Беседа 4 (1)

Мы исповедуем веру «…во Единого Господа Иисуса Христа Сына Божия единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век…» ну и т.д. Здесь сразу звучит православное свидетельство о том, как Церковь видит Христа, кем она Его исповедует, и это исповедание формулировалось еще задолго до несторианских споров, узко христологических (хотя арианские споры тоже христологические).

Мы исповедуем веру в Господа Иисуса Христа. Господь – это такое именование, которое в то время ко многому не обязывало. Господом можно было назвать и ангела, и человека. А дальше идет ряд, что Иисус Христос, оказывается, не просто какой-то человек из Назарета, праведник, учитель, а Он Сын Божий, Единородный, Единосущный Отцу, рожденный от Отца прежде всех век.

Здесь важнейшая для понимания Христа, кто Он, и для понимания христианства вещь, что Он – тот же самый Сын Божий. И этот же самый Сын Божий воплощается, нас ради человек, становится человеком, Он распинается, умирает, воскресает. Естественно, что Он воплощается, распинается, страдает, умирает, воскресает не Своей божественной природой (божество бесстрастно), а Своей человеческой природой. Т.е. Он, будучи Сыном Божиим во времени, истории становится еще Сыном человеческим. Будучи во веки веков Богом, Он воспринимает в Свою предвечную ипостась человеческую природу. В Символе веры описывается тайна единства и двойства во Христе. Он единый и Тот же Самый Сын Божий, но ставший еще и человеком. Он один по ипостаси или лицу, но двояк по природам или сущностям. Все ереси, так или иначе, искажали представление о Христе, а значит искажали и христианство. Почему такая взаимосвязь между правильным видением Христа и христианством? Потому что Христос – это не просто кто-то, кто что-то хорошее для нас сделал, а Он еще и архетип, как многие отцы выражались. Он, во-первых, место нашего спасения и, во-вторых, образ нашего спасения. Мы спасаемся в Церкви, а Церковь есть Тело Христово. Т.е. местом нашего спасения является Сам Христос. В неком таинственном смысле мы, участвуя в таинствах, участвуем в жизни Христа, или, как принято говорить, в Его домостроительстве. Во-вторых, Христос Своей земной жизнью показал, каким образом нужно жить христианину, чтобы спастись. Он проложил некий путь спасения, протоптал тропинку, которая до Него была не хожена. А спасение, как мы уже много раз об этом говорили, это не какое-то качественное улучшение человеческой натуры, не переход от плохого человеческого состояния к хорошему, а переход от человеческого состояния к божественному. Спасение – это становление Богом. Поэтому всякие разговоры, что вот такой хороший человек, а спасется или не спасется, бессмысленны с православной точки зрения: мы не знаем. Захочет стать Богом – спасется, а не захочет, значит, не спасется при всей своей человеческой «хорошести». Спасение в другой плоскости совершается. Хотя естественно, что человеческая добродетель служит своего рода платформой, потому что человеческую природу Бог сотворил. И то, что отцы называли естественным законом, это как бы ступени к принятию обОжения. Если человек действительно хороший, значит он на пути к Христу. Просто когда мы говорим «хороший», мы часто руководствуемся какими-то размытыми критериями. Нам кажется, что хороший, или может быть в одном смысле хороший, а в другом – наоборот нехороший. И т.д. Эти критерии исторически очень меняются в зависимости от наличной культуры.

И вот это описание Христа, которое впоследствии на Вселенских Соборах, в творениях святых отцов, каких-то спорах с еретиками, оно уточнялось, детализировалось, кем же был Христос. Оно предлагает модель Христа как – по слову апостола – посредника между Богом и человеком, человеческим родом. И для того, чтобы быть посредником, нельзя быть только одним из двух. Есть пропасть, и нужно выстроить мост. Этот мост должен одним концом прочно опираться на один край пропасти, а другим на другой. Он должен быть как бы тем и другим берегом одновременно. Этими краями в данном случае являются божество и человечество Христа. Христос должен быть, во-первых, единым, потому что если бы Он был двойственным, отдельно человеком, а отдельно Богом, и отношения между ними были бы какие-то условные, то и моста бы не было, а лишь какое-то временное перекрытие. А нужен был именно такой мост, чтобы человек мог на ту сторону переходить, через Христа. Поэтому Христу нужно было быть и Богом, и человеком, оставаясь при этом Самим Собой. И будучи Богом предвечным, т.е. изначально одним из Святой Троицы, Сыном Божиим, Он же не мог стать кем-то другим. Он оставался всегда тождественным Себе. Но будучи Богом Всемогущим, Он мог стать и тем, Кем не был, воспринять в Свое бытие иное бытие, человеческое. Это было такое единство, что человечество (описываемое у отцов термином «взаимопроникновение»), человеческая природа была обОжена, насквозь пронизана божеством.

