§ I. «Аще ли будет Русин а), ли гридин ь), ли купец с), любо тиун боярской d), любо ябетник е), ли мечник f); любо изгой g), ли слове-нин. H): m (40) гривен положити зань».

Чтобы найти смысл сколько-нибудь удовлетворительный, ставлю знаки препинания по своему и приступаю к объяснению слов замеча­тельных.

а) Русин - имя родовое, народное. С которого же времени стало оно принадлежать жителю Новгорода? самая область новгородская называлась ли Русскою землею в XI веке? Источников достоверных для столь отдаленного времени мы не имеем; ибо историческая кри­тика и просто здравый смысл не позволяют поздние летописи призна­вать достоверными источниками: вопрос об них давно уже решен Сарторием. С жадностию ловим в иностранных писаниях всякой на­мек о северной Руси, и к сожалению часто ошибаемся, принимая одно за другое: так Ostrogard Rusziae Адама Бременского представляется Румору и Сарторию¹⁷⁵ какою-то мудреною задачей, неверным преда­нием- и справедливо, ибо гардов скорее надобно искать в землях славянских при Балтийском море, там где и теперь находятся Белгар-ды, Старгарды, Яейгарды; так упоминаемая в грамоте 1165 года (от архиепископа Кельнского Рейнольда вестфальскому городу Мадеба-ху) Rutia оказывается не Русью, а Руею, то есть островом Рюгеном¹⁷⁶; так, по описателю жизни Отгона, епископа Бамбергского, первого просветителя Померании, во время подвигов сего апостола (1124 г.) Russia, будто бы сопредельная отчизне крещаемых, представляется или в искаженном виде, или же словом схваченным с воздуха¹⁷⁷.

Начинаешь дышать свободнее, встречая сведения, уже близкие к исторической достоверности. В привилегии императора Фридриха I Любеку, 1188 г., рутенам даруется право беспошлинно приходить в покровительствуемый город и выходить из него свободно¹⁷⁸. Все исследователи, все историки Ганзы под сими рутенами согласно разумеют руссов новгородских, которых сношения с готландцами на­чались прежде нежели с любчанами. Появление имени сего в под­линном документе становится еще более замечательно тем, что оно повторяется от слова до слова и в подтвердительной грамоте, заклю­чающей в себе первую привилегию, данной от императора Фридри­ха II 1226 года.

В известном Проекте договора XIII века Nogardienses и Rutheni ставятся без разбора¹⁸⁰, а в постановлениях (Skra), принадлежащих тому же времени, находим различие между русином — новгородцем и русином- заезжим, гостем¹⁸¹. Так в иностранных документах.- В договоре смоленского князя с Ригою наши постоянно уже отличаются именем руси, русинов; уже Русскою землею назывались и волости князей смоленского, полоцкого, витебского¹ .

Между тем Новгород, хотя обитаемый людьми с русским именем, предпочитал ему другое: облеченные властью сановники его, охраняя права жителей, постоянно требуют в договорных своих грамотах, чтобы Князь Новогородских волостей не держал своими мужи, а дер­жал бы их мужи Новгородскими¹*³. Не без причины конечно и лето­писцы Новгорода, при событиях Х1-го, XII, даже XIII столетий, ука­зывают на Русь, как на страну внешнюю, далекую. «Половцы победи-ша Русскую землю» .... «придоша с Русь прузи» (саранча) ... «Воло-димир, Ольг, Давид и вся Русськая земля» ... «и раздрася вся земля Русськая» ... «иде в Русь архиепископ Нифонт» ... «слы новгородския непущаху из Руси» ... «преставись в Руси Всеволод» ... «новгородьци послашася по брат его (т.е. Романа) по Мстислава в Русь» ... «посла-ша новгородци к Святославу в Русь» ... «иде князь Святослав ... из Ру­си на Суждаль» ... Мстислав, готовый к отъезду, говорит новгород­цам: «суть ми орудия» (дела) «е Руси»^т и проч. и проч.

Южные князья наши утверждали и распространяли имя русское на север: в летописях тоже не без причины замечено что по смерти Боголюбского, племянники его, Мстислав и Ярополк Ростиславичи, призванные из Чернигова в землю Суздальскую, роздали в новых владениях своих «по городом посадничство Русъским детьским». Карамзин не оставил без внимания столь важного места, равно как и того, что «Русью называлась тогда преимущественно Южная Рос-

384

385

сия»¹⁸³. Итак имя русина оказывается анахронизмом в нашей Правде, якобы XI века. Недаром писец харатейного Пушкинского сборника заменил русина горожанином: последнее, знакомое нам с ХШ века , соответствует словам современных грамот: civis, burgensis.

b) Гридин. Постараемся наперед отыскать истинное значение гридни или гридницы¹*¹; тогда и гридин представится нам в другом виде. Князь Ярослав велел купцов новгородских и смоленских (в Переславле) «вметати в погребы, а иных в гриднщю и задуши их 150 че­ловек»¹⁸⁸. По случаю избрания нового архиепископа, новгородцы «по-слаша из гриднице владыцьне княжиця Ростислава»¹⁸⁹ и проч. Пско­вичи схвачены были Ярославом и посажены «на Городищи в грид-ници»^т. Открывается, что здесь указывают нам просто на жилую часть дома. В самом деле, что иное значит столовая гридня, куда ве­ликий князь Иоанн велел выдти боярам несчастного своего брата Андрея¹⁹¹? Что такое гридня, куда великий князь литовский Алек­сандр «пошол к себе» из божницы обвенчавшись с великою княжной Еленой, которая в то же время пошла себе в иную горницу с боя­рынями¹⁹²?

