1. Этико-художественные взгляды л.Н.Толстого 70-х годов XIX века

Толстой – личность масштабная, яркая, один из самых сложных мыслителей эпохи, великий мастер слова и тонкий психолог души человеческой. Если признание в нем великого художника сопровождало его всю жизнь, то религиозно-нравственное учение Толстого до сих пор вызывает споры. Необходимо выяснить, чем была занята мысль Толстого, из каких нитей плелась ткань его мировоззрения, какие реальные жизненные факты оказали влияние па формирование его этической программы.

Среди философов, педагогов – теоретиков воспитания Серебряного века Л. Н. Толстой был одним из тех, кто задавался вопросами: возможно ли добро как единственный достойный путь жизни и для человека, и для человечества? И если оно возможно, то есть жизненно реализуемо и практически осуществимо, то каков же он – этот универсальный путь жизни?

В своих религиозно-философских, философско-педагогических произведениях отечественный мыслитель дает обстоятельные ответы на эти вопросы. Отправным пунктом в его рассуждениях является утверждение о том, что «для того, чтобы человеку хорошо прожить свою жизнь, ему надо знать, что он должен и чего не должен делать». А для этого ему «надо понимать, что такое он сам и тот мир, среди которого он живет» [Толстой, т. 45:13].

«Человек, – пишет Л. Н. Толстой, – может рассматривать себя как животное среди животных, живущих сегодняшним днем, он может рассматривать себя и как члена семьи, и как члена общества, народа, живущего веками, может и даже непременно должен (потому что к этому неудержимо влечет его разум) рассматривать себя как часть всего бесконечного мира, живущего бесконечное время. И потому разумный человек должен был сделать и всегда делал по отношению бесконечно малых жизненных явлений, могущих влиять на его поступки, то, что в математике называется интегрированием, то есть установлять, кроме отношений к ближайшим явлениям жизни, свое отношение ко всему бесконечному по времени и пространству миру, понимая его как одно целое» [Толстой, т. 35:161]. Л. Н. Толстой считал, что именно отсюда, то есть из определения значения этого «отношения к целому», человек выводит «руководство в своих поступках». Он писал: «…неизбежно необходимое для живых людей знание было и есть всегда одно: знание своего назначения в том положении, в котором находит себя человек в этом мире, и в той деятельности, или том воздержании от деятельности, которые вытекают из понимания этого назначения» [Толстой, т. 40:427]. По мнению мыслителя, «знание это всегда для всех людей представлялось главным, пользовалось величайшим уважением и называлось большей частью религией, но иногда и мудростью» [Толстой, т. 40:427].

Высшим благом в этической системе Л. Н. Толстого провозглашается человеческая жизнь. Отечественный философ утверждает, что «большего блага нигде никогда не может быть, потому что нам в жизни нашей дано такое великое благо – жизнь, выше которого нет и не может быть». Л.Н. Толстой понимает под благом жизни не возможность получать эгоистические удовольствия и не счастье в обыденном понимании этого слова. В его понимании «жизнь человека и благо его во все большем соединении души, отделенной телом от других душ и от Бога, с тем, от чего она отделена. Соединение это делается тем, что душа, проявляясь любовью, все больше и больше освобождается от тела» [Толстой, т. 45:480].

Опираясь на такое понимание блага, Л. Н. Толстой разрабатывает целостную систему практических рекомендаций, позволяющих людям обрести «истинную жизнь». Универсальный путь, приводящий к «истинной жизни», совпадает, по мнению отечественного мыслителя, с духовно-нравственным самосовершенствованием человека. Человеку, считает он, нужно думать не о том, чтобы другие люди стали лучше, а о том, чтобы самому меняться в лучшую сторону, «развивать свои задатки к добру». Ведь в каждом из людей сосредоточены великие духовные потенции и божественная глубина.

Л. Н. Толстой пишет: «Сделать самого себя лучше – к этому должен стремиться и этого должен достигать человек» [Толстой, т. 42:250].

Многолетние размышления мыслителя о пути нравственного самосовершенствования приводят его к выводу о существовании «лестницы добродетелей» и единой для всех людей стадиальности движения к духовным высотам. Правильная последовательность приобретения добрых качеств, говорит он, есть необходимое условие движения к доброй жизни, и поэтому «всегда всеми учителями человечества предписывалась людям известная, неизменная последовательность приобретения добрых качеств». Во всех нравственных учениях, утверждает отечественный философ, устанавливается «та лестница, которая, как говорит китайская мудрость, стоит от земли до неба, и на которую восхождение не может происходить иначе, как с низшей ступени» [Толстой, т. 29:58]. Как нельзя, пишет Л.Н. Толстой, «серьезно желать печь хлебы, не замесив прежде муку, и не вытопив потом, и не выметя печи и т. д., так точно нельзя серьезно желать вести добрую жизнь, не соблюдая известной последовательности в приобретении необходимых для этого качеств» [Толстой, т. 29:57].

