!!Экзамен зачет 2023 год / Карапетов. Том1-1

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

ности, процветания и уверенности в будущем такую стратегию поддерживает меньшинство наименее обеспеченных граждан, то в условиях кризиса и социального стресса в защите начинает нуждаться подавляющее большинство, которому государство не может и зачастую не хочет отказывать. Этот социально-терапевтический запрос на патернализм, ограничение личной свободы и государственное принуждение напрямую влиял на крах экономической политики в духе laissez-faire. Политика laissez-faire просто казалась слишком жестокой и индивидуалистичной в тяжелых условиях войн, безработицы, гиперинфляции, повальных банкротств и разорений, накрывших Европу и США начиная

сПервой мировой войны.

Витоге снижение авторитета принципа свободы договора было во многом предопределено не только экономическими и другими утилитарными соображениями, но и кризисом индивидуализма1 как базовой этической предпосылки этого правового принципа. Аргументы в пользу того, что договор священен и слабая сторона договора не заслуживает патерналистской помощи, потеряли свою убедительность. В новых условиях общественный запрос на сплочение и солидаризацию требовал от сильного контрагента гораздо большего учета интересов слабого, чем это считалось необходимым ранее. И государства повсеместно отвечали на этот запрос.

§3. Влияние краха идеологии и политики laissez-faire

вобласти права

Возникновение новых экономических условий и теорий, а также социализация доминирующей этики способствовали фундаментальным изменениям в сфере реального законотворчества и судебной практики. Эти тенденции начали проявляться уже в конце XIX в., но под давлением указанных выше социально-экономических, политических и идеологических подвижек они усилились к 1920–1940-м гг. Укоренение интервенционистских установок и социально ориентированных ценностей в мышлении политических элит, избирателей, законодателей и судей формировало условия для невиданных ранее правовых реформ, направленных на ограничение свободы договора.

Первая половина XX в. – это период падения формализма в правовой науке в целом и в договорном праве в частности2. Атака на пандектный догматизм концепций в немецком праве, экзегетическую методологию

1  О кризисе индивидуализма см.: Сорокин П. Кризис нашего времени: социальный и культурный обзор. М., 2009. С. 296.

2  Movsesian M. Formalism in American Contract Law: Classical and Contemporary // 12 IUS GENTIUM. 2006. P. 115, 116.

171

Раздел II. История развития принципа свободы договора

формального и систематического толкования текста кодексов во французском праве и так называемый лэнгделлианский формализм в США была подготовлена еще Йерингом в 1870-е гг. Впоследствии поддержанная такими правоведами, как Эрлих, Канторович, Фукс, Хек, Жени, Саллей, Ламбер, Карбонье, Холмс, Паунд, Ллевеллин, и многими другими по обе стороны Атлантики, эта атака привела к фундаментальным изменениям в научной методологии и правовой идеологии1. В центре правового анализа постепенно оказывается содержательная рациональность права (справедливость и практическая целесообразность), которую правоведы XIX в., как правило, в своих работах не упоминали. Юристы стали видеть свою функцию не в том, чтобы копаться в текстах законов и исторических источников, пытаться их согласовать и комментировать, а в том, чтобы попытаться найти такие правовые решения актуальных социальных, экономических и этических проблем, которые могли бы сбалансировать различные социальные и частные интересы

иценности. Право стало восприниматься как инструмент социальной инженерии и контроля. Иначе говоря, социализация права приводила к реинкарнации забытых и просто неактуальных в эпоху laissez-faire идей реального равенства, коммутативной и отчасти дистрибутивной справедливости, а равно социальной солидарности.

Аналогичный процесс происходил и в судебной практике, и в законодательстве. Если в середине XIX в. английский судья мог написать

врешении, что задача юриста состоит лишь в том, чтобы исследовать

иприменять право так, как оно есть (зафиксировано в законах, прецедентах, авторитетных доктринальных источниках или выводимо из этих источников), но ни в коем случае не спекулировать на тему о том, что` является оптимальным для общества, то в XX в. другой английский судья пишет, что задача судьи состоит в том, чтобы найти решение, которое, на его взгляд, является справедливым, и поэтому в реальности «суд составляет контракт за стороны, как бы крамольно это ни звучало»2.

