Редакционный совет

Председатель

КУЗНЕЦОВ Андрей Геннадиевич, доктор социологических наук,

профессор (г. Саратов) Члены редакционного совета:

АНИСИМОВ Павел Викторович, доктор юридических наук, профессор,

заслуженный юрист РФ (г. Волгоград) АФАНАСЬЕВ Владимир Сергеевич, доктор юридических наук, профессор,

заслуженный юрист РФ (г. Москва) ГОШУЛЯК Виталий Владимирович, доктор юридических наук,

доктор философских наук, профессор (г. Пенза) ДЕМИДОВ Александр Иванович, доктор философских наук, профессор,

заслуженный работник высшей школы РФ (г. Саратов) КАТАЕВ Николай Анатольевич, доктор юридических наук, профессор

(г. Уфа)

КОВАЛЕНКО Алла Георгиевна, доктор юридических наук, профессор (г. Саратов)

МАНОВА Нина Сергеевна, доктор юридических наук, профессор (г. Саратов)

НИЖНИК Надежда Степановна, доктор юридических наук, профессор

(г. Санкт-Петербург) НИКОЛАЕВ Александр Николаевич, доктор исторических наук,

профессор, почетный работник высшего профессионального образования

РФ (г. Саратов)

ОВЧИННИКОВ Алексей Игоревич, доктор юридических наук, профессор

(г. Ростов-на-Дону) ПАСТУШЕНКО Елена Николаевна, доктор юридических наук, профессор

(г. Саратов)

САЛЬНИКОВ Виктор Петрович, доктор юридических наук, профессор,

заслуженный деятель науки РФ (г. Санкт-Петербург) СЕРГУН Петр Павлович, доктор юридических наук, профессор,

заслуженный юрист РФ (г. Саратов) СОКОЛОВ Альфред Нилович, доктор юридических наук, профессор,

заслуженный деятель науки РФ (г. Калининград) СОРОКИН Виталий Викторович, доктор юридических наук, профессор

(г. Барнаул)

ТЕРЕХИН Виктор Александрович, кандидат юридических наук, доцент,

заслуженный юрист РФ (г. Пенза) ФЕДОТОВ Александр Сергеевич, доктор политических наук, профессор

(г. Саратов)

ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА

№ 2(3) н аучныи журнал 2007

Редакционная коллегия:

Главный редактор

Мордовец Александр Сергеевич, доктор юридических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ (г. Саратов) Заместители главного редактора:

Буяков Александр Юрьевич, кандидат юридических наук, доцент (г. Саратов) Покатаев Леонид Иванович, кандидат философских наук, доцент, член-корреспондент РАЕН (г. Саратов) Члены редколлегии:

Байниязов Рустам Сулейманович, доктор юридических наук, профессор кафедры (г. Саратов)

Варыгин Александр Николаевич, доктор юридических наук, профессор (г. Саратов) Зелепукин Алексей Анатольевич, кандидат юридических наук, доцент (г. Саратов) Комкова Галина Николаевна, доктор юридических наук, профессор (г. Саратов) Подмарев Александр Александрович, кандидат юридических наук, доцент (г. Саратов) Полунин Сергей Александрович, кандидат юридических наук, доцент (г. Саратов) Плешаков Александр Петрович, доктор социологических наук, профессор (г. Саратов) Синюков Владимир Николаевич, доктор юридических наук, профессор,

заслуженный деятель науки РФ (г. Саратов) Федорова Татьяна Дмитриевна, доктор философских наук, профессор (г. Саратов) Цыбулевская Ольга Ивановна, доктор юридических наук, профессор (г. Саратов) Черкасов Валерий Николаевич, доктор экономических наук, профессор,

заслуженный деятель науки РФ (г. Саратов) Шинкарев Александр Иванович, кандидат юридических наук (г. Саратов)

Журнал зарегистрирован в Федеральной службе по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия РФ

29 Сентября 2006 г., регистрационное свидетельство пи № фс77-25836 © Саратовский юридический институт мвд России, 2007 © Редколлегия журнала «Правовая культура» (составитель ), 2007

Содержание

Правовая культура и демократическое развитие общества

А.С. Бондарев (г. Пермь)

Правовая антикультура: понятие и формы выражения 4

В.В. Субочев (г. Пятигорск)

Реализация законных интересов личности как показатель

правовой культуры участников правоотношений 15

А.С. Рабаданов (г. Саратов)

Морально-нравственное обоснование и естественная природа

права человека на защиту 22

М.К. Ананьева (г. Энгельс)

Политико-правовые факторы развития гражданского общества

в современной России 29

О.С. Рубин (г. Саратов)

Категория «принуждение» в философско-правовой

системе Платона 38

Правовая культура, власть, государственное строительство

Е.Н. Пастушенко (г. Саратов)

Актуальные вопросы повышения правовой культуры

в сфере денежно-кредитных отношений 48

Д.С. Артамонов (г. Саратов)

Право на убийство: моральный и политико-правовой аспекты замысла декабристов о цареубийстве 62

О.Н. Коржиков (г. Москва)

Правовая культура сотрудников правоохранительных органов:

пути повышения 74

Ю.С. Сергеенко (г. Саратов)

Роль правовой культуры в дифференциации регулирования

труда руководителя организации 79

Е.Ф. Быстрова (г. Саратов)

Роль правовой культуры и финансово-правовой политики

в контрольно-надзорной деятельности территориальных

учреждений банка России 85

Правовая культура, правотворческая

и правоприменительная практика

О.Ю. Бакаева (г. Саратов)

Борьба с коррупцией как инструмент повышения уровня

правовой культуры должностных лиц таможенных органов 95

Т.Н. Волкова (г. Рязань)

Ресоциализация осужденных как мера профилактики

преступности и цель уголовного наказания 102

В.В. Зайцев (г. Саратов)

Становление и развитие криминалистической фотографии

в рамках правовой культуры общества 110

Е.А. Ковалюх (г. Ижевск), М.Н. Шухнин (г. Саратов)

Правовая и нравственная культура как средство противодействия изготовлению и распространению материалов, содержащих порнографические изображения несовершеннолетних, с использованием глобальной сети Интернет 117

