда ухитримся оттереть в сторону, запихнуть в угол и зажать так, чтобы он едва дышал» (С. 1003).

«Образованные» и «правящие классы» до сих пор «чувствуют себя белой костью». Народ для тех, кто на авансцене, не есть со­словие, он — просто мускульная сила, которой нужно управлять (С. 1027). Убежденность автора в том, что порядок отношений между людьми не может быть иным при данном государственном строе И что необходимо его изменить, изобличает в нем последовательно­го революционного демократа, не способного на компромиссы.

Шелгунов критикует экономическую политику царизма, ука­зывает на отсталость страны, неумение правительства освоить Си­бирь и другие окраины. Экономические успехи везде и всегда зави­сят «исключительно от гражданских свобод», — говорит он в очер­ке «Простор Самарской земли». Публицист разоблачает колониза­торскую политику и «культурную» миссию молодого русского ка­питализма в Средней Азии и на Кавказе.

Много внимания в «Очерках» уделяется печати. Так, например, очерк «Провинция и провинциальная печать» целиком посвящен бурно развивающейся областной прессе 80-х годов. Подробная ха­рактеристика местных газет заключена в очерке «Провинциальные города» и др. Ряд очерков посвящен либерально-народнической газете «Неделя», «Новому времени» и другим столичным изданиям.

Смелые, настойчивые выступления Шелгунова против идей­ной реакции 80-х годов составляют особенно важную сторону «Очерков русской жизни».

Борьбе со взглядами либеральных народников, с их теорией «малых дел» посвящены многие очерки: «По поводу статьи Дере­венского жителя», «К чему способна наша интеллигенция» и др. Шелгунов критикует главный орган либерального народничества — газету «Неделя», публицистов Абрамова, Дистерло и их различных сподвижников из провинциальной прессы, уверявших читателей, что в русской жизни много «светлых» и «бодрящих» впечатлений. Народники 80-х годов не в революционной борьбе пролетариата и крестьянства видели «светлые явления», а в организации интелли­генцией общественных сыроварен, аптечек и библиотек, в жизни русской общины, в патриархальности русского мужика.

Теория «светлых явлений» и «бодрящих впечатлений» — бес­полезная, лживая, и ею, писал Шелгунов, «как я ни усиливался... не мог разрешить ни вопроса о малоземелье, ни переселенческого вопроса, ни вопроса о найме рабочих» (С. 651). Сторонники «ма­лых дел» постоянно говорят об излечении общественных недугов, «но все эти "хорошие" слова оказываются только словами, потому что и борьба, и энергия, и общеполезная деятельность предпола­гаются не иначе как при условии неподвижности границ плохой действительности» (С. 677), т.е. в рамках существующего режима, что является бессмысленным, ибо, не сломав общественного строя, нельзя шагнуть вперед. За отказ от передовых идей 40-х, 60-х и Даже 70-х годов, за отсутствие политической мысли и проповедь жалкого культурничества Шелгунов называет газету «Неделя» «шко­лой общественного разврата».

Писатель правильно указывал на связь взглядов «восьмидесятни­ков» с буржуазным практицизмом. Проповедь теории «малых дел» заслонила «идейные стремления более доступными для большин­ства стремлениями практическими» (С. 683). Теория «восьмидесят­ников», заявляет Шелгунов, — это просто-напросто буржуазная тенденция, выражающая намерение в пределах существующих ус­ловий наиболее энергично бороться на экономическом поприще. Тогда это поняли еще немногие, и Шелгунов был в их числе.

Неизменно отрицательное отношение к русской пореформен­ной действительности, критика либерально-народнических воззре­ний вызвали раздраженные, грубые нападки на публициста-де­мократа со стороны «Недели». Шелгунову она заявила, что он стар, отжил свое время, ничего не понимает, потерял чутье к жизни и якобы завидует «новому теперешнему молодому поколению», как это всегда бывает между отцами и детьми.

Но Шелгунов не складывал оружия. В ряде очерков он уста­навливает связь между теориями «Недели» и толстовством 80-х го­дов. Он критикует «Неделю» и Толстого за проповедь опрощения и попытки сблизиться с народом путем отказа от умственного бага­жа и цивилизации. «Одни хотели мужика превратить в барина, дру­гие — барина в мужика: одни предлагали ради слияния идти впе­ред, другие — назад» (С. 586). Единственный правильный путь — путь развития мужика до интеллигента, утверждает Шелгунов, а не наоборот, как предлагают народники и толстовцы. «Поход ин­теллигентов в деревню, стремление их жить "своим хлебом" — вовсе не подвиг, как полагают и толстовцы, и народники. Подвиг заключается в идейном развитии, в чувствах, воодушевляющих на задачи "высшего порядка", которые руководят всем поведением и дают ему общественный, человеческий смысл» (С. 669).

В конце 80-х годов в очерке «Петербург и его новые люди» Шел­гунов дает отповедь «Неделе» за выраженное ею сожаление о том, что философские идеи Толстого не проникают в литературу сквозь преграду твердо хранимых «традиций прежних направлений». Очень хорошо, что традиции критического направления предшествующих десятилетий еще живут и воспитывают общественную мысль. Оче­видно, «старое-то» лучше «нового», заключает Шелгунов. Поэтому и пользуются успехом Короленко, Гаршин, Надсон — писатели, вер­ные прогрессивным началам демократической литературы.

С конца 1886 г. борьба с толстовством занимает в «Очерках рус­ской жизни» все большее место. Этой теме целиком посвящены очерки: «Решаются ли исторические вопросы усовершенствовани­ем личности», «Моралистическая и общественная точка зрения», «По поводу письма одного толстовца» и др.

В философии Толстого, в его проповеди личного самоусовер­шенствования и непротивления злу насилием Шелгунов видел вредную философско-общественную теорию. Работа над нравствен­ным обогащением личности не может заменить общественной де­ятельности людей, не может быть средством борьбы против зла, царящего в России. Мир спасут «хорошие учреждения», а не «хо­рошие люди» (С. 579). Толстовцы начинают не с того конца. Они отвлекают народ от борьбы за свои права. Для того «чтобы новые нравственные отношения установились, следует сначала уничто­жить те преграды, которые именно и мешают установлению этих отношений» (С. 695).

В этом свете Шелгунов рассматривает «каратаевщину» и говорит об историческом фатализме в романе «Война и мир». Толстой идеа­лизирует то, от чего народ бежит, утверждает он. «Каратаевщина» обозначает угнетенное положение народа, с покорностью надо бо­роться, поднимая в людях чувство гражданского достоинства.

«... Солдатик Каратаев — человек только факта, и больше ни­чего. Ну, холодно, так холодно». Но человек родился «не для того, чтобы переносить холод, голод и смерть, а чтобы так устроить дела, чтобы не было ни холоду, ни голоду, да и смерть отодвинуть подальше» (С. 673).

В оценке творчества Толстого Шелгунов был односторонен, но философские идеи писателя он критиковал верно. Прав был Шел­гунов и тогда, когда он усматривал связь толстовских идей с на­родничеством 80-х годов.

Всем этим «новым» теориям и течениям 80-х годов Шелгунов противопоставляет социалистические идеи 60-х годов и Щедрина с его революционно-демократическими идеалами.

Шелгунов прожил долгую жизнь и последние произведения писал в начале 90-х годов XIX в. Это время ознаменовалось неко­торым ростом общественного движения в стране. Писатель-жур­налист чутко уловил перемену и в очерке «Недавнее прошлое и общественные барометры» приветствовал наступающее десятиле­тие, несущее конец общественному индифферентизму и безыдей­ности 80-х годов.

Последний очерк цикла «Отрадное явление», написанный Шелгуновым незадолго до смерти, весь проникнут настроениями Нового времени. Шелгунов с удовлетворением отмечает, что моло­дежь много учится, анализирует факты, прежде чем решить, что делать. Публицист приветствует «серьезное научное изучение об­щественных вопросов», обыкновенно кружковое. «... Если все пой­дет так и дальше, то нужно думать, что для тысяча девятисотых годов оно (время. — Б. Е.) создаст поколение деятелей просвещен­ных и образованных, какого до сих пор Россия не выставляла...», (С. 1094-1095).

Конец 80-х — начало 90-х годов действительно явились «круж­ковым» периодом развития русской социал-демократии. В это вре­мя известны кружки Д. Благоева в Петербурге, Н. Е. Федосеева в Казани, Брусневская группа и многие другие. 1891 год при отсут­ствии еще массового рабочего движения ознаменовался первыми политическими демонстрациями, одна из которых произошла имен­но на похоронах Шелгунова.

«Очерки» Шелгунова находили живой отклик у современни­ков. В связи с его выступлениями в редакцию шли письма читате­лей. Молодежь старалась наладить личный контакт со своим люби­мым автором.

Сформировавшись как мыслитель в 60-е годы, когда русская жизнь еще не давала материала для марксистских выводов, Шел­гунов не смог преодолеть ограниченности просветительской, ре­волюционно-демократической идеологии. Он оставался деятелем буржуазно-демократического периода освободительного движения в стране. Тем не менее передовые рабочие, русские социал-демок­раты с большим уважением относились к публицистической дея­тельности Шелгунова. Известный русский революционер-марксист Федосеев сочувственно отзывался о полемике Шелгунова с либе­рально-народнической газетой «Неделя».

В. И. Ленин пользовался трудами Шелгунова и «перечитывал с интересом» его сочинения, как он писал в одном из писем сестре Анне Ильиничне⁵³. «Дорогим учителем» назвали Шелгунова пере­довые русские рабочие 90-х годов в адресе, который они препод­несли писателю незадолго до его смерти.

Неудивительно, что похороны Шелгунова 15 апреля 1891 г. вы­лились в боевую антиправительственную демонстрацию, в кото­рой наряду с прогрессивно настроенной интеллигенцией и сту­денчеством приняли участие питерские рабочие. Они возложили на гроб Шелгунова венок с надписью: «Указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих», — признав тем самым заслуги писателя и публициста перед русским освободительным движением.

Комментарий девочки:

(доп. вопр.: какая основная идея? - несмирения, что революцию нужно делать и что не может быть добра без зла и зла без добра, а Толстой был только за добро)

Билет 25 (?)

Газета «Гражданин» в системе российской печати.

Выступление Короленко против национальной политики властей и беззаконности. «Мултанское жертвоприношение»

Газета «Гражданин» в системе российской печати.

В судьбе русской журналистики суровую роль сыграл 1866 г. В связи с покушением революционно настроенного молодого человека Д. Каракозова на царя русское правительство перешло к политике особенно жесткой реакции: закрыло в 1866 г. два лучших прогрессивных журнала: «Современник» и «Русское слово».

Революционная демократия постаралась возродить прогрессивную журналистику, и это ей удалось, преодолев ряд трудностей. Бывший редактор «Русского слова» Благосветлов с конца 1866 г. стал издавать демократический журнал «Дело», а Некрасов — редактор «Современника» — в 1868 г. приступил к изданию журнала «Отечественные записки», взяв его в аренду у Краевского.

Окончательно сложился тип общественно-политического и литературного ежемесячника с развитым отделом публицистики, рассчитанного на мыслящих людей, интеллигенцию. Поэтому история подобных журналов тесно связана с историей общественной мысли. Определенная часть публицистов журналов и газет все чаще начинает обращаться к вопросам религиозно-нравственного порядка (Ф.М. Достоевский, Вл.С. Соловьев, В.В. Розанов и др.). Увеличилась коллегиальность в руководстве журналами, хотя персональная роль лидеров в журналистике сохраняется (Катков, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Михайловский, Короленко и др.).

Одновременно растет газетное дело, увеличивается число ежедневных изданий разного типа, обеспечивающих потребность в информации растущей аудитории.

Нужды революционного движения, реакционная политика царизма по отношению к оппозиционному печатному слову вынудили русских революционеров уже в 1868 г. приступить к изданию ряда бесцензурных нелегальных революционных газет и журналов, сначала в эмиграции, а затем и в самой России.

Таким образом, система русской печати стала еще более разветвленной и сложной. По-прежнему она складывалась из трех основных направлений: консервативно-монархического («Русский вестник», «Московские ведомости», «Гражданин» и др.), либерально-буржуазного («Вестник Европы», «Голос», «Санкт-Петербургские ведомости», «Русские ведомости» и др.) и демократического («Искра», «Отечественные записки», «Дело»).

Монархическая и позднее буржуазно-монархическая печать стояла на позициях безоговорочной защиты монархии, дворянства, национального и социального угнетения трудящихся. Она была представлена прежде всего изданиями Каткова — лидера русских журналистов-консерваторов-монархистов («Русский вестник», «Московские ведомости»), князя В.П. Мещерского («Гражданин»), А.С. Суворина («Новое время») и др.