Идеи господства абсолюта частной собственности и частной автономии конечно же не пали как таковые, но утратили свой былой абсолютный статус3. Слепые дедукции из устоявшихся ранее правовых концепций и догм, таких как свобода договора и волевая теория, уже не устраивали ученых и судей. Справедливость, сбалансированность, честность, добросовестность договорных условий – все эти факторы вторгались в практически неприкосновенную в XIX в. сферу автоно-

1  Подробнее см.: Карапетов А.Г. Политика и догматика гражданского права: исторический очерк // Вестник ВАС РФ. 2010. № 4. С. 6–69; № 5. С. 6–56.

2  Ibbetson D.J. A Historical Introduction to the Law of Obligations. 2006. P. 249, 250.

3  См. подробнее об этой трансформации в контексте французского права: Дюги Л. Общие преобразования гражданского права со времен Кодекса Наполеона. М., 1919.

172

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

мии воли сторон и формализма свободы договора и стали расцениваться как не менее этически ценные1. Так, Эмиль Дюркгейм писал, что для полной юридической силы договора «недостаточно, чтобы он был предметом выраженного согласия», отмечая, что «необходимо также, чтобы он был справедливым, а одно только… соглашение не делает его справедливым»2. Российский цивилист Г.Ф. Шершеневич в 1915 г. писал, что «безграничная свобода договора, которая выставлялась недавно как необходимое условие гражданского быта и основной принцип законодательной политики… подвергается стеснениям под возрастающим давлением общественных интересов»3. В 1937 г. выдающийся компаративист Джон Ф. Доусон отмечал, что «система «свободного» договора, описанная учеными в 19 веке, сейчас все больше признается миром фантазий, слишком искусно сконструированным и слишком гармоничным, чтобы соответствовать реальности»4.

Наиболее ярко эта тенденция проявилась в немецком праве. В самом конце XIX – начале XX в. Германия окончательно вступила в период ускоренной индустриализации и последовавшей за этим социокультурной трансформации. Формационные подвижки в базисе не могли не создавать трения с устаревающей правовой надстройкой пандектного частного права. Достаточно привести в качестве примера вышеупомянутое обострение отношений между крупным капиталом и рабочим классом, которые должны были в рамках пандектной парадигмы регулироваться нормами классического римского договорного права. Пандектисты не смогли прочувствовать назревающие проблемы, порождаемые концентрацией экономической власти и новыми формами организации возникающей индустриальной экономики5. К 1920-м гг. тот мир, который наблюдали пандектисты, остался в прошлом. Послевоенный крах немецкой экономики, обнищание населения, политическая нестабильность Веймарской республики приводили к росту спроса на более интенсивное ограничение свободы договора во имя идей справедливости и солидарности. В результате с 1920-х гг. на место пандектной школы, преимущественно игнорировавшей социально-этическую составляющую права и подспудно интернализировавшей сугубо либе- рально-экономические идеи6, пришла теория юриспруденции интере-

1  Ibbetson D.J. A Historical Introduction to the Law of Obligations. 2006. P. 248. 2  Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996. С. 392.

3  Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. Т. 2. М., 1915. С. 79.

4  Dawson J.P. Economic Duress and the Fair Exchange in French and German Law // 11 Tulane Law Review. 1936–1937. P. 345.

5  Dawson J.P. The Oracles of the Law. 1968. P. 464.

6  Gordley J., von Mehren A. An Introduction to the Comparative Study of Private Law: Readings. Cases. Materials. Cambridge, 2006. P. 60.

173

Раздел II. История развития принципа свободы договора

сов с ее прагматическим акцентом на балансировании различных интересов и ценностей.

Проводником реализации признанных большинством необходимыми ограничений договорной свободы стали немецкие суды, а инструментом – вышеупомянутые «каучуковые» нормы ГГУ о добрых нравах, добросовестности, навязывании неравного обмена путем эксплуатации стесненных обстоятельств и т.п. Как уже отмечалось, при внедрении в текст Уложения подобных инструментов, которые могли бы теоретически ограничить свободу договора, предполагалось, что сфера их применения будет достаточно узкой. Так, например, норма о запрете нарушения добрых нравов (п. 1 § 138 ГГУ) задумывалась как экстраординарная и подлежащая весьма ограниченному толкованию. Норма § 242 ГГУ о добросовестности вообще не была направлена на ограничение свободы договора, всего лишь требуя соблюдения принципа добросовестности при исполнении договора. И действительно, в первые годы после вступления в силу ГГУ суды активно не применяли эти нормы. Частое использование норм о добросовестности, добрых нравах и иных подобных оценочных категориях считалось дурным тоном и предпочтение отдавалось формализованной аргументации со ссылкой на конкретные нормы ГГУ и идее автономии воли.