Трибуна молодого ученого Д.С. Пастушенко (г. Саратов)

Вопросы формирования правовой культуры

при потребительском кредитовании 125

Т.П. Гогусева (г. Саратов)

Значение правовой культуры в обеспечении законности

в деятельности кредитных организаций в сфере финансового

мониторинга 132

В.В. Тумов (г. Тольятти)

Роль римского права в формировании правовой культуры

юристов России 143

Е.В. Червонных (г. Саратов)

Этико-правовые аспекты проблемы незаконных медицинских экспериментов, проводимых на пациентах 148

Рецензии

О.Ю. Рыбаков (г. Саратов)

Плешаков А.П. Становление социально-правовой

государственности в России 155

О.И. Цыбулевская (г. Саратов)

Байниязов Р.С. Правосознание и правовой менталитет

в России: введение в общую теорию 160

Правовая культура и демократическое развитие общества

А.С. Бондарев*

Правовая антикультура: понятие и формы выражения

_Н

аучная теория ценности начала складываться только в Новое время, после того, как «решающий шаг к ней сделал Кант, он "развел" истину, красоту и благо, истиной занимается рассудок, а ценно­стью, так посчитали последователи Канта, разум, точнее, разумная воля. К XX в. сложились все условия для развития учения о ценности»¹. В два­дцатом столетии философы буквально всех основных направлений — и фе­номенологи, и герменевты, и аналитики, и постмодернисты — проблему ценностей выдвинули на первый план. Важно то, «что во всех современ­ных философских направлениях ценность понимается одинаково, по край­ней мере, в одном отношении. Ценность — это интерпретационный конст­рукт... Ценность — это интерпретация, в которой субъект выражает свои предпочтения»². Эти предпочтения выражаются в оценках. На практике часто для определения ценности тех или иных факторов успешно обходятся только двумя оценками: хорошо — плохо, прекрасно — безобразно, добро — зло и т.д.

Когда в 60—70-е гг. прошлого века в орбите исследования отечествен­ных философов с позиций теории ценности оказались все общественные явления, то положительные из них, способствующие прогрессу общества (свобода, справедливость, непримиримость к насилию, ответственность и т.п.), были отнесены к культурным, а те, что препятствуют общественному прогрессу (стяжательство, взяточничество, культ силы, безответствен­ность, преступность и т.п.), — к антикультурным.

1 Канке В.А. Основы философии. М., 2001. С. 134.

² Там же.

В то же время вслед за философами обратились к изучению правовых культурных ценностей и юристы, которые еще в советской юридической науке заостряли внимание на значении правовой культуры народа для де­мократизации всей правовой сферы жизни общества. Исследование право­вой культуры усилилось в связи с задачей построения правового государ­ства. Данному феномену посвящены многочисленные научные статьи и монографии, а также кандидатские и докторские диссертации. Видимо, вполне оправдано, что отечественная юридическая наука своим детальным исследованием правовой культуры — этого мощного правового инструмента формирования гражданского общества и правового государства — обеспе­чивает тем самым ее эффективное практическое использование.

Вместе с тем правовая культура затмила собой прямо противополож­ный правовой феномен, свой антипод — правовую антикультуру. Это слож­ное и широко распространенное в современном российском правовом про­странстве явление явно незаслуженно обойдено вниманием юридической науки. Только отдельные формы правовой антикультуры исследуются не­которыми учеными и притом весьма автономно. Больше всего был изучен правовой нигилизм. И лишь в 2006 г. автором была предпринята попытка комплексного исследования правовой антикультуры как системного пра­вового общественного явления, противостоящего правовой культуре³.

Не будет ошибкой утверждение, что исследование правовой антикуль­туры в любом правовом обществе актуально всегда. Она серьезно дезор­ганизует правовую жизнь не только отдельных субъектов права, но и все­го общества в целом, «разъедая» его правовую культуру.

Эффективная борьба с правовой антикультурой (сведение ее к пре­дельному минимуму) возможна, если хорошо знать данное явление: его природу, сущность, содержание и формы выражения.

Правовая антикультура есть антипод правовой культуры современно­го российского общества. Поэтому представляется возможным разделить субъектов, действующих в правовом пространстве современной России, на два противоположных вида: правокультурных и правоантикультурных. Каждый из них — носитель как правовой культуры, так и правовой анти­культуры, но только в различных пропорциях. Соответственно глубоко по­нять правовую антикультуру в отрыве от правовой культуры невозможно.

Начало исследованию правовой культуры положено в конце 70-х гг. Оно обнаружило большое разнообразие мнений представителей гумани­тарной науки в понимании культуры вообще и правовой культуры в част­ности. На первом этапе исследования культуры наиболее распространен­ным был подход, фиксирующий ее предметную сторону. Культура трактовалась как совокупность материальных и духовных ценностей, яв­ляющихся результатом общественно-исторической трудовой деятельности человека. Эта точка зрения была сформулирована в работах Г.Г. Карпо­ва, А.Г. Спиркина. Так, А.Г. Спиркин, писал: «К культуре относится все то, что противостоит натуре, т.е. девственной природе, как нечто возде­ланное и созданное трудом человека»⁴.

³ См.: Бондарев А.С. Правовая антикультура в правовом пространстве общества. Пермь, 2006.

⁴ Спиркин А.Г. Курс марксистской философии. М., 1964. С. 440.

⁵ Межуев В.М. Понятие культуры // Коммунизм и культура. М., 1966. С. 33.

⁶ Там же.

Второй этап исследования культуры заложил фундамент ее понима­ния в качестве совокупности ценностей культурной деятельности. Этот подход был предложен В.М. Межуевым, который понимал культуру в двух смыслах: широком и узком. Культура в широком значении, по его мнению, есть «совокупность материальных и духовных ценностей, являю­щихся результатом общественно-исторической трудовой деятельности че­ловечества»⁵. Культура в узком смысле — это уже достигнутые результаты духовной деятельности людей, которые нельзя «свести к простой совокуп­ности духовных ценностей... Духовная культура есть производство, рас­пределение и потребление духовных ценностей; она является единым про­цессом созидания и освоения всего духовного богатства общества»⁶.

