7. Церковные преобразования Петра I

Как писал Георгий Флоровский, «в системе петровских преобразо­ваний церковная реформа не была случайным эпизодом», она стала чуть ли «не самой последовательной и принципиальной». Начавшись с ситуативных мероприятий, реформирование церковного управления в эпоху Петра приняло кардинальный, системный и глу­бокий характер.

В декабре 1700 г., после кончины патриарха Адриана (годы патриаршества 1690-1700), государь отсрочил выбор нового патриарха и согласился на со­борное управление церковными делами, что уже не раз практикова­лось в периоды так называемых междупатриаршеств. Одновременно своим указом он поставил во главе церковной организации митропо­лита Рязанского и Коломенского Стефана (Яворского), присвоив ему титул «экзарх, блюститель и администратор патриаршего стола».

Ранее Стефан Яворский был профессором риторики Киево-Могилянской академии. Привлечение украинских архиереев как бо­лее образованных и «европеизированных» на русские кафедры было составной частью петровской политики. Из 127 архиереев, зани­мавших в 1700-1762 гг. русские архиерейские кафедры, 70 были ук­раинцы и белорусы.

По церковной традиции титул экзарх означал «уполномоченный патриархом», и назначение экзарха царем являлось недвусмысленным свидетельством вторжения царской власти в область внутрицерковных иерархических отношений. При этом из ведения патриаршего местоблюстителя были изъяты все финансово-хозяйственные дела и многие судебные вопросы, переданные воссозданному в 1701 г. Мо­настырскому приказу.

Реформы Петра I в сфере церковного управления не могли не вызвать сопротивление церковной верхушки. Примкнувший к недо­вольным Стефан (Яворский) обличал царя за протестантские симпа­тии и резко высказывался против подчинения Церкви государству. Обличению протестантства и защите теории двух властей — граж­данской и духовной — был посвящен объемный трактат Яворското «Камень веры», запрещенный царем к опубликованию. Расследование в 1717-1718 гг. «дела царевича Алексея», в котором оказались заме­шаны видные архиереи, подтолкнуло Петра к более радикальным ре­форматорским действиям в отношении Церкви.

В осуществлении своих замыслов царь опирался на блестяще образованного украинского клирика Феофана (Прокоповича), в лице которого, по словам Георгия Флоровского, он нашел «понятливого исполнителя и истолкователя сво­их желаний, не только услужливого, но и угодливого».

Феофан (Прокопович) (1681-1736) получил образование в Киево-Могилянской академии и в коллегии Святого Афанасия в Риме. Став префектом академии, Прокопович в 1709 г. обратил на себя вни­мание Петра проповедью в честь Полтавской победы, после чего был приглашен в Санкт-Петербург, а в 1718 г. поставлен архиепископом Псковским с постоянным пребыванием в столице.

В написанных Феофаном в 1718 г. проповеди «Слово о власти и чести царской» и трактате «Правда воли монаршей» в противовес византийскому принципу симфонии была выдвинута основанная на теории естественного права идея майестата — абсолютного верхо­венства государева господства над всякой иной властью, включая цер­ковную. Монарх, согласно Феофану, есть источник всякого закона — гражданского и церковного, тогда как «сам никаковым же законам не подлежит», следуя лишь Божией воле, причем «мерилом Закона Божия» является только он один.

Эту же идею Феофан развивает и в трактате «Розыск о понтифексе» (1721), утверждая, что если языческие римские императоры обладали верховенством в религиозных делах, то тем более таковым правом должны пользоваться христианские государи: «И понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога установ­лено есть, того ради всех законный Государь в Государстве своем есть воистину Епископ Епископов». Рассуждения Феофана как нельзя лучше соответствовали воззрениям Петра на отношения Церкви и государства, и царь привлек его для кардинального преоб­разования церковного управления. Проект коллегиального органа управления Русской Церковью по образцу учреждаемых в то время гражданских коллегий готовился два года и был представлен в фев­рале 1720 г. Петру, утвердившему «Духовный регламент» в январе следующего года. В соответствии с ним все верховные права «край­него судии, правоверия и всякого в Церкви святой благочиния блюс­тителя» переходили к самодержавному государю, круг полномочий которого включал в себя «исправление чина духовного» наряду с во­инским и гражданским. Для этой цели государь формиро­вал коллегиальный орган церковного управления из духовных лиц, упраздняя возглавление Церкви соборно избранным патриархом. Характерно, что если при учреждении патриаршества его необ­ходимость обосновывалась усвоением русскими государями царской власти, то в петровскую эпоху наличие царя посчитали несовместимым с существованием патриарха, поскольку всякое независимое церковное правление, по мнению самодержца, умаляло его прерогативы. В «Духовном регламенте» подчеркивалось, что введение коллегиального церковного управления избавит страну от возможной смуты, которая неминуема в случае конфликта патриарха с царем. Упразднение пат­риаршества служило в соответствии с «Духовным регламентом» га­рантией «от мятежей и смущения, яковые происходят от единого соб­ственного правителя духовного…».