Либеральная печать была заявлена, пожалуй, наибольшим числом изданий: «Вестник Европы», «Голос», «Санкт-Петербургские ведомости», «Русские ведомости», «Новости и биржевая газета», значительная часть провинциальной прессы (Одесса, Воронеж, Казань, Иркутск).

К этой группе примыкали появившиеся во второй половине XIX в. массовые, дешевые издания для простонародья: «Петербургский листок», «Развлечение». Массовая аудитория вызвала к жизни различные еженедельники (юмористические, иллюстрированные, спортивные, театральные). Подобные издания выпускали и либеральные деятели, и люди без ясно осознанной направленности, партийности. Развлекательный, коммерческий характер ряда изданий маскировал их буржуазную (а иногда и монархическую) сущность. Но именно развитие капитализма после реформ 1860-х годов определило интенсивное появление различных типов буржуазной журналистики.

Однако по-прежнему ведущее положение (конечно, не по числу изданий, а по содержанию) занимала печать демократическая, поскольку она наиболее последовательно защищала интересы основной массы трудящихся города и деревни.

Борьба против остатков крепостничества, феодализма, против помещиков-латифундистов, национального угнетения, борьба против новых эксплуататоров-капиталистов, кулаков, царской чиновничьей бюрократии, реакционных тенденций в искусстве и литературе составляла главное содержание передовой демократической журналистики, и прежде всего «Отечественных записок» — лучшего журнала пореформенной эпохи.

Вся демократическая печать последней трети XIX в. испытывала сильное влияние народнических идей. Народники отрицали развитие капитализма в России, видели зачатки социализма в крестьянской общине, не придавали значения классовой борьбе пролетариата, преувеличивали роль личности в истории.

Но в 70-е годы они искренне сочувствовали угнетенному крестьянству, были в массе своей революционно настроены по отношению к самодержавию, искали пути насильственного свержения царизма, ликвидации пережитков крепостничества.

В пореформенные годы растет газетная печать, но легально могли издаваться газеты только монархические и либерально-буржуазные.

Издания, независимые от цензуры, администрации, как и раньше, продолжали возникать в эмиграции («Свободная Россия» и др.).

В 70-80-е годы выходила еще одна газета, не менее реакцион­ная и верноподданническая, — «Гражданин». Издавал ее князь В. П. Мещерский, монархист еще более злобный, чем Катков. Ме­щерского называли в либеральной печати «князем Точкой», пото­му что в одной из первых статей своей газеты он потребовал «по­ставить точку» ко всем реформам в России.

Газета выходила еженедельно, а отдельные годы — два раза в неделю.

С 1873 по 1874 г. «Гражданин» редактировал Ф.М. Достоев­ский. Здесь он напечатал «Дневник писателя за 1873 год», ряд ино­странных хроник. Достоевский в силу противоречивости своего мировоззрения долго симпатизировал этой реакционной газете, используя ее в общегуманных целях.

«Гражданин», подобно изданиям Каткова, поставил своей це­лью бороться не только с революционными, но и с либеральны­ми органами печати. Озлобленно выступала газета против рабочего движения и передового студенчества, против земств. Доносы так и летели с ее страниц.

Мещерский требовал сохранения телесных наказаний, отдачи в солдаты студентов, участвовавших в забастовках. Но особенно его волновали выступления крестьян. Он писал, например, в 1884 г.: «С ужасом я читаю в газетах известие о том, что крестьяне в Ярос­лавской губернии сожгли дом помещика, старого генерала А. за то, что он будто бы не давал им травить свои луга». «Мне кажет­ся, — продолжал Мещерский, — что для правительства, в предви­дении опасностей для будущего, обязательно взглянуть на такое событие как на особенно важное и громадного политического зна­чения преступление... С этим шутить нельзя». Свою классовую точ­ку зрения ярый реакционер высказывал откровенно. В том же году он с восторгом одобрил речь Бисмарка о законе против социали­стов и был, пожалуй, единственным из русских журналистов, кто приветствовал этот акт. «Какая гениальная речь! — восклицал он. — О, кабы у нас так говорили государственные люди, давно бы не было у нас ни социалистов, ни анархистов, ни нигилистов».

Газета «Гражданин» в 80-е годы издавалась на субсидию цар­ского правительства. Круг ее читателей был весьма ограничен. Ее читатели — главным образом лица, принадлежавшие к высшему духовенству и аристократии. Без поддержки правительства она не могла бы существовать.

Князь Мещерский, свой человек в семье Александра III, не­редко выбалтывал заветные мысли монархистов. Секреты выходили наружу, и В.И. Ленин говорил, что «Гражданин» дает револю­ционерам хороший материал для агитации, раскрывая тайны выс­шего управления Россией.

Комментарий Есина:

* Достоевского надо затронуть чуть-чуть в связи с газетой «Гражданин». Это не просто реакционно-консервативная газета была, а близкая к Правительству. Издавалась князем Мещерским на царские субсидии. Царское правительство всячески ее поддерживало. И вот, эта консервативная газета пригласила Достоевского. Он был в 81-82 гг. редактором. В 70-е гг. он издавал «Время» и «Эпоху». А тут вдруг работа в этой консервативной газете. В связи с этим о нем можно несколько слов сказать. Дело в том, что Достоевский был не очень политизированным человеком, не делил людей на сословия, классы, богатых и бедных. Он, работая в дворянской аристократической газете, видел, что в среде аристократов бывает много безобразия, что они иногда бывают нравственно людьми очень нехорошими. И поэтому он не придавал значения тому, в какое издание идет – к Некрасову или Мещерскому, главное, что он может бороться с негативными чертами общества, и в том числе среди аристократического общества. В газету «Гражданин» он писал много фельетонов, причем, не подписывал их. До сих пор не все, но некоторые из них – доказано – принадлежали Достоевскому. В них часто порицается пьянство, безнравственность представителей дворянства. В частности, в одном фельетоне он рассказывает, как один член дома Романовых вместе с женой абсолютно спились, сосланы из Петербурга в Кострому в монастырь, но и там продолжают безобразничать, у них растет шизофреник- ребенок, безобразно себя ведет, они не уделяют ему внимания, и т.д. Мрачные, порочащие людей из высшего света материалы там есть. Затрагиваются вопросы международной политики, защищаются интересы России, защищает ее от наскоков европейцев (особенно на Востоке стремились ограничить права России, боясь ее влияния на Среднюю Азию). Довольно-таки острые материалы, в которых Д. защищал общечеловеческую нравственность, защищал национальные интересы. Эти материалы Д. не меняют нашего общего отношения к нему. Это человек, который остается и в этой газете гуманистом. Конечно, Мещерский, приглашая его, рассчитывал на его авторитет, и что он сможет сделать его газету популярной. Так оно и получилось. И еще один важный момент: там он начал «Дневник писателя» - моножурнал. Такие журналы одного лица практиковались в 18 веке. Это потому, что тогда люди идеологически еще не объединялись в партии, организации, и каждый выражал свою точку зрения. А вот уже в 80-90-е годы 19 века сложилась ситуация, когда отдельные мыслители не вписывались в ту или иную программу (напр. народническую или марксистскую или либеральную), оставались по себе со своими идеалами. Это относится и к Достоевскому, и к Чехову, и к Гиляровскому. Они считали, что те идеалы, которые в мыслях у других в политическом мире – мелкие, низкие по сравнению с их идеалами. И вот, в это время возникает несколько моножурналов. Достоевский создал наиболее крупный моножурнал – «Дневник писателя». Первый выпуск «Дневника писателя» был издан в газете «Гражданин», а потом начал издаваться отдельными выпусками. Причем, мистифицировал: была масса псевдонимов, а писал все один человек – создавалось впечатление, что это коллективный труд, как будто писало много людей. Это не в форме дневника традиционного, а в форме журнала материалы.

Ленин категорически писал, что нет литераторов беспартийных. Но это не совсем верно. Они были. Тот же Достоевский, Гиляровский, Чехов. Их идеалы не укладывались в существовавшие программы – и они их защищали просто как общечеловеческие идеалы.

Чехова когда-то упрекали, что он печатается в «Новом времени»: газета не демократическая, но он однажды в одном из писем интересно написал: «Какая разница, в каком кусте поет соловей? Был бы соловей!».

Выступление Короленко против национальной политики властей и беззаконности. «Мултанское жертвоприношение»

Биография:

Влади́мир Галактио́нович Короле́нко (15 (27) июля 1853, Житомир — 25 декабря 1921, Полтава) – русский писатель украинского происхождения, журналист, публицист, общественный деятель, заслуживший признание своей правозащитной деятельностью как в годы царского режима, так в период гражданской войны и советской власти. За свои критические взгляды Короленко подвергался репрессиям со стороны царского правительства. Значительная часть литературных произведений писателя навеяна впечатлениями о детстве, проведенном на Украине, и ссылкой в Сибирь.

С ранних лет Короленко примкнул к революционному народническому движению. В 1876 году за участие в народнических студенческих кружках он был исключен из академии и выслан в Кронштадт под надзор полиции.

В Кронштадте молодому человеку пришлось зарабатывать себе на жизнь собственным трудом. Он занимался репетиторством, был корректором в типографии, перепробовал ряд рабочих профессий.

По окончании срока ссылки Короленко возвратился в Петербург и в 1877 поступил в Горный институт. К этому периоду относится начало литературной деятельности Короленко. В начале 1879 в петербургском журнале «Слово» была напечатана первая новелла писателя "Из жизни искателя". Но уже весной 1879 по подозрению в революционной деятельности Короленко вновь был исключен из института и выслан в Глазов Вятской губернии.

После отказа подписать покаянную верноподданническую петицию новому царю Александру ІІІ в 1881 году, Короленко перевели в ссылку в Сибирь (он отбывал последний срок ссылки в Якутии в Амгинской слободе). Однако суровые условия жизни не сломили воли писателя. Тяжелые шесть лет ссылки стали временем формирования зрелого писателя, дали богатый материал для его будущих сочинений.

В 1885 году Короленко разрешили поселиться в Нижнем Новгороде. Нижегородское десятилетие (1885-1895) – период наиболее плодотворной работы Короленко-писателя, всплеска его таланта, после которого о нем заговорила читающая публика всей Российской империи. В 1886 году вышла его первая книга «Очерки и рассказы», в которую вошли сибирские новеллы писателя.

Настоящим триумфом Короленко стал выход в 1886-1887 годах его лучших произведений – «В дурном обществе» (1885) и «Слепой музыкант» (1886). В этих повестях Короленко с глубоким знанием человеческой психологии по-философски подходит к разрешению проблемы взаимоотношения человека и общества. Материалом для писателя послужили воспоминания о детстве, проведенном на Украине, обогащенные философскими и социальными выводами зрелого мастера, прошедшего тяжелые годы ссылок и репрессий. По мнению писателя полноту и гармонию жизни, счастье можно почувствовать, только преодолев собственный эгоизм, став на путь служения народу.

В 90-е годы Короленко много путешествует. Он посещает различные регионы Российской империи (Крым, Кавказ). В 1893 году писатель присутствует на Всемирной выставке в Чикаго (США). Результатом этой поездки стала философско-аллегорическая повесть «Без языка» (1895). Короленко получает признание не только в России, но и за рубежом. Его произведения выходят на иностранных языках.

В 1895-1900 годах Короленко живет в Петербурге. Он редактирует журнал «Русское богатство». В этот период публикуются замечательные новеллы «Марусина заимка» (1899), «Мгновение» (1900).

В 1900 году писатель переезжает на Украину, куда всегда стремился вернуться. Он поселился в Полтаве, где и прожил до своей смерти.

В последние годы жизни (1906-1921) Короленко работал над большим автобиографическим романом «История моего современника», который должен был обобщить все, что он пережил, систематизировать философские взгляды писателя. Роман остался незавершенным. Писатель умер, работая над четвертым томом своего произведения. Скончался от воспаления легких.

В 1895 г. Короленко принял участие в «Мултанском деле» - судебном процессе, организованном, по его выражению, «шайкой полицейских разбойников» с целью разжечь национальную вражду. Процесс группы крестьян-удмуртов, жителей села Старый Мултан, обвинявшихся в принесении человеческой жертвы язы­ческим богам, — одно из громких и памятных дел конца XIX в. — три раза прошел перед судом, причем дважды заканчивался при­говором невинных людей к пожизненной каторге. «Мултанское дело» было основано на клеветническом обвине­нии.

Короленко, заинтересовавшийся процессом, присутствовал в качестве корреспондента на втором разбирательстве в городе Елабу­ге осенью 1895 г. Он и два других журналиста сумели провести запись судебного заседания со стенографической точностью.

Писатель был потрясен раскрывшейся перед ним драмой. «Люди погибают невин­но» — вот впечатление, которое вынес он из зала суда. И Короленко немедленно начал борьбу за спасение осужденных. Используя печать и личные связи, Короленко добился пересмотра дела. Он посетил село Старый Мултан, расследовал все детали преступления, а за­тем, выступив на суде в качестве защитника, доказал ложность об­винений и добился оправдания крестьян. Выяснилось, что труп Ма­тюнина, в убийстве которого обвинялись удмурты, был обезглавлен полицейскими для того, чтобы создать «ритуальный процесс».