Аналогичное понимание культуры как процесса именно духовной дея­тельности развивали в своих работах ЭА. Баллер и Н.С. Злобин⁷.

Третий подход к пониманию культуры сводит ее не ко всей, а только к творческой деятельности людей как воплощению в ней интеллектуаль­ных сил общества. Это процесс творческой деятельности людей, опредме­чивающийся в определенных результатах этой деятельности⁸.

Таким образом, в понимании культуры как некой совокупности про­дуктов, результатов и ценностей человеческой деятельности преодолена ограниченность, связанная с отвлечением культуры от человека. В центре проблем культуры теперь стоит человек как создатель, носитель и потре­битель культурных ценностей, поскольку «действительным содержанием культуры оказывается процесс постепенного развития человеческих сил и способностей, воплощающихся во всем богатстве и многообразии созда­ваемых людьми предметной действительности»⁹.

Э.В. Соколов, однако, справедливо возразил против связи культуры только с творческой деятельностью людей. «Общество, — заметил он, — нуж­дается не только в преобразовании, но и в поддержании традиций, в сохра­нении памятников культуры. Любая деятельность общества — практическая и теоретическая, материальная и духовная — наряду с творческим аспектом включает в себя аспект функционирования и аспект усвоения культуры»¹⁰.

Все три философских подхода к культуре содержат одну важную мысль — к культуре относятся лишь положительные достижения человека и общества. Но культуре противостоит антикультура, включающая в себя все факторы отрицательной человеческой деятельности, препятствующие нормальному развитию человека и общества.

Как видно из вышеприведенных дефиниций, философская мысль не выработала единого понимания культуры. Нет его и в современной науке. Так, по мнению культуролога В.И. Полищука, в науке насчитывается бо­лее 400 определений понятия «культура», которые характеризуются раз­личными подходами. Вслед за Л.Е. Кертманом он выделяет три основных подхода: антропологический, социологический, философский.

Согласно антропологическому подходу культура — это «все, что созда­но веком, будь то материальные предметы, внешнее поведение, символи­ческое поведение или социальная организация» (Л. Бернард).

Культура в социологическом смысле — «это прочные верования, цен­ности и нормы поведения, которые организуют социальные связи и дела­ют возможной общую интерпретацию жизненного опыта» (У. Бекет).

В философском значении культура понимается как «содержание» или способ бытия общества (В.И. Полищук) либо как «относительно постоян­ное нематериальное содержание, передаваемое в обществе при помощи процесса социализации» (Г. Беккер).

⁷ Культура. Творчество. Человек. М., 1970.

⁸ См.: Основы марксистско-ленинской теории культуры. М., 1976.

⁹ Там же. С. 19.

¹⁰ Соколов Э.В. Культура и личность. Л., 1972. С. 61.

В современных отечественных исследованиях феномена культуры можно найти все три подхода к ее пониманию: и антропологический, и со­циологический, и философский. Наиболее распространенным, по мнению культуролога В.И. Полищука, «является представление о культуре как о совокупном результате деятельности человека. Некоторые авторы включа­ют в понятие культуры и саму деятельность»¹¹. Неудивительно, что и юри­сты как тогда (в 60—70-е гг. прошлого века), так и ныне термин «право­вая культура» используют для обозначения разнообразных фрагментов правовой действительности.

В одном случае под правовой культурой понимают некоторую сово­купность духовных ценностей, связанных с реализацией права. Правовая культура — это совокупность знаний, навыков применения, соблюдения и использования законов, а также их глубокое уважение¹². В другом случае к правовой культуре относят более широкий набор духовных ценностей и не только правовых. Так, к примеру, по мнению В.М. Чхиквадзе, «право­вая культура — это система определенных правовых идей, нравственных норм и других духовных ценностей, формирующих правосознание и на­правляющих поведение социальных групп, коллективов и отдельных лич­ностей в соответствии с требованиями социалистического права и закон­ности»¹³.

В юридической литературе встречаются и такие представления о пра­вовой культуре, которые, в сущности, отождествляет ее со всей правовой системой. Так, В.И. Каминская и А.Р. Ратинов в весьма интересной ста­тье «Правосознание как элемент правовой культуры» под правовой куль­турой понимают систему овеществленных и идеальных элементов, относя­щихся к сфере действия права, и их отражение в сознании и поведении людей. Раскрывая содержание данного феномена, они пишут: «На наш взгляд, в состав правовой культуры входят следующие наиболее крупные культурные компоненты: право как система норм, выражающих государ­ственные веления; правоотношения, то есть система общественных отно­шений, регулируемых правом; правовые учреждения как система государ­ственных и общественных организаций, обеспечивающих правовой контроль, регулирование и исполнение права; правосознание, то есть сис­тема духовного отражения всей правовой действительности; правовое по­ведение (деятельность) как правомерное, так и противоправное»¹⁴.

Цит. всех вышеназванных авторов по: Полищук В.И. Культурология. М., 1998. С. 16-19.

См., например: Алексеев С.С. Механизм правового регулирования в социалистиче­ском государстве. М., 1966; Лукашева Е.А. В.И. Ленин о правовой законности // Социалистическая законность. 1964. № 4. В более поздней работе у С.С. Алексеева другой взгляд на правовую культуру: «Это состояния правосознания, законности, совершенство законодательства и юридической практики, выражающее утвержде­ние и развитие права как социальной ценности» (Проблемы теории права. Сверд­ловск, 1972).

Чхиквадзе В.М. Законность и правовая культура на современном этапе коммуни­стического строительства // Коммунист. 1970. № 14. С. 51.

Каминская В.И., Ратинов А.Р. Правовая культура и вопросы правового воспита­ния. М., 1974. С. 43.

Э.В. Кузнецов, В.П. Сальников, И.В. Асеев высказали точку зрения о правовой культуре в широком и узком значениях. «Лразовая культура в широком смысле слова, — пишут они, — это совокупность элементов юри­дической надстройки в их реальном функционировании. Празовая куль­тура в узком смысле слова — явление, выражающее собой развитость со­циальных качеств личности (субъекта права), характеризующих ее правосознание, уровень и характер овладения или преобразования ею сво­ей социальной сущности, социального опыта»¹⁵.

