Глава 19

Впервые сообщение о том, что Пегги написала «Унесенных ветром» в сотрудни­честве с Джоном, появилось 29 сентября 1936 года в газете «Вашингтон Пост». А началось все с того, что заместитель министра внутренних дел Гэри Слэттери обиделся на «клеветническое ис­пользование его семейного имени» в книге, по­скольку в отношении одного из персонажей ро­мана - Эмми Слэттери — использовалось опре­деление «белая рвань». «Заместитель министра грозился подать в суд, — говорилось в интер­вью Слэттери, — но обмен письмами и беседа с молодой атлантской писательницей убедили его в том, что в намерениях автора не было злого умысла».

Пегги никогда даже не слышала о мистере Слэттери, и его нелепая выдумка ужаснула ее, так же, впрочем, как и другое утверждение «Ва­шингтон Пост»: «Миру она известна как Марга­рет Митчелл, но в действительности и прежде всего она жена Джона Марша и по-прежнему готовит завтраки в их небольшой квартирке в Атланте, а он ходит на службу несмотря на то, что они стали богатыми людьми. Атлантцы попы­тались хоть как-то отметить их успех, а заодно и использовать в интересах города — супруги писали книгу в сотрудничестве более семи лет,— но Марши сохраняют невозмутимость и отклоняют все приглашения».

Дней через пять Пегги пишет Слэттери и просит его заставить газету опубликовать опро­вержение статьи, в которой утверждается, что муж, якобы, помогал ей писать роман «Унесен­ные ветром».

«Я настолько была огорчена этой ошибкой, что могла лишь плакать, прочитав вырезку с этой статьей, — писала она. — Столько лет своей жизни я отдала этой книге, такой опасно­сти подвергала свое здоровье и свои глаза — и вот награда: этот роман, видите ли, написала не я! Нет, эту книгу написала я, каждое ее слово. Мой муж не имел к этому отношения.

Во-первых, он не уроженец Джорджии (он родился в Кентукки), а никто, кроме человека, за которым стоят поколения предков, живших в Джорджии, не смог бы написать эту книгу.

Во-вторых, он занимает в своей фирме ответ­ственный пост и очень много работает, а потому редко находит время даже для гольфа, не говоря уже о том, чтобы писать книги».

«На самом деле, — утверждала Пегги, — он никогда даже не читал рукопись целиком до того момента, когда компания «Макмиллана» купила ее». И не потому, объясняет Пегги, что она этого не хотела, а по той простой причине, что книга создавалась не в хронологической последователь­ности и Джону было бы трудно представить себе общий замысел романа.

«Никакие вознаграждения, которые я могу получить, не смогут компенсировать этой неспра­ведливости, — писала она в заключение. — Бо­лее того, подобное утверждение (что книгу писа­ла не она) выставляет меня перед всем миром в ужасном свете: выходит, что я намеренно скрыла участие мужа в работе над книгой. Хотя он и помогал мне лишь в читке и корректуре гранок, когда мои глаза отказались служить мне, а сроки поджимали... Конечно, история эта уже пошла гулять по свету, и она будет мучить меня до конца моих дней, и тем не менее опровержение могло бы немного помочь. Вы понимаете, что на карту поставлена моя профессиональная репута­ция — репутация, которой был, по существу, нанесен ущерб без всякого к тому повода с моей

стороны».

Почему Пегги обратилась с просьбой воздей­ствовать на газету к заместителю министра вме сто того, чтобы сделать это самой или с по­мощью Стефенса, своего адвоката, остается за­гадкой. В конечном счете «Вашингтон Пост» опубликовала не опровержение, а скорее оправ­дание своих высказываний, и Пегги так никогда _й не удалось раз и навсегда опровергнуть слух, что Джон — один из авторов «Унесенных вет­ром».

Но и сама она была не совсем справедлива к Джону в своем послании к Слэттери. Да, Джон действительно не читал всю рукопись целиком, от начала до конца, до передачи ее Лэтему, так же, впрочем, как и сама Пегги. Книга писалась частями на протяжении почти десяти лет, и у Пегги была привычка читать Джону отдельные части романа по мере их написания, обсуждать написанное и позволять мужу делать замечания и вносить исправления в рукопись, а в своих первых письмах к Лэтему она ясно и недвусмыс­ленно говорит о том, что именно Джон предло­жил несколько вариантов первой главы. Сомни­тельно, чтобы он внес какой-то вклад в создание исторической основы романа или помог Пегги в работе с первоисточниками, но на поддержку он не скупился.

Еще до публикации книги Пегги доверитель­но говорила Лу Коул, что именно Джон был тем человеком, который заставил ее заняться рома­ном. И именно Джон не позволял ей окончатель­но забросить эту работу. Пегги сама совершенно откровенно говорила Лэтему, насколько полез­ной для книги была «нелицеприятная критика Джона в продолжение всего времени работы над ней», но, несмотря на это, отношение Пегги к любым намекам на причастность Джона к созда­нию романа сильно смахивало на паранойю.

Статья в «Вашингтон Пост» была лживой, возможно, даже клеветнической. Нетрудно, од­нако, проследить ее корни. Еще со времени ра­боты в «Атланта Джорнэл», у Джона осталось много друзей-журналистов в Вашингтоне. Тайна, окружавшая редакторскую помощь Джона при создании книги, странным образом сочеталась с тем, что многие коллеги и друзья Джона как в Атланте, так и в Вашингтоне, знали о том, что он так или иначе причастен к работе своей жены, и это заставляло их думать, что вклад Джона в создание книги куда больше, чем это было на самом деле. А молчание Пегги лишь усиливало подобные подозрения.

