12. Конфессиональная политика эпохи Советской России и ссср (1917 – 1991)

Первые мероприятия революционной власти

<…> Политика большевистской власти сразу же приобрела антире­лигиозный характер, поскольку коммунистическая идеология была пронизана научным aтеизмом. Лежащая в ее основе марксистская доктрина рассматривала религию как форму общественного сознания, которая закономерно отомрет в бесклассовом коммунистическом об­ществе. Тем самым построение коммунизма становилось главным ус­ловием преодоления религии. Данное положение было развито Лениным, указавшим на необ­ходимость подчинения отношения к религии общим задачам револю­ционной борьбы и подчеркнувшим, что различия в мировоззренческих представлениях не должны препятствовать вовлечению трудя­щихся в революционное движение. Поэтому большевики активно стремились привлечь на свою сторону представителей религиозных течений, находящихся в оппозиции господствующей Церкви. Выдвижение лозунгов ликвидации всех видов вероисповедной дискриминации явилось программным требованием РСДРП на II съезде в 1903 г., но после октября 1917 г. возобладало толкование марксистского положения о неизбежном отмирании религии при комму­низме. Преодоление религиозной идеологии стало рассматриваться уже не как закономерный исторический процесс, а как необходимое условие для утверждения нового строя. Соответственно ликвидацию религиозных институтов большевики посчитали важнейшей предпо­сылкой построения коммунизма.

Декрет 1918 г. проводился в жизнь восьмым (с 1922 г. - пятым) отделом Народного комиссариата юстиции с привлечением каратель­ных органов советской власти. Закрывались духовные школы и цер­кви при государственных учреждениях, конфисковывалось принад­лежавшее Церкви недвижимое имущество, включая земельные учас­тки, дома причта и благотворительные учреждения. Восьмым отделом была поставлена задача «полного уничтожения монастырей как рас­садников паразитизма», в результате чего к 1921 г. было закрыто 673 монастыря — около половины действовавших в России перед революцией. Физически уничтожались представители духовенства, по тем или иным причинам вызывавшие подозрение властей.

В годы гражданской войны по стране прокатилась первая волна экспроприации церковных ценностей, затронувшая крупные центры православия — Троице-Сергиеву лавру, московские храмы, Соловец­кий монастырь. Одновременно в рамках атеистической пропаганды проводились варварские акции вскрытия мощей святых угодников, хранившихся в соборах и монастырях. Эти действия санкционировало июльское 1920 г. постановление СНК «О ликвидации мощей во все­российском масштабе».

Всего было произведено 63 вскрытия, документально зафик­сированные на кинопленке, в том числе мощей святых Александра Свирского, Артемия Веркольского, Тихона Задонского, Митрофана Воронежского, Саввы Сторожевского. В апреле 1920 г. вскрывались мощи преподобного Сергия Радонежского, в декабре того же года — преподобного Серафима Саровского.

Феномен политической борьбы с религией нельзя объяснить лишь обстановкой гражданской войны, во время которой духовенство было преимущественно на стороне противников советской власти. Главное заключалось в том, что коммунистическая идеология высту­пала не просто против религии. Она являла собой некую эрзац-рели­гию, подражающую христианству, где все основные элементы хрис­тианского религиозного комплекса имели свои аналоги: эсхатология и дихотомия добра и зла, пророки и апостолы, святые и мученики, святыни и обряды, церковная иерархия и еретики. Причина особой ожесточенности антирелигиозной борьбы, сле­довательно, заключалась в том, что речь здесь шла не о столкновении безбожия с религией, а о противоборстве господствующей псевдорелигии со всеми остальными религиозными учениями. В итоге, как писал о.Сергий Булгаков, «советская государственность, хотя и провоз­гласила де-юре отделение (Церкви от государства.— Авт.), однако де-факто она является единственным в мире конфессиональным госу­дарством, в котором господствующей религией является воинствую­щий атеизм коммунистической секты».

На качественное отличие европейского свободомыслия от совет­ского «научного атеизма» впоследствии указал известный немецкий мыслитель Вальтер Шубарт: «В первом случае на место веры ставят научное знание, во втором — сакральный пафос соединяется с мате­риалистическим мировоззрением, отрицающим абсолют... Недостаток религиозности даже внутри религиозной системы — отличительный признак современной Европы. Религиозность даже в атеистической системе — отличительная черта Советской России. У русских рели­гиозно все, даже атеизм».

Благодаря своему квазирелигиозному характеру коммунисти­ческая идеология в России приобрела массовую поддержку. <…>

Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с.416-418.

Антирелигиозная политика советской власти в 1920 - 1930-х гг.