Основываясь на анализе приведенных выше представлений филосо­фов и юристов о культуре вообще и правовой культуре как одной из ее разновидностей в частности, можно сделать следующие выводы: правовая культура — явление социальное, представляет собой необходимую часть общечеловеческой культуры, функционирует в социально неоднородном противоречивом обществе, которое нуждается в правовых средствах сво­его жизнеобеспечения. Правовая культура обладает своим, только ей присущим содержанием, отличным от всех других правовых явлений: пра­восознания, права, правоотношений и т.д. Она не может быть совокупно­стью всех правовых явлений общества, как представили ее В.И. Камин­ская и А.Р. Ратинов. Она не может быть широкой либо узкой, поскольку носит целостный характер. Категория «правовая культура» характеризу­ет не те или иные правовые ценности, а субъектов права (коллективных и индивидуальных); отражает и фиксирует степень их правовой развитости и правового совершенства; определяет уровень способностей субъектов права качественно творить и эффективно использовать необходимые пра­вовые средства для достижения своих правомерных целей, интересов и потребностей.

Правовая культура — явление конкретно-историческое. Ибо степень правовой развитости, правового совершенства субъекта права находится в прямой зависимости от конкретно-исторической ступени развития циви­лизации и ее правовых ценностей. Такое понимание правовой культуры было изложено в докладе «Понятие и значение социалистической правовой культуры» на Пермской областной научной конференции еще в 1980 г.¹⁶ Его более углубленное и развернутое обоснование дано нами несколько позже в статьях «Понятие правовой культуры» и «Структура правовой культуры»¹⁷. Представляется, что в данном случае мы близки к понятию «культура», которое употребляли в трактатах и письмах еще ученые Древнего Рима.

¹⁵ Асеев И.В., Кузнецов Э.В., Сальников В.П. Теория государства и права (определе- ния, схемы, литература). М., 1979. С. 82.

¹⁶ См.: Областная научная конференция: Сборник статей. Пермь, 1980.

¹⁷ Актуальные проблемы теории и истории государства и права: Сборник деп. в ИНИОН АН СССР 29.04.83. № 12847 и 31.05.84. № 16977.

¹⁸ Цит. по: Полищук В.И. Культурология. М., 1998. С. 9.

Так, например, в своем трактате о земледелии писатель и государст­венный деятель Марк Понтий Котон (234—149 гг. до н.э.) поучает приоб­ретателя земельного участка: «не лениться и обойти покупаемый участок земли несколько раз; если участок хорош, чем чаще его осматривать, тем больше он будет нравиться. Вот это самое "нравиться" должно быть не­пременно. Если его не будет, то не будет и хорошего ухода, т.е. не будет культуры»¹⁸. Правовая культура существует, в первую очередь, не где-ни­будь, а в сознании необходимости и положительной оценке субъектами права своего «правового поля деятельности». Это «поле» должно им «нра­виться» и тогда за ним будет их надлежащий уход — будут создаваться качественные правовые законы, нормы которых будут использоваться, ис­полняться, соблюдаться и применяться в полной мере под воздействием соответственного правосознания субъектов права.

Наше понимание правовой культуры не поколебали, а наоборот, ук­репили периодически возникающие и по сей день дискуссии по выясне­нию содержания данного весьма сложного понятия как в философской, так и в юридической науках. Так, в отечественной юридической науке и сегодня существуют полярные подходы к понятию «правовая культура». Правовая культура —это «совокупность правовых ценностей, выработанных человечеством, отражающих прогрессивно-правовое развитие общества», — считает Н.Н. Вопленко¹⁹; это «совокупность знаний и навыков, умение применять их на деле, обеспечить законность», — утверждают П.П.Бара­нов и А.П. Окусов²⁰; это «качественное состояние жизни общества» — мне­ние Л.А. Морозовой²¹; это «совокупность всех позитивных компонентов правовой деятельности в ее реальном функционировании, воплотившая достижения правовой мысли, юридической техники и практики», — пишет В.П. Сальников²²; это «обусловленное всем социальным, духовным, поли­тическим и экономическим строем качественное состояние жизни общест­ва, выражающееся в достигнутом уровне развития правовой деятельно­сти, юридических актов, правосознания и в целом уровне правового развития субъекта (человека, различных групп, всего населения), а также степени гарантированности государством и гражданским обществом сво­бод и прав человека», — считает А.П. Семитко²³.

По мнению ЕА. Певцовой, в современной юриспруденции насчитыва­ется около 250 различных определений правовой культуры²⁴, что подчер­кивает ее многосторонность и многоаспектность как социального феноме­на. Действительно, правовая культура, равно как и правовая антикультура, есть «живые» явления человеческого общения. Они присут­ствуют только в правовом сознании и правомерном либо неправомерном поведении всех субъектов права, действующих именно в данное время и в данном правовом пространстве. Субъекты права — носители правовой культуры и правовой антикультуры данного конкретного типа. С уходом с исторической арены того или иного типа общества уходят и формы его правовой культуры.

¹⁹ Вопленко Н.Н. Правосознание и правовая культура. Волгоград, 2000. С. 41.

²⁰ Баранов П.П., Окусов А.П. Аксиология юридической деятельности. Ростов н/Д, 2003. С. 72.

²¹ Морозова Л.А. Теория государства и права. М., 2002. С. 370.

²² Общая теория государства и права. Академический курс / Под ред. М.Н. Марчен- ко: В 3 т. М., 2002. Т. 3. С. 362.

²³ Теория государства и права / Под ред. В.К. Бабаева. М., 1999. С. 307.

²⁴ Певцова ЕА. Современные дефинитивные подходы к правовой культуре и правовому сознанию // Российское право. 2004. № 3. С. 73.

Так, к примеру, рабовладельческая правовая культура исчезает вместе с рабовладельческим обществом и регулирующим его жизнь рабовладель­ческим типом права. В свою очередь, феодальное общество, пришедшее ему на смену, и все субъекты права в нем не могут жить и действовать по ра­бовладельческим законам. Они должны научиться создавать эффективные феодальные законы, а также уметь ими пользоваться для достижения своих правомерных целей: неукоснительно соблюдать правовые запреты, испол­нять установленные правом обязанности и использовать свои правомочия в феодальных правовых рамках. Субъекты же правоприменения должны знать и уметь принимать только законные, обоснованные и справедливые по феодальным меркам акты применения норм права.

