!!Экзамен зачет 2023 год / Карапетов. Том1-1

Глава 2. Эпоха laissez-faire

Согласно знаменитой теории Милля свобода личности может быть ограничена ровно в той мере, в какой ее проявления могут затронуть интересы других личностей. Ограничение свободы индивида, совершаемое государством во имя блага самого этого индивида (патернализм), по общему правилу недопустимо. Но в силу того, что любая экономическая сделка, как показал Смит, всегда прямо или косвенно влияет на общее экономическое благосостояние, принципы либерализма не исключают осторожное вмешательство государства в сферу свободы договорных отношений.

Милль старался уточнить и приблизить к реальности те аксиомы, которые Рикардо и некоторые иные классики-догматики выводили в отношении законов экономического развития и нормативных рекомендаций законодателям. Это часто приводило Милля к признанию необходимости государственного вмешательства в сферу свободы договора в целях устранения тех или иных сбоев в работе рыночного механизма. Он пытался найти золотую середину между чрезмерным государственным вмешательством в свободу экономического оборота, свойственным некоторым континентальным странам, и закрепившимся на Альбионе обратным уклоном в сторону куда более последовательного laissez-faire1.

Дифференцированный подход Милля к вопросу о государственном вмешательстве в вопросы свободной торговли можно проиллюстрировать на следующих примерах. Так, Милль вслед за Рикардо и Бентамом и вопреки мнению Смита выступил последовательным противником законодательного установления максимума процентной ставки по ссудам. Развивая яркую критику, которую Иеремия Бентам ранее обрушил на законы, направленные против ростовщичества, Милль удивлялся, по какому такому критерию государство, которое не ограничивает участников оборота в праве свободно распоряжаться целыми имениями, вдруг проявляет такой патернализм по отношению к контрактам по привлечению заемных средств; почему человек в здравом уме, который применительно к любым другим сделкам рассматривается способным быть лучшим блюстителем собственных экономических интересов, в случае с привлечением им займа рассматривается государством как заслуживающий особенного покровительства? Милль не видит смысла в подобных ограничениях. Он пишет, что «ни один закон не в силах помешать расточителю разориться». Единственным последствием таких законодательных ограничений является то, что заемщики, которым кредиторы будут не согласны давать займы под законодательно установленный процент, будут вынуждены обращаться к «черному рынку» заемного капитала (к «бесчестным кредиторам») и получать займы под еще более

1  Милль Дж.С. Основы политической экономии. В 3 т. Т. 3. С. 145, 146.

111

Раздел II. История развития принципа свободы договора

высокий процент, чем они получили бы на легальных рыночных условиях1. Иначе говоря, Милль не видел, каким образом законодательное ограничение процентных ставок может способствовать защите общего блага, и отвергал саму эту идею.

С другой стороны, Милль показывал, что в силу различных психологических причин поведение простых граждан, не являющихся профессиональными коммерсантами, часто отличается от тех абстрактных моделей, которые обычно строили экономисты2, что оправдывает некоторые отступления от принципа laissez-faire в отношении договоров коммерсантов с обывателями. Так, например, Милль отстаивал идею об утилитарной обоснованности введения законодательного максимума рабочего времени. Такой патернализм Милль считал допустимым, так как он способствует защите долгосрочных экономических интересов рабочих и работодателей3. Милль также допускал прямые ограничения свободы договора там, где стороны принимают на себя обязательства на долгосрочную перспективу (например, по контрактам пожизненного найма или многолетним договорам оказания услуг), но не оговаривают при этом каких-либо возможностей для отказа от исполнения договора. Этот патернализм, как считал Милль, оправдывается тем, что человеку достаточно сложно предвидеть свои интересы в отдаленном будущем. Здесь государство может отойти от идеи о том, что человек является лучшим оценщиком своих собственных интересов, и проявить ограниченный патернализм4.

