М.Т.Каченовский

О русской правде151

Es ist unglaublich, aber jeder, der irgend eine Geschichte genauer priift, wird sich davon iiberzeugen, welch eine Menge falscher Nachrichten Cours und Glauben gewinnen, idem immer der eine dem andern blind nachschreibt. Es mag wichtigere Beschaftigungcn als die critische Forschung einer Geschichte geben, allien wer es ein Mahl iiberaommen hat, mups sein Geschaft redlich leisten; dap elende Zusammenraften einzelner Zitaten ... ist ganz unsinnig, wenn man diese citirten Auctoritaten nicht selbst priift, wenn man diese Citate blofi zahle und nicht wagt.

Sartorius"

Вступление • ~ -

Общество людей, имеющих одно имя, родовое или народное, один язык, более или менее вразумительный для всех членов, необхо­димо должно иметь и законы, соответствующие степени образован­ности своей, средствам пропитания, внешним обстоятельствам: зако­ны не писанные суть обычаи; обычаи писанные суть законы. Тупые чукчи, хищные киргиз-кайсаки, воинственные горцы Кавказа, с юных лет напитавшись преданиями отцов и дедов, не имея понятия ни о судебниках, ни об уложениях, твердо знают права свои и повинности в быту общественном и домашнем. Так было, так и быть должно; без охранительной власти законов не могут существовать общества чело­веческие.

Моменты изменений в обычаях племен варварских всегда усколь­зают от наблюдательного взора. Напротив того история весьма тща-

Невероятно, но каждый, кто точнее исследует какую-либо историческую проблему, убеждается в том, какое множество неверных сообщений побеж­дают в том случае, если кто-нибудь слепо соглашается с мнением другого автора. Могут быть более важные занятия, чем критические исследования какой-либо исторической проблемы, однако кто это попробовал хотя бы один раз, должен совершенствовать умение представять свои выводы пуб­лично, ведь жалкая подборка отдельных цитат совершенно бессмысленна, если к выводам цитируемых авторитетов он пришел не сам, и если он эту цитату просто привел и на большее не отважился. Сарторий. — К. У.

370

тельно замечает появление писанных законов между народами — законов, не только общих, но и частных достопамятных. Возможность к тому она имеет - при громкой известности законодателя, при распространяющейся грамотности между избраннейшими членами общества, при удобности сношений сего же общества с другими, близкими или отдаленными, от которых могло заимствовать новые идеи, новые потребности и новые средства удовлетворять своим нуждам.

Но история бывает разборчивою, правдивою и точною, когда лю­ди, сотрясши с вежд своих мглу невежества, пришли в состояние отличать призраки лжей умышленных и неумышленных от существ, коих бытие достоверно. Летописи средних веков надлежало по­вергнуть в горнило критики исторической, чтобы отделить от них чистое золото несомнительных событий. Без того просвещенная наша Европа доныне еще не могла бы хвалиться такою историей, которая, будучи представительницею летописей, но представительницею, дос­тойною своих современников, как в чистом зеркале ныне показывает нам любопытные и поучительные картины человеческих деяний. К сожалению, летописи нашего отечества или не были повергаемы в такое горнило критики, или извлекались оттуда преждевременно, неочищенными от всех веществ посторонних. Это же скажу о связи происшествий внутренних, какими они представлены в летописях наших, с происшествиями внешними, принадлежащими ко всеобщей истории света- происшествиями, которые засвидетельствованы со­временными бытописателями, подтверждены грамотами, оправданы ученою критикою? Все ли они, внутренние и внешние происшествия, были соглашены между собою? На сие нельзя дать утвердительного ответа. Вот почему наша история не совсем освободилась от старин­ной привычки представлять времена и события в ином, часто пре­вратном виде, и вот почему самую Правду Русскую мы доныне отно­сим к началу одиннадцатого века, приписывая оную Ярославу, сыну Владимира Великого.

Очень понимаю на что отваживается исследователь, дерзающий отвергать положение, принятое всеми за истину очевидную, несомни­тельную, не требующую никаких доказательств, не уязвляемую ни­какими стрелами опровержений, - за истину, запечатленную дове­рием Татищева, Шлецера, князя Щербатова, Болтина, Карамзина, Раковецкого, Эверса, - я скажу более, за истину, освященную благо­родным патриотизмом соотечественников наших, гордящихся вели­чественною мыслию, что Россия во времена столь отдаленные уже имела систему своих писанных законов.

371

«Я нетерпеливо буду ждать возражений. Сего недовольно: каждо­го из сведущих, из беспристрастных любителей истории и древностей отечественных покорнейше прошу вывести меня из заблуждения, если я действительно дозволил ему овладеть собою. Но в противном случае ... истине да воздастся должное! Вопреки собственной уве­ренности, рассевать плевелы лжей перед юношеством, алчущим жи­вительной пищи знании исторических, было бы стыдно и грешно преподавателю»¹⁵².

Цицерон упоминает о двух непреложных законах для истории: 1. Не сметь говорить ничего ложного; 2. Смело предлагать истинное¹⁵³.

Обращаясь к знатокам и ко всем читателям, я снова их предва­ряю, что в трактате моем никакое предположение, никакая догадка не будут приняты за основную истину; никакой авторитет, а тем еще более, подозрительный и без доказательств, не будет иметь места в сих розысканиях. Желающие снова приглашаются почтить меня воз­ражениями: да благоволят и они следовать тем же правилам истори­ческой критики.