1 «Литературная газета», 1979-, № 15, с. 2.

«Литературная газета», 1980, №• 10, с. 2.

Но борьба за действенность непроста. Зачастую мало бывает направить опубликованные произведения заин­тересованным организациям и лицам, опубликовать по­лученные ответы. Важен трезвый анализ полученных ответов и последовательность в борьбе за реальный ре­зультат. В этом смысле показательна работа публици­стов «Литературной газеты», ведущей рубрику под ха­рактерным названием «Резонанс». Иногда материалы рубрики занимают всего несколько строк, в которых точно и кратко перечисляются принятые по выступле­ниям газеты меры. Порой же «Резонансу» отводят це­лую полосу. Так случилось, в частности, в середине 1982 г. (№ 30). Получив ответ на статью М. Воскресен­ского и П. Волина «Расхитители» из Министерства авто­мобильного транспорта РСФСР и опубликовав его пол­ностью, «ЛГ» сочла необходимым сопроводить его «ком­ментарием» редакции «Как бороться с приписками?». Этот «комментарий» стал, по существу, полемическим продолжением -первой статьи, поскольку ответ оказался неубедительным, призванным всего лишь спасти «честь мундира». Автор комментария П. Волин продолжает анализ и приводит новые свидетельства и аргументы, почерпнутые; в частности, из откликов, пришедших на статью «Расхитители». Стоит обратить внимание на то обстоятельство, что теперь «ЛГ» говорит также и от имени общественного мнения, сообщая к тому же, что бюллетень читательских писем редакция направляет всем заинтересованным ведомствам. Но ведь «суд» об­щественного мнения целостен. Потому-то концовка ком­ментария связывает в один узел «дело» и общесоциаль­ный смысл:

«В заключение хотелось бы обратить внимание на один аспект выступления газеты, который почему-то во­обще не был затронут в ответе. Речь идет об огром­ном, непоправимом нравственном уроне, который несет наше общество из-за приписок. Товарищ Е. Г. Труби­цын не сказал на этот счет ни слова, а между тем такая проблема особенно волнует, тревожит. Приведем отрыв­ки из одного письма:

«Надо ли говорить, что приписки породили целый отряд хищников? Они «рисуют» себе зарплату, которая другим и не снилась. Как правило, работают они на лучших машинах, имеют возможность выбирать клиен­тов. Случается, что таких представляют к наградам, дают им путевки...»

Создание на предприятиях обстановки безнаказанно­сти, вседозволенности — вот, пожалуй, что самое опас­ное в приписках. Об этом говорят письма читателей «ЛГ». Нельзя примириться с экономическим ущербом, профанацией дела. Но нравственная эрозия — еще сто­крат страшнее».

Настоящий публицист не только понимает это двуеднпство «искомого результата», но и все свое профес­сиональное умение и гражданскую страсть подчиняет его достижению. В этом публицистическом «двучлене» (формирование общественного мнения — воздействие на социальную практику) основой является сосредоточен­ность публициста на задаче по формированию обще­ственного мнения, верному и точному отображению и строгому социальному анализу в его интересах тех или иных фрагментов текущей жизни общества. А уровень «дельности», результативности прямо зависит от реше­ния этой задачи, хотя, конечно, тут не может быть речи об автоматизме. Дело в согласованности усилий по ре­шению двуединой задачи на базе ее внутреннего един­ства при ведущей роли в этом «двучлене» направлен­ности публицистики на общественное мнение. При та­ком понимании проблемы отпадает надуманное деление публицистики на «деловую» и «писательскую», искус­ственно расчленяющее единое «тело» творчества.