Но ситуация начала меняться с 1920-х гг., когда суды стали использовать подобные «каучуковые» параграфы в качестве своего рода «универсальных корректоров» свободы договора1. Уложение стремительно устаревало по мере разрушения старого мира классического экономического и этического либерализма и суды были вынуждены де-факто модернизировать гражданско-правовое регулирование путем использования этих оценочных конструкций. Джон Ф. Доусон (Dawson) назвал этот феномен истории немецкого права «революцией судебного правотворчества»2, а немецкий правовед Юстус Гедеман (Hedemann) в своей известной одноименной книге именовал его «бегством в общие положения»3.

Вооружившись такими мощными инструментами коррекции воли сторон, как доктрины добросовестности и добрых нравов, немецкие суды в 1920-х гг. начали отступать от принципа pacta sunt servanda и расторгать сделки из-за того, что резко изменившиеся экономические обстоятельства (например, гиперинфляция) сделали их явно несправедли-

1  См.: Rheinstein М. The Struggle between Equity and Stability in the Law of Post-War Germany // 3 University of Pittsburgh Law Review. 1936. P. 99; Чантурия Л.Л. Введение в общую часть гражданского права (сравнительно-правовое исследование с учетом некоторых особенностей советского права). М., 2006. С. 72.

2  Dawson J.P. The Oracles of Law. 1968. P. 432.

3  Цит. по: Wieacker F. A History of Private Law in Europe. 2003. P. 377.

174

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

выми и несбалансированными, а также ограничивать свободу договора там, где условия договора изначально выглядели как явно несправедливые и эксплуатирующие неравенство переговорных возможностей. Аналогичные процессы происходили и во Франции времен третьей республики с начала XX в. Как писал в тот период применительно к французскому праву Л.Ж. де ла Морандьер, под влиянием вторжения в частное право социальных интересов и ценностей и популяризации идей управляемой экономики свобода договора переставала быть

абсолютной догмой1.

В США формализм концепции абсолюта свободы договора был свергнут социологической юриспруденцией Роско Паунда, пожалуй, самого выдающегося американского правоведа первой половины XX в.

иавтора господствующей до сих пор в США концепции права как инструмента социальной инженерии и примирения противоборствующих социальных интересов. Окончательно добита идея абсолютизации свободы договора была за счет усилий многочисленных представителей прогрессистского движения и движения правовых реалистов. Правоведы больше не желали мириться с тем, что договорная свобода может порождать несправедливые результаты, и отказывались видеть в воле сторон абсолютную и самодостаточную ценность. Усилия ученых, законодателей и судей были теперь устремлены на поиск разумных ограничений свободы договора во имя обеспечения социальных интересов

иэтических ценностей2. Как отмечал в начале 1920-х гг. классик американского договорного права С. Уиллистон, вопрос о пределах допустимых ограничений свободы договора в новых условиях становится «вопросом степени» и «Конституция не ограничивает возможность разумных экспериментов в этой области»3.

Если немецкие суды использовали для отмены явно несправедливых договорных условий, навязанных слабой стороне контракта, ссылки на заложенные в ГГУ принципы добросовестности и добрых нравов (§ 138 и 242), то в США, где долгое время отсутствовала кодификация договорного права, у судов возникали серьезные формальные затруднения в расставании с абсолютом договорной свободы. В этой связи при подготовке Единообразного торгового кодекса, впервые опубликованного в 1952 г. (далее – ЕТК), этот запрос был учтен. Решение проблемы было оформлено в рамках доктрины недобросовестности (unconscionability) договорных условий. Это произошло после того, как Карл Ллевеллин, будучи одним из авторов ЕТК, внедрил в него знаменитый § 2:302, дававший судам право отказывать в признании юриди-

1  Де ла Морандьер Ж. Гражданское право Франции. Т. 2. М., 1960. С. 204. 2  Pound R. Liberty of Contract // 18 Yale Law Journal. 1909. P. 454 ff.

3  Williston S. Freedom of Contract // 6 The Cornell Law Quarterly. 1920–1921. P. 379.

175

Раздел II. История развития принципа свободы договора

ческой силы недобросовестных договорных условий. На основе данного универсального положения, пожалуй, на тот момент не имевшего аналогов в мире, в США начала распространяться практика оспаривания явно несправедливых условий, навязанных слабой стороне сделки при разрыве в переговорных возможностях.