В 1895—1896 гг. «Мултанское дело» было предметом оживлен­ной дискуссии в мировой печати. Короленко принял в ней самое горячее участие, защищая честь и достоинство всех народов, насе­ляющих просторы России.

Отчет Короленко о процессе печатался в «Русских ведомостях» за 1895 г. и занял двенадцать номеров.

В но­ябре того же года в «Русском богатстве» появилась другая серия статей Короленко под заглавием «Мултанское жертвоприношение», рисующая картину суда в Елабуте. В 1896 г. Короленко отредакти­ровал свой отчет и выпустил его отдельной брошюрой.

Статьи о «Мултанском деле» были не единственным выступле­нием Короленко по национальному вопросу, когда он со всей стра­стностью и блестящим знанием темы разоблачал политику цариз­ма, сеявшего рознь между народами. Целью его выступлений в печати было не только спасение невинных людей, но и опровер­жение кровавого навета, возведенного на удмуртскую народность, на всю Россию. Иностранные газеты писали о «каннибализме в России». Короленко хорошо знал удмуртов, так как прожил с ними несколько лет, находясь в ссылке, и мог смело отвергать самую возможность кровавого языческого культа. Более того, как свиде­тельствуют письма Короленко, планы его шли дальше: он стре­мился раскрыть методы провокационных действий царской адми­нистрации и власти вообще, защитить закон.

Участие Короленко в мултанском процессе — отличный при­мер борьбы журналиста за правое дело. Короленко-журналист не посчитал за невозможное стать стенографом, следователем, за­щитником и юристом, когда этого потребовала справедливость. Защищая равноправие наций и языков, борясь с национальным гнетом в царской России, он еще раз зарекомендовал себя сме­лым публицистом-демократом.

Сама статья:

1 октября 1895 года в 4 часа 50 минут вечера в зале суда в Елабуге раздался звонок из комнаты присяжных заседателей. Это значило, что совещание присяжных кончилось...

Председатель посмотрел приговор и вернул его. Старшина взял лист в руки и прочел семь вопросов, составленных в одних и тех же выражениях.

Виновен ли такой-то в том, что в ночь на 5 мая 1892 года в селе Старом Мултане, в шалаше при доме крестьянина Моисея Дмитриева, с обдуманным заранее намерением и по предварительному соглашению с другими лицами лишил жизни крестьянина завода Ныртов Мамадышского уезда, Казанской губ., Конона Дмитриева Матюнина, вырезав у него голову с шеей и грудными внутренностями?».

На скамье подсудимых было семь человек, вотяков (финно-угорский народ) Старого Мултана, и семь раз старшина присяжных на приведенный выше вопрос ответил с заметным волнением:

— Да, виновен, но без заранее обдуманного намерения. Относительно троих к этой формуле было прибавлено:

— И заслуживает снисхождения.

Несколько секунд в зале царствовала гробовая тишина, точно сейчас сообщили собравшимся, что кто-то внезапно умер. Потом коронные судьи удалились для постановления своего приговора. Семь обвиненных вотяков остались за решеткой, как будто еще не понимая вполне того, что сейчас с ними случилось.

Я сидел рядом с подсудимыми. Мне было тяжело смотреть на них, и вместе я не мог смотреть в другую сторону. Прямо на меня глядел Василий Кузнецов, молодой еще человек, с черными выразительными глазами, с тонкими и довольно интеллигентными чертами лица, церковный староста мултанской церкви. В его лице я прочитал выражение как будто вопроса и смертной тоски. Мне кажется, такое выражение должно быть у человека, попавшего под поезд, еще живого, но чувствующего себя уже мертвым…

— Кристос страдал, — зашамкал восьмидесятилетний старик Акмар, с слезящимися глазами, с трясущейся жидкой бородой, седой, сгорбленный и дряхлый.

— Кристос страдал, нам страдать надо... — шопотом, почти автоматически повторяли остальные, как будто стараясь ухватиться за что-то, скрытое в этой фразе, как будто чувствуя, что без нее — одно отчаяние и гибель…

Я не мог более вынести этого зрелища и быстро вышел из зала. Проходя, я видел троих или четверых присяжных, которые, держась за ручки скамьи, смотрели на обвиненных. Потом мне передавали, что двое из них плакали… кроме жалости, тут было еще тяжелое, гнетущее сомнение…

— Уведите их в коридор, — распорядился кто-то из судейских. Обвиняемых вывели из зала...

II

Описанным выше приговором во второй уже раз вотяки села Мултана признаны виновными в принесении языческим богам человеческой жертвы. Во второй уже раз судебным приговором устанавливается, что в Европейской России среди чисто земледельческого вотского населения, живущего бок о бок с русским одной и тою же жизнью, в одинаковых избах, на одинаковых началах владеющего землей и исповедующего ту же христианскую религию, существует до настоящего времени живой, вполне сохранившийся, действующий культ каннибальских жертвоприношений! Если вы представите себе, на основании сказанного выше, что Мултан — глухая деревушка, окруженная лесными дебрями, затерянная и одинокая, — то вы сильно ошибетесь. Это большое село, окруженное давно распаханными старыми полями, отстоящее лишь в пяти — десяти верстах от большой пристани Вятские Поляны, на реке Вятке, и в полуторах десятках верст от большого пермско-казанского тракта. В Старом Мултане вот уже пятьдесят лет существует церковь, пятьдесят лет вотское село служит центром православного прихода; в нем живут постоянно два священника с причтом, и тридцать лет дети вотяков Старого Мултана учатся в церковно-приходской школе... Один из обвиненных в принесении человеческой жертвы, Василий Кузнецов, — местный торговец, староста мултанской церкви...

…Обвинение мултанцев было бы невозможно, если бы следствие не постаралось собрать множество слухов, по большей части неизвестно откуда исходящих, — слухов о том, что среди вотяков вообще сохранился обычай человеческих жертвоприношений. Эти слухи не касались непосредственно Мултана: они шли с дальних мест, со стороны «Учинской и Уваткулинской», из других местностей, из других уездов.

…ужасное обвинение ширится, растет, что данный судебный приговор есть приговор над целой народностью, состоящей из нескольких сотен тысяч людей, живущих в Вятском крае, бок о бок с русским народом и, повторяю, тою же земледельческой жизнью... ужасное значение этого приговора…

…не следует, конечно, преувеличивать значение и силу нашей культуры в темной среде деревенской Руси. И в христианской деревне много тьмы и невежества: у нас есть лешие и ведьмы, в наши глухие деревушки залетают огненные змеи, у нас приколачивают мертвых колдунов осиновыми колами к земле, у нас убивают ведьм... В Сибири еще недавно убили мимо идущую холеру, в виде какого-то неизвестного странника. «Холера» умерла, как умирает обыкновенный человек, пришибленный ударом кола, а убийцы суждены и осуждены судом... «Что же мудреного, — спрашивает у меня один корреспондент, — что вотяки полуязычники, которые, вдобавок, несомненно сохранили обычай кровной жертвы, — могли принести и человеческую жертву? И что нового открыло нам в этом отношении мултанское дело?».

Мне кажется, что здесь есть крупное смешение понятий. Да, суеверия очень сильны, — и убийство ведьмы произошло еще лет пятнадцать-двадцать назад даже в бельгийской деревне. Что же? Вы не удивитесь поэтому, если бы в бельгийской деревне было доказано существование каннибальского культа? В наши деревни летают огненные змеи... Слыхали ли вы, однако, чтобы целое общество, хотя бы подлиповцев, решило на общественном сходе принести огненному змею торжественную каннибальскую жертву? …

…Далее, я полагаю, что между язычником, сохранившим где-нибудь в глубине лесов в пустынной тундре всю чистоту своего языческого культа, и язычником-земледельцем, вкрапленным в течение столетий в самою среду русского народа, опять должна быть значительная разница. Дело тут даже не в культурной миссии официальных миссионеров, а в простом вековом близком общении на почве общего труда и общих интересов с земледельческим и христианским народом. Я приведу ниже молитву, которая произносилась в начале настоящего столетия на огромном жертвоприношении черемис их картами (жрецами), и вы увидите, какому богу она приносилась и как сама она далека уже от каннибальских заклинаний.

…однако, кто-то убил нищего и взял у него голову и сердце! Значит, во всяком случае — это убийство суеверное?

Я не знаю. Но если и так, то в нем участвовали один или двое. Бывают вспышки паники, страсти, когда в толпе сразу просыпаются, оживают инстинкты пещерных предков, даже зверей. Тогда-то и убивают проходящую мимо холеру. Здесь не то. Здесь необходимо допустить существование культа, при котором молитвенное настроение души в целом сельском обществе, нет, в целом крае, — спокойно, сознательно, постоянно или, по крайней мере, периодически направляется в сторону человеческих жертвоприношений. Каннибализм здесь является постоянно действующим, живым культом, охватывающим еще в наше время огромную площадь, живущим в сотнях тысяч умов, исповедующих по наружности христианскую веру...

Нет, нельзя закрывать глаза на весь ужас этого явления, если оно существует, нельзя сравнивать его ни с какими суевериями! Суеверия вы найдете еще во всех слоях общества; каннибализм отодвинулся от нас на тысячелетия.

Так, по крайней мере, мы думали до сих пор. Теперь оказывается, что он жив, что это — не частная вспышка случайного переживания, а хроническое явление по всей площади, занимаемой вотским племенем.

Но если это так, — то нужно понять размеры и значение этого явления. Нет, это не равносильно обычным суевериям, к которым мы уже пригляделись и привыкли. Это шире всех вопросов о силе или слабости официальной миссии.

…Каннибализм есть форма, свойственная давно погребенным, самым низким слоям культуры, потонувшая на расстоянии столетий, и население, в котором она была жива, представляло собой низшую ступень в развитии человеческого типа... Существование языческих обрядов не может еще служить доказательством человеческого жертвоприношения. Нужны доказательства более прямые.

Вот почему я полагаю, что мултанское дело есть дело «особой важности», на которое следует обратить самое пристальное внимание. Не закрывать глаза, конечно, не отстранять неприятные выводы, — но присмотреться серьезно и строго, с чем в действительности мы имеем дело. Недостаточно приговорить несколько человек, — нужно узнать, что тут было, какому богу приносятся эти жертвы, как широк его культ... Но прежде всего: действительно ли этот культ существует... Нужно, чтобы рассеялся этот густой туман, эта туча недоумения, нависшая над мрачной драмой, нужно, чтобы настоящее зло, если оно есть, не скрывалось ни за какими сомнениями...

Билет ?

Газета «Русские ведомости». Направление и круг сотрудников

Чехов, рассказы "Два газетчика", "Корреспондент"

Газета «Русские ведомости». Направление и круг сотрудников

Либеральные издания в последней трети XIX в. были заметным фактором общественной жизни России. После расправы правитель­ства с демократической прессой в 1884 г. крупные либеральные журналы и газеты («Русская мысль», «Вестник Европы», «Русские ведомости») остались в монопольном положении. Как бы осто­рожно и умеренно ни звучали их высказывания против крепост­нических контрреформ и ярого национализма в защиту науки и просвещения, это была, по существу, единственная легальная три­буна для критики.

Газетное дело становится выгодным коммерческим предприя­тием. В прессу приходят люди, не имеющие ничего общего с лите­ратурой, — купцы, банкиры, дельцы и спекулянты. Принципи­альная полемика сменяется сплетнями, пересудами, клеветой и взаимной перебранкой, погоня за подписчиками делается главной заботой издателей. В столицах и в провинции появляется ряд буль­варных изданий типа «Московского листка» Пастухова. Это была низкопробная, безыдейная печать, рассчитанная на вкусы россий­ских обывателей. Многие газеты печатают объявления, что дает им значительный доход. Видное место отводится коммерческой рекла­ме, биржевым таблицам, курсовым бюллетеням. Постепенно внед­ряются коллективные формы работы в редакциях («Русские ведо­мости» и др.), вырабатываются основные журналистские амплуа.

Среди столичных изданий в 70-е годы выделяется группа газет либерально-буржуазного типа: «Санкт-Петербургские ведомости», «Голос», издававшиеся в столице, и «Русские ведомости», выхо­дившие в Москве.

Кратко:

Среди умеренно-либеральных газет становится все авторитетнее московская газета «Русские ведомости». Защита интересов крестьян, а затем и рабочих, не выходящая, однако, за рамки государственного законодательства, устойчивые конституционные стремления, хорошая беллетристика создавали ей популярность среди русской интеллигенции (врачи, учителя, земские деятели), помогали постепенно формулировать принципы будущей кадетской партии.