Но, к сожалению, есть еще теоретики, видящие в публицистике преимущественно, если не исключительно, ее «дельную» сторону. Доходило дело даже до утверж­дений, что концепция, связывающая публицистику с об­щественным мнением, — это возрождение домарксист­ских взглядов. Согласно этой «теории», главная забота публициста — достижение организационного по преиму­ществу эффекта, воздействие непосредственно на соци­альную практику, стремление добиться практического результата, чуть ли не минуя область сознания людей. И даже тогда, когда этот взгляд выражается в мягкой форме и с разного рода оговорками (иначе нельзя — ведь тогда возникает грозный вопрос: а зачем же тогда печатать публицистику в выходящих огромными тира­жами и предназначенных массовой аудитории, где боль­шинство—неспециалисты, журналах и газетах?), оста­ется основное: обращение к общественному мнению совсем не обязательно в публицистике, главное — добить­ся решения поднятых проблем в социальной практике.

Но что порой скрыто от теоретиков, часто ясно осо­знают сами публицисты. Александр Борин написал рез­ко критическую статью «Ямы на дорогах», вызванную обстоятельствами трагическими: в Липецке часть тепло­трасс спроектирована и построена так, что теперь стали регулярными аварии; в результате одной погибли люди. Исследуя ситуацию, публицист столкнулся с мнением, оцененным им так: «.. .Реалистом здесь хотят считать не того, кто видит реальное положение вещей, требует принять необходимые меры для его исправления, а того, напротив, кто «из чувства реальности» реальности не видит. Не хочет видеть. Опасается видеть. Закрывает глаза...»

И вот через три года публицист снова в Липецке. Целый раздел — «Что такое реализм?» — новой статьи оказался отведен силе общественного мнения. «Пожа­луй, никогда прежде так полно и предметно не ощущал я, на что способна и какую силу имеет .гласность. .Га­зета рассказала лишь о том, что липецкие товарищи и до статьи хорошо знали. Но было это сказано громко, вслух и адресовано общественному мнению.

Л общественное мнение ни замолчать, ни обойти невозможно. С ним, хочешь не хочешь, приходится счи­таться.

Сразу же после выхода статьи состоялось заседание Споро обкома партии. Должностные лица, предпочитав­шие «не выпячивать» правду о состоянии тепловых се­тей, подвергнуты были резкой критике. И поставлена пила задача: несмотря на все трудности, найти выход n:s создавшегося положения...

Что произошло, в сущности? А то, наверное, что возобладал реализм. Но уже не пассивный и куцый реа­лизм: «Надо ли браться за дело, коли пороху все равно не хватит?» — а реализм государственный. То есть дей­ственный» ¹.

Обнаруживается, что практический результат в публицистике обеспечивается таким анализом ситуаций жизни, когда оказывается отмобилизованным обществен­ное мнение, решительно влияющее на принятие реше­ний. И связь между «делом» и «мнением» — отнюдь не случайная. Тут действует закономерность публицистики как социального явления социалистического общества. В. И. Ленин считает, что для перехода к социалистиче­ским формам организации труда исключительное значе­ние имеет пресса, «вскрывающая недочеты хозяйствен­ной жизни каждой трудовой коммуны, беспощадно клей­мящая эти недочеты, открыто вскрывающая все язвы нашей хозяйственной жизни и, таким образом, апелли­рующая к общественному мнению трудящихся для изле­чения этих язв»².

Заметим, Ленин не делает оговорок — для него работа прессы непременно связана с апелляцией к обще­ственному мнению. В этом Ленин видел долг прессы, и из этого требования вытекает также представление о своеобразии вмешательства печатным словом в соци­альные процессы, отличие и сходство делового докумен­та и публицистического произведения.

Сила публицистики — в реализации природных ее по­тенций по формированию общественного мнения отно­сительно явлений современности, что диалектически свя­зано с достижением практических результатов. Нет, не зря А. Аграновский настаивает на том, что публицисти­ка призвана будить общественную мысль, — таково ее предназначение. И гражданский долг публициста — вы­полнять эту задачу в меру сил и дарования. Подкреп­ленное силой сформированного общественного мнения, воздействие публицистики на принятие решений оказы­вается максимально действенным.