В книге не было никаких признаков соавтор­ства, было лишь посвящение — «Д. Р. М.», и потому людям, склонным к предположениям, могло показаться, что Пегги что-то скрывает.

Вопрос о ее единоличном авторстве нанес непоправимый вред уверенности Пегги в себе. Некоторые считали, что она просто не сумела бы написать такую книгу самостоятельно, да и сама Пегги в письмах к Лу признавалась, что дейст­вительно не сделала бы этого без Джона.

Потрясающий успех «Унесенных ветром» воз­ложил на автора обязанности, которые были Пег­ги не по силам. Ее жизнь была перевернута, как это и предсказывала когда-то Мейбелл, говоря маленькому ребенку о том, что мир каждого человека может взорваться. Но Маргарет все равно оказалась неподготовленной к этому. И теперь не могла не признать, как права была мать, говоря о первостепенной важности образо­вания, которое могло бы помочь ей справиться по крайней мере с частью проблем. Она же не чувствовала себя достаточно образованной, чтобы достойно играть роль литературной знаменитости.

В «Унесенных ветром» Пегги имела дело с тем, что она прекрасно знала, но область ее познаний была ограничена одним историей Атланты во время и сразу после Гражданской войны. Пегги надеялась, что публикация книги может помочь ей занять новое, более высокое, положение в атлантском обществе, что друзья перестанут, наконец, говорить, что она зря тра­тит свою жизнь, и что литературные круги ста­нут относиться к ней хотя бы с некоторой долей почтения. Но ей и в голову не могло прийти, какие потрясения обрушатся на ее жизнь. Пока клуб «Книга месяца» не остановил свой выбор в июле 1936 года на ее романе, она полагала, что получит чуть больше тысячи долларов от ее продажи. В то же время финансовое положение Маршей было таково, что эта сумма позволила бы им покончить с долгами и стать платежеспо­собными. А теперь, совершенно неожиданно, она стала просто богатой.

Так, в сентябре пришел чек от Макмиллана на 43,5 тысячи долларов (ройялти от продаж), а в октябре — еще один на 99,7 тысячи, что могло считаться невероятной удачей в разгар Великой депрессии. А кроме того, были еще и 500 долла­ров аванса, и 5 тысяч, полученных от клуба «Книга месяца», 5 тысяч санкционированного Лэтемом аванса по ройялти и 45 тысяч от продажи прав на экранизацию романа.

Да, Пегги была теперь богатой женщиной и с каждым днем становилась все богаче. Огромные суммы, которые она получала, казались ей нереальными. Она была уверена, что долго так про­должаться не может, и все же была непоколебимa в своем решении не писать больше ничего и никогда. А это означало, что тех ройялти, кото­рые она получала сейчас с каждого проданного экземпляра романа, должно было хватить Мар­шам на всю оставшуюся жизнь.

Судебные дела занимали большое место в мыслях Пегги, поскольку Стефенс практически ежедневно советовался с ней по всем вопросам, связанным с нарушением ее авторских прав раз­личными производителями одежды, косметики и игрушек, использовавшими ее имя, название книги или имена героев романа для рекламы своей продукции. Различные организации — как профессиональные, так и любительские, включая и церковные группы,— цитировали ее книгу без разрешения. А потому и сам Стефенс, и все его лучшие таланты были теперь постоянно при деле. Он превратился в защитника авторских прав, и хотя сомнительно, чтобы он ловил всех наруши­телей, тем не менее Марши жили в состоянии постоянных судебных тяжб. И обо всех юриди­ческих или деловых затруднениях ежедневно до­кладывалось самой Пегги.

К тем людям, которые, как говорила Пегги, «готовы были пикировать как стервятники на труп», нарушая ее авторские права, добавлялись еще и разного рода самозванцы, объявлявшиеся в Калифорнии, Мехико и Нью-Йорке и выдавав­шие себя за Маргарет Митчелл, делая при этом заявления для прессы. Одна из таких самозванок даже пыталась получить кредит в банке.

Ни дня, казалось, не проходило без волне­ния, вызванного возбужденными звонками Стефенса, и любая минута свободного времени у Маршей была занята обсуждениями тех вопро­сов, которые были причиной телефонных звон­ков Стефенса. А поскольку Пегги была вспыль­чива и за словом в карман не лезла, то жить с нею в это время было нелегко.

Теперь она была убеждена, что в мире полно «воров и мошенников» и что все они кормятся ее удачей. И это циничное отношение ясно ощу­щалось даже в ее взаимоотношениях с издатель­ством Макмиллана.

Ибо, как Пегги ясно сознавала теперь, ей совсем не удалось «снять скальп» с Сэлзника и что именно Макмиллан забыл предупредить ее, какие большие деньги можно делать на коммер­ческом использовании атрибутов фильма, приди Сэлзнику в голову мысль сдавать в аренду права на изготовление кукол «Скарлетт» или ремеш­ков для часов «Ретт». И потому в адрес Лу Коул и Джорджа Бретта полетели сердитые письма от Пегги, Джона и Стефенса.

Прислушиваясь к доводам Джона и Стефенса, уверявших ее, что издательство небрежно отнес­лось к защите ее основных прав, Пегги настаи­вала на внесении изменений в контракт. Бретт же в ответном письме пишет, что хорошо бы ее юристу приехать в Нью-Йорк, чтобы обсудить суть дела, и что «Макмиллан» готов «оплатить расходы».

В Атланте наивно посчитали, что это будет означать оплату как гонорара Стефенса, так и его дорожных и гостиничных расходов, и это свое мнение изложили в письме к Бретту. Ужас­нувшись тону и содержанию подобного послания, Бретт тут же аннулировал свое приглашение. И с этого момента отношения между Пегги и изда­тельством становятся весьма напряженными.