После того как на предоставление судам права на снижение согласованного сторонами размера неустойки решился немецкий законодатель при принятии ГГУ, за ним последовали и во многих других правопорядках. Судебный контроль размера неустойки был предусмотрен в п. 3 ст. 163 Швейцарского обязательственного закона 1911 г., в ст. 1382–1384 нового ГК Италии 1942 г. и ряде иных зарубежных кодификаций того времени. В условиях наметившейся социализации и патернализации договорного права защищать классическую римскую концепцую неснижаемой договорной неустойки становилось все сложнее и зарубежные кодификаторы постепенно от этой идеи стали отступать.

Повсеместно в западных странах регулирование трудовых отношений стало выделяться из домена классического договорного права за счет введения множества ограничений свободы договора. В США применительно к трудовым контрактам идея договорной свободы, столь ярко кристаллизовавшаяся в судебной практике «эры Лохнера», в первой трети XX в. оказалась под серьезным давлением. Особое мнение Холмса

вделе Лохнера становилось все более популярным. Его ярко поддержал Роско Паунд, критиковавший суды, которые, осуществляя формальную дедукцию из принципа свободы договора, приходили к выводу о неконституционности законов, ограничивающих свободу трудовых договоров1. В одной из своих наиболее известных статей он писал, что суды во имя абстрактного принципа договорной свободы упорно отказывались прислушаться к элементарному здравому смыслу и заметить, что

вреальности отношения работодателя и работника по существу значительно отличаются от сделки по продаже лошади между двумя фермерами и требуют соответственно особого отношения2.

Далее еще более агрессивную критику на «слепоту» принципа договорной свободы, применявшегося к феномену неравенства переговорных возможностей сторон трудового договора, обрушили социалисты и сторонники прогрессистских реформ, такие, например, как Роберт Л. Хэйл. Последний яростно защищал тезис о том, что вера в свободу волеизъявления применительно к некоторым сферам договорных отношений иллюзорна и лицемерна: в реальности человек, физическое выживание которого зависит от доброй воли работодателя, зачастую

1  Pound R. Mechanical Jurisprudence // 8 Columbia Law Review. 1908. P. 616.

2  Pound R. Liberty of Contract // 18 Yale Law Journal. 1909. P. 454, 455.

176

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

не имеет выбора, а свободный рынок и свобода договора обеспечивают в таких условиях своего рода скрытое принуждение1.

Под давлением новых социально-экономических условий, экономической идеологии и общественных ценностей Верховный суд США был вынужден делать серьезные уступки. В 1908 г. он признал конституционным введение максимальной 10-часовой продолжительности трудового дня для женщин, занятых физическим трудом на фабриках и иных производствах, в знаменитом деле Muller v. Oregon2. Затем в 1917 г. Верховный суд был вынужден признать конституционными введение законодателем ограничения свободы определения продолжительности рабочего дня и установление 10-часового максимума в отношении работников, занятых физическим трудом, независимо от половой принадлежности (решение по делу Bunting v. Oregon). После этого принцип, закрепленный в деле Лохнера, продолжал некоторое время применяться в отношении работников, не занятых в промышленности. Но по сути к 1920- м гг. право законодателей ограничивать свободу договора посредством введения максимальной продолжительности рабочего дня перестало вызывать конституционные возражения3.

Аналогичные процессы эмансипации и спецификации регулирования трудовых контрактов как подчиняющихся гораздо более императивному режиму происходили и в странах континентальной Европы.

Более того, в период Первой мировой войны, жесточайшего экономического кризиса 1930-х гг. и Второй мировой войны законодатели

1  Подробнее см.: Hale R.L. Coercion and Distribution in a Supposedly Non-Coercive State. 1923.

2  Здесь суд «отличил» данное дело от решения по делу Лохнера на том основании, что в новом деле речь шла только о труде женщин (а значит, матерей), чье здоровье имеет важнейшую для общества ценность и поэтому заслуживает особой опеки. Суд был убежден социологическими, медицинскими и этическими аргументами, заключениями ведущих физиологов, справками о зарубежном опыте и другими материалами, которые представили защищавшие конституционность этого закона юристы в так называемой справке Брэндайса (использованной вначале адвокатом Брэндайсом, а затем и другими американскими адвокатами формы аргументации позиции по делу прямыми ссылками на по- литико-правовые соображения и факторы – Brandeis brief).