Однако, констатирует мыслитель, люди часто пренебрегают благом «истинной жизни» – совершенствованием своей души, «рассчитывая где-то, когда-то получить большее благо» [Толстой, т. 45:480]. Отрекаясь от своей духовно-нравственной сущности, они ступают, утверждает мыслитель, на путь зла.

Проблему зла Л.Н. Толстой разбирает очень детально, различая грехи, соблазны, суеверия. Он утверждает, что «жизнь человеческая была бы неперестающим благом, если бы суеверия, соблазны и грехи людей не лишали их этого возможного и доступного им блага. Грех – это потворство телесным похотям; соблазны – это ложное представление человека о своем отношении к миру; суеверия – это принятое на веру ложное учение» [Толстой, т. 45:91].

Л. Н. Толстой далек от мысли, что в земной жизни люди могут полностью освободиться от грехов. Мыслитель считает, что сильно заблуждаются те, кто так думает. «Человек, – утверждает отечественный философ, – может быть более или менее грешен, но никогда не может быть безгрешен». По его мнению, не может живой человек быть безгрешен по той причине, что в «освобождении от грехов вся жизнь человеческая, и только в этом освобождении и истинное благо жизни» [Толстой, т. 45:94].

Человек, согласно воззрениям отечественного мыслителя, есть соединение двух начал: животного, телесного, и разумного, духовного. «Движение жизни», пишет он, совершается в животном существе, оно «движет жизнь» и продолжает ее в дальнейших поколениях. Если нет разума в существовании, то жизнь, подчеркивает русский философ, идет по предначертанному ей направлению, как в животном, в растении. Но как только в человеке появляется разум, именно он, настаивает мыслитель, должен руководить его жизнью, направляя к другой высшей, духовной жизни.

До тех пор пока в человеке не пробудилось разумное сознание, он живет животной жизнью и не имеет представления о греховном поведении, говорит Л.Н. Толстой. Но с рождением духовной жизни, которое совершается «не вдруг, а постепенно», человек, совершив грех, сознает несоответствие своего поступка с требованием совести, то есть сознанием «божественного начала, живущего в нас». Всем людям свойственно грешить, подчеркивает мыслитель, различие между ними состоит в степени угрызений совести после совершения греха. Человек, считает мыслитель, часто «вместо того чтобы понять, что разум ему дан для того, чтобы познавать то, что должно, и то, чего не должно делать, употребляет свой разум на то, чтобы оправдать то дурное, что ему приятно и что он привык делать» [Толстой, т. 45:95]. Это и приводит к появлению соблазнов и суеверий, от которых «более всего страдает мир» [Толстой, т. 45:95]. Соблазны, по учению Л.Н. Толстого, – это ложные представления о том, что такое добро. Они относятся не к телесной, а к духовной сфере жизни человека. Во взглядах русского философа доминирует моралистическое восприятие мира в целом, идея подчинения всех земных дел нравственному самосовершенствованию. Такое понимание сущности морали Л. Н. Толстым во многом перекликается со стоической традицией понимания морали как этики долга, обосновывающей свободу человека, его самотождество, способность быть счастливым независимо от внешних обстоятельств, судьбы.

Возлагая ответственность за все моральное зло на земле на человека и считая, что единственным радикальным путем его уничтожения является путь духовно-нравственного самосовершенствования, отечественный мыслитель полностью разделяет мысль Конфуция о том, что духовная сила, побеждающая зло, обретается тремя путями: во-первых, «путем опыта, – это путь самый тяжелый; во-вторых, путем подражания, – это путь самый легкий; и, в-третьих, путем размышления, – это путь самый благородный» [Толстой, т. 45:306].