В 80-е годы в газете сотрудничают: Г. Успенский, Михайловский, Короленко, революционный эмигрант П. Лавров, крупнейший русский ученый-демократ К.А. Тимирязев, академик Д.Н. Анучин, прогрессивный музыкальный критик Г.А. Ларош, репортер В.А. Гиляровский и др. Издавалась газета до 1918 г.

Полно:

Из числа либеральных изданий 70—80-х годов наиболее серьез­ной была газета «Русские ведомости». Она начала выпускаться с 1863 г. в Москве и выходила сначала три раза в неделю, а с 1869 г. — ежедневно. Н. С. Скворцов, редактор газеты, придал ей серьезный тон. В ней принимал участие ряд либеральных профессоров Мос­ковского университета, например А. С. Посников, печатались де­мократические беллетристы Воронов, Левитов, Г. Успенский, Ко­роленко. Газета выражала взгляды умеренно-либеральной интел­лигенции, осуждавшей крайности самодержавного режима.

В 1873 г. на негласном совещании сотрудников «Русских ведо­мостей», проходившем за границей, была выработана программа издания. Ограничение власти монарха конституцией — таково глав­ное политическое требование редакции, которое она по мере воз­можности проводила в течение десятилетий.

Выступая по крестьянскому вопросу, газета считала необходи­мым добиваться ограничения податей, сложения недоимок и рас­ширения крестьянских наделов. Признано было желательным вве­сти мелкий кредит для зажиточных хозяев, чьи интересы поддер­живали «Русские ведомости», хлопотавшие о буржуазном развитии сельского хозяйства. Стремились они к смягчению законодатель­ным путем и противоречий между рабочими и предпринимателями.

Постоянство направления газеты, устойчивость взглядов ре­дакции на фоне продажности и лакейства буржуазной печати вы­зывали невольное уважение читателей. Они ценили порядочность «Русских ведомостей».

Не случайно Салтыков-Щедрин после зак­рытия «Отечественных записок» печатал там свои произведения. Редакция не побоялась принять опального писателя. «Русские ве­домости» напечатали его сказки, и в их числе «Приключение с Крамольниковым». Это произведение, повествующее о тяжелом положении демократического литератора, имеет не только био­графический характер, оно получило более широкий смысл в ус­ловиях реакции 80-х годов. Сказка заставляла современников заду­маться над своим поведением, над всем строем жизни, морально оправдывала и поддерживала людей, вставших на путь крамоль­ной борьбы против царизма.

В 1882 г. редактором «Русских ведомостей» становится В.М. Со­болевский, не изменивший направления газеты. При нем сотруд­ничали Г. Успенский, Златовратский, Чехов, Мамин-Сибиряк, Станюкович, Эртель, Плещеев, Михайловский и некоторые дру­гие демократические публицисты, в том числе и революционные эмигранты, например Лавров. Вернувшись из ссылки, Чернышев­ский счел возможным опубликовать в «Русских ведомостях» в 1885 г. одну из своих статей. На страницах газеты выступали и некоторые крупнейшие русские ученые — Л. И. Мечников, Д. Н. Анучин, а позднее, в 900-е годы, К. А. Тимирязев.

В 80-е годы для укрепления отдела информации был приглашен В.А. Гиляровский.

Гиляровский пришел в газету из «Московского листка» Пасту­хова, где прошел первую выучку газетного репортера. Его пре­красное знание Москвы, окрестностей города, широкие связи с людьми, располагающими сведениями о происшествиях в городе и ближайших уездах, любознательность, смелость, оперативность, знание жизни «низов» сделали его заметной фигурой в журналис­тике 80—90-х годов.

Во время голода 1891 г. по предложению члена редколлегии Д. Н. Анучина в газете выступил Л.Н. Толстой. В это время писатель активно участвовал в помощи голодающим Рязанской губернии и все чаще обращался к публицистике. Им были подготовлены два материала для сборника газеты «Русские ведомости», который вышел под названием «Помощь голодающим» в начале 1892 г. А чуть раньше, в ноябре 1891 г., в газете была опубликована статья «Страш­ный вопрос», где публицистически остро автор разоблачал правя­щие классы, виновные в невыносимом положении массы крестьян, разоренных, ограбленных и забитых. Это было одно из первых, но далеко не последних выступлений писателя о голоде и деревне. За публикацию статьи Л. Толстого и других материалов о голоде газета получила очередное предостережение.

В 1893 г. в «Русских ведомос­тях» был напечатан рассказ Горького «Емельян Пиляй».

Но наряду с этими авторами в газете участвовали философ-идеалист Вл. Соловьев, враг марксизма профессор Кареев, с кото­рым пришлось бороться Плеханову, либеральные публицисты Кизеветтер, Гольцев, Струве, Чичерин, Воронцов.

Газета всегда подчеркивала свою беспартийность и очень гор­дилась тем, что она печатает литераторов разных направлений, но беспартийной от этого не становилась: она являлась органом ли­беральной буржуазии.

Комментарий девочки:

Спрашивает доп. вопросы про имена, даже кто случайно оказался редактором в опред. промежутке... позицию, экономическую: хотели для рабочих больше земли и т.д.

Комментарий Есина:

* Владимир Алексеевич Гиляровский. В 1889 году Гиляровского впервые были опубликованы его репортажи. У нас в литературе очень много рассуждали о его репортажах, очень многие читали, как он рассказывает о своих репортажах, но подлинные его репортажи не печатались у нас вплоть до 89 года. В собрании сочинений 4-томном были напечатаны репортажи - далеко не все, просто образцы. После этого стали и другие сочинения печатать. Так что, можно и в других изданиях, других годов найти эти репортажи. Надо познакомиться хотя бы с двумя-тремя репортажами. А самое главное надо прочитать из его книги «Москва газетная» три главы. Это книга целая о московских газетах. Первая глава – это о «Московском листке», бульварной газете - это начало его репортажной деятельности. Вторая глава – это «Русские ведомости», московская профессорская газета - в ней напечатан самый знаменитый, самый лучший его репортаж, это «С Ходынской катастрофы». Очень важный такой материал. Этот репортаж хорошо бы прочитать. Он единственным из всех журналистов оказался на месте событий, как очевидец это все описал. Третья глава - «Русское слово». Это не много. Но это хорошее, легкое, интересное чтение. Гиляровский пишет очень легко и его читать одно удовольствие.

* Вот, я вам назвал. «Русские ведомости» - газета. Прежде всего, надо показать, что эта газета была либеральная. Ее звали профессорской. Очень много было профессоров Московского университета. Солидная была газета. Просуществовала до 1918 года, к ней с уважением относились даже коммунисты, хотя она либеральной была.

Что такое либерализм в это время? Это борьба с пережитками крепостничества.

Вы понимаете, вот вы когда читаете, скажем, Щедрина «Разговор мальчика в штанах и мальчика без штанов», вот этот мальчик без штанов – он же русский мужик, русский крестьянин, это символ русского крестьянина. И те же сотрудники «Русских ведомостей» боролись, чтобы мужик был цивилизованный, как европеец, а это все зависело от пережитков крепостничества, поэтому у них очень сильно шла борьба с политикой, голодом, в котором они винили администрацию. Толстой выступал и другие выступали. Они видели главной экономической проблемой экономическое положение крестьян и выступали за его улучшение, за то, чтобы крестьян сделать достойными людьми в стране, дать им такие условия – прежде всего, дать землю (земли мало дали), снизить налоги, прежде всего выкупной платеж, который они платили за то, что их освободили в 1861 году (они же за ту землю, которую им дали, до 1905 года платили особый налог), потом еще конкретные вещи, например, что нужен крестьянский банк - банк, где мужик сможет получить маленький кредит за скромный % (тогда можно было взять большие деньги за большие проценты, а когда крестьянин нуждался в 50 рублях, было взят неоткуда, приходилось или просить помещика, или переплачивать ростовщикам). Это круг экономических проблем (повысить общий уровень населения, русского крестьянства в первую очередь). Вторая проблема – политическая. Бесправие, самодержавие все-таки душит свободу личности. Значит, нужна Конституция. Они не революционеры, они не против монархии, но нужен закон. Идеал – Англия – Конституционная монархия. За Конституцию ссылали, когда о ней писали. Но они, когда можно было хоть в чем-то, эту идею проводили. У них было даже заграничное совещание, где они выработали и обсуждали свою либеральную программу (в России боялись даже провести такое обсуждение). А вот на эту главную программу (она же – главная программа и для «Вестника Европы» как либерального журнала) накладывались и другие хорошие вещи: хороший отдел беллетристики, привлечение хороших, достойных писателей, и т.д. Разборчивость нравственная же была. Вот так надо рассказывать.

* Гиляровский: Об этом в учебнике почти ничего нет, кроме как обозначена его фамилия, а вот в Москве газетной есть.

В «Русских ведомостях» напечатан самый знаменитый репортаж Гиляревского – это «Трагедия на Ходынском поле». Там была давка, где погибло больше 1000 чел во время коронации Николая 2. Его называли Николай Кровавый – из-за коронации, потом неудачной Японской войны, расстрела мирной рабочей демонстрации.

Не забудьте посмотреть книгу Гиляровского «Москва газетная», 3 раздела рекомендованных: «Московский листок» (где он начинал), «Русские ведомости» - газета, которая отдельно стоит (у нас по газетам есть общий вопрос: Характер развития газет в 70е гг. , когда появилось много газет (чем это вызвано и т.д.) и есть отдельно. Надо обратить внимание на:

- «Русские ведомости» (лучшая наша либеральная газета, профессорская московская),

- «Новое время» Суворина (более сложная газета, начиналась в хорошем духе либерализма, а к концу стала служить правительству, продажная была, ее Щедрин не случайно назвал ее газетой «Чего изволите», и эта кличка присохла к этой газете, и сейчас как ни пытаются реабилитировать «Новое время», все равно не получается, т.к. все знают ее как «Чего изволите»: приспособленческая была газета. У Розанова есть хороший образ: он говорит, что Суворин со своей газетой шел все время параллельным курсом с линией правительства, он сравнивает Суворина с обозом: вот, идет основная армия – правительственная структура, а Суворин идет колонной боковой рядом, кого-то подхлестывает, кого-то ругает, кого-то хвалит – он завоевывал репутацию своей газете как смелой, казалось бы, критикующей Правительство, но на самом деле она была направлена поддержать общественный строй. Он никогда не сливался с линией правительственной, но фактически он шел рядом и попадал в движение основной колонны.

- «Неделя» - демократическая газета. У нас в это время мало было демократических изданий: «Отечественные записки», «Дело» и «Неделя». Фактически, все. И потом до 1905 года у нас не будет демократических изданий. Демократизм заключался прежде всего во вражде к самодержавной форме правления. Это люди, которые недовольны были этой формой. Долго шла борьба за Конституцию, за права граждан, равноправие.

Этого им не хватало.

Причем, демократы были 2х типов:

1) демократы-социалисты (Чернышевский, Шелгунов) – мечтали о социалистическом (справедливом) обществе и выступали против самодержавия и

2) более осторожные – Благосветлов, Плеханов, кот. считали, что России не надо сразу торопиться идти в социализм, а достаточно будет буржуазно-демократической революции. Они тоже были революционеры-демократы, тоже были против самодержавия, но они не были социалистами. Только после Февральской революции они разделятся на революционеров и буржуазных революционеров. Ленин с Плехановым разойдутся: Ленин за социализм, Плеханов остановится на буржуазной демократии. Плеханов считал, что не выросло еще в России то зерно, из которого будет мука социализма сделана, не созрела она для социализма.

Мировоззренческие вещи вообще, конечно, важны для журналистов.

Чехов, рассказы "Два газетчика", "Корреспондент"

В журналистике 80-х годов активно участвовал великий русский писатель А.П. Чехов. Чехов сотрудничал во многих изданиях, начи­ная от юмористических еженедельников и кончая одним из наибо­лее популярных ежемесячных журналов «Русская мысль», с кото­рым связана и его редакторская деятельность: в конце 80-х — начале 90-х годов он руководил беллетристическим отделом журнала.

Направление большинства изданий, где приходилось печататься Чехову, не соответствовало его мировоззрению и творческим пла­нам, но в 80-е годы — в период жестокой политической реак­ции — многие писатели-демократы испытывали подобные неудоб­ства. Однако именно через периодику Чехов пришел в литературу, отсюда начался его путь к вершинам творчества, здесь он получил боевое крещение и впервые ощутил силу печатного слова. В практике спешной журнальной работы вырабатывался краткий и необычай­но емкий чеховский литературный стиль.

Семь лет он сотрудничал в юмористических журналах: «Стре­коза», «Осколки», «Будильник», «Зритель», «Свет и тени» и неко­торых других, изредка печатался в «Петербургской газете».

80-е годы XIX в. отмечены расцветом юмористической журна­листики во вкусе мещан и обывателей, поглощенных мелочами повседневного быта. Название одного из журналов — «Развлече­ние» — верно отражает характер юмористической прессы этого времени.