При этом Миль одним из первых обратил внимание на то, что устранение государства из сферы договорных отношений в принципе невозможно хотя бы потому, что суды вынуждены защищать права кредиторов при нарушении договоров и рассматривать споры между контрагентами. И если практику судов по приведению в исполнение договорных обязательств еще можно объяснить тем, что суды проводят в жизнь волю сторон, то неизбежное участие судов и законодателей в создании правил, которые могли бы применяться при отсутствии уговора сторон на тот или иной случай, в установлении необходимых формальностей, в определении тех типов сделок, которые будут признаваться судами, демонстрирует куда более важную и активную роль, которую государство вынуждено играть в обеспечении свободного экономического оборота. Иначе говоря, государство обязано не только проводить в жизнь волю участников сделки, но и формировать условия и способствовать

1  Милль Дж.С. Основы политической экономии. В 3 т. Т. 3. С. 322, 323. 2  Там же. Т. 2. С. 178.

3  Подробнее см.: Rosenfeld M. Contract and Justice: The Relation Between Classical Contract Law and Social Contract Theory // 70 Iowa Law Review. 1984–1985. P. 802.

4  Милль Дж.С. Основы политической экономии. В 3 т. Т. 3. М., 1981. С. 362.

112

Глава 2. Эпоха laissez-faire

реализации свободного экономического обмена, а также в ряде случаев и ограничивать оный в ситуации, когда иные соображения в отношении общего блага того требуют1.

Таким образом, де-факто Милль возвращался к изначальной идее Смита о невмешательстве государства в свободу экономического оборота как некой презумпции, отступление от которой может быть оправданно в отдельных случаях. Эту идею он выразил достаточно четко: «Из сказанного достаточно ясно, что общепризнанные функции государственной власти простираются далеко за пределы любых ограничительных барьеров, и функциям этим вряд ли можно найти некое единое обоснование и оправдание, помимо соображений практической целесообразности. Нельзя также отыскать какое-то единое правило для ограничения сферы вмешательства правительства, за исключением простого, но расплывчатого положения о том, что вмешательство это следует допустить исключительно при наличии особо веских соображений практической целесообразности»2. В другом месте он выразил эту крайне важную идею еще более лаконично. Милль писал, что «laissez-faire должно быть общим правилом» и «всякое отступление от него будет очевидным злом», если только оно не оправдывается «какой-либо громадной пользой»3.

Но некоторые из сторонников данного направления зачастую отступали от умеренности взглядов Смита и Милля и нередко пытались доводить идею о государственном невмешательстве до абсолюта. Одним из таких авторов был знаменитый английский философ и социолог Герберт Спенсер. В своей известной книге «Социальная статика»4, вышедшей в 1851 г. и часто ассоциирующейся с идеей об абсолютизации доктрины laissez-faire, он попытался продемонстрировать, что человеческое развитие осуществляется эволюционным путем. Еще до публикации «Происхождения видов» Дарвина Спенсер начал развивать разрабатываемую ранее рядом философов теорию, которая впоследствии стала известна как социальный дарвинизм. Согласно данной теории социальная эволюция и развитие происходят только в условиях, когда выживает сильнейший и наиболее приспособленный. Тотальная кон-

1  Милль Дж.С. Основы политической экономии. В 3 т. Т. 3. С. 148–152. 2  Там же. С. 151, 152.

3  Там же. С. 350.

4  Спенсер Г. Социальная статика: Изложение социальных законов, обуславливающих счастье человечества. СПб., 1906. Английское издание данной книги (Spencer H. Social Statics, or The Conditions Essential to Happiness Specified and the First of Them Developed. 1851) доступно в Интернете на сайтах: www.archive.org и http://oll.libertyfund.org) См. также: Спенсер Г. Справедливость. СПб., 1898 (доступно в Интернете на сайте: www.oldlawbook. narod.ru). Развитие взглядов Спенсера в отношении необходимости устранения государства из экономики см.: Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. Минск, 1999. С. 1150–1203.

113

Раздел II. История развития принципа свободы договора

куренция приводит к закреплению наиболее успешных и адаптированных к текущим условиям практик и успеху наиболее предприимчивых и сильных, а также к отмиранию неудачных решений и проигрышу менее способных участников конкурентной борьбы. В результате ничто не может так помешать прогрессу, как вмешательство государства

всвободу экономического оборота и патернализм, которые препятствуют социально-экономической эволюции и отменяют результаты свободной конкуренции.