Следует отметить, что внутренняя позиция и события внешней жизни, послужившие импульсом к мыслительной и художественной деятельности Толстого в 1870-х годах, подчас контрастны и не сочетаемы. Но именно такое разнообразие интересов является ключом к постижению феномена художественного творчества писателя, в том числе – и к роману «Анна Каренина». С. А. Толстая вспоминает об этом периоде в своих дневниках: «Все лето он читал и занимался философией; восхищался Шопенгауэром, считал Гегеля пустым набором фраз. Он сам много думал и мучительно думал, говорил часто, что у него мозг болит, что в нем происходит страшная работа; что для нею все копчено, умирать пора и прочее. Потом эта мрачность прошла. Он стал читать русские сказки и былины. <...> После чтения былин и сказок ...он перечитал бездну драматических произведений. И Мольера, и Шекспира, и Пушкина «Бориса Годунова...» [Толстая 1978:143]. Действительно, жизнь его разнообразна: в это время Толстой увлечен философией Шопенгауэра и занимается педагогической деятельностью, изучает древнегреческий язык и читает древних греков в оригинале, восхищается красотой и лаконичностью народной речи и создает «Азбуку». 30 августа 1869 года Толстой написал А.А.Фету: «Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? Неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения и читал и читаю (прочел Канта), и, верю, ни один студент в свой курс не учился так много и столь много не узнал, как я в нынешнее лето. Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей» . Из философии Шопенгауэра в этическую систему Толстого, как недостающее звено, включается закон двуединства, выведенный из афоризма: «Истина в том, что и смерть, и жизнь представляют одно неразрывное целое». Философия Шопенгауэра дала Толстому ключ к собственному описанию явлений мира и человека. Позже взгляд Толстого, сфокусированный на духовном пробуждении индивида, устремится на диалектическое единство «ума» и «чувства».

А пока Толстой окрылен свободой и возможностью осуществления новых планов после окончания осенью 1869 года романа «Война и мир». Однако чувство свободы очень быстро превращается в осознание исчерпанности идей и реализации художественных планов. Это-то и предопределило направление творческих поисков писателя, в том числе и новых приемов письма.

В начале 1870-х произошла принципиально важная для всего последующего творчества Л.Н.Толстого смена стилистических ориентиров.

Предельная простота изложения без стилистических излишеств будет критерием последующего периода. Изучение языка Эзопа и Гомера показало Толстому несовершенство собственного языка по сравнению с классическими образцами. В начале января он сообщает Л.А.Фету о своем предыдущем творчестве: «...писать дребедени многословной вроде Войны я больше не стану. <...> Прошлое, но невольное сравнение - отварная и дистиллированная теплая вода и вода из ключа, ломящая зубы - с блеском и солнцем и даже со щепками и соринками, от которых она еще чище и свежее». Постижение красоты русского народного языка также нашло отклик в сердце писателя. Он собирает в это время обороты речи, пословицы и поговорки яснополянских крестьян, перечитывает прозу Пушкина.

Такая смена стилистических ориентиров предшествовала предстоящему мировоззренческому перевороту и религиозному реформаторству.

70-ые годы являются переломными в мировоззрении писателя. Кризис, переживаемый Толстым в период написания «Анны Карениной», изменяет его взгляды и открывает новую страницу в его творчестве. Владимир Набоков отметил в своих «Лекциях по русской литературе»: «В сущности, Толстого- мыслителя всегда занимали лишь две темы: Жизнь и Смерть. А этих тем не избежит ни один художник» [Набоков 2012:221]. Вопрос о смысле жизни трансформируется в постижение ценности смертного, конечного бытия. Он не находит ответа в христианстве, которое утверждает ценность личностного начала и смысл жизни в ее бесконечности и духовном совершенствовании, заключенном в стремлении к Богу. Однако «из всего христианства ему была близка только мораль, а метафизика христианства осталась непонятной и ненужной».

В это время ему становится «нечем жить», и жизнь видится «глупым обманом»: неотвратимость смерти лишает ее смысла. «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожился бы неизбежной, предстоящей мне смертью?» - задастся вопросом Толстой, близкий в то время к самоубийству. Сознание конечности человеческой жизни и бесконечности мира - это конфликт, не находящий разрешения в его сознании. Письма к Фету в октябре 1860 года обнажают мир внутренних переживаний Толстого. Он вспоминает о последних минутах жизни брата Николая: «...Он задремал и вдруг очнулся и с ужасом прошептал: «Да что ж эго такое?» Эго он ее увидел - это поглощение себя в ничто. А уж ежели он ничего не нашел, за что ухватиться, что же я найду?».