К тому ж, если вспомним, что в постановлениях (Skra) XIV века для Немецкого двора в Новгороде дозволялось в гриднице (Gride-nissen) держать лишь только малую часть имущества¹⁹³, ибо всему прочему надлежало быть в своем месте (клетях, подклетях и т.д.), а не в жилых покоях; если вспомним наконец, что в Белоруссии, Литве, Ливонии назывались грыднями курные, жарко натопленные избы, в которых сушат хлеб, перевезенный с поля¹⁹⁴: то думаю, не предста­вится ни малого затруднения признать в гридне вообще жилой дом с огнищем, его необходимой принадлежностью. Точно так! Focus, Fo­yer, Herd (заметим сходство немецкого слова с нашею гридней), Ognisko¹⁹⁵, заключая в себе понятие о татарском очаге¹⁹⁶, Славянском огнище, обыкновенном в старину хранилище огня и теплоты для се­мейства, не означают ли вместе и самого обиталища, в писаниях

древних и новых?

В дополнение ко всему вышеизложенному, подкрепив мнение свое ссылкою на Дюканжа¹⁹⁷, на употребление подобных слов италь-

198 i_ 199

янскими и французскими писателями , смело произвожу гридина от гридни (Herd), и почитаю его за одно с огнищанином: то и другое значит хозяина в собственном доме, главу семейства, обывателя - звание, с которым соединены преимущества, немаловажные для нов­ городца. >

Щ

Предупреждаю возражения: в младенческие времена грамотности не умели еще выражаться ни с определенностью, ни вообще правиль­но; писали, что приходило на ум и, переписывая как попало, ставили синонимы вместе и порознь. Если в подлинном акте, каким есть гра­мота 1229 г., латинин и немчин, а в рассматриваемой нами Правде наймит и закупень, послух и видок, холоп и чепядин, муж: и боярин повторяются без разбора одно за другое; то неуместно требовать уже, чтобы подобной однознаменательности не было предоставлено гри-дину с огнищанином. Скоро встретятся нам и другие примеры такого же рода. Здесь однако ж заметим, что в самой летописи Новгород­ской огнищане и гридьба (собирательное имя) являются не ранее как со второй половины XII столетия, что те и другие упоминаются вместе с купцами²⁰⁰ и что следовательно в Русской Правде говорят нам о гражданине, обывателе²⁰¹. Если огнищанин и гридин значит не одно и то же; то почему жизнь первого не обеспечена пенею в зако­не? Но гражданин XI века, с правами, в Новгороде... Загадка неудо-

борешимая!

с) Купец. Купцов, гостей находим и в своих древних памят­никах ХШ века, и в ганзейских документах: купец - торговец просто (mercator, copman); гость²⁰² - заезжий (hospes, gast): и отбывший в чужую землю, тоже для торговли. Дальнейшие толкования были бы здесь неуместны: их и без того много у объяснителен Русской Прав"

203

ды , и всему причиною то, что не потрудились они вникнуть в ис­тинный быт старины, или слишком засматриваясь на дела и факты новейшей истории, или увлекаясь безусловным доверием к летопи­сям.

О купце упоминается в Правде раз несколько § XXVI. «Аже кто купец, а купцу даст в куплю куны, или в гостьбу, то перед послухи кун не имати, послухи ему не надобны, но ити ему самому роте, аже

ся почнет зяпирати».

Карамзин при сем случае усматривает в законодателе (какое-то несбыточное) желание изъявить особенную доверенность к людям

204 <~

торговым , чего в самом деле не видно; ибо в предыдущем пара­графе уже постановлено, чтобы заимодатель доказывал право свое присягою свидетелей. Явное противоречие, каких много в Русской Правде, и которыми подтверждается та неутешительная истина, что бессмысленные писцы вносили в свои сборники все что и как ни по­пало, позволяя себе сверх того еще перестановки, пропуски и всяче­ские своевольства. Невозможность упомянутого нами закона очевид­на: всякой волен ссужать деньгами без свидетелей; но кто был бы

387

386

уверен в безопасности своей, когда б одна лишь присяга истца почи­талась достаточным доводом?

Ум наблюдателя удовлетворяется там, где открывает он анало­гическую соответственность между причиною и действием, между потребностью гражданина в защите законов и опытной мудростью законодателя, предотвращающего нападки несправедливости. По другому случаю мы приводили уже старинную грамоту архиепископа Рейнольда: она имеет некоторое отношение к Русской Правде по своему сходству и несходству; там дозволяется вверять деньги свои согражданину для торговых оборотов, но не иначе как при надежных свидетелях которые в случав нужды подтвердили бы право заимо­давца²⁰⁵. — Гл. П. ст. 2-я. «Аже кто которой купец, шед где любо, с чужими кунами» (следственно прикащик) «истопится, или рать воз-мет, или огнь, то не насилити ему» и проч. не поступать с ним, как со злоумышленным; далее: «аще ли пропиется или пробиется в безумии, чюжь товару> (здесь опять видим прикащика) «потравить, то как любо тем, чьи то куны: ждут ли ему, продадут ли его, своя им воля».

Чтобы предотвратить потерю товаров и денег, чтобы держать не­благонамеренных или слабых коммиссионеров в страхе неизбежной ответственности, правительство союзных городов ганзейских хода­тайствовало у государей о пособии со стороны местных властей про­тив подобных негодяев. Такого рода статьи довольно часто встре­чаются в привилегиях, например: от Иоанна, герцога Лотарингского и Брабантского, 1315 года; от шведского короля Магнуса 1343 года; от герцога Албрехта, графа Голландского и Зееландского, 1363 года²⁰⁶ и проч.