Правовая культура, равно как и правовая антикультура, имеют две стороны, неразрывно связанные между собой, обусловливающие друг дру­га: внешнюю — видимую и внутреннюю — невидимую. Видимая (внешняя) сторона правовой культуры предстает в форме правомерного поведения, а невидимая (внутренняя) находится в правосознании субъектов права в виде их правовых знаний и правовой убежденности, мотивирующих и на­правляющих их правомерную деятельность.

Видимая сторона правовой антикультуры предстает в виде неправо­мерного поведения субъектов права, а невидимая — находится внутри их правосознания в форме несформированных правовых знаний, правовых предубеждений, мотивирующих и направляющих их неправомерную дея­тельность. Антикультура субъектов права через их неправомерное поведе­ние, разрастаясь через подражание ей людей с низким уровнем правовых знаний и умений, недостаточно сформированной правовой убежденностью, несет в общество правовую десоциализацию.

Правовая культура, как и правовая антикультура, субъектов права может быть также материализована (опредмечена) и выражена в тех или иных предметах правовой культуры и антикультуры. К примеру, право­вая культура законодателя материализуется в таких предметах его куль­туры, как опубликованные им правовые законы либо правовые прецедент­ные судебные решения и т.д.; правовая культура ученого-юриста может быть выражена в форме научной статьи, монографии на правовую тему, в виде проекта нормативного правового акта и т.п.; правовая культура ря­довых граждан опредмечена в письменных правомерных договорах (на па­пирусе, бересте как в древности, а теперь — на бумаге, дискетах, дисках и т.д.), в письмах депутатам законодательных собраний с предложениями принятия нового правового нормативного акта либо изменения и дополне­ния уже существующих и т.п.

Произведенные на свет субъектом права предметы правовой культу­ры начинают «жить» своей самостоятельной жизнью, наряду с его «жи­вой» правовой культурой, оказывая самостоятельное воздействие на пра­вовую жизнь общества, причем, возможно, даже не то, на которое рассчитывал их создатель. А в ряде случаев предметы правовой культуры являются передаточным первостепенным средством воздействия правовой культуры одних субъектов права на правовую культуру других.

Таким образом, через правовые нормативные акты, акты правопри­менения и т.д. правовая культура общества оказывает воздействие на субъектов индивидуальных и групповых правовых культур.

Предметы правовой культуры и правовой антикультуры могут дейст­вовать, оказывать влияние в той или иной мере не только при жизни, но и после «смерти» их создателей и носителей — индивидуальных и коллектив­ных субъектов права. Причем это влияние на судьбы правовой культуры последующих поколений и типов правовых культур не только одной, но и многих стран, а возможно, и всего человечества может быть весьма суще­ственным, как, к примеру, предметов римской правовой культуры.

Так, серьезный исследователь эпохи формирования права Западной Европы Г.Дж. Берман подробно прослеживает огромное влияние предме­тов римской правовой культуры на этот процесс, в частности, два направ­ления влияния: через каноническое право и через университеты. Изучая корни канонического права, Г. Берман приходит к выводу, что «церков­ные законы как на Западе, так и на Востоке испытали сильное влияние римского права. Были заимствованы различные понятия и нормы класси­ческого и послеклассического римского права, особенно в вопросах собст­венности, наследования и договоров. В дополнение к этому компиляции Юстиниана и его преемников на Востоке содержали большое количество императорских предписаний относительно литургии и теологии, равно как и церковной власти. На Западе церковные предписания частенько изда­вались королями и императорами. Франкские императоры даже заявля­ли, что унаследовали власть над церковью вместе с мантией римского им­ператора. Более того, в раздробленной на кланы Западной Европе считалось, что церковь — носительница римского права. В кодексе рипу-арских франков VIII в. было прямо записано: "Церковь живет по римско­му закону"»²⁵.

Г.Дж. Берман называет те вопросы, по которым церковные законы особенно заимствовали римские нормы права: «1) церковные финансы и собственность; благотворительные отказы имущества; право владения, пользования и распоряжения церковными землями и зданиями; 2) церков­ная власть (власть назначать на церковные должности, процедуры ула­живания споров между священниками, дисциплинарные санкции); 3) от­ношения между светскими и церковными властями...; 4) преступления, например перечень покаяний, налагаемых за разные проступки, включая убийства и лжесвидетельство; 5) брачно-семейные отношения, например препятствия к заключению брака, законнорожденность детей, расторже­ние брачных уз...»²⁶. «На Западе римское право Юстиниана считалось идеальным правом, писаным воплощением разума, принципы которого должны руководить правовым регулированием повсюду, и в церкви, и в светских государствах»²⁷.

Продукты римской правовой культуры (законы, кодексы, отдельные нормы римского права, целые правовые институты, письменные заключе­ния по тем или иным конкретным юридическим вопросам крупных рим­ских ученых и т.д.) оказали огромное влияние на правовую культуру Ев­ропы не только через систему канонического права, но и через обработку и распространение его через европейские университеты.

²⁵ Берман Г.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1994. С. 196.

²⁶ Там же.

²⁷ Там же. С. 200.

²⁸ Там же. С. 131.

Как пишет Г.Дж. Берман, к концу XI в. вновь открытые и переписан­ные тексты римского права «начали изучать в разных городах Италии и других стран. Студенты объединялись и нанимали на год учителя, чтобы он объяснял им эти тексты». Одним из первых, ставший в XII—XIII вв. наиболее крупным и образцовым, был университет в г. Болонье, где «од­новременно изучали право до десяти тысяч студентов». По мнению учено­го, важно, что в Болонье с самого начала преподавался «текст римского права, составленный юристами Юстиниана в VI в. Возможно даже, что сама школа была основана в основном для изучения этого текста»²⁸. Со­хранившийся основной «продукт» давно «умершей» развитой римской правовой культуры «состоял из четырех частей: Кодекса, в который вхо­дили ордонансы и решения римских императоров до Юстиниана; Новелл, содержащих законы самого Юстиниана; Институций, краткого учебника для начинающих студентов-юристов; Дигест в пятидесяти книгах, в кото­рых было собрано множество отрывков из сочинений римских юристов по весьма широкому кругу правовых вопросов. В переводе на современный английский язык Кодекс занимает 1034 страницы, Новеллы — 562 страни­цы, Институции — 173 страницы, а Дигесты — 2734»²⁹.