Страх небытия и смерти преследовал Толстого всегда, но особенно остро он пережил это состояние в этот период. В 1870-е годы смерть - постоянный объект рефлексии писателя. А с конца 1873 года, по свидетельству П.П. Бирюкова, наступает «скорбный период в Ясной Поляне, продолжавшийся два года и принесший семейству Толстых пять смертей». Именно в эти годы кардинально меняется отношение Толстого к религии. В 1873 году еще можно найти записи о пользе официальной церкви. Так, Толстой пишет Фету 30 января: «Всем нам (мне, по крайней мере, я чувствую) она [Нирвана] интереснее гораздо, чем жизнь, но я согласен, что сколько бы я о ней ни думал, я ничего не придумаю другого, как то, что Нирвана - ничто. Я стою только за одно - за религиозное уважение - ужас к этой Нирване. <...> Хочется вполне выразить значительность и важность, торжественность и религиозный ужас перед этим величайшим в жизни каждого человека событием. <...> Религия уже тем удивительна, что она столько веков, стольким миллионам людей оказала ту услугу, наибольшую услугу, которую может в этом деле оказать что-либо человеческое».

Однако к 1876 году эти настроения сменяются резким се неприятием. Все также с Фетом Толстой делится своими мыслями: «Перед смертью дорого и радостно общение с людьми, которые смотрят за ее пределы, и вы и те редкие настоящие люди, с которыми я сходился в жизни, несмотря на здравое отношение к жизни, всегда стоят на самом краюшке и ясно видят жизнь только от того, что глядят в нирвану, в беспредельность, в неизвестность, то в сансару, и этот взгляд в нирвану укрепляет зрение. А люди житейские - попы и т. п., сколько они ни говори о Боге, неприятны нашему брату и должны быть мучительны во время смерти, потому что они не видят того, что мы видим - именно того Бога, более неопределенного, более далекого, но более высокого и несомненного». В это время Толстой пишет сцену родов Анны. И в этом же году, в апреле, «Русский вестник» впервые публикует главы романа «Анна Каренина» с описанием смерти Николая Левина.

Толстой отвергал церковное учение. Многие исследователи его творчества считают, что Толстой приходит к отрицанию личностного начала. «Он отверг Церковь, ибо отрицал человека. Он хотел остаться наедине со здравым смыслом». Нельзя не согласиться с Л.В. Жаравиной, которая считает, что «к текстам Толстого докризисного периода можно подобрать христианский «ключ», можно переломить художественную ситуацию через призму православных представлений о сущности бытия и структуры личности. По отношению же к произведениям, написанным с конца 1870-х годов, это сделать крайне затруднительно... И причина заключается не в богоборчестве или атеизме (именно о религии больше всего и задумывался писатель), но, как нам видится, в теории и практике религиозного позитивизма. Именно позитивизм – как в научной, так и в религиозной разновидностях – принес в русское искусство второй половины XIX в. особый взгляд на личность, что повлекло за собой изменение статуса художественного психологизма» [Жаравина 2003:158].

Действительно, для Толстого личность и личностное становится «источником духовного ослабления». «Человек рождается, - пишет Толстой 21 июля 1870 года, - это значит индивидуализируется - получает способность видеть все индивидуально... Умереть - значит избавиться от заблуждения, через которое все видишь индивидуально. Родиться - значит из жизни общей перейти к заблуждению индивидуальности». Поэтому самым важным стремлением души человека по Толстому окажется стремление отречься от всего личного. А «разумное сознание» в человеке, освобождая его от всяких проявлений личного начала, разлагает, по Толстому, личность, растворяет человека в безличном Абсолюте.

Однако в мае 1875 года, в период активной работы над романом «Анна Каренина», Толстой встретился с В. Соловьевым. О значении для Толстого их бесед говорится в письме к Н.Н. Страхову: «Мое знакомство с философом Соловьевым очень много дало мне нового, очень расшевелило во мне философские дрожжи и много утвердило и уяснило мне мои самые нужные для остатка жизни и смерти мысли, которые для меня так утешительны, что если бы я имел время и умел, я бы постарался передать и другим». Результатом этой встречи стало несколько философских статей. В конце 1875 года, параллельно работая над «Анной Карениной», он пишет «О будущей жизни вне времени и пространства», «О душе и жизни ее вне известной и понятной нам жизни», «О значении христианской религии».

