Константин николаевич леонтьев (1831-1891)

Основные проблемы:

– закон «трех фаз развития»;

– самообман прогресса;

– красота как имя Бога.

К.Н. Леонтьев родился в небогатой помещичьей семье в Калужской губернии. Окончил медицинский факультет Московского университета. Писал художественную прозу, одобренную И.С. Тургеневым. На Крымской войне служил батальонным врачом, отказался от карьеры столичного медика. В 1865 г. Леонтьев поступил на дипломатическую службу и десять лет прожил в Турции. В эти годы сложилась его философская концепция истории и общества, изложенная в сборнике статей «Восток, Россия и славянство». По возвращении с Востока Леонтьев углубляется в христианство и в 1887 г. окончательно поселяется в Оптиной пустыни, где незадолго до смерти принимает тайный монашеский постриг.

К.Н. Леонтьев – автор девятитомного собрания сочинений, но труды его после 1917 г. в России полностью ни разу не издавались (как и работы других философов-славянофилов). Сам он скромно называл себя последователем Н.Я. Данилевского, но его социальная философия содержит целый ряд оригинальных идей и пророчеств, которые затем использовались в теориях ХХ в. Л.Н. Толстой, например, ставил Леонтьева выше всех русских философов.

Согласно концепции Леонтьева, все существующее в своем развитии подчинено закону «трех фаз», проходя через периоды 1) первоначальной простоты; 2) цветущей сложности; 3) вторичного смесительного упрощения [1, с. 112-113, 116].

Развитие философских теорий также подчиняется этому закону. «В истории философии, – пишет Леонтьев, – то же: а) первичная простота: простые изречения народной мудрости, простые начальные системы (Фалес и т.п.); б) цветущая сложность: Сократ, Платон, стоики, эпикурейцы; в) вторичное упрощение, смешение и исчезновение, переход в совершенно иное: эклектика, безличные смесители всех времен (Кузен); потом реализм феноменальный, отвергающий отвлеченную философию, метафизику: материалисты, деисты, атеисты… Материализм же есть бесспорно система, но, конечно, самая простая, ибо ничего не может быть проще и грубее, малосложнее, как сказать, что все вещество и что нет ни Бога, ни духа, ни бессмертия души, ибо мы этого не видим и не трогаем руками [1, с. 115-116].

Реализм, сторонником которого Леонтьев объявляет себя, не есть система, а только метод, способ, суть которого в отказе от предыдущих систем.

На большом историческом материале Леонтьев рассматривает действие закона трех фаз в истории человечества. Высшая точка развития для него «есть высшая степень сложности, объединенная внутренним деспотическим единством». Ни о какой человеческой свободе не имеет смысла говорить в истории, подчиненной объективным законам развития.

Для Западной Европы, по Леонтьеву, период «цветущей сложности» – это средние века, феодализм, закончившийся к XVIII в. «Вся Европа с XVIII столетия уравнивается постепенно, смешивается вторично. Она была проста и смешана до IX века; она хочет быть опять смешана в XIX веке. Она стремится посредством этого смешения к идеалу однообразной простоты и, не дойдя до него еще далеко, должна будет пасть и уступить место другим» [1, с. 150].

«XIX век подходит к концу своему, – пишет Леонтьев, – без малого сто лет тому назад, в 1789 году, было объявлено, что все люди должны быть равны. Опыт столетий доказал везде, что это неправда, что они не должны быть равны или равно поставлены, и что благоденствия никакого никогда не будет» [1, с. 216].

Леонтьева возмущало, что церковь, отечество и семья – эти великие связующие общество институты – приносятся в жертву т.н. «правам человека», в результате чего каждый человек ведет борьбу всех против всех за свое выживание.

«Сложность машин, сложность администрации, судебных порядков, сложность потребностей в больших городах, сложность действий и влияния газетного и книжного мира, сложность в приемах самой науки… – это лишь орудия смешения – это исполинская толчея, всех и все толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; все это сложный алгебраический прием, стремящийся привести всех и все к одному знаменателю. Приемы эгалитарного прогресса сложны, цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию и т.п. Цель всего – средний человек, буржуа спокойный среди миллионов точно таких же средних людей» [1, с. 152].