Больше других переживала по поводу сло­жившегося положения Лу Коул, и потому ее муж, Ален Тейлор, решил вмешаться, с тем что­бы успокоить «взъерошенные чувства» Пегги. Он пишет ей длинное, успокаивающее письмо, в ко­тором пытается защитить Л у и «Макмиллана», но непоколебимая верность семье, отличавшая Пег­ги, выдержала это испытание: позицию Стефенса она продолжала поддерживать безоговорочно.

Возможно, для того, чтобы облегчить ситуа­цию, «Макмиллан» вернул Пегги все права на зарубежные издания, за исключением англий­ских. Но вопрос с Сэлзником уладить так и не удалось, и пламя конфликта продолжало угасать.

Несмотря на уверенность Маршей, что с ними плохо обошлись, справедливости ради следует признать, что действия «Макмиллана» в отноше­нии обеспечения авторских прав Пегги были, как правило, верными. Даже его решение воспользо­ваться услугами мисс Уильяме было попыткой обеспечить Пегги компетентного представителя на переговорах с кинобоссами.

Кроме того, каковы бы ни были ее достоин­ства, следует признать, что рукопись «Унесенных ветром» издательство получило в ужасном состо­янии, что оно дважды изменяло условия контр­акта в пользу Пегги, что выплачивало ей деньги до того, как поступят ее законные ройялти, а кроме того, «Макмиллан» подготовил и издал рукопись и сделал все для распространения книги с огромной заботой и вниманием. В своих ран­них письмах к Лу и Лэтему Пегги не уставала повторять: «Я никогда не могла бы подумать, что издатели могут быть так милы».

Но с тех пор как успех книги был обеспечен, а переговоры с кинокомпанией закончены, Пег­ги, похоже, начала думать, что любезность «Мак-миллана» была не более чем способом извлечь выгоду из ее былой наивности.

9 октября она пишет Гершелю Брискелю, что Стефенс прибудет в Нью-Йорк в следующий вторник на встречу с Джорджем Бреттом и юристами издательства и что расходы его будут оп­лачены «Макмилланом».

«Этот бизнес и юридические хитросплетения, в которые мы теперь вовлечены, уже измучили нас всех. Они разрушили почти все мои планы, забирают почти все свободное время у Джона и большую его часть — у Стефенса. Мне кажется, что если бы все удалось решить, то я, возможно, начала бы приходить в себя... И я надеюсь, что Стиву удастся уладить все в ходе своей поездки на север.

Конечно, если бы там были какие-нибудь бумаги, требующие моей подписи, я бы поехала с ним, но я скорее суну голову в пасть льва, чем без крайней необходимости выйду сейчас из до­ма. Вы не можете себе представить, как ведут себя люди по отношению к новой знаменитости. Мы неделями жили фактически за баррикадами... Я не создана для того, чтобы быть знаменитой».

А следом Пегги впервые выражает свое заме­шательство и недоумение по поводу массового увлечения ее романом:

«Гершель, когда у меня есть свободная ми­нута, я спокойно размышляю о своей книге... И так до конца и не могу понять, где хвост, где голова... Я не могу понять, почему моя книга продается в таких невероятных количествах... Здесь, в Атланте, студенты пятых и шестых кур­сов читают ее — как акушерские подробности, так и всю подряд... Старые люди, благослови их Господь... Она нравится коллегиям адвокатов и судьям... Большинство писем и телефонных звонков — от мужчин-врачей. Особенно она нра­вится психиатрам. Архивные клерки, лифтеры, продавцы в универсальных магазинах, телефони­стки, стенографистки, гаражные механики, школьные учителя — о Боже, я могла бы продолжать и продолжать — любят ее. Но больше всего сбивает с толку то, что они покупают ее. Союз дочерей Конфедерации одобрил этот ро­ман, сыновья ветеранов Конфедерации с великим шумом и грохотом одобрили ее. Ее читают де­бютантки и вдовы. И католические монахини тоже любят ее.

Чем объяснить все это... Несмотря на разме­ры и насыщенность деталями, в основе своей это совершенно обыкновенный рассказ о совершен­но обыкновенных людях. В нем нет ничего от изящной словесности, нет великих мыслей, скры­того смысла, символизма, нет никаких сенсаций — нет ничего, абсолютно ничего из тех качеств, которые делают другие бестселлеры — бестсел­лерами. Тогда чем объяснить это повальное ув­лечение ею всех — от пятилетних до девяносто­летних? У меня нет ответа».

Сейчас, по прошествии определенного време­ни, проанализировать массовое увлечение рома­ном — задача уже не столь сложная. Каждый находит в этой книге что-то свое и лично для себя.

Скрытая чувственность начинает наполнять и пронизывает затем всю книгу до конца с момен­та появления Ретта Батлера - идеального воп­лощения мужской привлекательности.

Но автор дразнит читателя, заставляя Скар-летт всегда быть готовой отдать себя другому, «более бледному» Эшли Уилксу — и это на фоне почти постоянного и осязаемо мощного присут­ствия Ретта.

И лишь за несколько страниц до конца рома­на, после почти тысячи страниц, на которых Скарлетт преследовала целомудренного мистера Уилкса, она, наконец, осознает то, что читателю было известно почти сразу: что именно Ретт тот человек, которого она любит и в котором страстно нуждается. И надо быть гениальным рассказчиком, чтобы именно в такой момент за­ставить Скарлетт потерять Ретта.

Какой романтично настроенный читатель мо­жет устоять перед этой волнующей историей? И неудивительно, что многочисленные читатели ро­мана шумно требовали его продолжения и забра­сывали автора письмами, умоляя ответить, вер­нется ли Ретт к Скарлетт.