Государственная религиозная политика в СССР, несмотря на сохра­нение своей атеистической основы, претерпела серьезные модифи­кации, а гонения на верующих в годы советской власти, как и в древ­неримской истории, приобретали волнообразный характер. До конца 1920-х гг. острие антирелигиозных гонений было направлено главным образом на православную Церковь, которую отказывались признавать единой централизованной организацией под предлогом ее контрре­волюционности. Одновременно ряду религиозных течений, особен­но из числа преследовавшихся при царском режиме, предоставлялись немалые льготы.

Декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 т. «Об изъятии церковных ценностей» дал толчок масштабной кампании по разграблению хра­мов и монастырей и по уничтожению духовенства, руководство ко­торой осуществлял Л.Троцкий. Центр тяжести антицерковной дея­тельности в государстве переместился с компетенции органов юсти­ции в ЦК партии на органы госбезопасности.

Ленин и Политбюро ожидали, что изъятие церковных ценно­стей, с одной стороны, обогатит советское государство на несколько сот миллионов золотых рублей, а с другой — нанесет Церкви такой удар, от которого она уже не сможет оправиться. «Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотен­ному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий»,— пи­сал Ленин в марте 1922 г. Надежды большевиков на серьезное пополнение казны, несмотря на размах изъятий, не оп­равдались. В Москве было собрано церковных ценностей на сумму не более 2 млн золотых рублей, а всего по стране эта сумма составила лишь 4,5 млн золотых рублей.

Часть церковной утвари, имевшей историко-художественную ценность, была утрачена, уцелевшие образцы поступили в особый фонд, из которого они в дальнейшем изымались для продажи за гра­ницей. Учетом высокоценных предметов занималась специальная ко­миссия Совнаркома. Частично предметы передавались на хранение в центральные и местные музеи либо помещались в Гохран.

Разграбление храмов сопровождалось антиправительственными волнениями верующих, что дало властям повод для начала репрес­сий против православного духовенства. Исказив сведения о факти­ческих участниках волнений в защиту Церкви, охвативших широкие слои населения, коммунистическая власть распространила стереотип «церковной белогвардейщины» и «черносотенного духовенства», зас­лонивший подлинную картину национальной драмы. В 1922 г. по об­винениям, выдвинутым в связи с конфискацией церковных ценнос­тей, расстреляны 2691 священнослужитель, 1962 монаха, 3447 мона­хинь и послушниц, а общее число жертв судебных и внесудебных расправ над духовенством достигло 15 тыс. человек.

Действительно, в силу исторических условий Церковь не могла быть союзницей нового строя. Вместе с тем церковное руководство в лице патриарха Тихона (Белавина) не поддержало и белое движе­ние, выступая за прекращение кровопролития гражданской войны. «Две силы борются в стране, привлекая на свою сторону православ­ный люд. Но церковь у них одна... Поэтому мой долг и обязанность духовно окармливать и тех и других»,— писал в 1919 г. в архипастыр­ском послании патриарх. И в своих последующих посланиях патриарх ратовал за гражданский мир и осуждал кровопролитие, а в период вспыхнувших стихийных волнений против кампании по разграбле­нию церквей был готов публично обратиться к пастве и клиру и оста­новить сопротивление. Власти пресекли эти попытки и начали под­готовку к судебной расправе над патриархом, который с мая 1922 г. находился под домашним арестом в Донском монастыре, а в мае 1923 г. был помещен во внутреннюю тюрьму ГПУ. 12 апреля Политбюро ЦК РКП(б) приняло секретное постановление, приговаривавшее пат­риарха Тихона к смертной казни.

Религиозные преследования осложнили международную обста­новку для Советской России и усилили угрозу социального взрыва внутри страны. Развернувшаяся внутри Политбюро борьба за лидер­ство в связи с неизлечимой болезнью Ленина (Л.Троцкого на «цер­ковном фронте» сменил Л.Каменев) также повлияла на ослабление антицерковной политики. Продолжая следствие по делу патриарха и выбивая у негo в ходе регулярных допросов признание в контрреволюционной деятельности, власти добились от Тихона «покаянного заявления» в Верховный суд, в котором объявлялось о лояльности Церкви к советской власти и подчинении ей в гражданском отно­шении. Покаяние патриарха позволяло Политбюро вывести рели­гиозный вопрос из глубокого кризиса, ставшего результатом лево­радикальной политики Ленина и Троцкого, в июне 1923 г Тихон был освобожден из тюрьмы и смог возглавить Церковь. Наряду с репрессиями органы ВЧК—ОГПУ активизировали назревавший еще до Октябрьского переворота церковный раскол путем поддержки так называемого обновленческого движения. Часть священников, оппо­зиционная официальному церковному руководству и возглавляемая протоиереем А.Введенским, в 1919 г. образовала груп­пы «Религия в сочетании с жизнью» и «Друзья церковной рефор­мации», которые высказывались в поддержку советской власти как «воплощающей христианские идеалы» и призывали к «обновлению церкви». Обновленцы выступали за ликвидацию патриаршества, создание выборных органов коллегиального церковного управления, упразднение института монашества, предлагали упразднить иерар­хическое церковное устройство и провести литургическую рефор­му, в частности перевести богослужение на современный русский язык. Обновленчество, в котором наряду со священнослужителями, искренне искавшими новые формы благочестия и литургической жизни, участвовали карьеристы и провокаторы, в целом не имело ничего общего с религиозной реформацией. Как писал Н.Бердяев, «это было лишь приспособление части православного духовенства к существующей власти, не реформация, а конформизм».