3  Позднее, в 1937 г., суд окончательно подвел черту под «эрой Лохнера», пойдя на признание конституционным введения минимального уровня заработной платы (решение по делу West Coast Hotel v. Parrish). После начала Великой депрессии и прихода к власти администрации Рузвельта идея о допустимости интенсивного ограничения свободы трудовых договоров окончательно пробила себе дорогу. В результате серьезного политического противостояния Верховного суда с администрацией президента Рузвельта по поводу конституционности нового курса на активное регулирование экономики во второй половине 1930-х гг. судебная практика окончательно перестала сопротивляться данной политике. Подробнее об этой борьбе вокруг конституционности ограничения свободы трудового договора в начале XX в. см.: The State and Freedom of Contract (Making of Modern Freedom) / Ed. by H.N. Scheiber. 1998. P. 161–236.

177

Раздел II. История развития принципа свободы договора

США и ряда других западных стран стали все чаще вводить прямое ценовое регулирование в отношении ряда товаров и услуг, устанавливающее как максимумы, так и минимумы цен. При этом суды постепенно стали поддерживать эту практику. Так, например, в 1934 г. Верховный суд США признал допустимым ограничение свободы договора в виде установления минимальной цены на молоко, введенное нью-йоркским законодателем в целях поддержки разоряющихся в условиях Великой депрессии фермеров1. Похожие радикальные меры ценового регулирования время от времени применялись как в США, так и в других странах в условиях экономических потрясений или военного времени. Так, например, в Англии после Второй мировой войны правительство лейбористов проводило широкомасштабное замораживание заработной платы2. Аналогичным образом во Франции сразу же после освобождения от немецкой оккупации в результате двух ордонансов о ценах, принятых летом 1945 г., было введено тотальное ограничение цен на большую часть товаров и услуг.

Со времен Первой мировой войны в целях защиты интересов бедных слоев населения в их взаимоотношениях с собственниками жилых помещений в ряде американских и европейских городов стали вводиться местные законы, ограничивающие размер арендной платы при найме жилья3.

Одновременно разочарование в возможностях саморегуляции рынков, вызванное экономическим коллапсом 1920–1930-х гг., привело правительства многих стран к идее ограничения свободы договора в финансовой сфере. Так, например, в США в 1933–1934 гг. были приняты законы, запретившие многие экстравагантные спекулятивные сделки (ограничены инсайдерские сделки и некоторые формы коротких продаж, введено регулирование размеров брокерской маржи и др.), а сделки на фондовом рынке были поставлены под неусыпный контроль Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности4.

Одновременно к середине XX в. началось торжественное шествие «потребительского права» – серии ограничений свободы договора в отношении сделок с потребителями и слабой стороны договора в целом5. Американские и европейские суды в середине XX в. начали развивать обширную практику по ограничению договорной свободы в сфере до-

1  Решение по делу Nebbia v. New York (1934).

2  Тимошина Т.М. Экономическая история зарубежных стран: Учебное пособие. М., 2010. С. 180.

3  Epstein R.A. Rent Control and the Theory of Efficient Regulation // 54 Brooklyn Law Review. 1988–1989. P. 741 ff.

4  Гэлбрейт Дж.К. Великий крах 1929 года. Минск, 2009. С. 220.

5  Подробнее см.: Хондиус Э. Свобода контракта и конституционное право в Нидерландах // Правоведение. 2000. № 6. С. 78–97.

178

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

говоров на стандартных условиях (договоров присоединения), которая во второй половине XX в. во многих странах была в той или иной форме кодифицирована.

Вряде европейских стран несколько подзабытый в годы laissez-faire институт laesio enormis как инструмент контроля эквивалентности обмена уже не казался юристам столь архаичным. Так, например, Доусон отмечает, что во Франции в XX в. стало развиваться представление о необходимости расширения сферы применения института Lesion за рамки сделок с недвижимостью1. В этот период, как пишет Р. Циммерманн, происходит своего рода ренессанс laesio enormis2.