Для детей эта книга — своего рода приклю­ченческая повесть, в которой война показана с точки зрения женщин и детей, оставшихся дома, и героями которой они могли бы стать, живи они в то время.

Пожилые люди изображены в романе с чув­ством уважения и благодарности, а в 1936 году многие старики и на Севере, и на Юге с великой ностальгией вспоминали свое детство военного времени и тяжелые времена после войны.

В книге содержится достаточно медицинских данных, чтобы заинтересовать врачей, и есть в ней факты, полученные автором из первых рук и интересные для всех любителей истории.

Для твердолобых конфедератов в книге при­сутствуют и Юг, и южане, дотошно выписанные, а независимый дух Скарлетт был привлекателен для молодых современных женщин, среди кото­рых — и жена президента Элеонора Рузвельт.

Образцовая добродетель Мелани часто пре­возносилась с кафедр проповедников (с разреше­ния Стефенса, конечно). Отказ Скарлетт от сек­суальных отношений с Реттом после нескольких лет брака был понятен неудовлетворенным суп­ружеской жизнью женам, а к окончательному уходу Ретта с одобрением отнеслись их мужья.

Теории, объяснявшие причину успеха этой книги, всегда шумно обсуждались в прессе. Наи­более часто повторялась концепция, впервые предложенная доктором Генри Линком в его книге в 1938 году. Краткое ее изложение было опубликовано в журнале «Ридер Дайджест» в 1939 году.

Причину популярности романа доктор Линк видит в том, что Скарлетт, личность пусть во многих отношениях и не замечательная, тем не менее была женщиной, которая в большей степе­ни хозяйка своего мира, чем его жертва, и кото­рая являет собой пример личного успеха во вре­мена глубоких социальных сдвигов.

Скарлетт, объяснял доктор Линк, пережила больше трагедий, чем большинство людей могли бы себе представить, но при этом она всегда «устремлялась навстречу опасности и благодаря своему мужеству выходила из них невредимой». Миллионы читателей романа, утверждал Линк, были «жертвами государственной концеп­ции общественной безопасности, людьми, пока еще слабо протестующими против утраты личной ответственности и всесилия властей». Пегги раз­мышляла над этим четыре года, и только в 1941 году написала доктору Линку, что до сих пор не уверена в том, что его теория верна.

Каковы бы ни были причины этого, но в течение года после выхода в свет «Унесенные ветром» оставались самой ходовой книгой в Аме­рике и ничто не говорило о том, что объемы продаж в ближайшее время уменьшатся.

Нельзя, однако, утверждать, что у книги не было недоброжелателей и критиков. «Левые на­падающие», как называла Пегги либералов, вы­смеивали роман за снисходительное изображение черных, восхваление жизни на плантациях и за социальную точку зрения. И тем не менее лите­ратурный обозреватель коммунистической газеты «Дейли Уоркер» вынужден был уйти с работы за благосклонную рецензию на книгу.

Английские критики искренне восторгались романом, хотя некоторые из них упрекали его в анахронизме, говоря, что автор просто взял ге­роиню 20—30-х годов XX века и поместил в 80-е годы века XIX. А президент Ф. Рузвельт заметил, что «ни одна книга не нуждается в том, чтобы быть такой длинной».

Пегги была уверена, что ее контракт с Сэлз-ником гарантирует, что ей не придется участво­вать в распределении ролей или рекламировании фильма, что она не должна будет выступать в роли советника по техническим вопросам или давать консультации по сценарию, хотя послед­нее обычно оговаривалось кинокомпаниями при покупке прав на экранизацию исторических ро­манов, в которых авторы, как правило, демонст­рируют массу специальных данных. Сэлзник предложил ей 25 тысяч долларов за приезд в Голливуд, но страх, испытываемый Пегги перед осуждением со стороны южан в случае, если фильм, даже несмотря на ее усилия, получится хуже, чем книга, пересилил обычную для нее отзывчивость. Она просто не желала отвечать за ошибки кинокомпании, в неизбежности которых нисколько не сомневалась.

Поскольку компания Сэлзника отказалась предоставить ей право окончательного одобрения сценария, Пегги желала быть уверенной в том, что «голливудские неточности» не будут припи­саны ей. Но как только права на «Унесенных ветром» были проданы в кино, оставаться совер­шенно безучастной оказалось для Пегги уже не­возможным.

«Жизнь была ужасной! — писала она Кей Браун, помощнице Сэлзника. — Я буквально завалена письмами читателей, спрашивающих, почему я не назначила Кларка Гейбла на роль Ретта. Незнакомые люди звонят мне или ловят на улице, утверждая, что Кэтрин Хэпберн не должна играть в фильме. Мои саркастические замечания, что фильм делает мистер Сэлзник, а не я, успеха не имеют».

Сэлзник поймал Пегги на слове, что она не хотела бы принимать участие в распределении ролей в фильме, и тем не менее в конце года мы могли бы увидеть ее пишущей письмо Кей Бра­ун, в котором она интересуется голливудскими новостями, радуется тому, что компания, воз­можно, начнет поиски претендентки на роль Скарлетт на Юге, что Джордж Кьюкор согласил­ся быть режиссером фильма, а Сидней Хоуард — писать для него сценарий. Оба они намеревались приехать в Атланту, с тем чтобы начать поиски еще неизвестных талантов для участия в фильме.

Между тем в отношения Пегги с компанией Сэлзника вкралась некоторая двусмысленность. 18 ноября 1936 года она пишет Кей Браун:

«Мне кажется, в целом идея поискать испол­нителей на Юге — замечательна, поскольку, да­же если вы не найдете никого, кто подошел бы вам, это даст такую рекламу, на которую в других условиях пришлось бы потратить милли­оны долларов... Можете рассчитывать на меня, если вам понадобится моя помощь.

