Глава III. Уголовный процесс Древней Руси

Древнейший порядок судопроизводства, относящийся к языческому периоду Древней Руси, можно реконструировать в общих чертах по текстам Договоров Руси с Византией и летописным сводам. Эти источники позволяют выяснить, каким образом и на каком основании разрешались возникавшие споры и конфликтные ситуации.

Из текста договора князя Олега с Византией видно, что потерпевшая сторона должна была доказать свое право на иск, предъявив все имевшиеся на лицо признаки причинения вреда: раны, синяки, увечья, следы владения чужой вещью (в случае кражи), подтверждение свидетелями факта кражи. Все, что может быть подтверждено вышеназванными признаками, принимается за факт преступления.

Если же, несмотря на имевшиеся подтверждения факта преступления, истцу не верят, то он должен был подтвердить истинность свих притязаний присягой. Только тогда факт преступления считался установленным и назначалось соответствующие наказание. «… Иже ся ключить проказа, урядимся сице: да еликоя ве будетъ показании явленными, да имеютъ верное о тацех явлении; а ему же начнутъ не яти веры, да кленеться частъ та, иже ищетъ неятъю веры; да егда кленеться по вере своей, и будетъ казнь, яко же явиться согрешенье»¹.

Древнейшим способом разрешения конфликтов в догосударственных обществах, как уже отмечалось выше, был самосуд, одной из форм которого является кровная месть. В первый период становления древнерусского судопроизводства (XXII вв.) подобным способом разрешалось большинство конфликтных ситуаций как внутри племени, так и между представителями разных племен. Но далеко не все. Но нам известно, что наряду с кровной местью у славянских племен издавна существовали и специальные судебные органы, такие как суд старейшин, суд народного собрания и третейский суд. А значит существовала и древнейшая форма судопроизводства.

Отметим, что традиционно широкое применение мести вполне вероятно приводило к тому, что лишь немногие дела передавались на рассмотрение этим судебным учреждениям. Так, убийство, как следует из текста договора князя Олега с греками, искупалось местью. Именно поэтому в Договоре не различаются убийства умышленные и случайные. Пролитая кровь требовала отмщения, независимо от обстоятельств совершения убийства. «… Аще кто убьеть христьяна Русии или хрестьян русина, да умреть, идеже аще сотворить убийство. Аще ли убежить сотворивый убийство, да возметъ ближний убьенаго, а и жена убившего да имеетъ толицем же пребудетъ по закону. Аще ли есть неимовит сотворивый убой и убежавъ, да держитъ ся тяжи, дондеже обрящется и да умретъ»¹.

По греческому праву за убийство следовала смертная казнь в силу судебного приговора, по русскому — частная месть родственников. Употребленное в Договоре выражение «да умрет» объединяет оба вида расправы. Следовательно, обе договаривающиеся стороны в случае убийства, действуя в соответствии с договором, не нарушали своих законов. Если преступнику удавалось скрыться, потерпевшая сторона получала имущество убийцы в качестве компенсации за смерть родственника. В том случае, если у бежавшего преступника не было имущества и, следовательно, ему нечем было откупиться от мщения родственников и удовлетворить их за обиду, вина и вместе с нею все вытекающие отсюда притязания оставались на виновном. Его следовало подвергнуть наказанию, как только он будет найден.

Из этой статьи видно, что от обычая кровной мести сделан решительный шаг в сторону денежного вознаграждения. Еще более заметным станет вытеснение мести денежным вознаграждением в случаях нанесения телесных повреждений. В договоре сказано: «Аще ли ударитъ мечем, или бьетъ кацем любо сосудомъ, за то ударение или бьенье да вдасть литръ 5 серебра по закону русскому: Аще ли неимовит тако сотворивый, да вдасть елико можетъ, да соиметь съ себе и ты самыа порты, в них же ходить, и о прочее да роте ходить своею верою, яко никако же иному помощи ему, да пребы всять тяжа оттоле не взыскаема»¹.

Воровство влекло за собою следующие последствия: «…аще украдетъ что любо русин у хрестьанина, или паки хрестьанин у русина, и ять будеть в том часе тать, егда татьбу сътворить, от погубившаго что любо, аще приготовить ся татьбу творяи, и убиен будеть, да не взищеться смерть его ни от хрестьан, ни от Руси; но паче убо да возметъ свое, иже будетъ погубил. Аще вдастъ руце свои украдый, да ят будеть тем же, у него же будеть украдено, и связанъ будеть, и отдасть то, еже сме створити. И сотворить триичи. …Аще ли кто или Руси Хрестьяну или хрестьян Русину мученьи образом искус творити, и насилье две возметь что либо дружине, да въспятить троиче²».