Об гостях то же есть помин в нашей Правде, и однажды там, где до сей поры никому не пришло в голову их заметить. В § X (на стр. 26), где речь идет о поклепной вире, сказано: «а на костех и по мертвеце неплатити виры, юже имени неведают и не знают его». Смысл тот, что за найденное мертвое тело гостя, незнаемого по имени, никто не обязан платить виры. В старину писали иногда кость вместо гость²⁰⁷: причиною был конечно выговор. Потому-то и пошлины с торговцев заезжих назывались костки московские²⁰⁸. В старинных наших доку­ментах не редко одним местом объясняется другое: так в договорной грамоте 1451 года слова «имати пошлины: с воза деньга, а косток с человека деньга же»²⁰⁹ на все костки бросают луч света, подкреп­ляющий изнемогшего труженика-разыскателя. . ,;

388

От чего же за найденный труп гостя неизвестного, без имени, жители околотка не подвергаются взысканию? За мысль законо­дателя, кто бы он ни быль, и также за мудрование писца, не при­нимаем на себя никакой ответственности; знаем только, что в средние века сообщение между людьми действительно сопряжено было с большими трудностями. Тогда не имели понятия о народном праве; всякой чужестранец почитался не только подозрительным человеком, но врагом даже, и был предметом грабительства, ненависти, отвра­щения; его лицо, его имущество не охранялись законом²¹⁰. Надлежало удалить препятства, столь вредные успехам общежития: для того-то города немецкие заключали взаимные договоры сперва между собою, потом с соседними, наконец с отдаленными владельцами и прави­тельствами; предварительно испрашивали себе дозволение приезжать свободно в чужую землю, торговать с жителями и возвращаться во­свояси: хлопотали о привилегиях и подтвердительных грамотах; име­ние умершего своего соотчича, по тогдашним варварским понятиям принадлежавшее казне владельца, обеспечивали в пользу законных наследников²¹¹; выговаривали себе защиту против берегового пра­ва²¹², против убийц и похитителей²¹³, против бесстыдства должников, уклоняющихся от платежа денег²¹⁴; изъявляли желание иметь своего старосту, чтобы на чужбине разбираться по закону своего города²¹⁵ -и получали желаемое.

Таковы были нужды купцов заезжих: статьями касательно прав их и безопасности наполнены привилегии и договоры ганзейские, в которых везде господствует одинакий дух, с изменением лишь смотря по обстоятельствам; иногда в документах разных столетий повторя­ются одни и те же статьи с приноровкою к состоянию дел, месту, лицам. Изучив наш договор смоленского князя с Ригою, написанный, как известно, в Висби, можно составить себе достаточное понятие о всех торговых актах того времени, даже о мнимых договорах Олега и Игоря с греками, сочинитель коих знал толк не в одной византийской письменности, но и в ганзейской.

Не всегда и не везде немецкие гости пользовались правами свои­ми и выгодами: в Англии, например, дозволялось им оставаться так долго, как сами заблагорассудят²¹⁶; напротив того в Норвегии, король Гакон, имея свои причины, до того стеснил их (в 1316 г.) что запре­тил зимовать в королевстве; подтвердил постановление магистрата Бергенского, чтобы восемь человек постоянно находились при про­даже иностранцами по умеренной цене своих товаров, которые дол­женствовали быть выгружены в известном месте, к известному сроку

389

и проданы оптом; мелочная же торговля, равно как и всякое сообще­ние между гостем и гостем подлежали запрещению; начиная с весен­него праздника Креста до такого же праздника осеннего, гости не­мецкие могли заниматься торговлею под вышеизложенными усло­виями, а осенью проститься с норвежцами до открытия навигации следующею весною²¹⁷.

Показав причины неуважения к гостям незнаемым, возвращаемся к Правде, чтоб увидеть в ней же и пример предпочтения гостю, кото­рое может быть объяснено разве только правом ожидать взаимной готовности к оказанию равного предпочтения: а подобная взаимность постановляется не законом, но обоюдным соглашением, договором. К тому ж, она может быть допущена между торгующими народами, или обществами, уже достойными иметь свою историю, а отнюдь не меж­ду купцами и - дикарями.

По смыслу 1-й статьи, главы III (стр. 59), несостоятельный долж­ник продается, и ценою его удовлетворяется сперва гость, а потом уже домашние заимодавцы, по скольку из них кому достанется; но деньги, принадлежащие князю, тоже взыскиваются прежде. Находим очень близкое к тому в договоре смоленского князя с Ригой²¹⁸; нахо­дим почти то же, касательно предпочтения гостей, в Проекте догово­ра между немцами и Новгородом. Вот что узнаем о гостях из Русской Правды! Неужели она была ручною книгою для немцев по науке о торговле? Неужели новгородцы были учителями Ганзы в искусстве богатеть на счет гостеприимных народов? История достоверная, ос­нованная на документах, говорит противное.

d) Тиун. В Русской Правде находим различных тиунов: ог-нищного, конюшего, сельского, ратайного, боярского, дворского (стр. 1, 23, 70), и кажется по всему, что, при первом собирателе материалов для нашего законодательства, они были несвободные люди, холопы: «а третие холопство: тивунство без ряду» {Правда Русская. С. 95).

В духовных завещаниях князей наших с XIV века тивуны, по-сельские, ключники, старосты, казначеи, дьяки и вообще приказные люди отпускаются на волю²¹⁹: следственно они были такие же холо­пы, какими являются нам и в Русской Правде. Напротив того по дого­ворной грамоте смоленского князя с Ригой в тиуне видим значитель­ного должностного чиновника со властью судебного и распоряди­тельною: тиун, по просьбе латинского гостя, мог дать детского (пристава) для взыскания долга с русина; на нем лежала обязанность стараться, чтобы товар гостя перевезен был в исправности через во-

лок (по сухому пути между Двиною и Днепром), и за то получал он в подарок рукавицы²²⁰.

В первых грамотах новгородских находим тиуна тоже лицом зна­чительным, с такою же властию, как и в Смоленске в XIII столетии: он был начальником в Торжке и на Волоке, Тверский на одной сторо­не, а Новгородский на своей части; он имел в своем распоряжении дворян княжеских, которых посылал вызывать к ответу людей, обви­няемых просителями. «А дворяном твоим, како пошло, погон имати от князя по 5 кун, а от тивуна по 2 куне».