Но вот любопытное наблюдение, заставляющее по­вернуть рассуждение о плодах публицистики в иную плоскость. «Читая эти петитом набранные сноски, — пи­шет Б. Панкин о помещенных в «Избранном» А. Агра­новского сообщениях о принятых мерах, — радуешься тому, как оперативно принимаются у нас меры по острым и дельным выступлениям печати. Огорчаешься же тому, что годами мирились с явной нелепицей, а про­зрели и в корне изменили положение дел в три дня. Это, знаете ли, тоже вызывает раздумья». Это раздумья не о конкретных, сиюминутных, по этому частному делу ре­зультатах, а о долговременных эффектах, о росте и раз­витии общественного мышления, творческого отношения к жизни, гражданской ответственности, социальной ак­тивности, зоркости, принципиальности...

Этот результат уже не тот, который описывается при­вычным словом «действенность». Как пишет Панкин, «есть осязаемый эффект очерка: что-то меняют в поряд­ках и установлениях, кого-то вознаграждают по заслу­гам, кого-то, наоборот, наказывают после появления очередной публикации. Но есть и эффект незримый, пси­хологический. Разрешающая его сила, говоря языком физики, оказывается неизмеримо больше. Возвращая многим понятиям их истинный смысл, Аграновский как бы раскрепощает сознание читателя, освобождает его от неоправданных комплексов,- помогает отсеивать зер­на от плевел». Суть этих результатов публицистического действия, его широкой социальной эффективности — «страстное желание способствовать не только решению той или иной конкретной проблемы, но улучшению об­щего состояния умов».

', Панкин Борис. Одной лишь думы власть. — «Литератур­ное обозрение», 1979, № 3, с. 21.

¹ «Литературная газета», 1983, № 21, с. 12.

² Ленин В. И. Поли. собр. соч., т, 36, с. 147.

Эти результаты — то, что Горький и Луначарский в свое время называли социально-педагогической мощью публицистики. Влиянием публицистики на обществен­ное мнение по конкретному поводу и—-далее — на об­щее состояние умов, на общее отношение к окружаю­щему и определяется эффективность публицистики. С этой стороны взглянув на «дело публициста», пони м.-1(4111), что в его произведении «конкретика» — это «корневая система», которая питает древо высокой и всем важной мысли. Благодаря своему анализу конкретной ситуации публицист получает возможность высказать мысли, которые — вспомним Ленина — должны приго­диться и завтра, и в другом месте. Ситуация — стартовая площадка развертывания мысли. И ценность публи­цистического выступления отнюдь не только в том, что оно помогает решить конкретный вопрос, но не в мень­шей, а в большей степени в том, чтобы помогать выра­ботке общезначимых и применимых в других случаях идей и подходов, активных жизненных позиций. Когда Овечкин пишет о Долгушине, то эффект не только во встрече читателя с положительным героем, здесь важна сила «жизненного примера», страстное желание публи­циста добиться, чтобы качества, свойственные запечат­ленному в этом образе типу социального поведения «де­ловых людей», распространились в других сферах жиз­ни. Когда Екатерина Лопатина пишет о пригородной зоне КамАЗа, то ею движет забота не только о продук­тах для челнинцев, а и желание извлечь уроки каса­тельно согласованного развития различных функцио­нальных частей региона, а отсюда объективно вытекает проповедь столь сейчас важной для каждого человека черты — системного видения явлений жизни, умения учи­тывать всю совокупность условий и факторов, мыслить широко, масштабно. Характерно наблюдение, сделанное Ю. Черниченко в уже цитировавшейся статье «Такая работа» в связи с циклом очерков Анатолия Стреляного «В Старой Рябине». Очеркист, отмечает Черниченко, «просто у матери жил» и рассказывает о том, что видел и что слышал. Но при этом «он от малых правд быта, от смешных и грустных описаний просто трудовой, 'без выплесков и громов, жизни поднимается до вывода, что без учета психологии и истинных желаний людей под­линный прогресс невозможен, что овечкинское «чувство хозяев своей жизни» есть впрямь первопричина подъ­ема. ..».