Писатель никогда не был аполитичен, как утверждала совре­менная ему либерально-народническая критика. Он лишь отрица­тельно относился к той легальной политической жизни, которую наблюдал в России. Не удовлетворяли его ни буржуазный либера­лизм, ни народничество 80-х годов. Но гуманизм и демократизм, отвращение к социальному неравенству и произволу господствую­щих классов несомненны у Чехова с первых шагов его литератур­ной жизни.

Материальная необеспеченность семьи заставляла его очень много работать. Нет почти ни одного вида журнального труда, ко­торого бы он не испробовал. Чехов писал статьи, рассказы, теат­ральные рецензии, репортерские заметки из зала суда, делал под­писи к рисункам, сочинял анекдоты, пародии и т.д.

Наиболее длительным и постоянным было сотрудничество Че­хова в «Осколках», издававшихся известным в 80-е годы журналь­ным предпринимателем и литератором Н.А. Лейкиным.

С 1883 по 1885 г. Чехов помимо публикации отдельных мелочей и рассказов вел в «Осколках» фельетонное обозрение «Осколки московской жизни» за подписями «Рувер» и «Улисс».

Сравнительно много места в «Осколках московской жизни» отведено характеристике газетно-журнальной жизни Москвы; это новая тема, внесенная Чеховым в фельетонное обозрение. Ее трак­товка свидетельствует о демократической ориентации автора в об­щественных вопросах. Чехов зло высмеивает газетоманию, издева­ется над дельцами и авантюристами, выступающими в роли ре­дакторов. По-щедрински пишет об этом Чехов: «Хотят издавать все, помнящие родство и не помнящие, умные и неумные, хотят страстно, бешено!» (1884. № 51). Резко отрицательные оценки да­ются реакционным газетам Каткова, Мещерского, Пастухова, Окрейца.

Наблюдения Чехова-журналиста дали ему материал для худо­жественных произведений на эту же тему.

Нравственный уровень большинства поденщиков буржуазной прессы был крайне низок. В их среде царили пошлость, беспринципность, зависть к успеху ближнего, и об этом написал Чехов в рассказах «Сон репортера», «Тряпка», «Тсс», «Мой домострой».

Рассказ «Два газетчика», опуб­ликованный в 1885 г. в «Осколках», примечателен тем, что фигуры журналистов и названия газет напоминают образы Салтыкова-Щедрина: Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», и Шлепкин, сотрудник газеты «Иуда-предатель», — люди, утратив­шие всякое представление о долге и чести, очень похожи на щед­ринские типы. Устами жалкого, опустившегося журналиста в рас­сказе «Корреспондент» Чехов выносит суровый приговор русской буржуазной печати, предавшей забвению идеалы 40-60-х годов.

«Прежде что ни писака был, то и богатырь, рыцарь без страха и упрека, мученик, страдалец и правдивый человек. А теперь? Взгля­ни русская земля, на пишущих сынов твоих и устыдися! ... Теперь все пишут. Кто хочет, тот и пишет. У кого душа, грязнее и чернее сапога моего, у кого сердце не в утробе матери, а в кузнице фабриковалось ... и тот дерзает теперь ступать на путь славных, — путь, принадлежащий пророкам, правдолюбцам да среброненавист­никам. ... Путь этот нонче шире стал, да ходить по нем некому. Где таланты истинные? Поди ищи: ей-богу, не сыщешь!.. Все ветхо стало да обнищало. Кто из прежних удальцов и молодцов жив остался, и тот теперь обнищал духом да зарапортовался. Прежде гнались за правдой, а нонче пошла погоня за словцом красным, да за копейкой, что б ей пусто было!»

Но путь Чехова в большую литературу, в лучшие журналы был нелегким и прошел через газету Суворина «Новое время». В 1886 г. он опубликовал там рассказ «Панихида» и несколько лет затем работал у Суворина. Сотрудничая в «Новом времени», Чехов напе­чатал кроме многочисленных рассказов путевые очерки «По Си­бири» и ряд публицистических статей: «Московские лицемеры» (1888), «Люди подвига» (1888), «Фокусники» (1891) и др.

Во второй половине 80-х годов Чехова приглашают сотрудни­чать многие столичные издания: журналы «Русская мысль», «Все­мирная иллюстрация» и др. Отклонив ряд предложений, Чехов в 1888 г. начинает работать в «Северном вестнике» и печатает на его страницах рассказы «Степь», «Скучная история». В 1892 г. Чехов по приглашению Короленко входит в редакцию журнала «Русская мысль». Двумя годами ранее в жизни Чехова произошло важное событие — поездка на остров Сахалин, результатом которой яви­лась его известная книга «Остров Сахалин». Очерки, составившие книгу, печатались в журнале «Русская мысль» как путевые заметки на протяжении 1893 и первой половины 1894 г.

К поездке на Сахалин писателя побудило, во-первых, чувство моральной ответственности за те беззакония, которые творились на Руси, стремление помочь людям, забытым обществом. «Саха­лин — это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек, вольный и подневольный». Поездке предшествовало основательное изучение писателем материалов, относящихся к истории острова, его географии и кли­мату, жизни и быту ссыльнокаторжных. В этой поездке, предпринятой на свой страх и риск, Чехов по­казал лучшие качества журналиста. Он был настойчив в достиже­нии поставленной цели, проявил смелость, большую внутреннюю собранность, наблюдательность, строгость в отборе фактов.

Письма Чехова с дороги — яркие образцы дорожных корреспон­денции, очерков как по стилю и языку, так и по содержанию. Писа­тель столкнулся с диким произволом и хамством царских чиновни­ков, кулаков и жандармов, с запущенностью сибирского тракта — единственной магистрали, связывающей огромную территорию Си­бири с Центральной Россией, убедился в экономической отсталос­ти богатейшего края. Но Чехов видел и оценил героизм труда сибиряков, их высо­кие моральные качества. Книга о Сахалине сочетала в себе глубину и точность научного исследования с высокой художественностью. Она явилась сильным разоблачительным документом, хотя повествование в ней ведется внешне бесстрастно, без обличительных монологов и восклица­тельных знаков. Чехова не соблазнила занимательность биографий отдельных каторжников (Сонька — золотая ручка и др.), как это случилось с журналистом В. М. Дорошевичем, посетившим Саха­лин после Чехова. В своих очерках писатель рассказывает о тяжелых условиях жиз­ни и труда каторжных и вольнонаемных, о тупости чиновников, об их наглости и произволе. Администрация не знала даже, какое количество людей обитает на острове, и Чехов проделал огром­ную работу, в одиночку проведя перепись населения Сахалина. Угольные разработки находились в руках паразитической ак­ционерной компании «Сахалин», которая, пользуясь даровым тру­дом каторжников и правительственной дотацией, ничего не дела­ла для развития промысла. Неудивительно, что местное русское население постоянно голодает, не имеет сносных жилищ, хотя кругом полно леса и камня. Свободные поселенцы отдаются в ус­лужение частному лицу — чиновнику, надзирателю. «Это не ка­торга, а крепостничество», — констатировал Чехов. Сахалин — царство произвола. Таким его увидел и описал Че­хов. Но не такова ли обстановка и в других уголках самодержавной России?

Последние десять лет своей жизни Чехов, не порывая с «Рус­ской мыслью», сотрудничал в большом числе периодических изда­ний, и всегда его рассказы являлись украшением газет и журналов. Вместе с передовыми людьми своего времени он откликался на жгу­чие проблемы современности: осуждал теорию «малых дел», вскры­вая ее внутреннюю несостоятельность, весьма скептически отно­сился к толстовству [«... в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса» (Т. XII. С. 50)], критиковал ненормальный, антигуманный характер отношений меж­ду людьми в эксплуататорском обществе, пошлость, безыдейность буржуазной интеллигенции, протестовал против «мелочей жизни», поработивших человека. Он понимал, что «смысл жизни только в одном — в борьбе. Наступить каблуком на подлую змеиную голову и чтобы она — крак! Вот в чем смысл»

Сами рассказы:

«Корреспондент»

Музыкантов было восемь человек. Главе их, Гурию Максимову, было заявлено, что если музыка не будет играть неумолкаемо, то музыканты не увидят ни одной рюмки водки и благодарность за труд получат с великой натяжкой. Танцы начались ровно в восемь часов вечера. В час ночи барышни обиделись на кавалеров; полупьяные кавалеры обиделись на барышень, и танцы расстроились. Гости разделились на труппы. Старички заняли гостиную…Они вспоминали свою молодость и болтали черт знает что. Рассказывали анекдотцы, прохаживались насчет любовных похождений хозяина (Егор Л-в Никифорыч), острили, хихикали, причем хозяин, видимо довольный, сидел, развалясь на кресле, и говорил: "И вы тоже хороши, сукины сыны…

- Погляди, Егорий! - зашамкал один старичок, обращаясь к хозяину и указывая в угол.- Что это там за егоза сидит?

В углу, возле этажерки с книгами, смиренно, поджав ноги под себя, сидел маленький старичок в темно-зеленом поношенном сюртуке со светлыми пуговицами и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Хозяин посмотрел в угол, подумал и усмехнулся.

- Это, братцы мои,- сказал он,- газетчик. Нешто вы его не знаете? Великолепный человек! Иван Никитич,- обратился он к старичку со светлыми пуговицами,- что же ты там сидишь? Подходи сюда!

Иван Никитич встрепенулся, поднял свои голубые глазки и страшно сконфузился.

- Это, господа, сам писатель, журналист! - продолжал хозяин.- Мы пьем, а они, видите ли, сидят в уголку, по-умному думают да на нас с усмешкой посматривают. Стыдно, брат. Иди выпей - грех ведь!

Иван Никитич поднялся, смиренно подошел к столу и налил себе рюмочку водки.

- Дай бог вам...- пробормотал он, медленно выпивая рюмку,- чтоб все... этак хорошо... обстоятельно…

- Ура-а-а газетчику! - крикнул толстяк, обхватил Ивана Никитича и поднял его на воздух. Подскочили другие старички, и Иван Никитич очутился выше своей головы, на руках, головах и плечах почтеннейшей и пьяной т-й

интеллигенции.

- Кач... ка-ча-а-ай! Качай его, шельмеца! Неси егозу! Тащи его, темно-зеленого прохвоста! - закричали старички и понесли Ивана Никитича в залу. В зале к старичкам присоединились кавалеры и начали подбрасывать под самый потолок бедного газетчика. Барышни захлопали в ладоши, музыканты замолкли и положили свои инструменты, лакеи, взятые шика ради из клуба, заудивлялись "безобразности" и преглупо захихикали в свои аристократические кулаки. У Ивана Никитича отскочили от сюртука две пуговицы и развязался ремень. Он пыхтел, кряхтел, пищал, страдал, но... блаженно улыбался. Он ни в каком случае не ожидал такой чести для себя, "нолика", как он выражался,

"между человеками еле видимого и едва заметного"...

Толстяк мотнул головой, и Иван Никитич упал на пол, застонал и с хихиканьем поднялся на ноги. Все хохотали, даже цивилизованные лакеи из нецивилизованного клуба снисходительно морщили носы и улыбались. Лицо Ивана Никитича сильно поморщилось от блаженной улыбки, из влажных голубых глаз его посыпались искорки, а рот покривился набок, причем верхняя губа покривилась направо, а нижняя вытянулась и искривилась налево.

- Господа почтенные! - заговорил он слабым тенорком, расставя руки и поправляя ремешок,- господа почтенные! Дай бог вам всего того, чего вы от бога желаете. Спасибо ему, благодетелю, ему... вот ему, Егору Никифоровичу... Не пренебрег мелким человечиком. Встретились это мне позавчера в Грязном переулке, да и говорят: "Приходи же, Иван Никитич. Смотри же, непременно приходи. Весь город будет, ну и ты, сплетня

всероссийская, приходи!" Не пренебрегли, дай бог им здоровья. Осчастливили вы меня своею лаской искреннею, не забыли газетчика, старикашку рваного. Спасибо вам. И не забывайте, господа почтенные, нашего брата. Наш брат человек маленький, это действительно, но душа у него не вредная. Не пренебрегайте, не брезгуйте, он чувствовать будет! Между людьми мы маленькие, бедненькие, а между тем соль мира есмы, и богом для полезности отечественной созданы, и всю вселенную поучаем, добро превозносим, зло человеческое поносим...

- Чего мелешь-то? - закричал хозяин.- Замолол, шут Иванович! Ты речь читай!

- Речь, речь! - заголосили гости…

- Речь моя, милостивые государыни и милостивые государи, будет коротка и длиннотою своею не будет соответствовать настоящему, весьма трогательному для нас событию… да будут наши молодые молоды не только теперь, когда они по естеству своему физически молоды еще, но и в старости своей, ибо блажен тот, кто смолоду был молод, но в стократ блаженнее тот, кто молодость свою сохранил до самой могилы…

- Ловко вы объяснять чувства можете! - сказал толстяк с медалью.- У вас такая фигура, что... никак не ожидал! Право... извините-с!