Созданную обновленцами в мае 1922 г. общественную органи­зацию «Живая церковь» ГПУ попыталось противопоставить канони­ческому руководству Русской Православной Церкви. Как отмечал председатель Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) Н.Попов, под­держка обновленческого движения преследует цель «борьбы с церков­ной контрреволюцией», а не «углубление церковного учения». Не случайно, когда власти убедились в неспособности обнов­ленчества сокрушить патриаршую Церковь, они потеряли к нему вся­кий интерес. После освобождения патриарха Тихона большинство приходов и архиереев воссоединились с патриаршей Церковью. Если в 1923 г. обновленческая церковь объединяла до 70% православных приходов, то в 1926 г. их количество сократилось до 22%, а в 1932 г. составляло лишь 14-15%.

Во время ареста Тихона обновленческие лидеры объявили о со­здании Высшего церковного управления, разославшего по епархиям своих уполномоченных для захвата епископских кафедр. Первона­чально обновленцам сопутствовал успех, и под их юрисдикцию пере­шли 37 из 74 архиереев. В мае 1923 г. обновленцы провели в Москве собор, утвердивший реформы церковного управления и низложивший патриарха Тихона. Из-за внутренней борьбы и прекращения админи­стративной поддержки движение вскоре распалось на враждующие группировки. Начиная с 1926 г. обновленческие приходы подверглись такому же антирелигиозному давлению, как и патриаршие, а в 1937-1938 гг. большинство лидеров обновленчества были уничтожены. <…>

В последующие годы Тихон и его преемники — патриаршие мес­тоблюстители митрополиты Петр (Полянский) и Сергий (Страгородский) — пытались противостоять антицерковному террору и добиться легализации канонических церковных структур, убеждая власть в сво­ей лояльности. Итогом их поисков стала декларация митрополита Сергия от 29 июля 1927 г. «К пастырям и пастве», в которой говори­лось: «Нам нужно не на словах, а на деле показать, что... лояльными к советской власти могут быть не только равнодушные к правосла­вию люди, не только противники ему, но и самые ревностные привер­женцы его, для которых оно дорого, как истина и жизнь, со всеми его догматами и преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом. Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи ко­торой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи... Оста­ваясь православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза «не только из страха, но и по совести», как учил апостол». В декларации осуждались иерархи, оказавшиеся в эмиграции и со­здавшие там собственную церковную организацию, а архиереям и свя­щеннослужителям, не принявшим нового уклада государственной и общественной жизни и продолжавшим жить надеждами на рестав­рацию дореволюционных порядков, предлагалось незамедлительно отойти от церковных дел.

За словами лояльности к большевистскому режиму стояло на­мерение иерархов «поставить нашу православную Русскую Церковь в правильные отношения к советскому правительству и тем дать Цер­кви возможность вполне законного и мирного сосуществования». Несмотря на свой явно компромиссный характер, декларация не от­ступала от православного мировоззрения. Церковь выражала готов­ность к лояльности к идеологически чуждому ей государству, подобно тому как ранние христиане были лояльны к римским императорам-язычникам, исходя из библейской заповеди «всякая душа да будет покорна высшим властям» (Рим 13. 1). Следствием декларации яви­лось установление основ такого сосуществования двух институтов, когда власть, согласившись на сохранение патриаршего управления, получила взамен этого право на вмешательство во внутрицерковные дела: хиротонии, назначения и перемещения архиереев производились отныне с согласия органов госбезопасности. Bpeменный Патриарший Синод официально зарегистрировали, и было возобновлено помина­ние государственной власти за богослужением.