Не думаю, чтобы ты много знала о моем прошлом, а потому хочу кое-что объяснить... Я работала здесь, в «Атланта Джорнэл», а мой муж работал и в «Джорнэл», и в «Джорджиан». И большинство наших друзей работает в этих газе­тах, и они доброжелательнее, чем кто-либо, могут написать обо мне с тех пор, как вышла книга. Я ощущаю себя... маленькой частицей моего города... и все мои друзья следят для меня за новостями во всем, что имеет отношение к моим делам — книге или фильму. Так что мне бы хотелось, если это возможно, обмолвиться о вашей поездке на Юг. Сама мысль, что киноком­пания придает фильму о Юге такое значение, что присылает сюда режиссера и сценариста, бу­дет иметь здесь огромный успех. И более того, это заставит людей, всегда отказывавшихся хо­дить на любые фильмы о Юге, очень хорошо думать о мистере Сэлзнике и почувствовать, что он честно, как перед Богом, желает сделать на­стоящий фильм о Юге с настоящим южным ко­лоритом. О да, это будет длинная история. Я знаю, ваши люди не питают отвращения к паб­лисити, и это паблисити окажет вам огромную помощь в ваших поисках новых лиц...

Так что не смогли бы вы телеграфировать мне, когда приедете, где остановитесь, желаете ли вы, чтобы я сейчас же разнесла новость о вашей поездке, и не Атланта ли будет первой остановкой в вашем путешествии по Югу?..

Я надеюсь, вы позволите мне устроить вече­ринку с коктейлями для встречи с прессой».

Письмо это было неверно истолковано мисс Браун как предложение о сотрудничестве со сто­роны Пегги и выражение одобрения поездки лю­дей Сэлзника в Атланту. Директор компании Сэлзника по связям с общественностью, когда ему об этом доложили, тотчас телеграфировал Пегги содержание заметки, которую его контора готовила для публикации в прессе. В ней сооб­щалось, что Пегги намерена устроить прием в 1есть группы Сэлзника. Пегги же от одной мыс­ли, что она может оказаться втянутой в деятель ность группы и быть обвиненной в том хаосе, которому ее прибытие может способствовать в Атланте, пришла в ужас. Слово «коктейль» также насторожило Маршей-Митчеллов, которым со­вершенно не хотелось, чтобы имя Пегги упоми­налось в связи с публичным мероприятием, на котором потреблялось бы спиртное, поскольку это могло дать повод для нападок на ее репу­тацию.

Это, пожалуй, был первый целенаправленный шаг Стефенса и Маршей по пути создания того образа Маргарет Митчелл, который впоследствии утвердился на годы — облика воспитанной юж­ной леди с манерами XIX века и абсолютной трезвенницы.

Буквально через час после получения теле­граммы от руководителя рекламного отдела Пег­ги телеграфирует в ответ:

«Когда мисс Браун и другие приедут в Атлан­ту, я накормлю их жареными цыплятами, покажу им Стоун-Маунтин и представлю их любому, с кем они пожелают познакомиться, но всеми воп­росами, относящимися к фильму, будут зани­маться они сами, а не я. Я опубликую вашу заметку в вечерних атлантских газетах сегодня же, удалив ссылки на меня... Пожалуйста, сде­лайте такие же исправления во всех сообщениях для прессы, какие вы подготовите. Как в этой, так и в любых других заметках я не хотела бы видеть никаких упоминаний обо мне, кроме как об авторе романа».

Пресс-релиз, однако, был выпущен почти в том же виде, в каком он был первоначально подготовлен, лишь слова «коктейль-вечер» были заменены на «вечер с чаем», но смысл оставался неизменным: вечеринка устраивается в честь лю­дей Сэлзника.

Пегги разгневалась: «Если ваша заметка будет опубликована, представляя дело таким образом, что я устраиваю чай в честь людей Сэлзника, я буду вынуждена отозвать свое приглашение и отказаться от чая. Я устраиваю эту вечеринку для своих друзей из прессы, которые были всегда столь добры ко мне и к моей книге. И это их вечеринка и в их честь. Мне казалось, что было бы совсем неплохо, если бы мистер Кьюкор и мисс Браун также присутствовали на ней, по­скольку это дало бы им возможность встретить здесь людей, которые были бы им полезны. И потому в отношении людей Сэлзника мое при­глашение на чай — не более чем светская лю­безность».

Это стало последним ударом по самолюбию Сиднея Хоуарда. Он работал над сценарием уже около трех месяцев и писал Пегги, что, возмож­но, ему придется обратиться к ней за помощью в написании дополнительных диалогов для «цвет­ных». Пегги же поспешила ответить, что «не только не собирается писать никаких дополни­тельных диалогов, но не намерена даже смотреть на сценарий... Ни ради общества, ни ради денег не поставила бы я себя в положение, когда, если что-то в картине не понравится южанам, они могли бы сказать: «Да, но ведь она участвовала в работе над сценарием. Тогда почему же пропу­стила то, это и другое?» Я не пережила бы этого и не смогла бы объяснить всем, что в действи­тельности не имела никакого отношения к сце­нарию. А поскольку это не вы писали книгу и вы не живете в Атланте, то если сделаете что-нибудь не так, вам это будет простительно».

На самом же деле, как говорила Пегги, она нисколько не сомневалась, что в сценарии Хоуарда будет масса неточностей. В ее собственном отношении к этому присутствовала большая доля обиды, и она была уверена, что без окончатель­ного одобрения сценария ею он просто не может быть точным и достоверным, и была все еще несколько обижена тем, что Сэлзник не уступил ей в этом вопросе. Она платила ему той же монетой, наотрез отказываясь от какого бы то ни было сотрудничества в написании сценария.