У нас в XV и XVI столетиях видны они в качестве должностных людей с судейскою властию; были помощниками наместников, но весьма нередко начальствовали и сами. Открывается, что тиунов раз­делить можно на два разряда смотря по месту и времени: они были как бы должностные чиновники, другие - прикащики в имениях, крепкие своим владельцам, именно холопы. В Литве представляется нам подобное же различие: в первом Статуте находим, что тивуны, будучи державцами дворов и земель государя, некогда судили, всех без изъятия, жителей своего ведомства²²²; в грамоте великого князя Александра киевскому митрополиту Иосифу 1499 года тиуны тоже

223 «

упоминаются на ряду с почетными чиновниками ; с другой стороны, тиун значит не более как сельского старосту, начальствующего в деревне над крестьянами, (свидетельствует г. Данилович), доныне из­вестного под тем же именем²²*.

Следует решить: пришло ли тиунство к нам на север в качестве благородного звания, или же оно и с начала самого было принад-лежностию людей низшего класса, даже так называемых холопов? Происхождение имени покажет его знаменательность. Не имею побу­дительных причин искать его: ни между греками²²⁵, которым оно было вовсе неизвестно; ни в татарских наречиях²²⁶, где не желали бы найти его даже самые чтители законодательной мудрости XI века; ни в отчужденной от прочего мира Скандинавии²²⁷, куда приучили нас обращаться, чтобы открывать начало своих законов и многих обы­чаев, между тем как Скандинавия в свою чреду подлежала внешнему влиянию, заимствуя от других элементы гражданственности, подобно прочим странам Европы.

Следую мнению почтенных издателей Правды Русской и с ними вместе произвожу тиуна от германского Thunginus: во-первых пото­му, что и Эверс не видит в том противоречия, находя у салических франков подобного чиновника и руководствуясь указанием Дюканжа,

390

391

именно, что Thunginus был судьею в селении или волости²²⁸; во-вторых, потому, что в самых Салических законах он и сотский (Thun­ginus aut centenarius) очевидно представляются мне облеченными су-дебною властью²²⁹; наконец, потому что есть среднее звено между германским Thunginus и нашим тиуном: есть венды, некогда обитав­шие, при Балтиском море, от Эльбы до устий Вислы. История их драгоценна для нас, не по единству только происхождения славян­ского, но по тому еще, и потому более, что она служит дополнением и объяснением нашей отечественной истории первых столетий.

В незапамятные времена венды оботритского племени селились и за Эльбою в нынешнем княжестве Люнебургском, где и теперь мно­гие урочища отзываются славянскими звуками. Они терпели общую судьбу с прочими вендами: победители теснили их, порабощали, истребляли язык их и обычаи. В конце XVII века там все говорили уже по-немецки, и только лишь старики помнили отечественное на­речие, но стыдились или не смели произносить родные звуки, особ­ливо перед посторонними. В Островском ведомстве (Wustrow) был тогда пастором Христиан Геннинг, муж любознательный, незабвен­ный для славянофилов: он передал бумаге многие слова, слышанные от одного из своих прихожан, выражая звуки по собственному разу­мению и догадке; иначе нельзя было и поступить с наречием, которое сохранялось в устах грубого простолюдина, неустановленное пра­вильным употреблением, неопределенное письменами. Теперь наре­чие сие существует лишь в собрании слов Геннинга и еще в немногих памятниках немецкого трудолюбия²³⁰. Между остатками языка люне-бургских вендов, помещенными в Славянке Добровского, находим²³¹: «Король Tyenangs, множ. tyenangsa, означает собственно нечто знат­ное и также дворянина (благородного), выше чего венды почти ни­чего и не знают. Святые три короля (в римско-католическом месяце­слове): sjunta tarri tyenangsay». Итак, от балтийских славян перешло к нам имя и значение тиуна без сомнения путем морским и посредст­вом Западной Двины, Невы, Волхова.

е) Ябетник. Слова сего нет во многих списках Правды, почему Татищев и Карамзин сочли его опискою: первый на удачу объясняет его обетником; историограࡄ@ࢂࡪࢄࢆࡪࢄ@ࡺࡠ@ࡰ࡮ࡨࡠࢄࡪࡶࡪࡲ@࠾ࢀࡠࡤࡨ࢖X@ࡾࢀࡰࡺ࢞ࡤ࢐ࡰࢊ@ࡤ@ࢄࡪࡴࢂࢄ@ࢂࡤࡼࡲ@ࡰࡸ࢞@࢞ࡢࡪࢄࡺࡰࡴࡠ\@࠺ࡼ@ࡰ࡮ࡨࡠࢄࡪࡶࡰ@࠾ࢀࡠࡤࡨ࢖X@ࡢࡶࢆ࡬ࡨࡠ࢞@ࡤࡾࢀࡼࢎࡪࡸ@ࢂࢀࡪࡨࡰ@ࢄࡪࡸࡺ࢖ࢊ@ࡦࡠࡨࡠࡺࡰࡲX@ࡾࢀࡼࡤࡰࡨࡪࡶࡰ@ࡺࡪࢎࢄࡼ@ࢂࢆ࢒ࡪࢂࢄࡤࡪࡺࡺࡼࡪtŀVࡤࡪࢀࡼ࢞ࢄࡺࡪࡪXࡴࡠ࡬ࡪࢄࢂ࢞X@ࡾࢀࡰࡺ࢞ࢄ࢘@࡮ࡤࡠࡺࡰࡪ@࢞ࡢࡪࢄࡺࡰࡴࡠ@ࡤࡸࡪࢂࢄࡼ@ࡼࢄࡾࢀࡠࡤࡶ࢞࢜࢒ࡪࡦࡼ@࡮ࡪࡸࢂࡴࢆ࢜@ࡰࡶࡰ@ࡾࢀࡰࡴࡠ࡮ࡺࢆ࢜@ࢂࡶࢆ࡬ࡢআv^dfd\ĚКакую же? В самом деле тому есть верные признаки, что быв прежде служителями правосудия, они впоследствии сделались нена­вистными бесстыдством своим, привязчивостью, кознями, грабитель­ством. По сказанию новгородского летописца, некто Матей Душиль-цевиц связав Моисеица, бирица ябеднича²³³, бежал, был настигнут, выдан князю на Городище и проч. Всколебался Новгород; собирались веча; не обошлось без раненых и убитых: происшествие относится к 1218 году.