Компромиссная позиция иерархов Русской Церкви не смогла остановить новую волну антирелигиозных гонений 1930-х гг., приняв­шую тотальный характер и не пощадившую последователей ни одной из религий. В 1928 г. в связи с началом коллективизации И.Сталин трижды в своих выступлениях призвал к борьбе с религией, а в ра­зосланной за подписью Л.Кагановича директиве ЦК ВКП(б) указы­валось, что религиозные организации являются единственной легаль­ной контрреволюционной силой.

В 1932 г. Союз воинствующих безбожников объявил о начале «безбожной пятилетки», на третьем году которой, как говорилось в программе организации, «должна быть разрушена последняя церковь, а на ее пятом году в стране вообще не будет произноситься слово Бог». Агрессивная атеистическая пропаганда сопровождалась репрессиями против епископата и клира: в глазах властей священнослужители ока­зались в одном ряду с буржуазными националистами, шпионами и прочей «фашистской агентурой». По приблизительным подсчетам Д.Поспеловского, в 1930-х гг. было уничтожено или арестовано от 80 до 85% священнослужителей, т. е. более 45 тыс.

К этому числу нужно прибавить от 5 до 10 тыс. расстрелянных и арестованных между 1918 и 1929 гг., а также несколько тысяч священ­ников, большей частью катакомбных, арестованных между 1941 и 1964 гг. Поскольку в сталинских лагерях выживало не более 20-30%, а те, кто освобождались, как правило, умирали преждевременно, то все­го за все годы советской власти, включая последнюю волну гонений при Хрущеве, погибло не менее 50 тыс. православных священнослужителей.

После 1934 г. террор охватил и рядовых верующих, особенно чле­нов приходских советов. По словам А.Солженицына, чекисты считали, что коренное уничтожение религии могло быть достигнуто только мас­совыми репрессиями против верующих мирян, так как одного уничто­жения клириков и церковных структур им казалось недостаточно.

К 1939 г. церковная организация была практически разгромлена: на территории СССР действовало лишь несколько сот православных храмов, а на свободе оставалось всего четыре архиерея (патриарший местоблюститель митрополит Сергий, митрополит Ленинградский Алексий, архиепископ Петергофский Николай и епископ Дмитровс­кий Сергий). С 1935 г. перестал функционировать Временный Синод и церковное управление осуществлялось патриаршим местоблюсти­телем с помощью только местоблюстительской канцелярии. Закры­лись почти все монастыри, перестали функционировать церковные учебные заведения, которых до революции насчитывалось свыше 60; еще в 1920-х гг. прекратилось издание церковных журналов и газет, а в 1935 г. перестал выходить «Журнал Московской патриархии», ре­дактировавшийся митрополитом Сергием. От полного разгрома орга­низацию Русской Православной Церкви спасли внешнеполитические действия советского руководства, в результате которых в 1939-1940 гг. были аннексированы земли Западной Украины, Западной Белорус­сии, Бессарабия (Молдова) и страны Балтии. Уровень религиозности населения на новых территориях был значительно выше, и Церковь по замыслу Сталина должна была способствовать их безболезненно­му включению в советскую систему.

Митрополит Николай и епископ Сергий, ставшие соответст­венно экзархами Украины и Прибалтики, добились перехода местных православных приходов под юрисдикцию Московской патриархии. Приходы Западной Украины и Западной Белоруссии были отделены от Польской Православной Церкви, а автокефальные православные Церкви Латвии и Эстонии ликвидированы. В итоге к началу Вели­кой Отечественной войны РПЦ, по данным ТАСС, располагала 4225 храмами и 88 монастырями. Внутренняя статистика НКВД говорила об ином: в стране оставался 3021 действующий православный храм, из этого числа почти 3 тыс. церквей находились на территориях, при­соединенных в 1939-1940 гг.

В отношении ислама советское руководство первое время про­являло подчеркнутую благожелательность, исходя из задач привле­чения «угнетенных царизмом народов Востока» на сторону мировой революции. В обращении Совета Народных Комиссаров «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» декларировалось: «От­ныне ваши верования, обычаи, ваши национальные и культурные уч­реждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устра­ивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно». Тогда же по личному распоряжению Ленина мусульманскому съезду в Петрограде был передан знаменитый Коран Османа («Мусхаф Усмани»), рукопись Корана, составленная третьим «праведным ха­лифом» Османом в VII в. <…>

Мусульманская интеллигенция джадидистской ориентации и близкое к ней духовенство в целом благожелательно приняли совет­скую власть, увидев в ней возможность осуществления своих нацио­нальных и религиозных ожиданий. Помимо осторожной политики большевистского руководства сыграло свою роль внешнее сходство ислама и коммунистической идеологии, выражавшееся в нерасчлененности светской и духовной властей (руководители советского госу­дарства одновременно являлись главными идеологами коммунисти­ческой доктрины), тотальный охват всех сфер общественной и част­ной жизни, декларируемое равенство всех членов общины, приори­тет общественных целей над индивидуальными и т. п.

