6. Прагматизм, утилитаризм и объективность

И для Поппера, и для автора этой работы объективность в науке — благородная цель, и ее следует беречь, как зеницу ока. Именно преклонение перед этой целью не позволяет нам забывать о том, что наше сиюминутное представление о реальности неполно и несовершенно. Нас отпугивает кар тина науки, предлагающая нам отказаться от поисков окончательной истины и удовлетвориться рецептами практических расчетов, не претендующих на истинное описание реального мира. Наше первое побуждение поэтому — отвергнуть прагматизм, утилитарный номинализм, утилитарный субъективизм, утилитарный конвенционализм или инструментализм [116] и предпочесть им критический гипотетический реализм. Однако может показаться, что наша эволюционная эпистемология, основанная на естественном отборе по признаку полезности для выживания, обязывает нас принять прагматизм или утилитаризм. Эту проблему убедительно изложил Г. Зиммель в 1895 г. [117]; о том же писали Э. Мах и А. Пуанкаре.

Такое глубокое расхождение по этому вопросу заслуживает большего внимания, нежели то, которое мы можем уделить ему здесь, но будет уместно коротко прокомментировать его с нескольких точек зрения. Наш комментарий основан на предположении, что ни Поппер, ни автор данной работы не собираются отказываться от объективности как цели науки и, следовательно, должны как-то примирить ее с эпистемологией естественного отбора, к которому нас привел именно поиск объективной истины.

Там, где утилитарная избирательность подчеркивается в противовес эпистемическому высокомерию (arrogance) наивного или феноменального реализма, мы можем однозначно согласиться с нею. Критический реалист не имеет ни малейшего желания отождествлять реальное с феноменально данным. Так, визуальная и тактильная плотность обычных предметов представляет собой подчеркивание на феноменальном уровне одной физической прерывности, более других использовавшейся человеком и его предками, за счет прочих прерывностей, о которых нам сообщают опыты современной экспериментальной физики. Воспринимаемая органами чувств плотность не иллюзорна с точки зрения обыденной практики: она диагностирует одну из «граней», которую описывает и современная физика. Однако, когда ее возводят на престол исключительности, когда от нее ожидают непрозрачности и непроницаемости для всех видов исследований (probes), она становится иллюзорной. Различные Umwelten¹⁵ разных животных отчасти отражают различия в том, что является полезным в соответствующих экологических нишах, отчасти же различие свойственных им ограничений. Вместе с тем каждая отдельная грань, выявляемая этими Umwelten, выявляется и современной физикой, которая, вдобавок, обнаруживает многие другие различия, не воспринимаемые и не используемые никакими организмами [118].

Мы также не претендуем на большую обоснованность современных научных теорий и фактов, чем прагматик и утилитарист. На самом деле, Поппер так подчеркивает критическую сторону дела, что это может вызвать еще более скептическое отношение к реалистичности современной науки. Разница, однако, в том, что именно подлежит обоснованию. Представьте себе график из точек наблюдения отношения объема воды к ее температуре. Крайний «пуантилистский» (punctiform) прагматизм или дефинициональный (definitional) операционализм, то есть методологический подход, требующий использования только операциональных определений, принял бы сами наблюдения за научную истину. Более смелый в предположениях прагматизм провел бы соответствующую данным эксперимента кривую (методом наименьших квадратов с минимальным числом параметров) и рассматривал бы значения в точках этой кривой как научные факты, отклоняясь при этом в некоторых точках от исходных данных наблюдений. Даже и на этом этапе можно различить разные степени прагматизма. Можно оправдывать это отклонение соображениями упрощения расчетов или можно считать наблюдения в точках отклонения «ошибочными», ожидая, что при повторении эксперимента новые наблюдаемые значения в среднем окажутся ближе к «теоретическим» значениям, чем к результатам первоначальных наблюдений. В большинстве случаев научная практика оказывается еще менее прагматичной и более реалистичной: из всех математических формул, одинаково хорошо согласующихся с данными и имеющих одинаковое число параметров, ученые выбирают ту или те формулы, параметры которых можно использовать в других формулах, охватывающих другие наблюдения. Хотя поиск таких параметров чаще всего происходит как поиск параметров, допускающих физическую интерпретацию, его можно оправдать и с чисто утилитаристских позиций. Если, продолжая эту линию рассуждения, попытаться классифицировать позицию Поппера как разновидность прагматизма, то мы должны были бы сказать, что это — прагматический отбор некоторых из формальных теорий, претендующих на универсальное описание реального мира, но не отождествляемых с реальным миром, однако и такая степень прагматизма нуждается в оговорках.

В крайних формах прагматизма, дефиниционального операционализма и феноменализма теория и данные отождествляются в духе подлинного эпистемологического монизма. Вместе с тем в реальных философиях науки принимается только что описанный дуализм данных и теории. Чтобы адекватно работать с вопросами, поднимаемыми при обсуждении эпистемологического монизма и дуализма [119], необходимо расширить наши концептуальные рамки, включив в них эпистемологический тринизм (триализм, триадизм, тримондизм)¹⁶ данных, теории и реального мира (что приблизительно со ответствует попперовским «второму миру», «третьему миру» и «первому миру») [120]. Спорным вопросом здесь является то, что в концептуальную схему включается реальный мир, а проблема познания определяется как проблема приведения данных и теории в соответствие с этим реальным миром.