- Ловко? - запищал Иван Никитич.- Ловко? Хе-хе-хе. То-то. Сам знаю, что ловко! Огня только мало, ну да где его взять, огня-то этого? Время уж не то, господа почтенные! Прежде, бывало, как скажешь что иль напишешь, так сам в

умилительное состояние души приходишь и удивляешься таланту своем…И теперь время хорошее, но для нашего брата, газетчика, то время лучше было, по той самой причине, что огня и правды в людях больше было. Прежде что ни писака был, то и богатырь, рыцарь без страха и упрека, мученик, страдалец и правдивый человек. А теперь? Взгляни, русская земля, на пишущих сынов твоих и устыдися! Где вы, истинные писатели, публицисты и другие ратоборцы и труженики на поприще... эк... эк... гем... гласности? Ниг-де!!! Теперь все пишут. Кто хочет, тот и пишет. У кого душа грязнее и чернее сапога моего, у кого сердце не в утробе матери, а в кузнице фабриковалось, у кого правды столько имеется, сколько у меня домов собственных, и тот дерзает теперь ступать на путь славных,- путь, принадлежащий пророкам, правдолюбцам да среброненавистникам. Судари вы мои дорогие! Путь этот нонче шире стал, да ходить по нем некому. Где таланты истинные? Поди ищи: ей-богу, не сыщешь!.. Все ветхо стало да обнищало. Кто из прежних удальцов и молодцов жив остался, и тот теперь обнищал духом да зарапортовался. Прежде гнались за правдой, а нонче пошла погоня за словцом красным да за копейкой, чтоб ей пусто было! Дух странный повеял! Горе, друзья мои! И я тоже, окаянный, не устыдился седин своих и тоже стал за красным словцом гоняться! Нет, нет, да и норовлю в корреспонденцию что-нибудь этакое вковырнуть. Благодарю господа, творца неба и земли, не корыстолюбив я и от голода не дерзаю писать. Теперь кому кушать хочется, тот и пишет, а пишет что хочет, лишь бы сбоку на правду похоже было. Хотите денежки из редакции получить? Желаете? …

- Вы теперь пишете что-нибудь? - перебила расходившегося Ивана Никитича курносенькая барышня.

- Пишу ли? Как не писать? Не зарою, царица души моея, таланта своего до самой могилы! Пишу! Разве не читали? А кто, позвольте вас спросить, в семьдесят шестом году корреспонденцию в "Голосе" поместил? Кто? Не читали разве? Славная корреспонденция! В семьдесят седьмом году писал в тот же "Голос" - редакция уважаемой газеты нашла статью мою для печатания неудобной... Хе-хе-хе... Неудобной... Экася!. Статья моя с душком была, знаете ли, с душком некоторым. "У нас,- пишу,- есть патриоты видимые, но темна вода во облацех касательно того, где патриотизм их помещается: в сердцах или карманах?" Хе-хе-хе... Душок-с... Далее: "Вчера,- пишу,- была отслужена соборная панихида по под Плевной убиенным. На панихиде присутствовали все начальствующие лица и граждане, за исключением господина исправляющего должность т-го полицеймейстера, который блистал своим отсутствием, потому что окончание преферанса нашел для себя более интересным, чем разделение с гражданами общероссийской радости". Не в бровь, а в глаз! Хо-хо-хо! Не поместили! А я уж постарался тогда, друзья мои! В прошедшем, семьдесят девятом, году посылал корреспонденцию в газету ежедневную "Русский курьер", в Москве издающуюся. Писал я, други мои, в Москву о школах уезда нашего, и корреспонденция моя была помещена, и теперь я даром "Курьера русского" получаю. Вона как! Удивляетесь? Гениям удивляйтесь, а не нолям! Нолик есмь! Эхе-хе-х! Пишу редко, господа почтенные, очень редко! Бедна наша Т. событиями, кои бы описать я мог, а ерундистики писать не хочется, самолюбив больно, да и совести своей опасаюсь. Газеты вся Россия читает, а для чего России Т.? Для чего ей мелочами надоедать? Для чего ей знать, что в нашем трактире мертвое тело нашли? А прежде-то как я писал, прежде-то, во времена оны, во времена... Писал я тогда в "Северную пчелу", в "Сын отечества", в "Московские"... Белинского современником был, Булгарина единожды в скобочках ущипнул... Хе-хе-хе... Не верите? Ей-богу! Однажды стихотворение насчет воинственной доблести написал... А что я, други мои, потерпел в то время, так это одному только богу Саваофу известно... Вспоминаю себя тогдашнего и в умиление прихожу. Молодцом и удальцом был! Страдал и мучился за идеи и мысли свои…

- Увидим, каких делов ты мастер. Ну, а что же ты писать станешь?

- А вот если Иван Степанович что-нибудь на прогимназию пожертвуют, то и

про них напишу!...

- Ты напиши, да прежде чем посылать в газету - дашь мне прочитать, а

тогда я и две тысячи выложу, ежели хорошо будет написано...

…Квартировал он на самой главной улице, во флигеле, за который платил шестьдесят рублей в год наследникам какой-то купчихи. Флигель стоял в углу огромнейшего, поросшего репейником, двора и выглядывал из-за деревьев так смиренно, как мог выглядывать... один только Иван Никитич. Он запер на щеколду ворота и, старательно обходя репейник, направился к своему серому флигелю. Откуда-то заворчала и лениво гавкнула на него собака.

- Стамеска, Стамеска, это я... свой! - пробормотал он. Дверь во флигеле была не заперта. Вычистивши щеточкой сапоги, Иван Никитич отворил дверь и вступил в свое логовище. Крякнув и снявши шинель, он помолился на икону и пошел по своим, освещенным лампадкою, комнатам. Во второй и последней комнате он опять помолился иконе и на цыпочках подошел к кровати. На кровати спала хорошенькая девушка лет 25.

- Маничка,- начал будить ее Иван Никитич,- Маничка!

- Ввввв...

- Проснись, дочь моя! … Корреспонденцию в "Голос" писать… Дай бумаги! Ну что тебе стоит встать и уважить отца?...

- Шляется! - проворчала она.- Вот еще наказание-то! Матерь божия, скоро ли это кончится, наконец! Ни днем, ни ночью покоя! Ну, да и бессовестный же вы!..

- Дочь, не оскорбляй отца!

- Вас никто не оскорбляет! Нате!

Манечка вынула из своего портфеля два листа бумаги и швырнула их на стол...

...Иван Никитич зажег свечу и сел у стола. Немного подумав, он обмакнул перо в чернила, перекрестился и начал писать.

На другой день, в восемь часов утра, Иван Никитич стоял уже у парадных дверей Ивана Степановича и дрожащей рукой дергал за звонок. Дергал он целых десять минут и в эти десять минут чуть не умер от страха за свою смелость.

- Чево надоть? Звонишь! - спросил его лакей Ивана Степановича…

Иван Никитич бочком вошел в переднюю и сел на диван, на котором валялись лакейские лохмотья…

У Ивана Никитича застучало в сердце, помутилось в глазах и похолодело в ногах. Приближалась важная минута!

- Зови его! - послышалось из спальни…

- Извиняюсь за причиненное беспокойство,- отчеканил Иван Никитич, вынимая из кармана бумагу.- Высокопочтенный Иван Степанович, позвольте...

- Да ты, послушай, соловьев не разводи, у меня им есть нечего: говори дело. Чего тебе?

- Я вот, с тою целью, чтоб эк... эк-гем почтительнейше преподнесть...

- Да ты кто таков?

- Я-с? Эк... эк... гем... Я-с? Забыли-с? Я корреспондент.

- Ты? Ах да. Теперь помню. Зачем же ты?

- Корреспонденцию обещанную на прочтение преподнесть пожелал...

- Уж и написал?

- Написал-с.

- Чего так скоро?

- Скоро-с? Я до самой сей поры писал!

- Гм... Да нет, ты... не так... Ты бы подольше пописал. Зачем спешить? Поди, братец, еще попиши.

- Иван Степанович! Ни место, ни время стеснить таланта не могут... Хоть год целый дайте мне - и то, ей-богу, лучше не напишу!

- А ну-ка, дай сюда!

Иван Никитич раскрыл лист и обеими руками поднес его к голове Ивана

Степановича.

Иван Степанович взял лист, прищурил глаза и начал читать: "У нас, в Т..., ежегодно воздвигается по нескольку зданий, для чего выписываются столичные архитекторы, получаются из-за границы строительные материалы, затрачиваются громадные капиталы - и все это, надо признаться, с целями меркантильными... Жалко! Жителей у нас 20 тысяч с лишком, Т. существует уже несколько столетий, здания воздвигаются; а нет даже и хижины, в которой могла бы приютиться сила, отрезывающая корни, глубоко пускаемые невежеством... Невежество..." Что это написано?

- Это-с? Horribile dictu... {3}

- А что это значит?..

- Бог его знает, что это значит, Иван Степанович! Если пишется что-нибудь нехорошее или ужасное, то возле него и пишется в скобочках это выражение.

- "Невежество..." Мммм... "залегает у нас толстыми слоями и пользуется во всех слоях нашего общества полнейшим правом гражданства. Наконец-таки и на нас повеяло воздухом, которым дышит вся образованная Россия. Месяц тому назад мы получили от г. министра разрешение открыть в нашем городе прогимназию. Разрешение это было встречено у нас с неподдельным восторгом. Нашлись люди, которые не ограничились одним только изъявлением восторга, а пожелали еще также выказать свою любовь и на деле. Наше купечество, никогда не отвечающее отказом на приглашения - поддержать денежно какое-либо доброе начинание, и теперь также не кивнуло отрицательно головою..." Черррт! Скоро написал, а как важно! Ай да ты! Ишь! "Считаю нужным назвать здесь имена главных жертвователей. Вот их имена: Гурий Петрович Грыжев (2000), Петр Семенович Алебастров (1500), Авив Инокентиевич Потрошилов (1000) и Иван Степанович Трамбонов (2000). Последний обещал..." Кто это последний?

- Последний-с? Это вы-с!

- Так я, по-твоему, значит, последний?... Из уст Ивана Степановича посыпались роскошные выражения, одно другого непечатнее... Иван Никитич обезумел от страха, упал на стул и завертелся…

Иван Степанович с остервенением скомкал корреспонденцию и швырнул комком в лицо корреспондента газет московских и санкт-петербургских... Иван Никитич покраснел, поднялся и, махая руками, засеменил из спальной. В передней встретил его Сережка: с глупейшей улыбкой на глупом лице он отворил ему дверь. Очутившись на улице, бледный, как бумага, Иван Никитич побрел по грязи на свою квартиру. Часа через два Иван Степанович, уходя из дома, увидел в передней, на окне, фуражку, забытую Иваном Никитичем.

- Чья это шапка? - спросил он Сережку.

- Да того миздрюшки, что намедни прогнать изволили.

- Выбрось ее! Чево ей здесь валяться?

Сережка взял фуражку и, вышедши на улицу, бросил ее в самую жидкую грязь.

«Два газетчика» (1885)

(НЕПРАВДОПОДОБНЫЙ РАССКАЗ)

Рыбкин (Вася), сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы. В руках у него болталась верёвка.

«Выдержит или не выдержит? — думал он.— Оборвётся, чего доброго, и крючком по голове... Жизнь анафемская! Даже повеситься путём негде!»

Не знаю, чем кончились бы размышления безумца, если бы не отворилась дверь и не вошёл в номер приятель Рыбкина, Шлёпкин, сотрудник газеты «Иуда предатель», живой, весёлый, розовый.

— Здорово, Вася! — начал он, садясь.— Я за тобой... Едем! В Выборгской покушение на убийство, строк на тридцать... Какая-то шельма резала и не дорезала. Резал бы уж на целых сто строк, подлец! Часто, брат, я думаю и даже хочу об этом писать: если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще. Ба! Это что такое? — развёл он руками, увидев верёвку.— Уж не вешаться ли вздумал?

— Да, брат...— вздохнул Рыбкин.— Шабаш... прощай! Опротивела жизнь! Пора уж...

— Ну, не идиотство ли? Чем же могла тебе жизнь опротиветь?

— Да так, всем... Туман какой-то кругом, неопределённость... безызвестность... писать не о чем. От одной мысли можно десять раз повеситься: кругом друг друга едят, грабят, топят, друг другу в морды плюют, а писать не о чем! Жизнь кипит, трещит, шипит, а писать не о чем! Дуализм проклятый какой-то...

— Как же не о чем писать? Будь у тебя десять рук, и на все бы десять работы хватило.