В условиях гражданской войны мусульманскому обществен­ному движению, активизировавшемуся при Временном правитель­стве, было нанесено несколько ударов. В нач. 1918 г. был распущен объявленный «контрреволюционным» Всероссийский мусульман­ский совет («Милли шуро») в Петрограде; в 1919 г. ВЧК арестовала муфтия Г. Баруди, после смерти которого в 1921 г. муфтием стал дру­гой выдающийся деятель российского джадидизма, Раис Фахретдинов. Часть руководителей мусульманского религиозного движения оказалась в эмиграции; другая, примкнувшая к большевикам, со вре­менем была репрессирована.

Советская власть установила жесткий контроль за деятельно­стью мусульманского духовенства и жизнью религиозных общин. Му­сульманские съезды, проводившиеся под руководством назначав­шихся с помощью ОГПУ «троек», демонстрировали всемерную ло­яльность к большевистскому режиму. С сер. 1920-х гг. власти перешли к прямому подавлению исламской религиозной жизни и культуры, которое с началом коллективизации приняло характер антимусуль­манских репрессий. К сер. 1930-х гг. из более чем 14 тыс. мечетей, дей­ствовавших в России до 1918 г., было закрыто 12 тыс., до 90% мулл и муэдзинов были лишены возможности вести богослужение. Сфаб­рикованное чекистами «дело ДУМЕС» позволило репрессировать весь состав Духовного управления, чья деятельность полностью пре­кратилась. Всего в годы сталинского террора погибло свыше 30 тыс. (по другим данным, до 50 тыс.) мусульманских священнослужителей и практически вся джадидистская интеллигенция, выросшая в пер­вые десятилетия XX в.

Сокрушительным ударом по исламской традиции, ставшей неотъемлемой частью российской цивилизации, явились действия по искоренению языка Корана. Двукратная смена алфавита в татар­ском и башкирском языках — в 1926 г. с арабской графики на латин­скую и в 1936 г. с латиницы на кириллицу — привела к утрате мусуль­манской образованности.

Православие и ислам как важнейшие духовные составляющие российской цивилизации, бесспорно, приняли на себя в 1920-х — 1930-х гг. основную тяжесть большевистских репрессий. Эта участь не ми­новала и другие религии народов России, хотя отношение к ним госу­дарственной власти не было однозначным. В послереволюционные годы наибольший режим благоприятствования получили протес­тантские течения — баптисты, евангельские христиане и адвентисты, общины которых к кон. 1920-х гг. выросли в три-пять раз. Оформились их общесоюзные организации, чьи лидеры, стоявшие на позициях «христианского социализма», искренне полагали, что после принятия декрета о свободе coвести правительство их одобряет. Власти, стремясь использовать протестантов для ослабления православия, поддержива­ли их при помощи ряда поощрительных мер — от Декрета СНК от 4 января 1919 г. «Об освобождении от воинской повинности по рели­гиозным убеждениям» до оказания содействия «христианским коопе­ративам» в резолюции XIII съезда ВКП(б) «О работе в деревне».

Завершением периода своеобразного «религиозного нэпа» ста­ло постановление Президиума ВЦИК от 8 апреля 1929 г. «О религи­озных объединениях», которое с некоторыми изменениями и допол­нениями действовало вплоть до 1990 г., знаменовав собой резкое ужес­точение антирелигиозной политики. Оно фактически уравняло в бесправии все вероисповедания, чья деятельность отныне сводилась лишь к «отправлению культов». Благотворительная, миссионерская и проповедническая деятельность были запрещены.

На съезде Союза воинствующих безбожников баптисты и еван­гелисты были названы «политической агентурой и военно-шпионской организацией международной буржуазии». В ходе коллек­тивизации христианские сельскохозяйственные кооперативы и ком­муны были уничтожены или преобразованы в колхозы; в 1930-х гг. прошла кампания по массовому закрытию молитвенных домов, кон­фискации общинного имущества и религиозной литературы. В сер. 1930-х гг., когда был провозглашен курс на полное вытеснение рели­гии из жизни советского общества, были разгромлены структуры Федеративного союза баптистов СССР и Союза евангельских хрис­тиан, репрессированы сотни пресвитеров и проповедников.