Предлагаем другое свидетельство. В 1447 году, вследствие обще­го ропота на бездельничества денежников, посадник Секира, напоив мастера Жеребца «нача сочити» на кого он лил рубли? Оговоренных бросили с моста и дома их разграбили. Неправедные бояре снова подучили того же мастера говорить на многих людей; но он, протрез­вившись, объявил, что лил и весил на всех, вместе с своею братьею, т.е. денежниками. Стало быть он хотел спрятать концы и тем попра­вить дело; вышло совсем другое: «тогда бе весь град в сетовании, а голодники и ябедники радовахуся; только бы на кого выговорил». Чему же радовались ябедники? Без сомнения, благоприятному для них случаю делать розыски и забирать виноватых или обвиняемых.

Из жалованной грамоты короля Александра смолянам, 1505 г., оказывается, что еще при отце его, Казимире, ябедники поклепами своими и великими зарядами (требованиями залогов) вводили жите­лей в большие убытки: таких ябедников велено карать по их заслу­гам²³⁴. Грамотой великого князя Василия Иоанновича, 1530 года, по­жаловано лопарям право состоять в ведении не наместников и тиунов новгородских, а собственных дьяков великого князя, с тем, чтобы за данью, и по другим делам, присылались к ним от тех дьяков подъя-чие. Лопари знали, о чем просили: они жаловались на то, что с при­ставами наместничьими ездят к ним «ябедники новгородские человек по тридцати и болыды, а от поруки деи²³⁵ на них емлют рублев по десяти и большы.. .»²³⁶ Здесь в ябедниках опять видим каких-то людей должностных, коих присутствие было весьма обременительно, как и всех приставов, наделыциков, доводчиков и проч. Люди сего рода были нестерпимы: они ужасали требованиями своими и наглым гра­бительством.

Жалованными грамотами, каких много помещено в Истории Российской иерархии, обыкновенно освобождаются монастырские

392

393

имения от въезда приставов и доводчиков, кроме случаев душегуб­ства и разбоя с поличным. В государствование [Ивана] Грозного ябе­да уже является с нынешним значением лжесплетений и крючко­творства²³⁷; тем не менее справедливо, что в самом Судебнике (статья 59) ябедничество должно принимать за хищение, на которое отваживались бездельники, ездя по волостям с подложными грамота­ми²³⁸: виновный в сем преступлении подвергался смертной казни, истец же получал себе удовлетворение из его имущества.

Подкрепим выводы свои еще другими примерами. На польском языке глагол gabac значит: беспокоить, раздражать, нападать, сильно приставать к кому; в словах, от него происходящих, удерживается понятие о притеснении и насилии. В старинном переводе Вислицкого статута, относящемся к 1449 году, в статье 19-й говорит законо­датель, что возные²³⁹, ездя по землям королевства, притесняют и оби­рают убогую шляхту и селения духовенства, и что они даже без при­казания судей назначают сроки явиться для расправы²⁴⁰ и проч. Здесь и в других местах gabanya, nagabania, nagabacz вообще употребляется, когда речь идет о своевольствах позовников²⁴¹. Возвратив ябеднику оспариваемое у него существование в древней истории нашей, мы усматриваем в нем и того сока, о котором упоминается в Литовском Судебнике короля Казимира²⁴².

Значительность ябедника несомнительна, когда при появлении его в летописи видим подчиненного ему бирица. Остановимся над сим словом; оно еще лучше объяснит нам самого ябедника. В XIII сто­летии бирщ в Риге и на Готском береге отправлял должность одина-кую с должностью детского в Смоленске²⁴³: он был то же, что после пристав, недельщик. В известном Проекте договора немцев с Новго­родом, упоминается чтобы страж, называемый бирщ, не имел права входить во двор Немецкий и даже никогда перед двором бы не нахо­дился²⁴⁴. Когда Псков (в XIV веке) возведен был на степень брата молодшаго Новгороду, с того времени псковитян уже более не позы-вали (не требовали к суду) в Новгород «ни дворяны, ни Подвойскими, ни Софияны, ни изветники (ябедниками?), ни биричи²⁴⁵. О тех же людях и в том же смысле говорится в одной судной грамоте 1471 года: «а подвойским, и Софьяном и биричем и изветником (ябед­никам?) на сто верст четыре гривны»²⁴⁶. Итак биричи, одинакого ремесла с ябедниками (изветниками), были приставы, стражи, глаша­таи, позовники; но главное в том, что существование одних и других очень трудно приурочить к началу XI века, разумеется, без патриотиче­ской натяжки.

f) Мечник. Людей сего звания находим, как и тиунов, совер­шенно различных. В Литве были мечники государственными санов­никами: Карл Огинский, мечник великого княжества Литовского²⁴⁷. В Истории законодательства Польского между редакторами статутов 1532 года встречается имя Мечника Иновроцлавского²⁴⁸: следственно это был чиновник воеводства, с почетным званием без должности, чему есть и другие примеры. Римские императоры и короли Герма­нии средних веков имели при себе на случаи торжественные сановни­ков, сначала временных, потом наследственных: из подражания им в землях славянских на севере являются не только при владетелях, но и в провинциях бароны с придворными титулами. В каттеллянствах Померании с XIII века, кроме высших сановников со властью судеб­ного, находимь еще стольника, подстолия, чашника, подчашия, меч­ника²⁴⁹, хорунжия. У нас есть другое слово, которым гораздо ближе выражается латинское gradifer: великий князь Всеволод «посла с пол­ком Кузму Ратишича, меченошю своего, и взя Пру и возвратися со многим полоном»^ьо.