Таким образом, Христос и Его Церковь – это место, в котором каждый из христиан может приобщиться обОжению. Вновь и вновь напоминаю образ раскаленного металла, где человеческую природу символизирует некий металлический предмет (например, меч или нож), а божество символизируется огнем. Раскаленный меч или нож всецело пронизан огнем, обогащается свойствами огня, становится огненным, жгучим и светящимся.

В самой человеческой природе в каждом из нас нет таких сил, чтобы дорасти до божества. Мы можем получить дар божественной жизни именно как дар. Во Христе этот дар осуществлен и передан нам, Христос – посредник. Мы просто должны прийти в то место, где Христос и предоставить свою душу для действия этого дара. Больше мы ничего не можем.

Но прийти и предоставить свою душу для воздействия на словах просто, а на деле сложно. Мы обычно декларативно говорим: я хочу спастись, я хочу быть с Христом, я хочу в Царствие Небесное. А на самом деле живем так, что вроде как не хотим. Наша жизнь свидетельствует, что мы хотим чего-то другого. Человеческое хотение, что описано не только в аскетике, но и в психологии, это некий целостный акт, когда желание, если оно действительное, а не декларативное, то оно проявляется сразу же в какой-то деятельности. И поэтому если человек чего-то хочет, он и действует в соответствии со своими хотениями. А когда человек говорит, что хочет стать космонавтом, а сам в футбол все время играет, значит, он не хочет быть космонавтом, а просто мечтает.

И когда христианин говорит, что хочет быть со Христом, он должен действовать таким образом, чтобы Христос мог войти в его душу как дар. А для этого душу нужно освободить от всякого хлама. Можно еще бытовой пример привести. У кого-то все заставлено старой разваливающейся мебелью, а человек хочет новую приобрести и просит: подарите мне мебель. Ему привозят, а поставить ее некуда. Так хочет он или не хочет? Нужно сначала от хлама освободиться, а он говорит, что жалко с хламом расставаться, он такой родной, дорогой, я так с ним сроднился. А нельзя как-то вот так, чтобы и новая мебель стояла, и старая. Ему отвечают: нельзя, места мало. Душа она тоже не бесконечна. Ну и старую мебель с новой еще как-то можно совместить, а божество, божественную жизнь с нашей греховной жизнью совместить невозможно. Бог не может находиться там, где торжествует сознательный грех, где к Самому Богу стоят спиной.

Наши хотения обнаруживаются не через декларации, а через действия, через деятельность. Речь идет не просто о каких-то поступках, а о целостном состоянии человека. Как осуществляется всякий поступок и всякое действие?

Есть даже светские поговорки: Посеешь мысль – пожнешь намерение, посеешь намерение – пожнешь поступок, посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь - судьбу. Т.е. описан некий волевой акт. Сначала на уровне помысла я принимаю Его или не принимаю, благой Он или не благой. Потом – намерение: я хочу быть со Христом, а это значит, что нужно совершать какие-то поступки. Поступки должны стать привычкой, а это уже аскетика, те тренировки, о которых мы ранее говорили. Привычки, или навыки добродетели, рождают характер как некую новую природу: я был весь изъязвленный страстями, а теперь в результате помыслов, намерений, поступков, привычек у меня меняется характер, я становлюсь другим человеком. Может быть, еще не совсем новой тварью во Христе, но существом, стремящимся туда. А потом в конце концов и сама судьба свершается, в том числе вечная.