Эффективность публицистики зависит от граждан­ской позиции автора, от того, достаточно ли хорошо он видит общее значение конкретной ситуации, конфликта, случая, умеет ли без назидательности донести извлечен­ный им общий урок. Известно, что Овечкин после вы­хода «Районных будней» получал письма отнюдь не только на «сельскохозяйственные темы» — его очерки будили (и в известной степени способны будить и деся­тилетия спустя) чувства, мысли, стремления, волю при­менительно к той сфере жизни, в которую повседневно включен читатель — пусть даже он горняк или учитель, инженер или транспортник, ученый или рыбак. Потому что формируется гражданская позиция, взгляд на теку­щую жизнь.«на примере» конкретного случая. А когда случай остается и начальным, и конечным пунктом пуб­лицистического исследования, то и возникает то, что именуется «деловой» публицистикой.

Термин этот — «деловая» — неточен: всякая публици­стика деловая, но что имел в виду Радов, разделяя «ху­дожественную» и «Деловую» публицистику, — понятно. Точнее было бы сказать «узкоделовая». И пафос Радова, признающего пользу «деловой» публицистики, но отдающего предпочтение «художественной» — то есть той, в которой «сиюминутный», «деловой» эффект совме­щается с эффектом широким, когда извлекаются уроки, которые пригодятся в другое время и в другой ситуа­ции, то. есть эффект социально-педагогический, идейно-воспитательный,— понятен, верен и требует признания.

Кажется, несколько затянулось объяснение того, почему произведение на темы современности тогда пуб­лицистика, когда оно порождено острой гражданской мыслью, когда оно возникло как выражение граждан­ской позиции писателя. «Информационной» (в том смысле слова, какой использует Н. Глушков: констатирующей факты) публицистики нет и быть не может. Не случай­но так настойчивы крупные публицисты в утверждении, что публицистика начинается с мысли. Мысль эта двой­ной направленности: обращаясь к общественному мне­нию, публицистика требует «дела», а требуя «дела», формирует отношение общественности. Такова особая диалектика публицистики.

Но есть, представляется, и еще одна причина тому, чтобы так настойчиво повторять: публицист тот, кто «хо­рошо» думает. Что значит «хорошо» думать для пуб­лициста?

Ну, прежде всего это значит, что надо избежать двух опасностей, которые подстерегают публициста. Первая — извлекать при обращении к конкретным явлениям теку­щей жизни выводы, которые только повторяют общественные идеи, пусть и на новом 'материале. В определенных «дозах» это не только возможно, но даже и необходимо, — ведь иногда важно подтвердить, что яв­ление порождено все теми же законами, только особен­ным образом проявляющимися. Нужно, конечно, и на­помнить, и актуализировать важные идеи...' Но все это лишь попутная информация. Основную же составляет понос знание, новые идеи, самостоятельно добытые пуб­лицистом в ходе размышления над характерными явле­ниями современности. Справедливость известных идей — слабое утешение: у читателя они вызывают скуку, а то и раздражение. Вторая опасность — углубление в узко­специальные вопросы, важные и интересные только в профессиональной среде. Специальные вопросы — для специальных изданий, пригодных только для специали­стов. Как же пробраться между этими порогами, не раз­бившись о скалы широковещательной банальности или узкой специализированности?

Принципиальный ответ прост: публицисту должна быть органически присуща одушевленность общими за­ботами, притом не специальными, а социальными, мас­штаб которых — страна, социалистический лагерь, весь

мир.

Легко увидеть, как публицист, разбираясь в какой-то ситуации, коллизии, проблеме как специалист (а как иначе Александр Левиков мог написать «Калужский ва­риант», Анатолий 3-лобин — «Сколько весит тонна?», а Леонид Иванов --- «Воскрешение нивы»), видит в том предмете, в каком разбирается, нечто иное и большее, чем может увидеть специалист.