- Нет, не о чем писать! Кончена моя жизнь! Ну, о чём прикажешь писать? О кассирах писали, об аптеках писали, про восточный вопрос писали... до того писали, что всё перепутали и ни черта в этом вопросе не поймёшь. Писали о неверии, тёщах, о юбилеях, о пожарах, женских шляпках, падении нравов, о Цукки... 1 Всю вселенную перебрали, и ничего не осталось. Ты вот сейчас про убийство говоришь: человека зарезали... Эка невидаль! Я знаю такое убийство, что человека повесили, зарезали, керосином облили и сожгли — всё это сразу, и то я молчу. Наплевать мне! Всё это уже было, и ничего тут нет необыкновенного. Допустим, что ты двести тысяч украл или что Невский с двух концов поджёг,— наплевать и на это! Всё это обыкновенно, и писали уж об этом. Прощай!

— Не понимаю! Такая масса вопросов... такое разнообразие явлений! В собаку камень бросишь, а в вопрос или явление попадёшь...

— Ничего не стоят ни вопросы, ни явления... Например, вот я вешаюсь сейчас... По-твоему, это вопрос, событие: а по-моему, пять строк петита — и больше ничего. И писать незачем. Околевали, околевают и будут околевать — ничего тут нет нового... Все эти, брат, разнообразия, кипения, шипения очень уж однообразны... И самому писать тошно, да и читателя жалко: за что его, бедного, в меланхолию вгонять?

Рыбкин вздохнул, покачал головой и горько улыбнулся.

— А вот если бы,— сказал он,— случилось что-нибудь особенное, этакое, знаешь, зашибательное, что-нибудь мерзейшее, распереподлое, такое, чтоб черти с перепугу передохли, ну, тогда ожил бы я! Прошла бы земля сквозь хвост кометы, что ли, Бисмарк бы в магометанскую веру перешёл, 2 или турки Калугу приступом взяли бы... или, знаешь, Нотовича в тайные советники произвели бы... 3 одним словом, что-нибудь зажигательное, отчаянное,— ах, как бы я зажил тогда!

— Любишь ты широко глядеть, а ты попробуй помельче плавать. Вглядись в былинку, в песчинку, в щёлочку... всюду жизнь, драма, трагедия! В каждой щепке, в каждой свинье драма!

— Благо у тебя натура такая, что ты и про выеденное яйцо можешь писать, а я... нет!

— А что ж? — окрысился Шлёпкин.— Чем, по-твоему, плохо выеденное яйцо? Масса вопросов! Во-первых, когда ты видишь перед собой выеденное яйцо, тебя охватывает негодование, ты возмущён!! Яйцо, предназначенное природою для воспроизведения жизни индивидуума... понимаешь! жизни!.. жизни, которая в свою очередь дала бы жизнь целому поколению, а это поколение тысячам будущих поколений, вдруг съедено, стало жертвою чревоугодия, прихоти! Это яйцо дало бы курицу, курица в течение всей своей жизни снесла бы тысячу яиц...— вот тебе, как на ладони, подрыв экономического строя, заедание будущего! Во-вторых, глядя на выеденное яйцо, ты радуешься: если яйцо съедено, то, значит, на Руси хорошо питаются... В-третьих, тебе приходит на мысль, что яичной скорлупой удобряют землю, и ты советуешь читателю дорожить отбросами. В-четвёртых, выеденное яйцо наводит тебя на мысль о бренности всего земного: жило и нет его! В-пятых... Да что я считаю? На сто нумеров хватит!

— Нет, куда мне! Да и веру я в себя потерял, в уныние впал... Ну его, всё к чёрту!

Рыбкин стал на табурет и прицепил верёвку к крючку.

— Напрасно, ей-богу напрасно! — убеждал Шлёпкин.— Ты погляди: двадцать у нас газет и все полны! Стало быть, есть о чём писать! Даже провинциальные газеты, и те полны!

— Нет... Спящие гласные, кассиры...— забормотал Рыбкин, как бы ища за что ухватиться,— дворянский банк, паспортная система... упразднение чинов, Румелия... Бог с ними!

— Ну, как знаешь...

Рыбкин накинул себе петлю на шею и с удовольствием повесился. Шлёпкин сел за стол и в один миг написал: заметку о самоубийстве, некролог Рыбкина, фельетон по поводу частых самоубийств, передовую об усилении кары, налагаемой на самоубийц, и ещё несколько других статей на ту же тему. Написав всё это, он положил в карман и весело побежал в редакцию, где его ждали мзда, слава и читатели.

Комментарий девочки:

Надо рассказать, кого обличает, какой тип, с кем параллели (Салтыков-Щедрин, Горький), пересказать фабулу; можно и про Сибирь рассказать, если приплетешь, но главное - какая у него была позиция - что был гуманистом, был свой взгляд на то, что происходит, ну и где работал - юмор. издания, осколки, где больше всего задержался, не пренебрегал издательствами, считая прессу ареной борьбы за правду и добро

Параллель с Салтыковым-Щедриным:

Для характеристики различных сторон русской жизни 70-80-х годов Салтыков-Щедрин охотно вводил в свои произведения литературные персонажи: Молчалина, Чацкого, Рудина, Глумо­ва, Ноздрева и многих других — и заставлял их действовать. Это избавляло его от необходимости подробно характеризовать про­шлое «героев» своего времени.

Во всех сатирических очерках Салтыкова-Щедрина встречается образ рассказчика или корреспондента, который в иных случаях становится рупором авторских идей и оценок. Чаще всего он оли­цетворяет собой колеблющегося, трусливого русского либерала-обывателя, примкнувшего к реакции и разоблачающего себя реча­ми и поступками. Таков, например, корреспондент «Писем к те­теньке», от имени которого ведется повествование.

Билет ?

Народнический период публицистической деятельности Плеханова. «Земля и воля» (Деятельность Плеханова в Народной воле?)

Рассказы Чехова: «2 газетчика», «Корреспондент».

Народнический период публицистической деятельности Плеханова. «Земля и воля» (Деятельность Плеханова в Народной воле?)

Кратко:

Газета «Начало» была первой революционной газетой, издававшейся на территории страны.

Ее преемницей стала газета «Земля и воля». Газета собрала лучшие силы революционного народничества. Здесь сотрудничали С.М. Кравчинский, Н.А. Морозов, молодой Г.В. Плеханов.

Плеханов начинал свою революционную деятельность в рядах народничества, но позднее в 80-е годы перешел на позиции марксизма и, создав группу «Освобождение труда», стал первым пропагандистом революционного учения Маркса в России.

Газета «Земля и воля» просуществовала недолго. Разногласия в рядах народников по проблемам политической борьбы и тактики индивидуального террора привели к расколу «Земли и воли», и вместо нее были созданы две организации и два издания: «Черный передел» и «Народная воля».

«Народная воля» — газета целенаправленная. Она отличалась тем, что ее основное содержание отражало жизнь и деятельность революционеров-террористов. Факты революционной борьбы подавались с налетом сенсационности. Газета издавалась с 1880 по 1885 г. Всего вышло 12 номеров и несколько «Листков «"Народной воли"». Члены этой организации (А.И. Желябов) издали три номера «Рабочей газеты» с целью привлечения на свою сторону людей из народа.

Народовольцам, державшимся тактики индивидуального террора, удалось 1 марта 1881 г. покушение на Александра II, но именно их тактика в наибольшей степени обнаружила негодность народнических методов борьбы за социальную справедливость.

Покушение на Александра II позволило правительству расправиться с самим революционно-народническим движением и перейти снова к политике реакции, удушению всей демократической печати в России.

+

Алекса́ндр II Никола́евич Освободитель (17 (29) апреля 1818, Москва — 1 (13) марта 1881, Санкт-Петербург) — император всероссийский, царь польский и великий князь финляндский (1855—1881) из династии Романовых. Старший сын сначала великокняжеской, а с 1825 года императорской четы Николая Павловича и Александры Фёдоровны.

Вошёл в русскую историю как проводник широкомасштабных реформ. Удостоен особого эпитета в русской дореволюционной историографии — Освободи́тель (в связи с отменой крепостного права по манифесту 19 февраля 1861 года). Погиб в результате террористического акта, организованного партией «Народная воля».

1 (13) марта 1881, в 3 часа 35 минут пополудни, скончался в Зимнем дворце вследствие смертельного ранения, полученного на набережной Екатерининского канала (Петербург) около 2 часов 25 минут пополудни[129] в тот же день, — от взрыва бомбы (второй в ходе покушения), брошенной под его ноги народовольцем Игнатием Гриневицким; погиб в тот день, когда был намерен одобрить конституционный проект М. Т. Лорис-Меликова. Покушение произошло, когда император возвращался после войскового развода в Михайловском манеже, с «чая» (второго завтрака) в Михайловском дворце у великой княгини Екатерины Михайловны; на чае присутствовал также великий князь Михаил Николаевич, который отбыл несколько позднее, услышав взрыв, и прибыл вскоре после второго взрыва, отдавал распоряжения и приказания на месте происшествия

«Наро́дная во́ля» — революционная народническая организация, возникшая в 1879 году, после раскола партии «Земля и воля» и распада террористической группы «Свобода или смерть»[1], поставившая основной целью принуждение правительства к демократическим реформам, после которых можно было бы проводить борьбу за социальное преобразование общества. Одним из основных методов политической борьбы «Народной воли» стал террор. В частности, члены террористической фракции Народной воли рассчитывали подтолкнуть политические изменения казнью императора Александра II. От названия организации образовано наименование ее участников — народовольцы. Наиболее известные участники организации — А. И. Желябов, А. Д. Михайлов, С. Л. Перовская, В. Н. Фигнер, Н. А. Морозов, С. Н. Халтурин, Н. И. Кибальчич, Ю. Н. Богданович, Герман Лопатин, Н. С. Тютчев, Александр Баранников, Н. В. Клеточников, Я. Л. Юделевский.

+

Полно:

В марте 1878 г. вышел первый номер нелегальной газеты обще­ства «Начало» с подзаголовком: «Орган русских революционеров». В дальнейшем газета именовала себя «органом русских социалистов». Последний, четвертый номер появился в мае. Критика существую­щего строя была объявлена основной задачей нового издания. Редак­ция надеялась, что такая широкая платформа объединит всех рус­ских революционеров. В газете сильно чувствуется влияние бакунис­тов-анархистов, заметно типичное для них представление об анархичности русского народа, звучит требование ввести федера­цию вольных общин после победы народной революции. Революци­онная деятельность газеты выражалась в агитации, имевшей целью поднять народ на восстание. Члены редакции поддерживали связь с немецкими социал-демократами, в частности с В. Либкнехтом, боль­ше того, в одном из писем они просили Маркса и Энгельса присы­лать свои статьи.

В программе газеты встречаются и социал-демократические требования: передача земли и орудий производства народу, равен­ство, свобода слова, сходок и собраний. Они, однако, не помеша­ли редакции в четвертом номере заявить, что борьба за полити­ческие свободы и социализм — вещи несовместимые. Отрицание роли политической борьбы в буржуазно-помещичьем государстве составляет общий недостаток народничества этого времени.

Постоянных отделов в газете «Начало» не было, кроме одно­го — «Хроника социалистического движения на Западе». Без осо­бых рубрик помещались материалы о нуждах трудящихся, в осо­бенности крестьянства, заметки о жизни политических ссыльных, об арестах и обысках. В первом номере напечатано подробное сооб­щение о стачке на новой бумагопрядильной фабрике в Петербур­ге, охватившей около двух тысяч рабочих. Эта информация, опуб­ликованная без подписи, принадлежала Г. В. Плеханову, который в это время активно участвовал в рабочем движении столицы.

Преемницей газеты «Начало» следует считать нелегальную га­зету «Земля и воля», «социально-революционное обозрение». Пять номеров этого издания выходили в России с октября 1878 г. по апрель 1879 г. Инициатором газеты был С. М. Степняк-Кравчинский, с большим риском для себя вернувшийся из эмиграции на родину. Он предложил название газеты, а позже вся организация стала именоваться «Земля и воля».

Газета ставила своей целью с помощью организации револю­ционеров способствовать подготовке крестьянского восстания про­тив царя и помещиков. Редактировали ее Степняк-Кравчинский, Д. А. Клеменц, Плеханов и некоторые другие народники. На первое место в «Земле и воле» выдвигался аграрный вопрос. «Вопрос же Фабричный, — писал Кравчинский в передовой статье первого номера, — мы оставляем в тени... потому что история, поставив­шая... в Западной Европе вопрос фабричный, у нас его не выдви­нула вовсе, заменив его вопросом аграрным»

Добиваясь земли и воли для народа, газета утверждала, что Россия придет к социализму, минуя капитализм. Ее пути противо­положны путям Европы. Эта ошибочная мысль в газете, кроме про­чих доводов, подкреплялась иногда ссылками на учение К. Марк­са, показывая его полное непонимание.

Кроме передовых статей, отражавших основные положения народничества, в газете велись постоянные рубрики: корреспон­денции, фельетоны, наши домашние дела, хроника арестов, из­вестия, в которых была широко представлена летопись революци­онных событий и царских репрессий, содержалась критика дей­ствий правительства, русского либерального общества и печати.