Нужно исполнять заповеди Христовы, а это не просто какие-то правила, внешние предписания для послушных детей: те дети, которые послушны и будут исполнять, получат леденцы. Заповеди – это выявление тех свойств души, или той направленности свойств, которая должна быть у тех, которые хотят быть со Христом. Христос таким образом поступал, и Он через заповеди описал, что и как нужно делать, чтобы быть подобным Ему. Поэтому исполняя заповеди, христианин начинает спасаться, но не сразу. Сначала он, наверное, начинает не погибать в том смысле, что через исполнение заповедей первое, что может увидеть человек (который уже с греховными навыками), это то, что в все в нем внутри и снаружи восстает против этих заповедей Христовых, а значит и против Христа. Т.е. сначала он себя увидит, как это ни страшно звучит, антихристом, противником Христу, потому что все в нем противится Его заповедям. Нужно поститься, а я хочу обжираться. Нужно воздерживаться в определенные периоды от супружеской жизни, а у меня, извините, желания обуревают. Нужно не мстить за себя, не осуждать, а я только этим и занимаюсь. Ну и т.д. по всем заповедям. Все во мне против Христа. И при этом я мечтал, что христианин и хочу быть со Христом. С этого собственно и должно начинаться покаяние: когда человек, как Августин однажды красиво выразился о начале своего христианского пути, увидел себя далеко от Тебя, в месте Твоего неподобия⁵⁹. Для того, чтобы прийти к подобию, нам, грешникам, сначала нужно увидеть себя в месте неподобия.

Но увидеть себя неподобными Богу мы можем, сопоставляя себя не со среднестатистическим гражданином современной Российской Федерации или еще какого-то социума, а именно со Христом. Причем со Христом не таким, каким Он нам кажется после беглого прочтения Евангелия, а как Он видится в свете самого Евангелия, т.е. в свете Святого Духа, сквозь призму предания Церкви. Потому что можно Христа описать как-нибудь. Ну вот сегодня я уже одно описание вам озвучивал. В какой-нибудь ранне-раввинистической литературе Он обманщик, волшебник, колдун, и сами иудеи говорили Ему: силою бесовскую совершаешь свои знамения (А фарисеи говорили: Он изгоняет бесов силою князя бесовского⁶⁰; Иудеи сказали Ему: теперь узнали мы, что бес в Тебе⁶¹). Они видели в Нем оккультиста, сатаниста. Для людей современной европейской культуры – это слишком маргинальный взгляд, а для людей, считающих себя христианами – тем более. Но можно же видеть в нем просто какого- то «учителя мира и добра», что Он учил миру и добру, был своего рода «котом Леопольдом». Но на самом деле Он говорил: Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч…⁶² Он себя мыслил скорее разделяющим, чем объединяющим.

Из зала: Аз есмь воздам⁶³

ЗАА: Да. Он говорит о Себе, как о камне, который разделяет: Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее…⁶⁴ Или: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня…⁶⁵Он совсем не ставил цели устроить мировой порядок на земле, чтобы люди безбедно пожили. Земная жизнь вообще целью для Него и для христианина не являлась. Земная жизнь – это некий промежуточный этап, экзамен, который нужен не сам по себе. Вообще редко, кто из людей любит экзамены. А экзамен – это средство для достижения какой-либо цели, это проверка наших знаний, опыта и т.д. Целью же земных экзаменов является получение профессии или чего-то еще.

И многие гуманисты всегда удивлялись и немного смущались оттого, что Христос не занимался политической сферой и тем, что Он не улучшил жизнь людей на земле. И иудеи хотели в Нем видеть земного царя: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?⁶⁶ А Он ответил им: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего ⁶⁷. Христиане и должны быть устремлены в это «неотмирное» Царство. Более того, это «неотмирное» Царство не такое, которое когда-то в будущем наступит, это Царство вечное. А вечное – это не то, что когда-то потом будет, а то, что всегда, по определению. И Христос это Царство уже низвел на землю.