Втеории Спенсера свобода договора является центральным механизмом, обеспечивающим экономический порядок и прогресс, разумным компромиссом между полной анархией и тотальной тиранией. Согласно мнению Спенсера попытки государства ограничивать свободу экономической деятельности, сколь бы благородные цели они ни преследовали, формируют условия для все новых и новых ограничений, приводя

вконечном счете к полноценному рабству1. При этом Спенсер допускал ограничение свободы договора, но только в двух случаях – в отношении сделок об обращении в рабство и сделок, заключенных в условиях военного времени. В остальных случаях справедливость, коей он считал обеспечение полной свободы, ограниченной равной свободой других людей, не допускает ограничение государством договорной свободы2. Как мы видим, в теории Спенсера сфера свободы договора расширялась, а ее ограничения допускались намного реже, чем то предполагали воззрения Смита или Милля. Благодаря стараниям представителей классической экономической школы и успехам британской экономической политики, во многом основанной на их рекомендациях, либеральная экономическая теория и доктрина laissez-faire к 1830–1850-м гг. достигли своего апогея. Как пишет Альфред Маршалл, «изменения, которые до этого происходили медленно и последовательно, внезапно стали стремительными и резкими… Свободная конкуренция… свобода производства и предпринимательства получили возможность ринуться вперед, подобно исполинскому дикому чудовищу, не разбирая дороги»3. Как язвительно отмечает Карл Поланьи, в тот период «экономический либерализм загорелся энтузиазмом крестоносного движения, а laissezfaire стал символом воинствующей веры»4.

Либертарианские экономические воззрения из Англии и США постепенно, хотя и не без труда, проникали на Континент, завоевывая там сторонников среди экономистов (например, во Франции – Жан Ба-

1  См.: Спенсер Г. Личность и государство. СПб., 1908. 2  Спенсер Г. Справедливость. СПб., 1898. С. 111–115.

3  Маршалл А. Основы экономической науки. М., 2008. С. 66, 67.

4  Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002. С. 154.

114

Глава 2. Эпоха laissez-faire

тист Сэй1, Клод Фредерик Бастия2 и др.) и политиков. Повсюду звучали голоса рассуждавших о свободе экономической деятельности и обмена, необходимости устранения государства от вмешательства в экономику, об отмене протекционистских мер, о разрушении всех средневековых барьеров для свободного предпринимательства и снятии средневековых ограничений договорной свободы. Более того, во многих наиболее развитых странах эти призывы не только определяли интеллектуальный фон, но и реально влияли на экономическую политику.

При этом не стоит питать иллюзии. Гегемония идеологии laissez-faire нигде не была абсолютной. Эксцессы необоснованного государственного вторжения в свободный экономический оборот случались постоянно. Поэтому было бы ошибкой думать, что XIX в. в западных странах был веком чистого либерализма. Как верно замечал Людвиг фон Мизес, либеральная программа нигде и никогда не была реализована полностью3. То, что характеризовало XIX в. в истории экономик наиболее развитых стран, – это существенное и отчасти даже взрывное расширение экономической свободы.

Конечно, степень проникновения либеральной экономической теории в реальную политику различных западных стран была разной. Безусловно, викторианская Англия и особенно мощно развивающиеся США представляли тогда наиболее яркие примеры достаточно широкой реализации принципов laissez-faire.

На первых порах ценности экономической свободы под влиянием английских успехов вышли на первый план и в таких странах, как Германия и Франция4. Сторонники конкуренции, свободного оборота и минимизации государственного вмешательства в экономику в начале XIX в. стали доминировать здесь как в экономической науке, так и в реальной политике. Но здесь имелись свои нюансы. Так, например, экономическая теория немецких государств XVIII в. находилась под сильным влиянием камерализма – немецкого варианта учения об умелом государственном управлении экономикой, в центре которого находились не предприниматели, потребители и их взаимодействие, а государство и его политические интересы. Конкуренция считалась опасным разъединяющим нацию фактором, свободная внешняя торговля ограничивалась из меркантильных соображений, а экономика

1  См.: Сэй Ж.-Б. Трактат по политической экономии // Idem. Трактат по политической экономии; Фредерик Бастиа. Экономические софизмы. Экономические гармонии. М., 2000. С. 7–88.

2  См., напр.: Бастиа Ф. Грабеж по закону. Челябинск, 2006. 3  Фон Мизес Л. Либерализм. М., 2001. С. 7.