Кроме того, во многих странах в первой половине XX в. все сильнее стало ощущаться, что свобода договора может быть использована в целях картелизации экономики и подавления конкуренции3. Соответственно право все большего количества стран стало вводить те или иные ограничения на сделки, направленные на подавление рыночной конкуренции. В США такие меры начали реализовываться еще в 1890 г., когда был принят Закон Шермана, в достаточно общих терминах запретивший соглашения, направленные на прямое или опосредованное ограничение конкуренции. В 1914 г. данный Закон был уточнен Законом Клейтона, который прямо запретил ценовую дискриминацию, соглашения, ограничивающие свободу одного из контрагентов взаимодействовать с конкурентами другого («связывающие» соглашения), а также соглашения об эксклюзивном сотрудничестве, если в результате таких договоренностей существенно ограничивается конкуренция или формируется монополия на том или ином рынке. В Германии антимонопольные ограничения договорной свободы были введены в 1923 г., когда был принято регулирование, запрещавшее злоупотребление экономической властью.

Втот период ограничение свободы договора в антимонопольных целях еще не приобрело масштабов, характерных для второй половины XX в. Так, например, в эпоху нового курса президента Рузвельта давление антимонопольной политики было существенно ослаблено

вцелях обеспечения устойчивости крупной промышленности. Половинчатость же немецкого антимонопольного законодательства состояла в том, что сами антимонопольные соглашения закон не запрещал, ограничивая лишь некоторые формы злоупотреблений монополистов4.

1  Dawson J.P. Economic Duress and the Fair Exchange in French and German Law // 11 Tulane Law Review. 1936–1937. P. 374.

2  Zimmermann R. The Law of Obligations. Roman Foundations of the Civilian Tradition. 1996. P. 269.

3  Ойкен В. Основные принципы экономической политики. М., 1995. С. 243. 4  Там же. С. 245, 246.

179

Раздел II. История развития принципа свободы договора

Тем не менее еще до Второй мировой войны свобода договора оказывалась под некоторым давлением со стороны в том числе и антимонопольного регулирования.

Эти тенденции по сужению сферы свободы договора были характерны практически для всех западных стран, в том числе для Англии, являвшейся в XIX в. образцом экономического либерализма и пристанищем договорной свободы1.

Таким образом, идея свободы договора сдавала все больше завоеванных в XIX в. позиций. Начиная с рубежа XIX–XX вв. количество исключений из общего принципа свободы договора неуклонно возрастало, что и позволило многим говорить о том, что в первой половине XX в. эпоха laissez-faire как на уровне экономической идеологии, так и в области договорного права подошла к концу.

Классическая концепция договора уступила место концепции неоклассической, продолжающей исходить из презумпции договорной свободы2, но допускающей ее куда более интенсивное опровержение, в том числе в целях обеспечения социально-экономической стабильности или публичных интересов, поддержания конкуренции, защиты отдельных социально значимых категорий производителей, а также работников, квартиросъемщиков, потребителей или иных контрагентов, обычно являющихся слабой стороной договора. Стало популярным высмеивать веру юристов XIX в. в абсолют свободы договора и автономии воли. В отличие от советского гражданского права свобода договора в рамках зарубежной юриспруденции продолжала признаваться базовой презумпцией, но уже лишенной того «сакрального» смысла, который ей придавался ранее3.

Это изменение не стоит понимать как кончину самого принципа свободы договора. Речь шла скорее о количественном, а не о качественном изменении подхода. Государства стали значительно чаще вторгаться в сферу автономии воли контрагентов, навязывать императивные законодательные нормы, под предлогом недобросовестности договорных условий защищать интересы слабой стороны (рабочих, потреби-

1  Подробнее см.: Parry D.H. The Sanctity of Contracts in English Law. 1959.

2  На презумптивную природу принципа свободы договора, сохранявшуюся, несмотря на резкое возрастание числа случаев, когда право стало признавать допустимым ограничение этого принципа, и на сохранение бремени доказывания необходимости ограничений на тех, кто такие меры предлагает, указывал, в частности, Уиллистон. См.: Williston S. Freedom of Contract // 6 The Cornell Law Quarterly. 1920–1921. P. 379.

3  В этой связи неудивительно, что французский правовед Рене Саватье без каких-ли- бо сомнений объявил мифом абсолютизацию принципа автономии воли сторон. На его взгляд, действительно именно воля является основным источником обязательств сторон, но она далеко не всемогуща и значительно ограничивается и должна ограничиваться позитивным правом. См.: Саватье Р. Теория обязательств. М., 1972. С. 178, 179, 200, 201.

180