Глава III. Разбор метода, употребляемого метафизиками для открытия законов ума

Из всех изложенных нами доказательств, по-видимому, выводятся  два  главных факта, которые, если только они не будут опровергнуты, должны быть принимаемы за существенное основание всемирной  истории . Первый из этих фактов состоит в  том , что во всех неевропейских  цивилизациях  силы природы имели несравненно большее влияние, чем в европейских. Второй факт заключается в том, что эти силы нанесли огромный вред и что, в то время как один разряд их произвел неровное распределение богатства, другой разряд произвел неровное распределение умственной деятельности, сосредоточив все внимание людей на предметах, воспламеняющих воображение. Насколько мы можем судить по опыту прошедших времен, можно сказать, что во всех неевропейских  цивилизациях  эти препятствия к развитию оказались непреодолимыми и что действительно ни один народ еще не преодолел их. Но так как Европа устроена как бы в меньшем размере против других частей света, находится в более умеренном поясе и представляет менее богатую почву, менее величественные зрелища природы и все физические явления в ней существуют в несравненно слабейшем виде, – то здесь было гораздо легче человеку сбросить суеверия, навязываемые природой его воображению, и гораздо легче достигнуть если не действительно справедливого распределения богатства, то по крайней мере чего-либо более близкого к этому, чем то, что мы находим в странах древнейших  цивилизаций .

Вот почему, принимая всемирную  историю  за одно целое, мы находим, что в Европе преобладающим направлением было подчинение природы человеку, а вне Европы – подчинение человека природе. Встречается несколько исключений из этого положения в странах, населенных дикими, но для цивилизованных стран правило оказывается всеобщим. На этом великом различии между европейской и неевропейской  цивилизациями  основана вся философия  истории ; из него вытекает, между прочим.  то  важное соображение, что если мы желаем, например, понять  историю  Индии,  то  мы должны сперва изучить материальную природу ее. так как природа имела на человека больше влияния, чем человек на природу. Если же, с другой стороны, мы желаем понять  историю  такой страны, как Франция или  Англия ,  то  мы Должны преимущественно изучать человека, так как, при относительном бессилии природы, каждый шаг на пути прогресса увеличивал власть человеческого ума над силами внешнего мира. "прочем, даже в  тех  странах, где могущество человека достигло высшей степени, давление, производимое на него природой, все еще чрезвычайно сильно: но оно уменьшается с каждым поколением, потому что увеличение суммы наших познаний дает нам возможность не столько обуздывать природу, сколько предвидеть все явления ее и таким образом устранять многие из зол, которые она могла бы нам причинить. Успех, достигнутый нашими усилиями, виден уже из  того . что средняя продолжительность жизни становится больше и больше и число неизбежных опасностей постоянно уменьшается, а это  тем  более замечательно, что любопытство человека усиливается и прикосновения между людьми стали чаще, чем были в какое-либо предшествующее время; таким образом мы видим по опыту, что хотя видимые причины опасностей умножились, но действительные опасности вообще уменьшились  1 .

Следовательно, если бросить самый широкий по возможности взгляд на  историю  Европы и ограничиться определением главной причины превосходства ее над другими частями света,  то  должно признать эту причину в победе, одержанной человеческим умом над органическими и неорганическими силами природы. Все другие причины зависят от этой2. Мы видели, что везде, где силы природы достигали известной степени могущества,  цивилизация  народа развивалась неправильно, и прогресс ее останавливался. Первым существенным условием успеха было ограничить вмешательство физических явлений; а это всего удобнее могло исполниться там, где самые явления встречались в слабейшем и наименее поразительном виде. Так было в Европе, и потому только в этой части света действительно удалось покорить человеку силы природы, заставить их склониться перед волей его, отвратить их от обычного направления и вынудить содействовать его благополучию и служить общим целям человеческой жизни.