4  Rothbard M. An Austrian Perspective on the History of Economic Thought. Vol. II: Classical Economics. 2006. P. 441 ff.

115

Раздел II. История развития принципа свободы договора

должна была находиться под неусыпным контролем многочисленных бюрократов, направлявших ее в сторону обеспечения первоочередных задач государства. Достаточно вспомнить, что состоящая из тысяч параграфов прусская гражданская кодификация (Прусское земское уложение) 1794 г. стремилась урегулировать все нюансы экономического и личного поведения, включая порядок грудного вскармливания детей. Эта прусская экономическая и регулятивная модель ярко диссонировала с теми идеалами, которые вместе с работой Смита стали проникать

внемецкие земли в конце XVIII в. В конечном счете идеалы laissez-faire к началу XIX в. все-таки вытеснили камерализм, сформировали почву для ряда либеральных экономических реформ и доминировали в экономической науке в первой половине XIX в.1

Но во второй половине XIX в. и особенно после объединения Германии ценности экономической свободы столкнулись с приобретшей имперский масштаб прусской этатистской традицией, стремлением имперских политиков обеспечить национальную солидарность, а также с возникшей в середине XIX в. и приобретшей мощное влияние исторической школой экономики (Лист, Шмоллер и др.). Немецкая историческая экономическая школа не была настроена антикапиталистически, но пыталась сопротивляться проникающей из Англии классической экономической теории, построенной на представлении об эгоизме человеческой природы, космополитизме, индивидуализме, конкуренции и разделении труда. Историческая же школа делала упор на «национальном духе» экономического развития, зачастую гораздо менее уважительно относилась к идеалам laissez-faire, готова была жертвовать конкуренцией ради национальной солидарности, часто склонялась к патернализму в отношении менее защищенных участников оборота и государственному регулированию экономики в целом. Так, основной предтеча исторической экономической школы Фридрих Лист

всвоем главном произведении писал, что laissez-faire близко сердцу воров, грабителей и плутов не менее, чем купцов. И интересы отдельных купцов отнюдь не всегда совпадают с интересами национальной экономики в целом2.

Все эти и некоторые другие политические, социально-экономиче- ские, культурные и идеологические причины в конечном счете определяли несколько менее последовательное отражение принципов экономической свободы в реальной экономической политике возникшей

1  См. подробнее: Balabkins N. Not by Theory Alone… the Economics of Gustave von Schmoller and its Legacy to America. 1988. P. 22 ff; Rothbard M.N. An Austrian Perspective on the History of Economic Thought. Vol. I: Economic Thought Before Adam Smith. 2006. P. 498.

2  List F. National System of Political Economy. Vol. II. 2005. P. 169, 170.

116

Глава 2. Эпоха laissez-faire

в 1870-е гг. Германской империи с ее милитаристским и бюрократическим уклоном.

Тем не менее и в Германии, и во Франции период с начала XIX в. до 1880–1890-х гг. характеризовался существенным ослаблением государственного контроля над свободным оборотом, раскрепощением частной инициативы и усилением защиты коммерческих интересов и сделок от государственного вмешательства.

Расцвет эпохи laissez-faire в передовых западных странах отнюдь не означал полный уход государства из экономики. В этой сфере государство продолжало играть колоссальную роль. Но общая идеология государственного вмешательства была коренным образом изменена. В новых условиях «государство», приватизированное буржуазной элитой, вместо того, чтобы ограничивать свободу экономического оборота и чинить помехи интересам национальной буржуазии, стало выполнять функции военного, политического и правового их обеспечения. Без государственного обеспечения священности прав собственности, без совершенствования системы государственного принуждения в отношении нарушителей договоров и повышения эффективности судебной системы, без геополитического покровительства национальной рыночной экономики, без военной защиты интересов национальной промышленности и обеспечения рынков сбыта ее продукции, без всего этого экономический рост и промышленный рывок многих передовых западных стран не были бы столь внушительны. Ф.А. фон Хайек писал, что следует остерегаться ошибочного упрощения, согласно которому признание святости частной собственности и свободы договора само собой решает все проблемы и отменяет необходимость сколь- ко-нибудь серьезного государственного регулирования. В частности, государственное позитивное регулирование играет и должно играть значительную роль в формировании удобного и способствующего свободному экономическому обороту договорного права1. Поэтому когда говорят о XIX в. как об эпохе laissez-faire, то имеют в виду не утрату интереса государства к экономической политике, а вполне конкретное изменение ее модели2.