Всеобщее помешательство на почве уравнительного материального благоденствия и т.н. прогресс есть не что иное, как погоня за призраком, новая форма религиозного суеверия, несовместимого с Православием. Прогресс социальный, технический, политический, с его эмансипацией, демократизацией, уравнением прав, возрастанием суммы житейских удобств для искусственно созданных потребностей, Леонтьев называл стремлением в «бездну саморазрушения» и радовался, если видел отсталость России от этого, общего для западных стран движения. «Идти скоро, идти вперед – не значит: непременно к высшему и лучшему. Идти все вперед и все быстрее можно и к старости и смерти». Врач по образованию, Леонтьев в своей историософии, политических и социальных прогнозах часто пользовался естественнонаучными категориями, уподобляя Европу, Россию, все человечество живому, природному организму, подверженному болезням, но способному и к борьбе с ними.

За саморазрушением государств и обществ, которые отрицают вековые традиции и национально-исторические устои, Леонтьев увидел разрушение личности – при ничем не ограниченной свободе ее, и даже исчезновение человека как биологического вида.

«Тот народ наилучше служит и всемирной цивилизации, который и свое национальное доводит до высших пределов развития; ибо одними и теми же идеями, как бы ни казались они современникам хорошими и спасительными, человечество постоянно жить не может» [1, с. 383].

Задаваясь вопросом, неизбежно ли России быть навсегда прикованной к «разбитой колеснице Запада», Леонтьев ищет спасение Родины в православной культуре. Россия – это не просто страна, это особый тип культуры. Россия сумела заимствовать из Византии и развить то, что не свойственно ни западноевропейской, ни азиатской культурам. Разрушению России под влиянием Запада, приобретающему видимость либерализма, демократизма, национализма и т.п., Леонтьев противопоставляет византийские начала самодержавия и православия.

Человечество XIX в., заблудившееся во лжи либерального «демократизма» и миражах прогресса, скатилось к эгалитарному морализаторству, возложившему все надежды на принудительную переделку общества. Социалистическая идея, как часто подчеркивал Леонтьев, ненаучна и является какой-то непонятной разновидностью религиозно-политического радикализма.

Леонтьев предсказывает, что в ХХ в. социализм на почве государственно-экономической начнет играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной. У него даже возникает идея об объединении социализма с принципом монархизма, чтобы спасти Россию от гибели. История социализма, предрекает он, будет невероятно тяжела и трагична [6, с. 52].

Внутренним двигателем прогресса, который в действительности несет ложь, разрушение государства и личности, является мораль. Мораль плоха уже тем, что добро не существует без зла. К чему направлены все без исключения нравственные призывы, как не к гуманности, счастью для всех, равенству и одинаковому благополучию? А к чему ведет прогресс, как не к тем же целям? Все сказанное по адресу прогресса, считает Леонтьев, должно быть прямо отнесено и к морали, к ее безусловному осуждению. Идеи гуманизма, идущие из недр западноевропейской культуры, мертвы и беспочвенны, лицемерны и не способны вместить в себя непоправимую трагичность жизни. Гораздо честнее православие, утверждающее, что в жизни всегда будет зло. Мораль должна подчиниться жизни и религии [6, с. 55-56].

По мнению Леонтьева, главное в земной жизни – не нравственность и гуманизм, а красота, законы которой надо искать на путях эстетики. Путь красоты ведет человека к Богу и объединяет с ним. «Красота во имя Бога» [6, с. 62]. Так называемый прогресс несет в себе смерть красоты и человечества во всеобщем усреднении и нивелировке, к отказу от «цветущей сложности». В отличие от морали красота – это универсальное свойство земного мира. Но эстетические нормы неотделимы от религиозного чувства. «Смрадная гниль» разлагающейся европейской культуры особенно видна в западном искусстве, низводящем человека до скотоподобия.