Вступление

Никто не в праве упрекать нас в равнодушии к отечественной ис­тории: мы писали до Шлецера (говорю о времени появления в свет его Нестора); писали и пишем после Шлецера. Во свидетельство трудолюбия нашего можно указать на две сотни (едва ли не больше) томов, если не забудем выставить на показ и тяжеловесную Историю о Российской торговле, и Деяния Петра Великого с принадлежащими к ним Дополнениями. Но мы ограничимся историями государства. Ученый обозреватель трудов наших, предуведомленный, что мы не имеем еще полной, критически написанной истории, без сомнения захочет узнать по крайней мере: До какой именно эпохи обработана история наша? Как велики успехи наши в критике исторической?

В ученом обозревателе я предполагаю человека, совершенно знающего свое дело, беспристрастного, твердого духом - человека такого, которого не испугаешь угрозами, не собьешь софизмами и велеречием, не убедишь криком и нескромным самохвальством. По­читая истину повествования за главную обязанность в историке, он потребует отчета: отделяли ль мы показания дееписателей о совре­менных происшествиях от позднейших переписчиков? Пользовались ли мы пособиями дипломатики при очищении достоверных до­кументов от подлогов? Соображали ль известия о внутренних происшествиях России с вышедшими из горнила критического

Трудно что-либо делать, если ты ни в чем не заблуждаешься; если даже что-либо делаешь без ошибок, всегда найдется слишком 'строгий судья. Ксенофонт. Памяти Сократа. —К.У.

345

внешними известиями о всемирных происшествиях? Старались ли мы обнаружить хронологические тайны русских летописей? Знаем ли происхождение монет своих, ценность их, отношения, качества? Хорошо ли знаем даже самые их названия?

Какой дадим ответ судье неумытному? Шлецер познакомил нас с низшею, как называет он кригикой, заохотил рыться в летописях, приучил не все находящееся в них принимать за события исторические; но он же утвердил нас и в некоторых заблуждениях. Доказать весьма не трудно, что известия баснословные мы с важностью передаем своим читателям; известия ничтожные о происшествиях, не имеющих, связи ни с предыду­щим, ни с последующим, охотно повторяем в своих историях; иногда слепо верим хартиям четырнадцатого века, даже гораздо позднейшим, сим хранилищам современных вымыслов³¹, и основываясь единственно на их свидетельстве, рассказываем о важных и неважных, ничем другим неподкрепляемых событиях века двенадцатого и одиннадцатого, даже десятого и девятого.

Ни по чему не видно, чтобы дипломатика считалась у нас по­собием, необходимым для отличения подложных документов от дос­товерных: известный Владимиров Устав, никому неведомый в под­линнике, иногда по справедливости называем подложным³², а иногда тому же уставу приписываем достоверность. Другой устав, будто бы Святослава Новгородского, где куны считаются на сорочки³³, подобно мехам (Simmer), и вместе на гривны, подобно монете, беспрекословно принимаем за документ, принадлежащий к истории первой половины XII века³⁴. - Скандинавия IX-го, Х-го, XI-го столетий, еще сокрытая во мгле темных преданий, служит для нас сокровищницею происшест­вий исторических, удивительных своими подробностями, и слывет колы­белью законодательства нашего; а поздние сказания баснописцев исланд­ских, заимствовавших многие идеи от англов, от франков, и совершенно чуждых Новгороду и Киеву, мы принимаем в ряд источников нашей истории. — Заметив, что в летописях наших до конца XIV века год начи­нается с марта, как у западных [народов]^j5, а не с сентября, как у греков, и что во многих документах летосчисление показывается от Рождества Христова, а не от сотворения мира, мы до сих пор еще не вникнули в причины и не позаботились объяснить сего важного явления в истории. -И нумизматика наша не безмолвствовала, не оставалась в бездействии: что однако же открыла она полезного для истины с младенческой не­опытностью своею? Высыпала тучу кожаных лоскутьев, омрачила ими атмосферу истории и закрыла некоторые светлые точки в письмен­ных памятниках наших.

346