Ни Кьюкор, ни Хоуард на этот раз в Атланту не поехали, но 2 декабря в город прибыла Кей Браун в сопровождении двух других сотрудников Сэлзника. И Атланта словно сошла с ума. В местной газете появилась заметка о том, что в бальном зале отеля «Билтмор» будет проходить отбор кандидатов на роли четырех главных геро­ев — Скарлетт, Ретта, Мелани и Эшли, но что при этом будут приветствоваться и претенденты на роли тети Питтипэт и близнецов Тарлтонов.

Сотни претендентов появились невесть отку­да. Многие из них использовали любые доступ­ные им способы для того, чтобы попасть в Ат­ланту, хотя и не были южанами.

Появилась масса пьес, фильмов, книг и рас­сказов, основу сюжета которых составляла исто­рия поисков исполнительницы роли Скарлетт О'Хары, продолжавшихся уже около двух лет. Реальные поиски были насыщены не меньшим количеством покровителей, доверенных лиц и сводников, чем эти пьесы и фильмы. Надежды многих молодых женщин были разбиты, а судьбы зачастую разрушены в их попытках заполучить роль в фильме.

Такая же давка была и за ролями второсте­пенных героев. Все это было похоже на то, как если бы было какое-то знамение, которое пред­сказало бы, что успех гарантирован каждому, кто примет участие в фильме.

Еще до того, как начались поиски талантов, Пегги вновь подверглась осаде. Жить сразу стало так плохо, говорила она, «как плохо было бы стоять на пути у кавалерии Шермана и размахи­вать конфедератским флагом». Пегги не могла ни пройти по улице, ни сходить за покупками, ни поесть в ресторане, поскольку соискатели ролей налетали на нее в ту же минуту, как только она появлялась на публике.

Однажды мать с маленькой девочкой, претен­денткой на роль Бонни, в тугих локонах и в костюме для верховой езды, появилась в парик­махерской, где находилась Пегги, и вытащила ее из-под фена, чтобы заставить прослушать, как девочка будет декламировать стихи о Конфедера­ции.

В другой раз женщина с мальчиком неожи­данно возникли на заднем сиденье автомобиля Маршей в тот момент, когда Джон собрался везти Пегги к дантисту. Женщина потребовала от Пегги тут же, не сходя с места, прослушать мальчика на роль Уэйда Хэмптона, сына Скар­летт. Как потом выяснилось, эта особа вовсе не была его матерью, а всего лишь предприимчивым посредником.

Даже Элеонора Рузвельт в то время, как ее муж готовился к церемонии инаугурации на вто­рой президентский срок, буквально помешалась на поиске исполнителей для «Унесенных ветром». В августе 1936 года миссис Рузвельт писала в газете в своей колонке, называвшейся «Мой день»: «Могу заверить вас, что в лице Скарлетт О'Хары вы найдете интересную героиню», а в декабре миссис Рузвельт написала Сэлзнику письмо, в котором предлагала попробовать свою горничную Лиззи Макдаффи на роль Мамушки. Мисс Макдаффи пробы прошла, но роли не по лучила. Возвращаясь из Голливуда в Вашингтон, она остановилась в Атланте и навестила Пегги, у которой пробыла около часа.

К концу 1936 года Пегги почувствовала себя осажденной со всех сторон и объявила, что боль­ше не будет давать автографов и подписывать книги. Результат оказался плачевным: люди вы­строились в очереди невероятной длины, чтобы получить автограф. Как объясняла Пегги в пись­ме к Лу, «Джон отклоняет по два десятка просьб каждый день. Жизнь моего бедного отца превра­щена в пытку людьми, целыми днями сидящими в его конторе и отнимающими у него время своими просьбами повлиять на меня по-родствен­ному, чтобы заставить подписать их книгу. Стив, Кэри Лу и все мои родственники живут, словно преследуемая охотниками дичь, потому что со­вершенно незнакомые люди нападают на них, оставляют им экземпляры романа с просьбами заставить меня подписать их. Когда у меня слу­чается деловая встреча, мои партнеры приходят на нее, нагруженные дюжиной экземпляров, ко­торые их друзья просили передать мне для авто­графа. И Бог мой, на меня давят даже благотво­рительные организации, желающие заиметь книги с моим автографом для проведения лотерей в благотворительных целях!»

На чае, устроенном в библиотеке, единствен­ном крупном общественном мероприятии, кото­рое посетила Пегги за все последние месяцы, не чай, а она сама была предложена прессе, и в результате ее вуаль была содрана со шляпки, пунш и закуска были выбиты из рук, и вся она была истыкана острыми ногтями «леди, приехав­ших из Айовы, Оклахомы и Сиэтла».

Телефон звонил не переставая, но Пегги из­бегала брать трубку. Как писала она Грэнберри,

на все телефонные звонки «Бесси спокойно и мягко отвечала своим воркующим голосом: "Нет, мэм, я не знаю, вернет ли мисс Скарлетт капи­тана Батлера. Нет, мэм, мисс Пегги тоже этого не знает. Да, мэм, я слышала сотни раз, как она говорила, что она не знает ничего, кроме того, что это будет настоящий переворот, который произойдет с мисс Скарлетт после того, как она вернется домой в Тару!"

И как-то раз, после одного особенно безум­ного дня, Марши принялись обсуждать возмож­ность поездки Пегги за границу на несколько месяцев вместе с Августой, которую они хотели пригласить в сопровождающие. Однако Пегги не хотела оставлять Джона на столь долгий срок. В качестве компромисса сошлись на том, что Джон берет трехнедельный отпуск и они едут в Вин­тер-парк, во Флориду, чтобы навестить Грэнбер­ри и встретить у них Рождество и Новый год.