Еще пример: новгородский князь Ярослав Всеволодович, в 1225 году счастливо победил наглых литовцев: 2000 из них умертвил, прочих разогнал; но при сем случае лишился он Василия, своего меченоши²⁵¹. Не имею желания заводить спор бесполезный, чтобы не удалиться от своего предмета; позволяю себе однако ж, не смотря на всевоз­можные свидетельства наших летописей и наших историков, усом­ниться в том, якобы при воинственных князьях русских, в геро­ические времена подвигов их, уже находились меченоши? Прости­тельно так представлять себе подвластных туркам господарей мол­давских, которые могли обременяться ношением собственного меча на бедре своем и употребляли для того разностепенных меченосцев или спадариев: великого, второго и третьего²⁵². Впрочем, надобны нам, не меченоши, а мечники, каких имел в виду первый собиратель материалов для Русской Правды. Действительно, здесь речь не о са­новниках государственных и не о придворных: мечник обязан был находиться при испытании железом и получал за труд свой пять кун²⁵³, между тем как вирнику назначается восемь гривен. Мечнику равного, или во многом сходного с ним, видим в метальнике, тоже прислужнике юстиции, которому и плата полагается маловажная: от 6 до 12 векош²⁵⁴. Того и другого объясняли нам совершенно на удачу, неверными догадками, натянутыми доводами и потому весьма не­удовлетворительно²⁵⁵. Надобно прибегнуть к другим средствам и к другим источникам.

394

395

В понятии собирателя материалов для Русской Правды мечник есть служитель судьи, исполнитель судебных обрядов, а может быть и самих приговоров. В рукописном документе Догеля, относящемся к 1352 году, есть заметка следующая: «lictores qui vulgariter Mecznik»²⁵⁶. Чацкому тоже, по документам литовским, известен «Lictor, Miecznib) . Ligare, вязать - слова технические, нередко встречаю­щиеся в законодательстве средних веков Европы: одно у германских народов , другое в Литве и в наших княжествах. Если подобные мечники действительно когда-либо составляли и стражу при князе; то уже разумеется, что не о другом ком, а об них идет речь в летописях -там, где мятежная чернь устремляется «на Ратшин двор грабити и на мечники» в Киеве, около 1146 г., в княжение Игоря Ольгвича²⁵⁹, - или там, где, по смерти Андрея Юрьевича, Боголюбские горожане и дво­ряне разграбив дом княжеский, домы посадников и тиунов, избивают их самих и детских и мечников²⁶⁰.

Переходим теперь к метальнику. Что он такое? Прежде всего не упустим из виду замечания самих издателей Правды (стр. 20), что в других списках называется он не метальник, а метельник²⁶¹: важное указание! Кто бы ни был мечник, верно то, что первообразное слово его есть меч: и метельника можно объяснить таким же образом, рас­крыв Словарь Линде и указав на богемо-словацкое название меча, на metelice²⁶². Итак мечник и метельник упоминаются в Правде без раз­бору одно за другое, как огнищанин и гридин, видок и послух, наймит и закупень. Заключая сим разыскание о мечнике, опять не можем скрыть своего удивления, что слова сего в прямом, достоверном зна­чении (будет ли то gladifer, или lictor) нигде на севере не посчастли­вилось нам заметить во мраке XI столетия.

g) Изгой. До сих пор упомянуты люди, принадлежавшие к со­словиям граждан и должностные, которых по необходимости надле­жало причислить к русинам; теперь опять идут имена народные, уже без разделения по их званиям - как будто изгои и славяне (славяне, после всех наименованные!) не принадлежали ни к которому разряду жителей новгородских. Но делать нечего; надобно остановиться при изгоях. Здесь без всяких других прав, кроме своего имени, стоять они наряду с гриднями и купцами, между тем как ни о месте их жительст­ва, ни о принадлежности к народам видным в истории, ни о значи­тельности их для исследователя - ничего верного знать не можем²⁶³.

Справедливо, что изгои упоминаются в Уставе Ярослава о мосто­вых, напечатанном у Карамзина²⁶⁴ из Пушкинского Сборника; но весьма несправедливо было бы утверждать, якобы оный Устав при-

396

надлежит Ярославу, сыну Владимира Великого, и относится к XI ве­ку: в нем назначается мостить улицы, кроме изгоев, еще прусам, нем­цам и готам! Отыскивать сих чужеземцев в Новгороде в тогдашнее время, назло всем историческим документам, всем соображениям здравой критики, и вопреки всему, что уже выведено из прежних по­сылок, было бы делом бесполезным, даже странным. Кроме нов­городских изгоев, издателям Правды и Карамзину известны были еще и другие, о которых сведение взято из Псковской летописи Ар-хивской²⁶⁵. В 1342 году псковичи, согласившись с островичами вое­вать на лотыголу, положили соединиться «на княжи селе на изгоях». Островичи не успели придти к сроку; за то явились там немцы с ло-тыголою, напали на псковичан и проч.