Трагическим образом сложилась судьба многочисленного буд­дийского духовенства Бурятии. Попытки буддистов-обновленцев интегрироваться в установившиеся после гражданской войны в За­байкалье новые общественные отношения, с одной стороны, вы­звали противодействие консервативного крыла ламства, а с другой — не смогли спасти буддийские дацаны от тотального террора. Еще в 1926 г. постановлением высших государственных органов Бурят-Монгольской автономной республики была проведена национали­зация дацанского имущества и были закрыты религиозные школы. Массовые расстрелы обитателей дацанов, в том числе детей и под­ростков, проходивших послушание в монастырях, сопровождались разрушением храмов и уничтожением произведений буддийского искусства и древней религиозной литературы.

Судьбу последователей других религий разделили после рево­люции раввины и религиозные евреи. Первоначально массовые репрессии обходили приверженцев иудаизма стороной; в 1920-х гг. им даже удалось построить в Москве новые молитвенные здания, а в среде раввинов, обрадованных отменой «черты оседлости» и прекращением погромов, возникло движение «Живая синагога», поддержавшее со­ветскую власть. Но с сер. 1920-х гг. наряду с усилиями по созда­нию светской еврейской культуры подверглась целенаправленному уничтожению система религиозного иудейского образования и началось массовое закрытие синагог. Иудаистские священнослужители, видные талмудические авторитеты, ученые-гебраисты и исследователи еврейской культуры в 1930-х гг. стали жертвами сталинских репрес­сий; было даже объявлено о раскрытии в Москве «вражеского гнезда раввинов, выполнявших задания фашистских разведок».

Казалось бы, атеистические установки советской власти были реализованы - в стране не наблюдалось сколько-нибудь заметной религиозной жизни. В 1937 г. была упразднена Постоянная комиссия по вопросам религиозных культов при Президиуме ЦИК, в резуль­тате чего в государственной структуре СССР не осталось ни одного органа по связям с религиозными объединениями. Контроль за их деятельностью полностью перешел в ведение «церковного отдела» НКВД. В среде партийно-государственного руководства страны по­лучило распространение мнение о необходимости полного отказа от законодательства по культовым вопросам, якобы создающего легаль­ную основу для антисоветской деятельности религиозных организаций.

Антирелигиозная пропаганда, запретительное законодательство, репрессии против священнослужителей и верующих за неполных два десятилетия поставили на грань уничтожения духовную основу рос­сийской цивилизации, а последствия глобального коммунистическо­го эксперимента вышли далеко за рамки социальной и политической жизни. Атеистическая модель государственно-вероисповедных отношений, развиваясь в русле, проложенном Лениным и большевистским руководством в нач. 1920-х гг., самоупростилась до форм тотального террора и запугивания верующих, полного исключения религиозно-духовной составляющей из всех сфер жизни общества.

Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с.418-427.

Поворот в вероисповедной политике советского руководства в годы Великой Отечественной войны

К нач. 1940-х гг. наметились изменения в государственной религиоз­ной политике: в 1939 г. на страницах органа ЦК ВКП(б) журнала «Большевик» сплошное закрытие церквей характеризовалось уже как «рецидив контрреволюционного троцкизма». Подобная корректи­ровка курса в отношении религии во многом объяснялась внешне­политической обстановкой накануне второй мировой войны. После того как митрополиту Сергию удалось включить в юрисдикцию Мос­ковской патриархии православные приходы западных территорий, присоединенных в 1939-1940 гг., Сталин и коммунистическое Полит­бюро увидели новую грань в деятельности и возможностях Русской Церкви, позволяющую укреплять советское влияние в сферах, где тра­диционные методы революционной диктатуры оказывались непригодными или малоэффективными.

Однако такой поворот имел и более глубокие причины. Во-пер­вых, несмотря на политический и идеологический террор, религиоз­ность в стране так и не была уничтожена. В ходе Всесоюзной переписи 1937 г. 57% респондентов заявили о своей вере в Бога. И хотя к конце 1930-х гг., по социологическим данным, в церковной ограде остались верующие преимущественно среднего и пожилого возраста, за двад­цать лет советской власти в результате репрессий и безудержной ан­тирелигиозной пропаганды от православия, выступавшего на протя­жении без малого тысячелетия составной частью российской циви­лизации, отошла только треть сельского населения и не менее двух третей городского.

Во-вторых, когда в форме СССР была фактически восстанов­лена Российская империя с преобладанием русского населения, у «вождя всех народов» возникла потребность укрепить свой режим с помощью традиционных национально-патриотических ценностей российской цивилизации, сложившихся под влиянием православия.