Толстой подчиняет веру разуму: «Я вернулся к вере в ту волю, которая произвела меня и чего-то хочет от меня, вернулся к тому, что главная и единственная цель в жизни в том, чтобы быть лучше; я вернулся к вере в бога, в нравственное совершенствование». Вера не есть откровение, а разумное сознание смысла жизни. Толстой-мыслитель считает, что смысл жизни в самой жизни, в разумности существования человека, в общественном его предназначении. Толстой силой ума и нравственной воли решает для себя конфликт вечного и конечного. Этому посвящает он свои последние произведения, эта идея проходит через его дневниковые записи и переписку. В «Исповеди», которую он написал в 1878-1879 годах, Толстой сделал важный шаг на пути религиозного реформаторства и отступления от официальной церкви. А позже, в трактатах «О жизни» и «В чем моя вера?», в трудах «Критика догматического богословия» и «Соединение и перевод четырех Евангелий» мы находили подтверждение окончательного идейного перелома и полный разрыв с ортодоксальным христианством.

Освобождаясь от веры в христианском ее понимании, Толстой связывает веру непосредственно с жизнью. Он пытается создать «свое православие» переведя его в область практической этики. Толстой склоняется к определению цели человеческой жизни как сознательного самопожертвования. Человек должен делать выбор между требованиями жизни для себя и жизни для других. И только когда он отрекается от личного, тогда он ощущает себя в согласии с законами жизни. Однако было бы неверным считать, что самому человеку ничего не остается. Как раз напротив, его жизнь только тогда обретает смысл, когда наполнена стремлением к накоплению духовного опыта только для самого себя. А это большая внутренняя работа. 2 июня 1878 года Толстой пишет: «Человек хочет и любит все телесные блага приобрести для себя одного, а духовные блага приобретать для других, чтобы другие хвалили его, человек должен все телесные блага отбросить от себя и предоставить другим, а духовные блага приобретать только для одного себя».

Понятие Бога он понимает как понятие бесконечного числа. Стремление к Богу как к изначальной полноте истины есть свобода. Свободу Толстой связывает с срединностью, промежуточностью человеческого бытия, и свобода эта состоит в движении от меньшей истины к большей. Признание Бога как источника жизни и, конечно, разума предопределяет по Толстому и соответственное отношение к нему, которое мыслитель уподобляет отношению работника к хозяину. Суть отношения любого смертного к Богу Толстой умещает в короткую формулу: не как я хочу, а как Он хочет. Это есть формула любви, являющаяся одновременно и формулой добра. Следовательно, высший закон жизни и нравственный императив человека, открывающий смысл существования, заключается в любви к Богу. Так Толстой формулирует суть смысложизненных понятий - это Бог (любовь к Богу), свобода и добро. Именно эти концепты становятся основополагающими и определяющими в системе взглядов Толстого на личность.

«Категорический императив» Толстого предопределил систему жизненных ценностей и нравственно-философское содержание последующего творчества писателя, в том числе оказал влияние на роман «Анна Каренина».

Образ Анны был сформирован автором на фоне знакомства с новой литературой того времени, что подтверждается ранней редакцией произведения, где автором уточняется, героиня «занималась чтением не романов ... а модных серьезных книг» [Жданов 1970:829]. В окончательной редакции романа Анна занимается чтением фундаментальных трудов таких, как «Происхождение современной Франции» Ипполита Тэна: «Она сидела в гостиной, под лампой, с новою книгой Тэна и читала» [Толстой URL]. Так как посвященная историческим истокам современной Франции первая часть труда под названием «L’Ancien Régime» увидела свет в 1876 году, а Толстой работал над шестой главой романа в конце 1876 года, принято считать, что именно об этом произведении идет речь в романе [Жданов 1970:829]. Предполагается, что именно знание данных сочинений могло выступить кК одна из причин бунта Анны, ее бесстыдного поведения.

Взаимный обмен между литературой и внелитературной действительностью в литературоцентричном русском обществе превращается в некое по кругу, в котором практически невозможно отличить причину от следствия. В сознание читателей врывается литературный дискурс, проникая в исследования и предлагая новое видение брачного договора и незнакомую до этого роль женщины.

Это подтверждается дискуссиями, которые сопровождали публикацию романа. Его выход в свет отдельными выпусками приводил к спорам, достигшим апогея с выходом его последней части. Эта часть подобно предыдущим не была напечатана в «Русском вестнике», но вышла отдельным изданием по причине отказа Толстого внести изменения в части текста, касающиеся вопроса войны в Сербии, и отказа Каткова напечатать в своем журнале восьмую часть романа [Жданов 1970:829].