Как видно из этой статьи, возможны были два варианта развития событий. Первый: вор, застигнутый на месте преступления и готовый оказать сопротивление, может быть убит хозяином (явный самосуд!). Второй — вор, застигнутый на месте преступления и сдавшийся без боя, не подвергался смерти. Потерпевшему предписывалось его связать, а в качестве возмещения ущерба получить с преступника денежный выкуп. По древнему праву вор, пойманный на месте преступления, также как убийца или разбойник могли быть убиты на месте преступления, без какого-либо судебного разбирательства. (Курсив — мой. Т.А.).

Такой порядок определялся обычаем, исходившим из естественного права каждого свободного человека защищать себя и свое имущество. К постановлению о воровстве в Договоре примыкает постановление о противозаконном насильственном присвоении чужой собственности (грабеж). За такое преступление полагалось тройное взыскание в пользу потерпевшего. Это правило И.Ф. Эверс считает принадлежащим к «древнему славянскому праву¹.

Если потерпевший в силу каких-то причин не мог самостоятельно мстить за обиду или добиваться от преступника возмещения ущерба, следовало обращение к суду. Поэтому одним из важнейших начал древнего процесса было подтверждение факта преступления потерпевшей стороной. То есть истец должен был продемонстрировать судьям внешние признаки, подтверждавшие его иск. Например, пострадавший должен был предъявить следы побоев, ран или увечий. Этого было достаточно для начала судопроизводства².

После того как суду предоставлялись ясные и очевидные признаки совершения преступления, обвинение считалось доказанным, а пострадавший получал установленное обычаем удовлетворение. Единственным средством против ложных исков была клятва³. Если признаки совершения преступления не имели полной ясности, то дело, возникшее между представителями одного племени или рода, могло быть разрешено посредством третейского суда.

И.Я. Фойницкий отметил частно-исковой характер древнерусского процесса дала ему следующую характеристику: «Дело могло быть начато только по жалобе или челобитью потерпевшего, его семьи или рода. Обвинитель и обвиняемый назывались истцами и пользовались равными правами. Производство слагалось из ряда формальных действий, безусловно, обязательных для сторон. Ответчик, если он был неизвестен, отыскивался истцом посредством извода, свода (предъявлением поличного последовательно лицам, от которых оно приобретено, и предложением им вопроса, от кого приобрели его) и следа (розыск по оставленным следам). Доказательства носили характер формальных подтверждений основательности предъявленного суду требования, в ряду их стояло признание послуха, поле (судебный поединок), крестное целование и поличное. Пытка не применялась. Ответственность в этом ординарном порядке разбирательства, называвшемся судом, сводилась к денежным платежам в пользу потерпевшего»¹. Но далее ученый обращает внимание на то, что одновременно с этим порядком суда «в княжеский период возникает и постепенно развивается порядок экстраординарный… и, прежде всего в делах политического свойства»². Он подчеркивает, что «князья со своими врагами расправлялись тоже без обычных форм, в порядке опалы», из которой впоследствии выработалось строгое сыскное производство»³.

Хорошей иллюстрацией этому высказыванию служит яркий пример княжеской расправы, сохранившийся в тексте Киево-Печерского патерика. Однажды князь Мстислав Святополчич (племянник Владимира Мономаха) узнал о том, что печерский инок Федор хранит в Варяжской пещере данный ему от бога клад. Князь потребовал привести к нему Федора, и началась процедура допроса. Сначала с иноком обращались учтиво, «ласканием» предлагая ему выдать клад и разделить его содержимое с князем. Федор, конечно же, отказался, заявив, что свободен от стяжательства. Тогда князь «с гневом» велел слугам «оковати» инока по рукам и ногам и не давать ему ни воды, ни хлеба в течение трех дней.

Во время второго допроса, когда Федор заявил, что не знает, где спрятаны сокровища, князь приказал его «мучити креко, яко омочитися и власяници от крови» и «в дыме повесити и привязати его опакы и огнь възгнети». Инок стойко перенес все мучения, вызвав даже княжеское недоумение, чего он «себя погубляет» и не выдает клад, который по праву должен принадлежать князю. На третьей пытке Федор скончался, так и не открыв местоположение клада¹.

Таким образом, признавая преобладающим состязательный тип древнерусского судопроизводства, необходимо обратить внимание и на факты зарождения судопроизводства розыскного². Основное различие между ними сводится к особенностям положения сторон и роли судьи.

Состязательное правосудие предполагает равное положение истца и ответчика, обвинения и защиты по отношению к суду. Суд нейтрален. Он арбитр между сторонами. Не отыскивает истину по делу, не истребует и не исследует доказательств, не допрашивает свидетелей и других участников процесса. Все это обязанности сторон, которые должны сами представлять доказательства своей правоты и своих свидетелей. Функции суда в состязательном процессе сводятся к обеспечению соблюдения сторонами правил судопроизводства, выслушиванию сторон и принятию решения по делу.

При розыскном типе процесса суд принимает на себя некоторые обязанности сторон. Судья занимает активную позицию, допрашивает свидетелей, участвует в исследовании и истребовании доказательств, проводит судебное следствие, выступает на стороне обвинения по уголовным делам.