Уехали Марши 17 декабря 1936 года. Маши­ну вела Пегги. Грэнберри были предупреждены о необходимости хранить в тайне их приезд.

Пегги была измучена, но, как только они выехали на скоростное шоссе, впервые за этот год она почувствовала себя свободной. Они были одни. Не было ни телефона, ни звонков в дверь. Марши взяли себе псевдоним «Мэннелин» и пользовались им, останавливаясь по пути в мес­тах, где их никто не смог бы опознать.

Джон выглядел слабым и утомленным, и Пег­ги заметила, что у него слегка дрожат руки. Год выдался тяжелым и для него. И сейчас ему приходилось заниматься всеми вопросами, свя­занными с иностранными изданиями, наряду со всеми другими ее проблемами и своей собствен­ной работой. Редко когда свет в его маленьком кабинете гас раньше двух часов ночи.

Ни один из них не мог предвидеть события уходящего года или подготовить себя к ним. Но было, конечно, во всем этом и хорошее. Так, теперь они могли не беспокоиться, что вновь окажутся в долгах. Два дня назад Пегги получи­ла миллионный экземпляр своей книги. После выхода романа в Англии 6 октября 1936 года хвалебные отзывы шли потоком, а датские кри­тики готовились к тому, чтобы обеспечить такой же успех новому американскому бестселлеру в своей стране. Похоже было на то, что роман принесет Пегги не только национальную, но и мировую известность. А на День благодарения до нее дошел слух, что «Унесенные ветром» выдви­нуты на соискание Пулитцеровской премии.

Казалось бы, Маргарет Митчелл должна была стать счастливейшей женщиной в Америке. По­чему же она не была ею? Крутые перемены произошли в жизни Пегги, а она оказалась не готовой принять их; не было у нее и возможно­сти вернуться к своей прежней безвестности. Пегги не «надела цилиндр» — не стала высоко­мерной и недоступной, и сомнительно, чтобы когда-нибудь ей удалось это, но состояние посто­янного сопротивления и враждебности стало для нее таким же естественным, какими раньше были доброта и отзывчивость. Она была известна и богата, могла осуществить практически любую свою мечту — объехать весь мир, купить рос­кошный дворец, завести драгоценности и лучшие автомобили,— но ничего этого она не хотела.

Чего бы ей хотелось — это вернуться к прежнему порядку вещей в ее жизни, но, увы, это желание уже никогда не могло быть испол­нено. Вот и пришлось ей занять оборонительную позицию и решить для себя, что она, Маргарет Митчелл, теперь одна против всего мира. Ирония судьбы в том, что и ее происхождение, и вос­питание, и вся ее прежняя жизнь хорошо подго­товили ее к невзгодам и несчастьям, но отнюдь _не к славе и богатству. Вот почему сохранить свое уединение и некое подобие обычной жизни стало для Пегги своего рода навязчивой идеей.

В то время, пока шли переговоры с Сэлзни-ком о продаже ему прав на экранизацию романа, Пегги получила письмо от Джинни Моррис, в котором Джинни писала, что к ней обратились через Анни Уильяме — имя, конечно, не из тех, что согревали душу Пегги, — написать «статью о Митчелл» для журнала «Фотоплей». Джинни ухватилась за идею, поскольку отчаянно нужда­лась в деньгах: дочь страдала болезнью легких, и ей требовался более мягкий климат. Объяснив причины, которые побудили ее задуматься над этим предложением, Джинни заверила Пегги, что статья будет совершенно безвредной и коснется лишь некоторых моментов их жизни в Смит-кол­ледже, о которых, по мнению Джинни, Пегги вряд ли помнит.

Обе женщины встречались совсем недавно, месяца два назад, когда Джинни заезжала на пару дней в Атланту, возвращаясь из Флориды. Пегги тогда взяла на себя роль гида (позднее Джинни назовет дом Митчеллов на Персиковой улице «Тарой на трамвайных путях») и пригла­сила свою подругу на обед, и Джинни почувст­вовала, что их былая дружба восстановлена.

Вот почему так удивилась Джинни, получив от Пегги ответ, в котором та с негодованием писала, что подобная статья взбудоражит всех ее поклонников и вновь превратит ее жизнь в ад.

Пегги угнетало то, что многие жители Атланты могли бы написать статьи «Я — знал — когда», хотя и не торопились пока этого сделать. Вот почему она с такой резкостью на­писала Джинни, что не может выполнить ее просьбу об интервью (которого та и не просила), и предложила вместо этого занять подруге те 800 долларов, которые ей заплатили бы в журнале за статью. Джинни с негодованием отвергла этот «обременительный для нее компромисс», написав:

«Единственное, что расстроило меня во всем этом деле,— это полубезумный тон твоего пись­ма. Это просто позор, Пегги, что тебя не радует грандиозный успех твоей книги. Ведь о подобной удаче мечтает, наверное, каждый. Неужели это для тебя невозможно: сесть на пароход и отпра­виться туда, где тебя, по крайней мере некоторое время, никто бы не знал?

В тот вечер, когда пришло твое письмо, я ходила на лекцию Томаса Манна, которую он впервые прочитал на английском. Он говорил о Гете (герое его следующего романа), и меня взволновало то, как подробно он остановился на той гнетущей и назойливой славе, которая при­шла к Гете вместе с невероятной популярностью его первой книги. Люди приходили в такое вол­нение, встречаясь с ним на улицах, что падали, теряя сознание... так что, детка, до тех пор, пока тебе еще не приходится перешагивать через нич­ком лежащие тела, ты должна быть благодарна судьбе за это!