Это так, потому что публицист видит «кусок жизни» не с точки зрения узкого специалиста (экономиста или юриста, управленца или эколога, специалиста по этике или по технической эстетике, технолога или агроно­ма) — он обязан именно своей профессией увидеть и по­нять явление целостно, во всех его сторонах и связях. И если нужно, он и экономист, и управленец, и этик, и агроном. Благодаря этому целостному, универсальному взгляду на вещи публицист может (и обязан) увидеть экономическую проблему в некотором смысле глубже и шире, чем экономист-профессионал, а управленче­скую— чем администратор. Это важная сторона граж­данской позиции публициста. И в этом отношении она сродни подходу партийного работника, общественного деятеля. Не случайно и партийный работник, и публи­цист — прежде всего политики.

Отсюда и свойство публициста видеть специальное в общесоциальном свете, частное — сквозь призму об­щих задач, стоящих перед страной. Гражданская пози­ция обязывает публициста каждое явление видеть це­лостно и в широких социальных связях и перспективах как момент движения жизни общества. Потеря такого характера и такого масштаба видения жизни разруша­ет публицистику.

Этот универсальный подход, умение попять, «о чем это говорит», в самых разных отношениях — экономиче­ском и этическом, эстетическом и философском, притом в политическом свете и в широких социальных масшта­бах, когда отдельное явление видится на фоне общего и в разнообразных связях с ним, и делают позицию пуб­лициста высокогражданственной. Именно благодаря это­му и реализуется искусство публицистики как искусство общения с общественным мнением, — ведь только обще­гражданское участие публициста в делах современно­сти обеспечивает прочный контакт с массовой аудито­рией, обращение к человеку как гражданину, которому должны быть близки все заботы страны. И тут перевод специального в общесоциальное, умение извлекать из частного смысл, важный для каждого, — высокий долг и высокое искусство.

Публицист должен быть готов к такому универсаль­ному суждению, к целостному, всестороннему анализу всего того, с чем он сталкивается. Гражданская позиция требует, чтобы публицист последовательно руководство­вался высокими принципами творческой работы — пар­тийности и народности, патриотизма и интернациона­лизма, объективности и гуманизма. И чтобы стать граж­данственным в полном смысле, надо соединять строгость мысли с глубиной чувства.

Читателю, конечно, интересно и важно знать «про картошку» в Белоруссии или «про дороги» в северном Нечерноземье — он ориентируется в ситуациях и про­блемах нашей жизни. Но искусство публицистики требу­ет того, чтобы «картошка» или «дороги» были рассмо­трены в широких связях, завязанных в системный про­блемный узел, чтобы эти проблемы и вытекающие из них идеи оказались близки людям. которые к этому не имеют прямого отношения.

Между прочим, с употреблением слов «публицист» и «публицистика» происходят некоторые странности именно в силу такой их высокой наполненности. В са­мом деле, в рядах очеркистов, репортеров, фельетони­стов считают себя многие писатели и журналисты, да их и признают таковыми коллеги и читатели. При этом совсем не все они считают себя публицистами, да и не относят их к этому званию читатели. Это разделение проходит и в журнальных рубриках — большинство из названий звучит как «Очерк и публицистика». Между тем и очерк, и фельетон, и репортаж — публицистика. Это подтверждается простым упоминанием о том, что Горький, Маяковский, А. Толстой, М. Кольцов, И. Ильф и Е. Петров и многие другие советские литераторы, вы­ступавшие как публицисты, писали очерки, статьи, обо­зрения, фельетоны, репортажи, которые и составляли их публицистику. А разделяют очерк и публицистику со­всем по неосновательным причинам. Существенно, что многие очерки «недотягивают» до того, чтобы имено­ваться публицистикой. А эта странность (в самом деле странность: разве кто-нибудь осмелится повесть сред­него качества вывести за рамки художественной лите­ратуры? В крайнем случае, назовет чуть пренебрежительно «беллетристикой») проистекает из того, что в сло­ве «публицистика» кроме типологического значения содержится еще и качественная оценка. Если произве­дение (очерк ли, фельетон или репортаж) называют пуб­лицистикой, значит, это хорошее произведение. По этой же причине как-то не сложилось словосочетание «моло­дой публицист». «Молодой писатель» — да. «Молодой очеркист» (фельетонист, репортер) — да. А «молодой публицист» звучит как-то странно, ибо нет публицисту, который молод годами, скидки (мол, если он молодой, то все еще впереди). И вроде бы не принято в рецен­зиях на книги публицистики молодых авторов делать скидки на возраст и говорить о них как о «подающих на­дежды». Публицисту подавать надежды мало.