Везде вокруг нас мы видим следы этой славной и успешной борьбы. Действительно, кажется, будто в Европе не осталось ничего такого, что бы человек побоялся предпринять. Нашествия моря отражены, и целые области, как, например, в Голландии, вырваны из его объятий; горы прорезаны и обращены в ровную дорогу; самые упорные в бесплодии своем почвы, вследствие успехов химии, становятся плодородными; в то же время мы видим а электричестве самую неуловимую, самую быструю и самую таинственную из сил природы, обращенную в средство для передачи человеческой мысли и повинующуюся самым прихотливым требованиям нашего ума.

В других случаях там, где явления внешнего мира оказывались непокорными, человеку удалось совершенно уничтожить, устранить то, что он не надеялся подчинить своей воле. Самые страшные болезни, например собственно так называемая чума и средневековая проказа 3, совершенно исчезли во всех цивилизованных странах Европы, и едва ли возможно, чтобы они когда-нибудь опять появились. Дикие звери и хищные птицы истреблены и не могут более тревожить своими нападениями жилища цивилизованных людей. Этот ужасный голод, который по нескольку раз в течение каждого века 4 опустошал Европу, прекратился, и так успешна была наша борьба с ним, что нет ни малейшей причины бояться, чтобы он когда-нибудь возвратился с жестокостью, сколько-нибудь напоминающей прежние времена. Действительно, средства, которыми мы теперь располагаем, так велики, что самое худшее, что мы можем испытать, – это легкий, временный недостаток в продовольствии, так как, при настоящем состоянии наук, зло это было бы при самом начале отвращено средствами, которые нам весьма легко доставила бы химия5.

Едва ли нам нужно говорить о том, как во множестве других случаев прогресс европейской  цивилизации  был тоже ознаменован уменьшением влияния внешнего мира – мы, конечно, разумеем те особенности внешнего мира, которые существуют независимо от воли человека и не его волей вызваны. Самые образованные нации в настоящем положении своем сравнительно весьма немногим обязаны тем первобытным характеристическим чертам природы, которые во всякой  цивилизации  вне Европы проявляли неограниченную власть. Таким образом, в Азии в других частях света ход торговли, направления, в которых ^|&на распространялась, и многие другие подобные явления определялись существованием рек, удобством их для судоходства, числом и качествами близлежащих гаваней; в Европе же преобладающими причинами были не столько эти физические особенности, сколько искусство и энергия человека. Первоначально богатейшими странами были те, где природа давала наиболее произведений, а теперь – те, где человек наиболее деятелен. В настоящее время, если где природа сама по себе скупа, мы умеем восполнять ее недостатки. Если река неудобна для судоходства или целый край неудобен для проезда, то наши инженеры умеют исправить этот недостаток и устранить зло. Там, где нет рек, мы проводим каналы, где нет естественных гаваней, мы строим искусственные. И это стремление устранять влияние естественных явлений так укоренилось, что оно заметно даже в распределении жителей; так, в самых цивилизованных странах Европы городское население везде превышает сельское, а очевидно, что, Чем более люди будут стекаться в больших городах, тем более они будут привыкать брать материалы для умственной работы из дел человеческой жизни и тем менее они будут обращать Внимания на те особенности природы, которые служат обильным источником суеверий и которыми во всех неевропейских  цивилизациях  остановлен был прогресс человека.

Из всех этих фактов очевидно следует, что прогресс европейской  цивилизации  характеризуется уменьшением влияния физических законов и усилением влияния законов умственных. «Полное доказательство этого вывода может быть извлечено Только из  истории , и потому мы должны оставить значительную часть  тех  данных, на которых мы его основываем, до дальнейших домов нашего труда. Но что положение в самом основании своем справедливо – это должно быть допущено всяким, кто, кроме приведенных уже нами доказательств, примет  две  посылки, не подлежащие, по нашему мнению, никакому спору. Первая посылка заключается в  том . что мы до сих пор не видели примера, чтобы силы природы, в чем бы  то  ни было, когда-либо увеличивались, и не имеем никакой причины предполагать, чтобы такое усиление могло когда-либо произойти. Другая посылка – что мы имеем обильные доказательства  того , что средства, которыми располагает ум человеческий, стали сильнее, многочисленнее и сделались более способны бороться со всеми препятствиями внешнего мира. так как всякое прибавление к нашим познаниям дает нам новые средства, с помощью которых мы можем или управлять явлениями природы, или если это невозможно,  то  по крайней мере предвидеть их последствия и таким образом избегать  того , чего мы не можем предотвратить; но в обоих случаях одинаково уменьшается давление, производимое на нас действиями внешнего мира.