Интересен процесс распредмечивания весьма древнего «продукта римской правовой культуры» в школах права XII столетия. Первостепен­ное значение в них отдавалось изучению Дигест, причем чтению их текста вслух. Лекция преподавателя состояла в том, что он читал вслух текст Дигест, а студенты следили за ним по своим взятым обычно в аренду ру­кописям и делали необходимые поправки. Если купить тексты студент был не в состоянии, то ему приходилось заучивать их наизусть. После чте­ния текста учитель растолковывал (как говорилось — глоссировал) его сло­во за словом, строчка за строчкой. Студенты записывали диктуемое меж­ду строчками своих копий — текстов.

Российские историки права также отмечают ту важную роль, кото­рую сыграли университеты в «открытии» римского права для Западной Европы. Именно они во многом способствовали новому (второму) рожде­нию римского права в XI—XII вв. Через глоссы, усовершенствовавшие и форму, и в некотором роде содержание римского права, оно стало годным к правовому регулированию бурно зарождающихся буржуазных экономи­ческих отношений, особенно торговых. Ученые подчеркивают: «Школа глоссаторов проделала огромную работу по восстановлению и обработке классического римского права, по разъяснению устаревших или ставших к тому времени малопонятных текстов и терминов, по внутреннему упоря­дочиванию правовых памятников (прежде всего Дигест)». И далее: «Заро­ждающиеся буржуазные отношения не могли пробиться сквозь гущу пра­вовых обычаев и чисто феодального права, рассчитанного на замкнутое общество, римское же право содержало в себе точные и готовые формулы закрепления абстрактной частной собственности и торгового оборота. Не случайно центром возрождения римского права стали города-республики Северной Италии, которые переживали в XI веке экономический подъем и представляли собой в то время наиболее развитый в хозяйственном отно­шении регион Европы»³⁰. В рецепции римского права нуждалась пере­стройка и социальной, и духовной сфер жизни преобразующегося общест­ва того времени. «Рецепцию римского права поддержала католическая церковь, увидевшая в нем средство, способное поддержать каноническое право и притязание пап на мировое господство. Рецепцию в конечном сче­те санкционировала и королевская власть, стремившаяся к централиза­ции, а следовательно, и к юридизации всей общественной и государствен­ной жизни»³¹.

²⁹ Берман Г.Дж. Указ. соч.

30 История государства и права зарубежных стран / Под ред. О.А. Жидкова, Н.А. Кра- шенинниковой. М., 1988. С. 196-197.

³¹ Там же. С. 197.

Из сказанного следует, что как правовая культура, так и правовая антикультура субъектов права (индивидов, социальных групп и общества в целом), находятся во взаимодействии друг с другом как непосредствен­но, так и опосредованно. Непосредственно это происходит через внешне видимую, наблюдаемую именно в данный момент деятельность этих субъ­ектов права в правовом пространстве — правовое поведение, правомерное либо неправомерное.

Непосредственно наблюдая то или иное правовое поведение дейст­вующих субъектов права, каждый субъект права так или иначе подвер­гает его анализу и собственной оценке, которая может быть как положи­тельной, так и отрицательной. Если положительную оценку данного субъекта права получило наблюдаемое им правомерное поведение, то это способствует развитию и совершенствованию его собственной правовой культуры, а если неправомерное, то происходит пополнение его антипра­вовой культуры.

Опосредованно правовая культура и правовая антикультура субъек­тов права как при их жизни, так и после взаимодействуют через свои про­дукты — правовые нормативные акты, правоприменительные акты, науч­ные произведения тех или иных ученых-правоведов, правовые договоры субъектов права и многие другие продукты правовой культуры и право­вой антикультуры.

Правовая антикультура в правовом пространстве любого общества проявляется в различных формах. В отечественной юридической науке, видимо, по этой же причине правовая антикультура как целостное явле­ние, противостоящее правовой культуре, не исследовалась. Правовая культура по-прежнему изучается в отрыве от правовой антикультуры, то­гда как в жизни они сосуществуют постоянно.

В последние годы в юридической науке были исследованы такие яв­ления, как правовой инфантилизм, правовой дилетантизм, теневое право, правовая демагогия, правовой нигилизм и другие, однако в отрыве от сво­его родового понятия «правовая антикультура», что, естественно, дезори­ентирует не только ученых-теоретиков, но и практиков, участвующих в борьбе с этим правовым недугом. Все вышеназванные правовые явления есть формы выражения «правовой антикультуры субъектов права», а по­тому они имеет множество общих черт и эффективно бороться с каждым из них неразумно. Следует формировать программу минимизации право­вой антикультуры в целом в правовом пространстве страны. Кратко рас­смотрим и сопоставим содержание указанных выше конкретных форм правовой антикультуры.

Правовой инфантилизм характеризуется неполнотой требуемых пра­вовых знаний, несформированностью твердых положительных правовых установок при личной уверенности субъекта права в обладании глубоки­ми правовыми познаниями.

Правовой дилетантизм — небрежное отношение к праву, правовым ценностям, вызванное не умыслом достижения противоправных целей, а отсутствием достаточных правовых знаний.

Правовая демагогия — разновидность социальной демагогии с обще­ственно опасным противоправным обманным намерением субъекта права эффективно воздействовать на правовые чувства, знания и действия дове­ряющих ему людей посредством ложного одностороннего либо грубо из­вращенного представления правовой действительности для достижения собственных порочных корыстных целей, обычно скрываемых под видом пользы народу и благосостояния государства.

Правовой идеализм (фетишизм) заключается в незнании природы и сущности права, вследствие чего преувеличиваются его регулятивные воз­можности, всесилие в жизни общества.