Излишне говорить, что такой критический реализм включает предположения, выходящие за рамки данных наблюдения. Однако уже со времен Юма нам следовало усвоить, что знание без предположений невозможно. Как указывал Хью Г. Петри [121], большинство современных эпистемологических теорий признают научные мнения радикально недооправданными. Таким образом, вопрос в том, какие предположения делать, а не в том, делать их или нет. Биологические теории эволюции, ламаркистские или дарвинистские, прочно связаны с дуализмом организм-среда, который при рассмотрении эволюции органов чувств, функций восприятия и обучения превращается в дуализм знания организма об окружающей среде и самой этой среды. На этом уровне эволюционный эпистемолог занимается «эпистемологией другого» [122], изучая взаимосвязь между познавательными возможностями животного и средой, познавать которую они предназначены, причем и то, и другое эпистемологу известно только в гипотетически-условном научном смысле. Так, он может изучать взаимосвязь между маршрутом движения бегущей крысы («когнитивной картой») и формой лабиринта, в котором она бегает. Он может также изучать поляризацию солнечного света (при помощи научных приборов, поскольку его собственные глаза нечувствительны к таким нюансам) и чувствительностью пчелы к плоскости поляризации. На этом уровне он, не колеблясь, вводит понятие «реального мира», хотя может признавать, что его собственные знания об этом мире, даже усиленные приборами, неполны и ограниченны, вполне аналогично ограниченности того животного, чью эпистемологию он изучает. Сделав, таким образом, предположение о реальном мире в этой части своей эволюционной эпистемологии, он не добавляет лишних предположений, когда предполагает то же самое для человека и науки в роли познающих субъектов.

Верно, конечно, что в эпистемологии других животных у ученого имеются независимые данные о «знании» и о «познаваемом мире», так что изучение степени соответствия первого второму не приводит к тавтологии. Верно, что при распространении этой «эпистемологии другого» на знания современной физики мы не имеем посторонней информации о познаваемом мире, с которой можно было бы сравнить современную физическую теорию. Однако это практическое ограничение никого не обязывает отказываться от уже используемой онтологии. (Конечно, это рассуждение неопровержимо только по отношению к тем, кто, как Зиммель, Мах и Пуанкаре, свой утилитарный номинализм и конвенционализм основывают на эволюционном подходе.)

Мы можем также проанализировать утилитарную специфичность в сопоставлении с реализмом в эволюции знания. Рассмотрим знания о пространстве какого-либо примитивного подвижного животного, например, водяной землеройки, которую исследовал Конрад Лоренц [123]. У нее может быть пространство жажды, которое она использует, когда хочет пить, отдельное от него пространство голода, отдельное пространство для бегства от каждого хищника, пространство для поиска пары и т.п. В своем утилитаризме она может иметь отдельное пространство для каждой отдельной полезности. На более высоком уровне развития возникает гипотеза, что все эти пространства совпадают или пересекаются. Возникает реалистическая гипотеза о пространстве для всех целей. Есть очень много данных в пользу того, что белые крысы, кошки, собаки и шимпанзе находятся на этой стадии или даже на более высокой — что знание о пространстве, приобретенное на службе одному мотиву, может непосредственно использоваться и по любому другому поводу. Наряду с этим имеет место и пространственное любопытство — исследование новых пространств и предметов, когда все утилитарные мотивы (жажда, пища, секс, безопасность и т.д.) удовлетворены и такое исследование не имеет сиюминутной полезности. Такой бескорыстный интерес к «объективному», способному служить любой цели пространственному знанию ради него самого, имеет очевидную ценность для выживания, причем она может и превосходить сумму всех конкретных полезностей. Научный интерес, конечно, еще дальше выходит за пределы специфически утилитарного интереса. Критерии, непосредственно связанные с выживанием, редко входят в число критериев, фактически используемых при решении вопроса о научной истинности. Наука, суть которой стремился выразить Мах, осуществляла большую часть своих выборов из числа конкурирующих теорий на основании данных (таких, как фазы спутников Юпитера), не имеющих ни актуальной, ни прошлой полезности. И в истории науки именно те, кто относился к своим теориям как к реальным, а не их современники-конвенционалисты, раз за разом оказывались в основном русле, ведущем к будущим научным продвижениям.

Эти несколько не очень связанных между собой замечаний могут служить лишь первым подходом к обсуждению задачи соотнесения критически-реалистической эпистемологии естественного отбора с постоянно возникающими проблемами истории теории познания. Потенциально такая эпистемология может дать нам диалектическое разрешение многих старых споров. Однако формулировка точек соприкосновения ее с основной совокупностью эпистемологических проблем по большей части остается делом будущего.

Резюме

В этом очерке Карл Поппер признается современным основателем и ведущим сторонником эпистемологии естественного отбора. Основное внимание в нашей работе уделяется проблемам роста знания. Проблема знания здесь определена таким образом, что она включает знания не только человека, но и других животных. Процесс эволюционного приспособления на основе изменчивости и избирательного сохранения обобщается так, чтобы охватить вложенную (nested) иерархию замещающих процессов познания, включая зрение, мышление, подражание, обучение языку и науку.

В историческом плане внимание уделяется не только тем, кто использует парадигму естественного отбора, но и спенсеровско-ламаркистской школе эволюционых эпистемологов и сторонникам широко распространенной эволюционной интерпретации кантовских категорий. Доказывается, что хотя эволюционная точка зрения часто приводила к прагматическому, утилитарному конвенционализму, она вполне совместима с защитой целей реализма и объективности в науке.

Философский факультет Северозападного университета, США Октябрь 1970 г.