Окончательно контуры сталинской модели вероисповедной поли­тики сложились в годы Великой Отечественной войны под влиянием активной патриотической позиции православной Церкви и других ре­лигиозных организаций. Известно, что уже 22 июня 1941 г. митрополит Сергий обратился к верующим с посланием, призывая выдержать испытание и «развеять в прах фашистскую вражескую силу».

Национал-социалистическая Германия представляла серьезную угрозу и для СССР, и для ослабленных сталинским террором россий­ских религиозных объединений. Вероисповедная политика фашист­ского режима сосредоточивалась на двух направлениях: во-первых, на разрушении сложившихся традиционных религиозных структур, «атомизации» конфессий и церквей; во-вторых, на осуществлении тоталь­ного контроля за всеми проявлениями религиозной жизни. Адольф Гит­лер считал религиозный фактор одним из важнейших в деле «управ­ления покоренными народами». Его видение религиозной политики сводилось к действиям по насильственному дроблению церквей, лик­видации централизованных органов религиозных объединений, формированию «марионеточных» религиозных центров, использованию религии и священнослужителей в политических целях и т. д. «Нашим интересам,— говорил он,— соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы». Рубежным событием в развитии отношений Церкви и совет­ского государства, наполнявшихся в условиях ожесточенной борьбы с фашистским агрессором новым патриотическим содержанием, стала встреча Сталина с ведущими иерархами — митрополитами Сергием (Страгородским), Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем) — 4 сентября 1943 г., на которой были обсуждены актуальные вопросы возрождения церковной организации и Церковь получила разреше­ние на формирование канонических органов управления.

В сентябре 1943 г Архиерейский Собор избрал предстоятелем Русской Церкви с титулом «патриарх Московский и всея Руси» мит­рополита Сергия, а освобождение из заключения архиереев позволило восстановить деятельность епархий. Правительственное постановле­ние 1943 г. «О порядке открытия молитвенных зданий религиозных культов» создало благоприятные возможности для резкого увеличе­ния количества храмов и монастырей. К 1945 г. Русская Православ­ная Церковь имела 10,5 тыс. действующих храмов, из которых 6 тыс. находились на Украине и 2,8 тыс.— в Российской Федерации. Для от­крывавшихся храмов требовалось все больше священников, и в но­ябре 1944 г. СНК СССР освободил священнослужителей православ­ной Церкви от призыва в Красную Армию.

Произошло расширение правосубъектности Церкви, которая смогла открыть свои учебные заведения, а также вести издательскую деятельность и наладить производство для обеспечения богослуже­ния (было разрешено создавать в епархиях свечные заводы и мастер­ские церковной утвари). Совнарком принял ряд постановлений, из­менивших или дополнивших нормы постановления «О религиозных объединениях» 1929 г. в сторону отмены ограничений религиозной жизни. Так, в августе 1945 г. религиозным обществам, включая мона­стыри, было предоставлено право юридического лица в части арен­ды, строительства и покупки в собственность для церковных нужд домов, строений, транспорта и утвари, снимались ограничения на ко­локольный звон, местным органам предлагалось не препятствовать деятельности монастырей и т. п.

Для Русской Православной Церкви изменения в церковной политике оказались поистине благодатными, позволив ей не только избежать уничтожения, но и значительно укрепить организационную структуру, материальное положение, усилить позиции в обществе. В послании патриарха Сергия к пастве 7 ноября 1943 г. содержался призыв помолиться «о богохранимой стране нашей и о властех ее во главе с нашим богоданным вождем».

В 1944-1945 гг. были сделаны определенные шаги навстречу интересам католической, лютеранской, армяно-григорианской, ста­рообрядческой Церквей и некоторых протестантских организаций. В октябре 1943 г. создается Духовное управление мусульман Узбеки­стана, Казахстана, Туркмении, Таджикистана и Киргизии, а весной 1944 г. организовывается Духовное управление мусульман Северного Кавказа. Централизованные структуры восстанавливали и другие ре­лигиозные объединения. <…> В 1946 г. в новопостроенном Иволгинском дацане было воссоздано Центральное духовное управление буддистов СССР. Но эти действия носили по­ловинчатый характер и не шли ни в какое сравнение с поддержкой, оказываемой Русской Православной Церкви.

Следует согласиться с современной исследовательницей Т.Волокитиной в том, что компромисс, заключенный властью с Русской Православной Церковью осенью 1943 г., отразил совпадение интере­сов государства и Церкви на том этапе, а сделанные в подкрепление его реальные шаги фактически придали православию статус покро­вительствуемой религии, следствием чего явились относительная ли­тургическая свобода и явная терпимость государства.

В 1943 г. при Правительстве СССР был создан Совет по делам русской православной церкви, а в июле 1944 г. приступил к работе Совет по делам религиозных культов, которые имели своих уполно­моченных на местах.