Если принять обе эти посылки,  то  они приводят нас к заключению, весьма важному для цели настоящего введения; ибо если мерой  цивилизации  служит торжество ума над внешними, материальными деятелями,  то  становится очевидным, что из  двух  разрядов законов, управляющих прогрессом человечества, умственный разряд гораздо важнее физического. Это положение действительно и принято целой школой мыслителей за очевидную истину, хотя, впрочем, нам неизвестно, чтобы кто-нибудь до сих пор попытался доказать это анализом, сколько-нибудь исчерпывающим содержание предмета. Впрочем, вопрос о  том , в какой именно мере наши доказательства могут считаться оригинальными, имеет весьма мало важности; нужно только заметить, что в настоящий момент нашего исследования проблема, с которой мы начали, уже упростилась, и отыскание законов европейской  истории  разрешилось на первый случай в отыскании законов человеческого ума. Эти законы, когда мы отделим их, и будут существенным базисом  истории  Европы; физические же законы будут приняты нами за второстепенную пружину, производящую иногда расстройства, которые в течение нескольких столетий стали заметно слабее и реже.

Обращаясь затем к вопросу об открытии законов человеческого ума, мы находим у метафизиков готовый ответ. Они указывают нам на свои труды, представляющие будто бы удовлетворительное разрешение задачи. Поэтому становится необходимым привести в известность действительное значение их изысканий, определить, какими они обладали средствами, и – что важнее всего – испытать действительность  того  метода, которому они всегда следуют и который, по утверждению их, составляет единственный путь к открытию важных истин.

Метафизический метод, хотя он необходимо разделяется на  две  отрасли, в существе своем всегда один и  тот  же: он заключается в том, что каждый наблюдатель изучает процесс деятель ности своего собственного ума. Это составляет прямую противоположность с историческим методом, так как метафизик изучает один ум, а историк – множество умов. Сделав такое определение, мы должны прежде всего заметить, что по метафизическому методу никогда не было сделано никакого открытия ни в какой отрасли наук. Все, что мы в настоящее время знаем, приведено в известность посредством изучения явлений, от которых стоит только откинуть случайные помехи, – и в остатке, очевидно, получится закон6. Конечно, этот результат может быть достигнут только или посредством наблюдений, довольно многочисленных, чтобы устранить все случайности, или посредством опытов, довольно утонченных, чтобы совершенно уединить явления. Одно из этих условий всегда необходимо для всех индуктивных наук; между тем метафизик не подчиняется ни тому, ни другому. Уединить явление для него невозможно, так как никто, как бы глубоко он ни погрузился в размышление, не может совершенно устранить от себя влияние внешних явлений, которые должны производить известное действие на его ум, даже и тогда, когда он не сознает их присутствия, что же касается до другого условия, то оно явно нарушается метафизиком, так как вся его система основана на том предположении, что он может, изучив один индивидуальный ум, открыть законы действия всех умов; таким образом, с одной стороны, он не имеет возможности оградить свои наблюдения от разных помех, с другой – отказывается принять единственную предосторожность, т. е. расширить круг своих наблюдений так. чтобы нейтрализовать действие случайностей, мешающих его наблюдениям7.

Вот первое, самое основное возражение, встречаемое метафизиками на самом пороге их науки. Но, вникнув несколько глубже, мы находим другой недостаток, хотя менее очевидный, но столь же решительный. После  того  как метафизик принял за данное, что, изучая один ум, он может открыть законы всех умов, стоит только, чтобы он начал применять к делу этот весьма несовершенный метод, и он увидит себя запутанным в одно весьма странное затруднение. Затруднение, о котором мы говорим, не встречается ни в какой другой науке и потому, вероятно, совсем не обращало на себя внимание лиц, незнакомых с метафизическими прениями. Чтобы разъяснить сущность дела, необходимо сделать краткий очерк  двух  главных метафизических школ, так как каждый метафизик должен непременно принадлежать к которой-нибудь из них.