Духовная коллегия была официально открыта в феврале 1721 г., получив наименование Святейший Правительствующий Синод. Тем самым коллегиальное церковное правительство приобрело рав­ный статус с Правительствующим Сенатом, которому подчинялись все другие коллегии. Сам же Синод, возглавляемый президентом в сане митрополита, повиновался непосредственно царю, выступая в качестве постоянного Собора и коллегиального заместителя пат­риаршей власти.

<…> На приходских священников возлагались функции государ­ственного контроля за благочестием и политической лояльностью прихожан, ради чего было допустимо идти на нарушение каноничес­кого правила о тайне исповеди: «Если кто при исповедании объявит духовному отцу своему некое несделанное, но еще к делу намеренное от него воровство... измену и бунт на государя или на государство... то должен духовник донести вскоре о нем где надлежит». Введена была клятвенная присяга духовенства на верность импера­тору — «быть верным, добрым и послушным рабом и подданным им­ператору и его законным наследникам», оборонять прерогативы и до­стоинство императорской власти.

Под особый контроль было поставлено монашество, которое вызывало у власти явное подозрение в стремлении избежать «го­сударева тягла». Это выразилось, в частности, в запрете скитского пустыниожительства («Ибо сие мнози делают свободнаго ради жи­тия, чтоб от всякой власти и надсмотрения удален жити») и в пред­писании сводить «во едину обитель» все малочисленные монашес­кие общины. Кроме того, вводились весьма строгие правила пострижения в монахи: запрещалось принимать в монас­тыри мужчин до тридцати лет, лиц, находящихся на военной и граж­данской службе, а также крепостных крестьян без отпускного пись­ма помещика.

Столь радикальную перемену церковно-государственных отно­шений нельзя объяснить лишь напряженной внутриполитической обстановкой в стране. Решающее значение здесь имело нарастание западноевропейского идеологического и культурного влияния; Петр I стремился обеспечить успех противостояния России военно-полити­ческим вызовам Запада за счет западных же культурных и организа­ционных средств. К их числу следует отнести и церковную реформу, чьи доктринальные истоки берут свое начало в церковно-политической идеологии Реформации XVI в. <…>

Как отмечал Георгий Флоровский, «у Церкви не остается... са­мостоятельного и независимого круга дел, ибо государство все дела считает своими», вследствие чего оно «берет на себя и безраздель­ную заботу о религиозном и духовном благополучии народа. И если затем доверяет или поручает эту заботу снова духовному чину, то уже в порядке и по титулу государственной делегации (vicario nomine), и только в пределах этой делегации и поручения Церкви отводится в системе народно-государственной жизни свое место».

Петровская реформа, поставившая церковное управление в строгую подчиненность светской власти, явилась своеобразной ре­цепцией отдельных элементов протестантской государственной цер­ковности, сложившейся в германских княжествах. Личная религи­озность Петра и его приближенных, попавших под сильное влияние западной секулярной культуры и протестантских церковно-политических идей, не включала в себя мистического восприятия Церкви: «духовный чин» рассматривался ими лишь с точки зрения государ­ственной пользы. Европейский опыт не был механически перенесен на русскую почву. Со всей очевидностью Петр признавал неорганич­ность для России теократическо-светского режима (наподобие Свя­щенной Римской империи с ее князьями-архиепископами), равно как и невозможность поставления православия в положение «деше­вой церкви» наподобие протестантской.

По обстоятельствам своего времени Петр I не имел планов раз­рушения Церкви или замены религии. Он объективно оценивал рос­сийскую реальность — упадок и оскудение духовной жизни, убоже­ство и малограмотность чрезмерно умножавшегося клира, несоразмер­ное число монашествующих, экономическое могущество монастырей, общее состояние застоя и консерватизма духовенства - и видел в из­менении сложившейся ситуации мощный ресурс хозяйственных и политических преобразований.

Как подчеркнул Б.Успенский, в политической философии петровской эпохи святость полностью подчинилась государствен­ности. Молитва сама по себе, в отрыве от государственной служ­бы, представлялась Петру ханжеством, а государственная служба мыслилась как единственно подлинная молитва. Это привело к зна­чительному усилению светской составляющей российской импер­ской идеологии: религиозные задачи последнего православного царства отступили на второй план перед имперским величием, ко­торое сделалось самоцелью. <…>

Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с. 280-286.