1  См.: Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. М., 2001. С. 120–125. 2  В этой связи, видимо, прав Карл Поланьи, который на основе подробного анализа истории формирования условий для английского рыночного рывка в XIX в. конста-

тирует, что «принцип laissez-faire был проведен в жизнь усилиями государства», а утверждение экономического либерализма потребовало громадного расширения административных функций бюрократического аппарата, который был задействован в реализации масштабных задач, поставленных сторонниками экономического либерализма. Для того чтобы свалить «махину» феодальных, общинных, коллективистских, общественных, экономических и правовых институтов и создать условия для гегемонии рыночной экономической парадигмы, требовалась не минимизация роли государства, а ее многократное

117

Раздел II. История развития принципа свободы договора

С учетом этих уточнений можно согласиться с тем, что в целом ряде стран (в первую очередь в Голландии, Англии и США) рыночная свобода в XIX в. стала политической доминантой, определившей бурный промышленный и экономический рост экономик этих стран. И безусловно этот процесс играл решающую роль в возвышении принципа свободы договора в правовой науке, законодательстве и судебной практике. Договорная свобода под теми или иными названиями была одной из центральных тем всех описанных выше ключевых работ по экономической теории и жарких публичных дискуссий. В условиях, когда верх в последних в XIX в. все чаще одерживали сторонники laissez-faire, а государства выстраивали правовое регулирование на основе этих идей, не стоит удивляться тому, что принцип свободы договора, подготовленный столетиями эволюции римского и средневекового частного права, приобрел в тот период новое, политико-экономическое звучание и был возведен в ранг одного из «символов веры» (наряду с абсолютом частной собственности) буржуазных государств. Без особого преувеличения можно сказать, что авторитет принципа свободы договора в XIX в. был сопоставим со статусом идеи прав и свобод человека во второй половине XX в.

§ 2. Социально-этическая основа наступления эпохи laissez-faire

Как не трудно догадаться, наступление к концу XVIII в. эпохи экономической свободы основывалось не только на успехах промышленности и финансовых рынков, росте политического влияния буржуазной элиты и открытиях в области экономической теории. Немаловажную роль сыграли и существенные изменения в области доминирующей этики. Развитие и утверждение принципа свободы договора происходили под сильным влиянием становления идеалов личной свободы.

Индивидуализм и идея свободы личности созревали медленно. Большое влияние на их развитие оказали подвижки в экономическом базисе и постепенное формирование буржуазных отношений, для которых коллективизм был препятствием к раскрытию конкурентного потенциала личного стремления к успеху и обогащению. Но в не меньшей степени имело значение и развитие, начиная с эпохи Возрождения, современной светской гуманистической философии, ставящей личность человека в центр социальной и культурной жизни.

Именно индивид, его стремления, воля, красота и права постепенно переместились в центр внимания философов, писателей, художни-

усиление. Вопрос соответственно был не в уходе государства из экономики, а в новой парадигме взаимодействия государства и рынка. Подробнее см.: Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002. С. 156.

118

Глава 2. Эпоха laissez-faire

ков и ученых. Не традиция, не Божественный промысл, не интересы группы, а потребности, интересы и воля индивида стали оказываться

вцентре социальной системы. В итоге новая этика рационализма, личной свободы и индивидуализма в XIX в. в передовых европейских странах и США существенно потеснила старую этику традиции, иерархии и коллективизма.

Конечно же наступление эры индивидуализма не было некой неожиданной революцией, но подготавливалось столетиями эволюции реального социально-экономического базиса, культуры и интеллектуальных споров. Как пишет З. Бауман, оранжереи, в которых позднее проросли ростки современной идеи свободы, были построены еще

вСредневековье1. Такие структурные изменения не происходят в одночасье2. Тем не менее только в XVIII–XIX вв. все было готово к тому, чтобы в ряде западных стран почувствовавшая свою силу личность заявила о своих правах во весь голос, бросив вызов унаследованным с первобытных времен коллективистским и возникшим на их основе этатистским установкам и гнету традиций. Именно тогда постепенно складывалась идея о неотъемлемых и естественных правах и свободах личности. Постепенно человек признается обладающим целым рядом прав и свобод, которые общество (коллектив или государство) не может нарушать.