В 1879 г. вышло шесть номеров еще одного издания — «Листка "Земли и воли"» под редакцией Н. А. Морозова. Статьи и заметки были посвящены тактике индивидуального террора: сторонники ее стремились обосновать свои взгляды, с которыми не была со­гласна часть членов организации.

В «Земле и воле» печатались статьи молодого Плеханова, в ту пору принадлежавшего к народникам.

Первым выступлением Пле­ханова в прессе была статья «Об чем спор?», опубликованная в 1878 г. в газете «Неделя» и посвященная защите русской общины как ячейки будущего социалистического устройства России. Ста­тья была направлена против Г.И. Успенского, чьи правдивые очер­ки разрушали народнические представления о русской общине.

Вслед за тем в «Земле и воле» появляются корреспонденции Пле­ханова: «Каменская станица», «С новой бумагопрядильни», «С бу­магопрядильной фабрики Кеннига» и «Волнение среди фабрично­го населения», а также две теоретические статьи под общим на­званием «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России», опубликованные в качестве передовых. Со­временники дали им высокую оценку и ставили рядом с лучшими работами Чернышевского. «Благодаря этой статье, — писал один из соратников Плеханова, — Георгий Валентинович сразу стал в уровень с нашими "заслуженными старыми литераторами" и его ввели в редакционную коллегию: так стремительно, кажется, никто из наиболее быстро выдвинувшихся на литературном поприще пуб­лицистов и критиков, не исключая даже Добролюбова и Писаре­ва, не завоевал у нас себе видного положения в печати».

Чрезвычайно характерным для Плеханова является то, что при общей ориентации народников на крестьянство как основную рево­люционную силу он в своей публицистике постоянно касался рабочего вопроса. Пролетариат напоминал о себе в 70-е годы XIX в. рядом организованных выступлений на предприятиях страны, и особенно в Петербурге. Многие народники, в том числе и Плеханов, были вынуждены признать, что городской рабочий гораздо восприимчи­вее к революционной пропаганде и агитации, чем крестьянин.

«Вопрос о городском рабочем принадлежит к числу тех, кото­рые, можно сказать, самою жизнью самостоятельно выдвигаются вперед на подобающее им место вопреки априорным теоретическим решениям революционных деятелей», — писал Плеханов в пере­довой четвертого номера «Земли и воли». Эти слова явно противоре­чили мнению Степняка-Кравчинского, высказанному в первом но­мере, о том, что рабочий вопрос «не существует» в России. Однако и Плеханов решал его в народническом духе. Он видел в рабочих лишь «драгоценных союзников крестьян в момент социального переворо­та» и не считал их ведущей силой революционного движения.

+ 80-е годы в России, несмотря на жестокую политическую Реакцию, характеризуются рядом знаменательных общественных событий. Все шире и шире разрастается рабочее движение, за гра­ницей создается группа «Освобождение труда». Многие представи­тели демократической интеллигенции преодолевают народничес­кие иллюзии, часть из них становится на позиции марксизма (Г.В. Плеханов). В революционной печати начинают участвовать передовые русские рабочие (С. Н. Халтурин и др.).

Комментарий Есина:

Плеханов. Конечно, очень интересная статья «Законы развития экономического общества и задачи социализма в России». Нам нужна только вторая часть этой статьи. Но в учебнике она изложена в общем. Ее история появления, какая идея там интересная проводится. Так что вы по учебнику посмотрите, что в учебнике, этого хватит.

Из всех статей Плеханова, что здесь указаны, обязательно прочитайте «Современные задачи русских рабочих». Она есть в сочинениях, есть во всех хрестоматиях.

Плеханов прошел долгий путь, эволюцию как журналист т и общественный деятель: молодым он был народником, работал в народнических изданиях, а потом он перешел на позицию марксизма. Во второй половине 83 года он уехал за границу, там группа освобождения труда, стал пропагандировать марксизм, и стал ортодоксальным марксистом. Настолько ортодоксальным, что в 5ом году поссорился с Лениным. Потому что Ленин уже на свой лад переделал марксистскую теорию, а Плеханов считал, что надо следовать букве Маркса. У них были расхождения во взглядах. Плеханов считал невозможным привлекать крестьянство к революции. А Ленин считал, что рабочий класс, крестьянство совершают революцию. Плеханов считал, что в России надо ограничиться буржуазно-демократической революцией, не нужна социалистическая революция. А Ленин считал, что социалистическую революцию надо делать. И т.д.

Эту вещь обязательно надо прочитать. Где она напечатана, жанр ее очень интересный, у нее особый жанр. Этот жанр накладывает отпечаток на характер этой статьи. Надо читать ее не наискось, а внимательно, потому что логика у нее такая очень интересная. Плеханов вообще хороший очень публицист. Очень хорошо писал. Эта статья написана для рабочих не очень развитых. И в общем-то там так максимально просто и с честью доказывает одну идею, что рабочие должны не только вести экономическую борьбу с хозяином, но и политическую. Этого различия тогда еще не понимали. Очень интересный сам характер этого доказательства. Жанр - открытое письмо. Отсюда такой удивительный тон разговора. Такие элементарные примеры он приводит. То есть он приспосабливается к своей аудитории, чтобы быть правильно понятым.

Сама статья:

Современные задачи русских рабочих

(Письмо к Петербургским рабочим кружкам)

Дорогие товарищи! Я получил приглашение сотрудничать в журнале «Рабочий» и охотно принимаю это приглашение, чтобы побеседовать с вами о задачах нашей нарождающейся социал-демократии.

Я потому обращаюсь с письмом именно к вам, — к кружкам рабочих, — что у нас в России, как везде и всюду, социал-демократическая партия должна быть партией по преимуществу рабочей. Это не значит, что социал-демократическая партия должна отталкивать от себя людей из других классов общества…

…каковы современные задачи русских рабочих…

…мы не можем и не должны отказываться от попытки построить задачи русской социал-демократии на твердом фундаменте действительности…

Во-первых, вы — рабочие; а во-вторых, вы — граждане, или, так как граждан у нас пока нет, вы — обыватели русского государства.

В качестве рабочих вы продаете свою рабочую силу хозяину и обязаны трудиться на него с утра до вечера. Своим упорным, тяжелым, изнурительным трудом вы другим создаете огромные богатства, а сами имеете лишь ту скудную заработную плату, которая не всегда достаточна даже для того, чтобы позволить вам восстановить свои силы и предохранить своих детей от преждевременного изнурения.

Но и эта скудная плата не целиком попадает в ваши карманы. Получивши ее от хозяина, вы должны еще платить из нее налоги и подати, которые поступают в государственную казну. В этом случае вы являетесь в качестве «обывателей», обязанных платить, не рассуждая о том, куда идут собранные с них деньги…

…хозяин идет в полицию и говорит, что вы «бунтуете». На место действия спешат городовые, жандармы, казаки, многих из вас хватают, сажают в тюрьмы или высылают… В качестве рабочих вы испытываете теперь многочисленные бедствия…

Вы должны бороться: во-первых, ради своего освобождения от гнета хозяев, от экономической эксплуатации, а во-вторых, — ради приобретения тех прав, которые положат конец полицейскому произволу и сделают из вас, — пока еще бесправных обывателей, — свободных граждан свободной страны. Другими словами, вы должны бороться во имя политической свободы.

И не думайте, что эти две задачи могут быть отделены одна от другой, что они могут быть решены порознь и независимо друг от друга…

…Без экономической независимости вы никогда не будете в состоянии воспользоваться во всей полноте вашими политическими правами; без политических прав вы никогда не добьетесь экономической независимости. И если бы даже нашлось такое правительство, которое захотело бы и могло бы, — не давая вам политических прав, — обеспечить ваше материальное положение, то вы все-таки были бы не более, как сытыми рабами, хорошо откормленным рабочим скотом. Ваше умственное развитие, ваше нравственное достоинство пострадали бы от этого даже более, чем теперь, когда правительственный гнет толкает вас на борьбу и наполняет негодованием ваше сердце…

перед русским рабочим классом стоят две задачи: одна — экономическая, другая — политическая. Только разрешивши обе задачи, он достигает своего социального (общественного) освобождения, т. е. создаст новый общественный строй, удовлетворяющий все его потребности и не противоречащий никаким его интересам.

Чем же могут быть разрешены эти задачи?

Они могут быть разрешены только силой.

Современное правительство не даст вам добровольно политических прав: землевладельцы, фабриканты, заводчики, банкиры, словом те, в руках которых скопляются теперь богатства; не откажутся добровольно от этих богатств и не передадут их добровольно в ваше распоряжение. Между тем вам необходимо как то, так и другое. Вам остается поэтому припомнить, что народное благо есть высший закон, и во имя этого блага силой заставить ваших врагов сделать то, к чему вы не склоните их никакими просьбами, никакими увещеваниями.

Итак, только силой можете вы добиться своего освобождения. Значит вам нужна сила, нужно очень много силы. В чем же она заключается?

Сила рабочего класса зависит от трех условий: 1) от его сознательности, т. е. от ясного понимания того, к чему он стремится; 2) от его сплоченности, и 3) от его тактики, т. е. от уменья вовремя нападать на своих врагов и пользоваться каждой, даже и самой ничтожной победой для облегчения своих дальнейших действий.

…сами замешанные в «беспорядках» рабочие и крестьяне не видят этих недостатков. Их недовольство обрушивается по большей части на какой-нибудь отдельный частный случай…

наши крестьяне, хотя и думают, что должен произойти важный переворот во всех поземельных отношениях, но не знают ни — как надо сделать этот переворот, ни — кто его сделает. А это почти равносильно тому, что они ничего не знают. То же и с рабочими. Во время стачки 1878 г. на Новой бумагопрядильне (на Обводном канале) рабочие поговаривали между собой о том, что казна должна была бы отобрать фабрику и уж от себя вести все дело. В этой мысли есть некоторый зачаток истины. Фабрики, действительно, должны быть отобраны у частных владельцев и перейти в собственность всего государства, которое уж и будет ими управлять и заведовать. Но рабочие не знали ни того, как должно поступать государство с теми продуктами, которые будут производиться на отобранных фабриках, ни того, какое государство может все это сделать. Им казалось, что нынешнее государство, с царем во главе и со всем его чиновничеством, может это сделать. Они хотели только быть «казенными» рабочими, вместо того, чтобы служить собственникам бумагопрядильни. Но от такой перемены они ровно бы ничего не выиграли. Здесь опять недостаток сознательности помешал им выставить настоящие, действительно важные требования. И так во всем.

Вот этот-то недостаток сознательности вы и должны устранять всеми возможными для вас путями. Более развитые рабочие должны помнить, что на них лежит огромный долг по отношению к их более темным братьям. Социалистическая пропаганда, т. е. распространение социалистических мыслей и, — как средство для этого, — распространение социалистических книг, брошюр и воззваний (теперь у вас есть уже газета), такая пропаганда составляет прямую их обязанность. А так как в одиночку заниматься такими вещами неудобно, то вы должны озаботиться созданием как можно большего числа социалистических кружков в своей среде. Такие кружки удесятеряют силы каждого из вас в отдельности… тогда вы станете такой прочной революционной силой, какой у нас еще никогда не было…Вы будете распространять социалистические мысли, т. е. вести пропаганду, вы будете возбуждать недовольство против нынешних порядков, т. е. вести агитацию. Это очень хорошо, необходимо и полезно, но это еще не все, что вы можете извлечь из вашего успеха… В настоящее время ваши кружки организуются тайно. За принадлежность к этим кружкам вам грозит строгое наказание; за каждую книгу, найденную у вас на столе, за каждое слово неудовольствия, высказанное открыто и громко, вас карают и преследуют. Вообразите теперь, что вы получили бы право вести ваше Дело, ни от кого не скрываясь, что вам предоставлена была бы свобода слова, печати, сходок и всяческих обществ; представьте себе, что все то, что вы теперь делаете в тайне, было бы так же законно, как покупка новой одежды или прогулка по Царицыну лугу. Не было ли бы это для вас огромным преимуществом? Не росли ли бы тогда ваши силы вдесятеро скорее?... наконец, в открытую рабочую социал-демократическую партию…

Итак, что же вам предстоит теперь делать?

1)Развивать сознательность в среде ваших товарищей,

2) организовать и сплачивать их силы,

3) направлять эти силы на завоевание тех политических прав, которые дали бы вам возможность добиться некоторых экономических реформ уже в настоящее время, а главное облегчили бы вам вашу окончательную победу в будущем.

Ведите же настойчивее это дело! Мы живем накануне важных событий, и русскому рабочему классу необходимо явиться сознательным участником в этих событиях, а не жалкой массой рабов, над которой не издевается только ленивый!

Рассказы Чехова: «2 газетчика», «Корреспондент».

См. предыдущий билет

Билет?