Правовой нигилизм — наиболее опасный и широко распространенный в современном правовом пространстве феномен. Принято считать, что тер­мин «нигилизм» происходит от латинского слова «nihil», которое перево­дится как «ничто», «ничего». Нигилизм означает крайне негативное отно­шение к любым общепринятым социально необходимым ценностям; решительно отрицая эти ценности, нигилизм не выдвигает никаких пози­тивных программ. В зависимости от содержания отрицаемых ценностей различают нигилизм нравственный, политический, правовой и т.д. Н.И.Ма-тузов обратил внимание на то, что при анализе нигилизма следует иметь в виду: не всякое отрицание чего-либо в обществе есть нигилизм. Нигили­стическое и диалектическое отрицания — разные вещи, последнее шире первого (нигилистического)³².

Сопоставление отрицания нигилистического и диалектического прин­ципиально важно, так как позволяет дать более углубленное понимание нигилизма. Нигилистическое и диалектическое отрицания, на наш взгляд, различаются не по широте охвата, а по характеру отрицаемого. Диалекти­ческое отрицание призвано устранить устаревшее, отжившее, сохранив и развив все положительное в общественной жизни, а нигилистическое отри­цание не признает объективно необходимые в данных условиях социальные ценности. К примеру, анархисты отрицают государство и право в социаль­но противоречивом, неоднородном обществе, без которых оно нежизненно.

Будучи разновидностью социального нигилизма, правовой нигилизм от­рицает исторически необходимое данному обществу право, не признает его социальной ценности и проявляется в негативно-отрицательном, неуважи­тельном отношении ко всему правовому — праву, законности, правопорядку и т.д. Он не сопряжен с позитивной программой совершенствования ка­кой-либо сферы общества, следовательно, несет лишь разрушительное на­чало. Таким образом, правовой нигилизм принципиально отличается от конструктивной правовой критической оценки несовершенных сторон функционирующих правовых систем.

³² См.: Матузов Н.И. Правовой нигилизм и правовой идеализм как две стороны «од- ной медали» // Правоведение. 1994. № 2. С. 19.

33 федоренко К.Г. Правовой нигилизм: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Н. Новго- род, 2001. С. 7.

В соответствии с вышеизложенным вряд ли можно согласиться с вы­водами К.Г. Федоренко «о позитивности правового нигилизма» и о том, что «чем выше уровень правового нигилизма, тем динамичнее право», из­ложенными в его кандидатской диссертации. «Впервые в отечественном правоведении, — пишет он, — на базе наиболее общих онтологических свойств, с учетом реалий современности, выдвинута и обоснована гипоте­за о позитивности правового нигилизма как непосредственной характери­стики ценности (полезности) права для общества, интерпретационной и правоприменительной деятельности органов государственной власти и ме­стного самоуправления, их места и роли в жизни социума. Позитивность определяется и тем, что правовой нигилизм предстает как специфический социальный ориентир, указывающий вектор ведущих негативных тенден­ций в юридической сфере, без которого становится затруднительным по­иск погрешностей и изъянов права, неосуществимыми оказываются мно­гие направления его совершенствования»³³. И несколько ниже следует

одно из более конкретных положений, разъясняющих вышеприведенные общие выводы: Несовершенство норм права, отражающееся в нигилисти­ческой оценке, является источником, мотивом и двигателем поисков новых юридических конструкций³⁴.

По сути дела К.Г. Федоренко правовой нигилизм сводит к отрицанию несовершенных, некачественных правовых явлений в действующей право­вой системе страны, а не к отрицанию самого права как жизненно необ­ходимой ценности. Здесь термин «правовой нигилизм» наполняется иным содержанием, чем общепринято в нашей науке. «Под правовым нигилиз­мом принято понимать, — отмечает Л.А. Морозова, — негативное или скеп­тическое отношение к праву вплоть до полного неверия в его возможности решать социальные проблемы»³⁵. Более развернутое определение дает Э.Ю. Соловьев: «Правовой нигилизм — разновидность социального ниги­лизма, его сущность в общем негативном отрицательном, неуважительном отношении к праву, законам, нормативному порядку, а с точки зрения корней, причин — в юридическом невежестве, отсталости, правовой невос­питанности основной массы населения и др.»³⁶.

На наш взгляд, совершенствовать правовую систему, постоянно при­водить все ее элементы в более качественное состояние способны только люди, обладающие достаточно высоким уровнем правовой культуры и ми-нимом правовой антикультуры, снижающей качество правовой жизни об­щества. Предельно негативным видом правовой антикультуры, как сказа­но выше, является правовой нигилизм, отрицающий саму ценность права.

Сопоставление содержания таких правовых явлений, как правовой инфантилизм, правовой дилетантизм, правовая демагогия, правовой идеа­лизм, правовой нигилизм (возможны, видимо, и другие) базируется на не­знании права, правовых заблуждениях, несформированности твердых правовых убеждений (установок), непонимании ценности права для лич­ности и общества, все они свойства определенных субъектов права, носи­телей этих правовых пороков.

³⁴ Федоренко К.Г. Указ. соч. С. 11.

³⁵ Морозова Л.И. Теория государства и права. М., 2003. С. 263.

³⁶ Соловьев Э.Ю. Правовой нигилизм и гуманитарный смысл права // Квинтэссен- ция: Философский альманах. М., 1990. С. 270.

В.В. Субочев*

Реализация законных интересов личности как показатель правовой культуры участников правоотношений

* Заведующий кафедрой государственно-правовых дисциплин Пятигорского госу­дарственного технологического университета, кандидат юридических наук.

_З

аконные интересы, будучи специфической правовой категорией, являются одной из наиболее распространенных форм удовлетворе­ния потребностей и запросов личности, представляют собою разновид­ность субъективного права. Правда, многие специалисты сходятся во мне­нии, что «любое субъективное право преследует цель удовлетворения того или иного интереса, но не всегда интерес обеспечивается предоставлением субъективного права»¹.

Сам законодатель дает многочисленные основания к подобным заклю­чениям, употребляя словосочетания «права и (или) законные интересы», «прав и охраняемых законом интересов». Таким образом, субъекты право­творчества (сознательно или бессознательно²) признают, что наряду с субъективными правами существуют и законные интересы, в случае на­рушения которых можно прибегнуть к помощи компетентных государст­венных органов.