Утверждение в интеллектуальных, а затем и в самых широких социальных слоях представлений о естественных правах человека и «негативной» свободе личности от общественного и государственного вмешательства в ее дела в результате интенсивной социальной и идеологической борьбы, революций и войн происходило практически во всех западных странах. В некоторой степени история западной культуры

вXVIII–XIX вв. – это прерывистый, а в некоторых странах и крайне витиеватый, но в целом уверенный рост и укрепление либеральной этической программы3. Последняя была результатом глубинных процессов разрушения тысячелетней коллективистской социальной структуры и постепенной рационализации и индивидуализации человеческих взаимоотношений, которому во многом способствовали такие выдающиеся мыслители прошлого, как Локк, Монтескье, Гумбольдт, Токвилль, Констан, Милль, Спенсер и многие другие.

1  Бауман З. Свобода. М., 2006. С. 52.

2  Подробнее о развитии соотношения личности и коллектива в недрах средневековой культуры см.: Гуревич А. Индивид и социум на средневековом Западе. СПб., 2009.

3  Под либеральными ценностями и либеральной политикой мы будем понимать то, что понимали под этими терминами сторонники негативной концепции свободы и основоположники классического либерализма XIX в., ставящие в качестве основной своей цели ограждение индивида от вторжения в сферу его частной автономии со стороны общества и государства. Современное американское понимание либерализма, перевернувшее все с ног на голову, нами здесь игнорируется.

119

Раздел II. История развития принципа свободы договора

Нельзя не обратить внимание на тот замечательный факт, что как у экономического, так и у философско-этического либерализма можно условно обнаружить единый «год рождения» – это 1776 г. В этот год в Британии вышло в свет обсуждавшееся выше «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита. Но по странному стечению обстоятельств

вэтом же году по другую сторону Атлантики – в США – была принята написанная по проекту Томаса Джефферсона Декларация независимости,

вкоторой были на государственном уровне закреплены те идеи либерализма и свободы личности, которые до этого развивались лишь отдельными философами. Права на «жизнь, свободу и стремление к счастью», закрепленные в этом документе и положенные в фундамент нового американского государства, знаменовали собой начало торжественного шествия идеи о естественных правах и свободах личности в человеческой истории.

Одним из важных последствий этой глобальной культурной трансформации стало превращение идеи добровольного контракта в базовый этический концепт, на котором строится вся социальная структура нового общества. Известный социолог и правовед сэр Генри Мэйн (Maine)

всвой книге «Древнее право» высказал впоследствии ставшую крайне популярной идею о том, что прогресс цивилизации шел «от статуса к договору»1. Начав с положения, в котором почти все более или менее добровольные общественные отношения строились на межгрупповом уровне, а внутри этих групп индивиды были вовлечены в сеть принудительных социальных связей, социальная структура в итоге пришла к тому состоянию, в котором все общественные отношения основаны на рациональном и взаимовыгодном сотрудничестве индивидуумов, оформленном частными добровольными соглашениями.

Аналогичные взгляды высказывали и другие социологи. Так, Эмиль Дюркгейм, Макс Вебер и Питирим Сорокин отмечали, что в новую эпоху тотальной рационализации «механическая солидарность», основанная на традиционно заданном, императивном порядке взаимодействия людей в жестко стратифицированном обществе, уступала место «органической солидарности», основанной на рационально осознанной необходимости взаимовыгодного и добровольного сотрудничества людей

вусловиях разделения труда и разрушения жестких социальных барьеров. Контрактная парадигма взаимодействия вытесняла принудительный, облигаторный алгоритм взаимодействия людей, формируя условия для возникновения нового, «контрактного общества»2. В XIX в.

1  Maine H.S. Ancient Law. 1908. P. 151 (книга доступна в Интернете на сайте: www.archive.org).

2  См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996; Weber M. Economy and Society. 1978. P. 669; Сорокин П. Кризис нашего времени: социальный и культурный обзор. М., 2009. С. 213–221.

120