Здесь изгои оказываются уже во Псковской области на правой стороне реки Великой - не там, где желалось бы искать их: не в Ун-гании²⁶⁶, куда князья новгородские и псковские с начала XIII века отправлялись с воинственными дружинами своими за славою и добы­чей, где ратовали против немцев, и откуда простирали господство свое на отдаленные земли Эстонии. Еще с большею охотою устре­мился бы я в Померанию, чтобы там в названии города Узнам, Уз-нойм найти происхождение изгоя, как другие прежде меня в колбяге Русской же Правды находили жителя Колберга; но к чему послужило бы мое усердие, когда ни хронология, ни исторические факты не подтвердят произвольной перемены в некоторых буквах для удовле­творения докучливой пытливости? Почему знать? Дело возможное, оправдываемое примерами, что затейливому писцу вздумалось имя урочища включить в Правду единственно по прихоти; а нам при­шлось в поте лица разгадывать происхождение и значение изгоя...

h) Словении. Наконец (слишком поздно!) очередь дошла до имени народа, которого язык был господствующим в Новгороде и во Пскове, в Полоцке и без сомнения на других пунктах севера нашего, где только прозябли семена гражданского общежития, брошенные пришельцами, среди бессознательных старожилов, среди племен финских и латышских. Славянин²⁶⁷ имеет уже свою грамоту и христи­анское богослужение, имеет названия для должностных людей своих и сословий, знает торговлю и судебные обряды: а законодатель едва было не запамятовал обеспечить жизнь достопримечательнейшего туземца, позаботившись прежде о загадочном для нас, неведомом изгое! В старинных рукописях не всякая встреча объясняется доста­точными причинами; здесь то же: но здесь по крайней мере усматри-

397

ваем, что новгородец был славянин единственно по происхождению, а отнюдь не в политическом смысле.

Откуда же пришли славяне к берегам Волхова? Когда и при ка­ких обстоятельствах? Все согласны в чрезвычайной важности сих вопросов для истории славян русских и чужеземных; странно только, что до нашего времени, до 1833 года²⁶⁸, никому не приходило на мысль ожидать других ответов на те вопросы, кроме известных по летописям. «По мнозех же временех, - (после столпотворения), — сели суть словене по Дунаеви, где есть ныне²⁶⁹ Угорская земля и Бол­гарская.... Волохом бо нашедшим на словены на дунайские, и сед-

шим, в них и насилящим им...... Вот причина расселения славян по

северным странам Европы: славяне притеснены были волохами, ко­торые водворились между ними! Такой народ, как волохи, по всей справедливости сделался предметом ученых разысканий: кто они были? кого разумел под ними Нестор? когда они стали притеснять славян дунайских и когда следовательно случилось достопамятное переселение?

Надобно было непременно добраться до настоящего смысла, ибо нынешние волохи, многочисленные потомки даков и римлян, являют­ся в истории уже к началу XII века, никак не ранее; а переселению надлежало воспоследовать за несколько столетий до Рюрика. Шлецер отец, Тунманн пускались в догадки²⁷⁰. Волохи Нестеровы были то италианцы, то булгары, то лонгобарды. Добровский в замечаниях своих и поправках, сообщенных А.Шлецеру, дает знать, что Нестор назвал волохами тех галлов, которые по свидетельству историка Юс-тина, еще до Рождества Христова, вторглись в Иллирию²⁷¹.

Шлецер сын утвердил волохов за булгарами²⁷². Карамзин ви­новниками переселения славян дунайских почитает и булгар и воло­хов . За неимением современных известий о волохах с VI или VII столетий, трудно сказать что-нибудь удовлетворительное о подвигах сего народа, скитавшегося в Македонии, Фракии, Мизии, Паннонии; затмеваемого славянами, аварами, болгарами, хазарами, уграми, пе­ченегами, команами: историческая деятельность его начинается уже по восстановлении Булгарского государства, когда Радул Черный властвовал над волохами в звании верховного воеводы (с 1290 до 1314 г.). Вот в какое время летописец мог узнать что-нибудь о воло­хах и, по обычаю своих современников, найти для них работу в своей повести.

-й; Не спрашиваем, как дунайские славяне, путешествуя целым об­ществом, дошли до Волхова, через леса и болота, случайно или с

398

намерением и проч. Более права имеем на любопытное сближение отличительных признаков между славянами дунайскими и волхов­скими. Не находя следов переселения по пути на столь великом про­странстве, и не постигая каким чудом оно сделалось известным позд­нему летописцу, даем волю весьма извинительной пытливости своей: желаем знать, какими чертами нравов, обычаев, религии, какими вообще принадлежностями жизни домашней и общественной одни славяне сходны с другими? Есть ли возможность удостовериться в ближайшем родстве их между собою? При всех усильных соображе­ниях, не находя следов непосредственного происхождения новгород­ских славян от дунайских, мы по неволе должны под другим небом искать той массы, от которой отделились наши переселенцы.

Летописи, к какому веку ни относилось бы начало их, сохранили для нас весьма важное историческое предание (к удивлению, не обра­тившее на себя должного внимания исследователей), что ильменьские переселенцы, и они одни только, удержали при себе название славян, между тем как все другие приняли имена или от мест и урочищ, или от своих родоначальников. «Словене же седоша околь озера Ильменя и прозвашасъ своим именем...» Св. Андрей Первозванный «прииде в словены, иде же ныне Новгород...»²⁷⁴. И долго, долго памятовали переселенцы о своем происхождении: славянин Русской Правды, славенской конец Новгорода²⁷⁵, разные урочища со славянским име­нем тому служат убедительным доказательством.

Был край на севере, ближе к Ильменю, нежели берега Дуная; был край, откуда путь лежал к Ильменю более удобный, каким обык­новенно люди целыми обществами совершают путешествия к местам далеким, незнакомым. Полоса длинная и широкая при Балтийском море, от Эльбы и Ютландского полуострова за Одер и до Вислы оби­таема была племенами разных наименований: вильцами и лутичами со множеством подразделений, вендами, оботритами. Имеем в виду свидетельства истории, что имя славян простиралось на все племена приморские, и что земля их называлась Славиею.