Рисунок 2 Связи между Синоптическими Евангелиями

В Евангелии есть эпизод – очень интересный и сам по себе, и в плане реакции. У трех евангелистов Марка, Матфея и Луки, называемых синоптиками⁶⁸ (см. Рис.2 Связи между Синоптическими Евангелиями) описывается Преображение. Перед этим Христос говорит ученикам, что есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе⁶⁹. В связи с этим текстом у протестантов была дискуссия, забавная со святоотеческой точки зрения. Они спорили о том, все ли знал Христос. С православной точки зрения, Он, естественно, знал все, и не просто потому что Он был Богом, а и по человечеству. Человеческий ум Его был с момента зачатия обОжен. Уже в утробе Матери Он и как человек обладал всеведением. А протестанты почему таким вопросом задавались? С их точки зрения Царство Небесное – это то, что будет после Второго Пришествия, какой-то новый мир, рай земной. Они не знают, не понимают и не принимают обОжение, поэтому для них Царство Небесное – это качественно улучшенный тварный мир. Все будет в общем-то также, но только намного лучше. И поэтому они считают, если Он сказал, что есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, значит, Он думал, что наступит конец света через 5 или 10 лет, а апостолы будут живыми свидетелями Апокалипсиса. И вот, дескать, ошибся.

А с православной точки зрения ясно, что следом сразу идет событие Преображения: Он берет троих наиболее приближенных к себе учеников, и преображается перед ними в Своей Славе. В минувшее воскресенье было как раз почитание памяти святителя Григория Паламы, который является богословом и поэтом нетварного, фаворского света. И с православной точки зрения тот свет, которым преобразился Христос, это не просто сотворенный Богом для пущего эффекта свет, и тем более не свет человеческой души, а это свет Божества. Причем этот свет, как толкуют святые отцы, был присущ Христу естественно с момента зачатия.

Просто люди в обычном, естественном, греховном состоянии, не способны Его видеть. А апостолы в процессе ученичества у Христа, уже были подготовлены. И более того, как толкует Григорий Палама, Бог воздействовал в том числе и на них, чтобы даровать им способность этот свет созерцать. Причем созерцать не просто мысленно или духовно, а и своими чувственными, т.е. материальными глазами. Но все равно нужно было сначала каким-то даром воздействовать на сами органы зрения. И вот они увидели Царствие Небесное, пришедшее в силе. Т.е. во Христе Царствие Небесное уже оказалось на земле.

Но Христос после смерти не просто вознесся, удалился с земли, а сказал: …и се, Я с вами во все дни до скончания века⁷⁰, и объяснил ученикам, что Ему нужно уйти, чтобы послать к нам иного утешителя: Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам⁷¹. Дух Святой обеспечивает теперь Церкви незримое присутствие Христа – незримое для внешних очей, а для очей веры вполне зримое. Поэтому можно сказать, что Царство Небесное уже излилось на землю во Христе, а потом в событие пятидесятницы излилось на общину верных. И незримо для очей мира сего Царство Божие присутствует в истории.

Христиане должны не просто ждать, что они когда-то после Второго Пришествия или после смерти попадут куда-то или не попадут, а уже должны стать участниками Царствия Небесного здесь и сейчас. Иначе, как отцы предупреждают, хотя шанс, может быть, и есть, но рисковать не стоит.

Симеон Новый Богослов говорит более категорично: тот, кто здесь хотя бы отчасти не приобщился, там шансов мало. Не потому что Бог такой жадный, а потому что если человек хочет быть с Богом, то хотение должно проявиться уже в земной жизни. Ссылки на неведение и прочее – это, простите за выражение, «левые отмазки». Многие и не только святые свидетельствуют, что в предсмертные минуты у человека явным образом происходит ретроспектива. Эта ретроспектива через призму приближающейся вечности высвечивает, что посещения Божии, конечно, были, а человек благополучно взял и забыл, вытеснил их памяти, может быть потому, что было как-то некомфортно жить с воспоминаниями об этих посещениях.

Из современной психологии известно, что у человека в зависимости от его внутреннего настроя могут работать те или иные защитные механизмы. Кто-то может вытеснить из своей памяти какие-то психотравмирующие события детства или еще чего-то. На самом деле они не совершенно вытеснены, а просто закрыты защитными механизмами. И по мере того, как человеческий ум в процессе аскезы очищается, вдруг у людей, как они свидетельствуют, всплывают воспоминания о событиях, которые он, казалось, забыл. И если бы ему кто-то раньше рассказал, то он бы сказал, что нет, такого события в моей жизни точно не было.

Так что я думаю, что посещения Божии в жизни каждого человека были, просто человек умеет защищаться от них, прятаться. Жить в присутствии Бога, видимо, греховному человеку напряжно, это риск. И даже если не совсем забыл, то можно всегда сказать, что ну да, что-то такое было, но мало ли что причудилось. Был когда-то романтиком, теперь стал прагматиком.