Между прочим, я не упрекаю теперь тех, кто желает знать хоть что-то о «Личности, Стоящей за Книгой», поскольку открыла, что меня не столько интересовало то, что Манн сказал о Гете, сколько тот факт, что воротничок у него был несколько велик для него и что существует вокруг него некая неуловимая аура, которой об­ладал и тот профессор, что учил меня в детстве французскому языку.

Если ты не против — выслушай пару мудрых слов. Бульварные газеты, которые все кипятятся _по поводу ролей Ретта и Скарлетт, напоминают всему миру больших, безобидно ворчащих псов, которые и не подумают зарычать, пока ты вы­глядишь спокойной и не стремишься убежать. А потому лучшее, что можно придумать в отноше­нии поклонников, это давать им время от време­ни немного пищи для сплетен. Я всегда была убеждена, что жизнь Линдберга, например, была бы намного спокойнее, общайся он время от времени с публикой».

Джинни знала то, о чем писала: как специа­лист по связям с общественностью компании «Юнайтед Артисте» она пятнадцать лет имела дело с различными проявлениями «звездной бо­лезни» и причудами славы. И потому считала себя просто обязанной объяснить Пегги, что жизнь совсем не должна быть такой, какой она ее себе представляет, что Пегги должна понять тех людей с психологией посетителей дешевых магазинов, которые преследуют ее, и ясно пред­ставить себе, что огромный процент фанатов, преследующих кинозвезд, это ее собственная потенциальная читательская аудитория и что ес­ли она постарается понять их, она не будет ни злиться на них, ни нуждаться в защите от них.

«Почему бы тебе не сменить номер телефона на новый и не убрать его из справочника? — разумно вопрошала Джинни. — И если ты не можешь уплыть на пароходе из-за болезни Джо­на, то как насчет того, чтобы уехать на автомо­биле? Во всяком случае, ты говорила, что твоя нынешняя квартира мала для вас...

Корреспонденция Мэри Пикфорд была неве­роятной, и самое удивительное в этом то, что в течение двадцати пяти лет она не прекращалась ни на день. У нее был просто потрясающий штат помощников, и вся переписка велась с любезно­стью и тактом, без превращения при этом Мэри Пикфорд в мученицу.

Неужели ты не в состоянии найти способных людей, которые будут делать за тебя и для тебя подобную работу? Ты могла бы, кроме того, обратиться в службу, занимающуюся подобными делами, и попросить издательство пересылать туда всю почту, приходящую на твое имя. Поче­му у тебя нет агента? Литагент способен создать защитную стену вокруг тебя. Все звонки шли бы к нему, а ты общалась бы лишь с теми людьми, с которыми бы пожелала.

Неужели фирма твоего отца не в состоянии вести все твои юридические дела без того, чтобы не заставлять тебя так нервничать по любому поводу?»

Пегги плохо восприняла этот «химический анализ» своей славы, но через месяц эта неболь­шая ссора между женщинами, казалось, была забыта, и когда Стефенс собрался в Нью-Йорк, Пегги попросила Джинни сделать одолжение и присмотреть потихоньку за братом, а также по­мочь ему советами в отношении правил и при­вычек мира кино и киношников, прежде чем он отправится на встречу с представителями Сэлз-ника. Джинни сделала одолжение, и Стефенс, вернувшись, всячески превозносил ее советы и интеллект.

Истина же, наверное, состояла в том, что Пегги Митчелл просто не знала, как ей вести себя, чтобы быть на высоте того положения, куда вознесла ее слава, и особенно боялась, что эта слава может разрушить ее брак.

Похоже, однако, что Джон Марш был вмолне доволен своим положением мужа известной американской писательницы. Он гордился достиже­ниями своей жены и ее славой, в лучах которой _Он мог и сам погреться. Позднее, когда ажиотаж вокруг романа пошел на убыль, он даже чувст­вовал себя ответственным за поддержание ее сла­вы. Это Пегги считала, что очень важно, чтобы Джон продолжал работать в своей компании, а они продолжают жить на его заработок и в той квартире, которая была ему по карману, не беря на себя общественных обязательств, которые могли бы потребовать более респектабельного жилья, и что и в будущем они будут жить так же, как жили и до публикации «Унесенных вет­ром». Но не прошло и месяца со дня выхода книги в свет, как стало ясно, что Пегги заблуж­далась.

Но в одном она оказалась права: окружаю­щие смотрели на новую знаменитость по-новому. Никто в Атланте уже не смог бы обращаться со знаменитой писательницей Маргарет Митчелл так же, как в свое время обращался с Пегги Марш. Слава, свалившаяся на нее, была внезапной, тре­бовательной, нежеланной, мучительной — време­нами и обременительной — всегда. Но эта сла­ва - ее неизбежное бремя, и не было никакого волшебного средства, которое могло бы помочь ей от нее избавиться.

С тех пор как она вышла замуж за Джона Марша и ушла из редакции «Джорнэл», Пегги придавала большое значение тому, что думают о ней в Атланте. Дочь Мейбелл, несмотря на свой бойкий язычок, взбалмошную натуру и былую страсть к шокированию окружающих, ныне глу­боко верила в то, что ее интересы в жизни Должны быть подчинены интересам мужа и что мир, мнение которого для нее столь важно, не будет уважать ее, если она будет жить с мужем, чья карьера для нее не важнее, чем собственная. Слава несколько укрепила ее уверенность в себе. Но взамен она угрожала лишь единственной вещи, которая действительно имела для нее зна­чение, — чувству безопасности, даваемому бра­ком.