Для исследования свойств человеческого ума по метафизической системе существует  два  метода, которые оба одинаково понятны, но оба ведут к совершенно различным результатам. По первому методу исследователь начинает с рассмотрения своих ощущений. По второму он начинает с рассмотрения своих идей. Эти  два  метода всегда вели и всегда должны вести к диаметрально противоположным между собою выводам, и не трудно Понять причины этого разногласия. В метафизике ум составляет и орудие исследования, и материал, над которым употребляется орудие. Но оттого, что орудие, с помощью которого вырабатывается наука, в существе одно и  то  же с предметом, над которым оно работает, рождается затруднение совершенно особого рода. Это затруднение состоит в невозможности обнять одним взглядом всю совокупность умственных явлений, потому что от этого взгляда, как бы он обширен ни был, по необходимости ускользает  то  состояние ума, вследствие которого или при котором взгляд бросается. Из этого мы можем видеть, что составляет, по моему мнению, существенное различие между физическим и метафизическим исследованием. В физике бывает несколько способов действия, которые все неизменно ведут к одному и  тому  же результату. Напротив  того , в метафизике если  два  человека с одинаковыми способностями и одинаковой добросовестностью будут употреблять различные методы в изучении ума,  то  неизбежно окажется, что они придут к различным выводам. Для лиц, незнакомых с этим предметом, несколько примеров могут разъяснить все дело. Метафизики, начинающие с изучения идей, усматривают, например, в своем уме идею пространства: откуда. спрашивают они, явилась эта идея? Она не может, говорят они. происходить от внешних чувств, потому что чувства сообщают нам только понятия ограниченные и относительно случайные, между тем как идея пространства беспредельна и абсолютно необходима8. Она беспредельна, ибо мы не можем представить себе, чтобы пространство имело предел, а необходима, потому что мы не можем представить себе возможность его несуществования. Так рассуждает идеалист. Но неидеалист9 – как называют того, который начинает не с идей, а с ощущений, – приходит к совсем другому заключению. Он говорит, что мы не можем составить себе никакого понятия о пространстве, пока не составим себе понятия о предметах, а понятие о предметах может быть только результатом ощущений, производимых этими предметами. Что же касается до необходимости идеи пространства. то она происходит, по его словам, только оттого, что никакой предмет не представляется нам без того, чтобы не занимать известного положения относительно другого предмета. Вследствие этого образуется неразрывная связь между понятием об известном положении и понятием о предмете, и так как мы беспрерывно встречаем эту связь, то мы, наконец, становимся не способны представить себе предмет без какого-либо положения. или, другими словами, вне пространства 10. Что же касается до понятия о беспредельности пространства, то это, по словам сенсационалистов, есть понятие, которое мы получаем, усматривая беспрерывные приращения к линиям, плоскостям и объемам, т. е. к трем видоизменениям пространства.  То  же разногласие между обеими школами находим мы и по бесчисленному множеству других положений. Так, например, идеалист утверждает, что наши понятия о причине, о времени, о тождестве личности и о материи – всеобщи и необходимы; что это понятия простые и что они не допускают анализа, а потому должны быть относимы к первобытному строению человеческого ума11. С другой стороны, сенсационалисты не только не признают эти идеи за простые, но даже считают их весьма сложными и смотрят на всеобщность и необходимость их как на простой результат частого и тесного общения с ними 12.

Таково первое важное разногласие, неизбежно проистекающее от принятия  двух  различных методов. Идеалист должен утверждать, что необходимые и случайные истины имеют различное происхождение13, а сенсационалист обязан думать, что они все имеют одно общее происхождение. Чем далее идут эти  две  великие школы,  тем  более обозначается их разногласие. Они в открытой войне по всякому отделу нравственности, философии и искусства. Идеалисты говорят, что все люди имеют, в сущности, одно и то же понятие о благе, об истине и о красоте. Сенсационалисты утверждают, что вовсе не существует такой нормы, потому что понятия зависят от ощущений, а ощущения людей зависят от разных перемен в их организме и от внешних явлений, действующих на этот организм.