Знают все, что народ не всегда называет себя тем именем, под ко­торым известен он другим народам. Нельзя того сказать о славянах балтийских: есть верные следы бывшего в употреблении между ними сего, общего многим племенам имени²⁷⁶. Переселяющиеся общества приносят с собою язык свой, богов, воспоминания, понятия. Между остатком слов от люнебургских вендов представляются нам и такие, которые быть может внесены в отечество наше теми же первыми переселенцами²⁷⁷. У вагров было чтимо божество Прове, известное

399

нам по Гельмольду; немцы провозгласили его богом права или прав­ды²⁷⁸; к пользе истины и науки, то и другое несправедливо. Открыто, что в некоторых списках Гельмольда, вместо Прове читается Проне: знали о том Лейбниц, Тунманн, Нарушевич. Догадливый Тунманн решительно признает славянского Прона за одно божество с тем Пе­руном, которого истукан был брошен в реку Волхов.

У нас Перун, у поляков Piorun - молния, а между люнебургскими вендами четверг, день Юпитера громодержца (dies Jovis, Donnerstag) назывался некогда perendan, что, по справедливому замечанию Доб-ровского, составлено из Перун и дань, день²⁷⁹. И так еще точка сопри­косновения между ильменским Новгородом и варяжским Старгоро-дом! Именно варяжский Стар град, особенно для нас важный, ставлю на вид читателю, хотя были, и ныне существуют, другие Старграды славянские в Померании и Восточной Пруссии, равно как в противо­положность им в тех же местах прибалтийских представляются взо­рам наблюдателя огерманенные Нейгарды и Нейштадты, тоже Новго­рода, построенные, может быть, не в следствие бытия старых и без всякого отношения к тому или другому Старгороду.

Не излишним считаю остановиться при мекленбургском Ростоке и нашем Ростове ярославском, при Демине померанском и нашем новгородском Демане²⁸⁰. Начнем с последнего. Демин и Волгаст, существующие доныне, были обитаемы славянским племенем цир-ципенов, которых страна заключалась между рекою Пене и морем. Росток находился в сопредельной оным земле кицинов или киссинов. Упомянутые здесь племена, подобно многим другим, (не исключая вагров), при особых именах своих известны историкам еще и под общим именем лутичей или лютичей, которое они удерживали за собою даже и в XIII столетии, когда наконец исчезает оно вместе с их частными именами²⁸¹. Оттон I, в надежде обратить сих цирципенов к Христианству, подчинил их новому епископу Старградскому, что в Вагрии, обложив их десятиною²⁸² со всех плодов и со всякого при­бытка.

Не смотря на то, они вместе с кицинами не покидали своего язы­ческого храма, уклонялись от десятины, и оставались в прежнем не­честии до 1020 года: тогда покорились они императору и герцогу Саксонскому Бернгарду. Хотя лютичи были заклятые враги оботри-там; однакож кицины, причисляемые к первым, до 948 года имели с последними одного общего правителя, которого резиденцией был Олденбург (Старгард), в Вагрии. Храм их, (по соображению обстоя-

400

тельств), в Кицине, близ Ростока, уже в 1150 году разрушен христиа­нами.

Теперь возможность отношений между поморскими внешними и нашими северными городами, подкрепим окончательным выводом: если лютичи и вильцы без различия почитались одно за другое; если тех же вилъцев Адам Бременский, писатель XI века, находит не толь­ко в земле славян при Балтийском море, но кроме того еще и по сю сторону Квенландии или Карелии, в соседстве с миррами или ме­рею²'³, то, кажется, наших славян новгородских и ростовских позво­лено будет признать ближайшими соплеменниками балтийских²⁸⁴.

Но и здесь еще не конец признакам. Историки наши были в нема­лом затруднении от Гостомысла. В летописях самых старых об нем ни слова, в других - он или первый посадник в Новгороде, или ста­рейшина славян, пришедших к Ильменю с Дуная²⁸⁵; по Герберштейну Гостомысл (vis et prudens et magnae in Nowogardia auctoritatis) присо­ветовал призвать из Вагрии трех братьев²⁸⁶: все более или менее бас­нословно. Правдоподобно лишь то, что имя Гостомысла в темных преданиях народных сохранилось для потомства, а грамотным оно могло быть известно и по тем памятникам, которыми пользовались и летописцы. В одной древней грамоте, по хронике Дитмара нам из­вестной, сказано, что в 843 году, когда император Лотарий одержал побед)' над славянами острова Рюгена, король их Гестимул был убит на сражении. По другим источникам Гоццомыл, князь Оботритов, совокУ^{пно с} вилцами восстававшими против господства франков, был убит в 844 году на сражении с войском Людовика, первого короля германского²⁸⁷. Вот, где прототип наших баснословных Гостомыслов!

Наконец не напоминают ли нам о своем заграничном происхож­дении самые слова, например, следующие: смерд^ш, в значении не­вольного человека; пенязь (с нижне-Саксонского; Penninge), которым стали называть монету, узнав ее употребление от немцев; губа (оттуда: губный староста), мера земли пахатной по числу пахарей²⁸⁹; вече, столь громкое в истории Новгорода и Пскова, столь известное и в старинном законодательстве польском²⁹⁰? И не усматриваем ли мы в шумных новгородских вечах тех народных сборищ, которые неко­гда были принадлежностью лютичей²⁹¹?

Встретившееся в Русской Правде имя славянина, дало мне повод распространиться об его происхождении. Но что значил он в Новго­роде? Почему он упомянут последним? Почему имена родовые или народные поверстаны с именами званий, как будто славянин не мог быть в то же время гриднем, русин ябедником, изгой мечником? Сам

401

собиратель материалов для Русской Правды не дал бы нам не только вполне удовлетворительного, но даже благовидного, сколько-нибудь сносного отчета в своей редакции. Все объясняется лишь слепым подражанием, свойственною веку привычкою собирать в кучу встречное и поперечное, без соображения сведений, без согласования мыслей и понятий.

Впереди встретятся нам еще и другие примеры, объясняющие дух времени, поучительные для критика...