Слишком это высокое и ответственное дело. И при­лагается слово «публицист» к литератору, чья граж­данская позиция . и основанная на ней социальная зоркость обеспечивают (при наличии, естественно, необ­ходимых способностей, если не говорить о таланте, ши­роких знаниях и владении публицистической поэтикой, о чем речь впереди) произведению высокую степень влиятельности.

Теперь, кажется, поддается объяснению причина того, что не кажется банальностью часто повторяемая мысль А. Аграновского о том, что хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тог, кто хорошо думает. «Хорошо дут мать» в публицистике — это значит думать граждан­ственно: широко, смело, многогранно, системно, дей­ственно, так, словом, чтобы произведение — плод этой мысли — позволило бы сделать общественности шаг впе­ред в осознании окружающего, в целостной социальной ориентации относительно того явления, которое выбрал публицист в качестве предмета осмысления и на его примере обогатился мыслями, которые пригодятся в другое время и в другом месте.

И не каждому по силам вот так «хорошо думать». Потому-то много литераторов, которые делают дело пуб­лициста, но немногих называют публицистами. Есть эта­лоны— Горький, Кольцов, А. Толстой, Вишневский, Эренбург, Леонов, Симонов... В силу многих причин разви­тие современной публицистики связывают с именем Валентина Овечкина. И немалую роль в признании вы­дающегося значения Овечкина для наших дней сыграла высочайшим образом проявившаяся во всем его творче­стве (да и во всей жизни) гражданственность позиции. Феликс Кузнецов, размышляя в одной из статей над публицистической книжной серией «Письма из деревни», заметил: «Овечкинская традиция», если брать опять-таки ее общие, а не исторически преходящие стороны, заклю­чается прежде всего в партийном, государственном под­ходе писателя-публициста и очеркиста к своему делу в таком социально-экономическом анализе явлений и тен­денций действительности, который отвечает самым пере­довым требованиям времени и поэтому опережает по­вседневное движение жизни. «Овечкинская традиция» — далее — в граждански честной и социально активной личностной позиции писателя, в его стремлении — и уме­нии-—-последовательно и целенаправленно вести борьбу за торжество государственных и общенародных интере­сов в сфере, являющейся объектом его публицистиче­ского исследования. Эта традиция, наконец, — в худо­жественности, а потому — долговремепности публици­стики. ..» ' Может быть, не все черты определены, но все главное названо верно.

Что подразумевается под словами «хорошо думать», проще всего посмотреть в произведениях... самого Л. Аграновского. Он не пишет публицистических «монографий»,где широта подхода, многоплановость повествования как бы задана самим материалом. А вот как про-янляется позиция публициста на малом плацдарме, отве­денном на странице «газетному писателю», который и при перепечатке (сначала в «Шагах», затем в авторском сборнике «Уметь и не уметь») добавил лишь самую ма­лость, стремясь отчетливее, выпуклее сказать то, что хотелось, что волновало.

Речь о «Своего дела мастере». Его герой — Николай Алексеевич Шоханов, монтажник. Классный монтаж-пик— не случайно надобно было его умение и на строи­тельстве первой атомной, и на Байконуре. А за участие и создании медицинской барокамеры вместе с учеными, инженерами, врачами он получил Государственную пре­мию СССР (впрочем, это стало известно после газетной публикации очерка). Требовательность. И доброта, вни­мание к людям. Точность расчета. Обыденность герой­ского поступка. Словом — незаурядность личности и судьбы обычного мастера. Что ж, связать эпизоды — и очерк готов.

Но у Аграновского есть «сверхзадача». Ему мало просто рассказать о судьбе и характере. Важно, что сказать рассказом о судьбе и характере. Понятно, воз­можностей тут много. Что же выбрал публицист?