Вот краткий пример  тех  противоположных заключений, к которым должны были прийти лучшие метафизики, вследствие  того  простого обстоятельства, что они избрали противоположные способы исследования. Это замечание особенно важно потому, что, за применением обоих этих методов, все средства метафизики очевидно исчерпаны14. Обе партии соглашаются с  тем , что законы ума могут быть открыты только посредством изучения индивидуальных умов и что в уме нет ничего такого, что бы не происходило или от мышления, или от ощущения. Следовательно, им остается только выбрать одно из  двух : или подчинить результаты ощущений законам мышления, или, наоборот, подчинить результаты мышления законам ощущения. Все метафизические системы строились по  той  или другой из этих  двух  схем, и точно  то  же будет и впредь, потому что эти  две  схемы, будучи сложены вместе, заключают в себе всю совокупность метафизических явлений. Оба процесса одинаково благовидны; приверженцы их одинаково убеждены в своей непогрешимости, а между  тем  по самому свойству спора невозможно между ними никакое соглашение, да и посредника быть не может, потому что никто не может взяться за разрешение метафизического спора, не будучи метафизиком, а невозможно быть метафизиком, не будучи или сенсационалистом, или идеалистом – другими словами, не принадлежа к одной из  тех  партий, спор которых должен быть разрешен.

По всем этим соображениям, мы должны, мне кажется, прийти к  тому  заключению, что все метафизики, по самому свойству своих изысканий, неизбежно разделяются на  две  совершенно враждебные одна другой школы, относительную правоту которых нет никакой возможности определить; так как они притом весьма бедны средствами и употребляют эти средства по такому методу, по которому не развивалась никогда никакая * другая наука,  то  ввиду всего этого мы не можем ожидать, чтобы они снабдили нас достаточными данными для разрешения тех важных задач, которые представляет нам  история  ума человеческого. Всякий, кто примет на себя труд беспристрастно обсудить настоящее положение умственной философии, должен будет сознаться, что, несмотря на влияние, которое она всегда имела на некоторые из самых сильных умов, а посредством их и на все общество, нет ни одной отрасли знания, над которой бы люди так усердно и так долго трудились и которая бы при всем этом оказалась так бедна результатами. Ни в какой другой науке не было так много движения и так мало успеха. Люди с величайшими способностями и с честнейшими намерениями во всех образованных странах в продолжение многих веков занимались метафизическими исследованиями; между тем до настоящего времени системы их. вместо того чтобы приближаться к истине, расходятся более и более с нею, и притом с такой быстротой, которая, по-видимому, возрастает с успехами знания. Беспрерывное соперничество враждебных между собою школ, чрезмерный жар, с которым их отстаивали, и исключительная, не философская самоуверенность, с которой каждая защищала свой метод, – все это повергло изучение ума человеческого в такое расстройство, которое может быть сравнено лишь с расстройством, произведенным в изучении религии прениями богословов 15. Последствием этого было то, что, за исключением весьма немногих из законов ассоциации идей и, быть может, еще новейших теорий зрения и осязания, невозможно найти во всей области метафизики ни одного сколько-нибудь важного начала, которое было бы притом и неоспоримой истиной. При этих обстоятельствах нельзя не иметь подозрения в том, что есть какая-нибудь ошибка в самом основании способа производства этих исследований. Я с своей стороны полагаю, что посредством простого наблюдения нашего собственного ума и даже посредством тех несовершенных опытов, которые мы можем производить над ним, невозможно возвысить психологию на степень науки; и я почти не сомневаюсь в том, что метафизика может сделать успехи только посредством исследования  истории , довольно глубокого для того, чтобы дать нам понятие об условиях, управляющих умственным движением рода человеческого 16.