Выход романа стал одним из крупнейших литературных событий года. Произведение превратилось в одну из главных тем салонных дискуссий, оцениваясь с консервативных и либеральных позиций. Народниками и либералами Толстой не одобрялся, поскольку после новаторского освещения истории и отведения первостепенной роли народу в «Войне и мире» имело место его обращение к идиллии в высшем светском обществе, мирской темой романа консерваторы были разочарованы, а также отсутствием философской глубины в основной теме и антиславянофильской позицией Толстого. Новизны в романе, скрытой в обнажении социального осужденного на исчезновение института брака не улавливали даже прогрессивные критики. Так, например, народником-революционером П. Ткачёвым в журнале «Дело» были изданы две статьи, посвященные «Анне Карениной». В первой из них Толстой подвергнут резкой критике по причине его невнимания к социальным движениям своего времени и излишней сосредоточенности на семейных, личных и половых отношениях:

 «Творец «Анны Карениной», по своей художественно-философской теории не видящий никакого интереса в общих явлениях жизни, выходящих за пределы половых, личных и семейных отношений, только этими последними и питает свое творчество, ибо они одни, по его мнению, есть начальная и конечная цель существования» [Никитин 1875].

Ткачевым писатель порицался за описание дворянской среды, которая занимается только   любовными похождениями: «Все, выходящее за предел отправлений половой сферы, есть для них нечто внешнее, формальное, несвязанное никакой внутренней связью с их жизнью» [Никитин 1875]. Не сознавая того, что Толстым были обнажены образовавшиеся в дворянском семейном устройстве трещины, и, отрицая наличие у Вронского истинных чувств, критик не видит того, что разрыв с прошлым состоит именно в этом, а любовь Вронского к Анне не является обычным страстным увлечением, характерным для общества того времени.

«Все, его [Вронского] мать, его брат, все находили нужным вмешиваться в его сердечные дела. <...> «Если б это была обыкновенная пошлая светская связь, они бы оставили меня в покое. Они чувствуют, что это что-то другое, что это не игрушка, эта женщина дороже для меня жизни. <...> Нет, им надо научить нас, как жить. Они и понятия не имеют о том, что такое счастье, они не знают, что без этой любви для нас ни счастья, ни несчастья – нет жизни», – думал он».

 Критик не обнаруживает в данном торжестве чувств признаков новой эпохи, но трактует это как глупость и эгоизм русского дворянства [Никитин 18:38]. В напечатанной после публикации романа Толстого отдельным изданием, Ткачев характеризует его как фривольное произведение, где Левин являет собой единственно жизненный персонаж, в то время как все остальные действующие лица выступают призрачными марионетками, подчиняющимися требованиям сюжета, построенного вокруг сладострастной любви Анны и Вронского с целью угождения вкусам салонной публики. Ткачев здесь выступает как выразитель мнений своих современников среди либералов и народников [Никитин 1875].

Несмотря на то, что в центре дискуссии не находилась тема прелюбодеяния, в каждой рецензии присутствовало намерение дать Анне моральную оценку. Ее единодушно признали олицетворением страсти и лишающих рассудка чувств, высказывая неодобрение ее поступкам. Смирение с ними происходило лишь по той причине, что Анна превратилась в величайший женский образ благодаря мастерству автора:

«Что за женщина Анна, из каких отдельных качеств слагается ее натура, – определить нельзя. Она вся – непосредственное очарование, непосредственная страсть, не отдающая никому отчета и непоследовательная в своих проявлениях. <...> Да и зачем непременно судить? Пусть Анна, с своим грехом, с своим обаятельным легкомыслием, своей ужасной нелепой смертью, остается для нас загадкою, как любое человеческое существо, с каким мы встречаемся в жизни. <...> Образ Анны оставил за собой все женские фигуры, созданные прочими художниками, за единственным, быть может, исключением Гëтевской Маргариты» [Головин 1904].

В итоге тема прелюбодеяния отошла на  второй план, уступив место авторскому мастерству, изобразившему героиню в вызывающих симпатию читателей тонах. Не случайно сам Толстой писал: «Моя Анна надоела мне, как горькая редька. Я с ней вожусь, как с воспитанницей, которая оказалась дурного характера; но не говорите мне про нее дурного или, если хотите, то с ménagement, она все-таки усыновлена». Итак, образ героини вошел в коллективное воображение, превратившись в предмет для размышления всего русского общества.

Таким образом, произведение Л.Н. Толстого может быть отнесено к прозе XIX века, отображающей разложение брачных уз и сокращение мужской власти. В романе идет речь о зарождении между полами новых отношений. «Анна Каренина» располагается на перепутье европейской и русской культур, превращаясь из обычного семейного романа в так называемый «сейсмограф» института брака, способствуя в русском мировоззрении совершению настоящего перелома.