Права, обязанности, сфера компетенции и организационная структура двух советов были идентичны. Совету по делам религиоз­ных культов при Совнаркоме СССР предписывалось «осуществлять связь между Правительством СССР и руководителями религиозных объединений: мусульманского, иудейского, буддийского вероиспове­даний, армяно-григорианской, старообрядческой, греко-католической, католической и лютеранской церквей и сектантских организаций по вопросам этих культов, требующим разрешения Правительства СССР».

Первоначально на эти органы, преобразованные в 1964 г. в Со­вет по делам религий при Совете министров СССР, возлагалась задача оказания содействия религиозным объединениям в их патриотичес­кой и миротворческой деятельности. Однако вскоре оба Совета и их уполномоченные фактически превратились в средство государствен­ного контроля за религиозной жизнью. В этой связи следует отметить, что распространенное, имеющее сегодня сравнение советских госу­дарственных органов в сфере религиозной жизни с деятельностью обер-прокурора Синода не имеет под собой достаточных оснований. Обер-прокурор представлял государство, покровительствующее Цер­кви, и сам был православным верующим, тогда как Совет по делам русской православной церкви и в дальнейшем Совет по делам религий состояли из лиц, не верующих по убеждениям и по должности и пред­ставлявших атеистическое государство.

Согласно «Положению об управлении Русской Православной Церкви», все вопросы церковного управления патриарх был обязан согла­совывать с Советом, а правящие архиереи — с уполномоченными на ме­стах. Принятие решений по вопросам религиозной жизни было жестко централизовано — на местах власти могли лишь отказать общине в просьбе об открытии храма, тогда как для положительного решения тре­бовалось согласие Совета по делам Русской Православной Церкви.

В отношении неправославных вероисповеданий власти исхо­дили из политики централизации культов — создания и организа­ционного укрепления религиозно-административных центров, с ко­торыми и осуществлялось прямое взаимодействие. Как указывает оте­чественный исследователь М.Одинцов, в рамках такой политики в 1944-1946 гг. были даны разрешения на проведение съездов мусуль­ман, достигнуто объединение евангельских христиан и баптистов в единый союз, насчитывавший до 200 тыс. членов, организовывались вновь или возобновляли свою деятельность религиозные центры старообрядцев-белокриничников, католикосат армяно-григорианской Церкви; шли объединительные процессы в религиозной среде иуде­ев, старообрядцев-беспоповцев, лютеран и т. д.

Сложившаяся в период войны модель вероисповедной политики сохранялась и в первые послевоенные годы. Русская Православная Церковь и другие религиозные объединения рассматривались руко­водством страны как серьезный внешнеполитический инструмент, призванный помочь в установлении контроля за Восточной Европой, противодействии Ватикану и оказании влияния на русскую эми­грацию. Как отмечал К.Ворошилов, курировавший Совет по делам русской православной церкви по линии ЦК ВКП(б): «У русской церкви — большое будущее. Она наш главный козырь в Прибалтике, Восточной Европе, за границей вообще».

Первым шагом, сделанным государством в рамках нового этапа религиозной политики, стало настойчивое и спешное восстановление международных контактов Московской патриархии, ликвидирован­ных в 1930-х гг. Процесс восстановления внешних связей интенси­фицировался к концу войны, что свидетельствовало о глубокой по­литизации этой сферы церковной деятельности. В январе 1945 г. на Поместный Собор, на котором патриархом был избран митрополит Ленинградский Алексий (патриарх Сергий скончался в мае 1944 г.), съехались представители восьми автокефальных Церквей.

В ряде случаев роль Церкви в укреплении советского влияния действительно оказывалась весьма значительной. В 1945 г. в состав Русской Православной Церкви вошли приходы Эстонской Право­славной Церкви и Мукачевской епархии Сербской Православной Церкви па Западной Украине. Используя стремление части униатов Галиции к возвращению в православие, Московская патриархия при активной поддержке советского руководства в 1946 г. добилась вос­соединения Украинской греко-католической Церкви, а в 1948 г.- униа­тов Закарпатской Украины. После осуществления данной акции уда­лось резко ослабить позиции Ватикана, проводившего враждебную СССР политику, число приходов Русской Православной Церкви воз­росло до 14,3 тыс., количество архиереев — до 74. Советское руководство не без успеха использовало Церковь для привлечения на свою сторону представителей русской эмиграции — в 1946 г. под юрисдикцию Московской патриархии перешла часть эмигрантских приходов и Русская духовная миссия в Китае, а в 1948 г.— Русская духовная миссия в Иерусалиме.

Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с.427-432.