Под законным личным интересом предлагается понимать стремление субъекта пользоваться определенным социальным благом и в некоторых случаях обращаться за его защитой к компетентным органам. Законные интересы, как известно, гарантируются государством в виде юридической дозволенности, отраженной в объективном праве либо вытекающей из его общего смысла. И законные интересы, и субъективные права имеют об­щие черты:

1. предполагают удовлетворение материальных и духовных потребно­стей личности;

2. имеют диспозитивный характер и находятся в сфере дозволенного правомерного поведения;

3. являются действенным способом управления и влияния на общест­венные процессы, складывающиеся и уже сложившиеся правоотношения между самыми разнообразными субъектами;

4. опираются на закон, на объективно существующее право;

5. опосредуют практически все сферы правовой жизни общества;

6. признаются и защищаются государством.

Таким образом, субъективное право и законный интерес есть опреде­ленный способ правового регулирования участников правоотношений, ле­жащий в сфере дозволенного и атрибутивный правомерному поведению субъектов.

Различие субъективного права и законного интереса находится в пло­скости правовой дозволенности. Субъективное право представляет из себя «сложную дозволенность, возведенную законодателем в ранг правовой возможности. Субъективное право есть дозволенность высшей категории и по сути дела ценится уже не столько своей дозволенностью, сколько воз­можностью, причем обязательно юридической. Благодаря этому субъек­тивные права, как и юридические возможности, обеспечиваются конкрет­ной юридической необходимостью (обязанностью) других лиц.

¹ Нохрина М.Л. Гражданско-правовое регулирование личных неимущественных от­ношений, не связанных с имущественными. СПб., 2004. С. 182.

² Отмеченное словосочетание используется в связи с отсутствием каких-либо поясне­ний со стороны законодателя относительно сути употребляемых им «законных ин­тересов».

³ Малько А.В. Законные интересы советских граждан: Дис. ... канд. юрид. наук. Са­ратов, 1985. С. 70-71.

Если же правовая дозволенность не имеет либо не нуждается в юри­дически необходимом поведении других лиц как определенном правовом средстве своего обеспечения, то данная дозволенность является простой и не возводится законодателем в особую правовую возможность»³. В пос­леднем случае речь и идет о законных интересах.

Существуют и другие критерии разграничения субъективных прав и законных интересов.

7. Законный интерес, в отличие от субъективного права, конкретно не закрепляется нормой права, а лишь ей соответствует. Норма права мо­жет охранять и закреплять существование самих законных интересов в целом, но не законный интерес в отдельности. Отсюда — и разная степень гарантированности обозначенных институтов.

8. Если субъективное право носит индивидуально-определенный ха­рактер (определены носитель права, контрагент, все основные атрибуты поведения — его мера, вид, объем, пределы во времени и пространстве и т.п.), то законный интерес носит нередко общий характер, его удовлетво­рение возможно только через объединение всех участников конкретных правовых предписаний⁴.

9. И субъективное право, и законный интерес — это пути удовлетворе­ния потребностей субъектов правоотношений. Однако способы обладания желаемым благом находятся в качественно различных плоскостях. Пер­вый — более гарантированный, второй — более распространенный, если первому корреспондирует юридически обеспеченная возможность, то на стороне второго — лишь незапрещенность и совокупность определенных факторов и обстоятельств, способствующих вероятной защите.

10. Логично предположить, что отличаться законный интерес и субъек­тивное право будут способами и формами своей реализации. Реализация интересов, признанных государством существенными и закрепленных в ви­де субъективных прав, зависит прежде всего от желания и намерений субъ­екта правоотношений, от его знания своих прав и обязанностей. Здесь про­исходит как бы сотрудничество государства и субъекта правоотношения на почве беспрепятственной реализации предоставленных человеку прав.

Законные же интересы личности обладают «доказательственной» фор­мой реализации, когда для их воплощения в действительность субъекту правоотношений необходимо:

• обосновать правомерность и законность своих интересов и выдвига­емых в соответствии с ними требований;

• суметь найти защиту и воспользоваться ею (она может исходить от компетентных органов в случае признания ими значимости и правомерно­сти выдвигаемых субъектом притязаний).

Следует отметить, что реализация законных интересов во многом ха­рактеризует правовую активность населения, уровень его правовой куль­туры. Законный интерес, как уже подчеркивалось, не обеспечен конкрет­ной юридической обязанностью кого-либо. Это заставляет субъекта искать приемлемые пути его реализации, сообразуя свои поступки с мнением и потребностями контрагентов.

Исходя из посылки, что любой интерес, в том числе и законный, — это стремление пользоваться определенным благом, способным удовлетворить потребность, то реализацияи законного интереса — это любые правомер­ные деяния субъекта, позволяющие ему осуществлять юридически допус­каемую возможность, не входящую в правомочия, облекаемые в форму субъективного права.

⁴ См.: Ильин И.А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1994. Т. 4. С. 112.

Оправдано ли относить любое правомерное деяние, в том числе и без­действие, к актам реализации законных интересов? Безусловно, да.

Во-первых, крайне нелогичным выглядело бы утверждение, согласно которому законный интерес может заключаться в пассивной форме пове­дения лица (бездействии), в то время как акт реализации подобного за­конного интереса должен быть выражен в действии. Вряд ли действие мо­жет быть формой реализации бездействия.

Во-вторых, акт, следуя логике контекста, — это определенная форма выражения поведения носителя конкретного интереса. Бездействие же — допускаемая законом (правомерная) форма поведения лица, которая вполне может являться актом реализации его интереса.

Вместе с тем подчеркнем, что законный интерес как таковой не иден­тичен, не тождественен бездействию (как, впрочем, и действию), он на­правлен на обладание социальным благом ради необходимости удовле­творения осознанной потребности. В таком случае бездействие — не само благо, а лишь поведенческая форма его достижения.

Реализация законного интереса есть совокупность способов достиже­ния конкретного блага, а бездействие — это одна из возможных разновид­ностей актов реализации законных интересов. Другими словами, бездей­ствие наряду с активным правомерным действием субъекта является формой развития той возможности (в общем виде гарантированной зако­нодателем), которая направлена на удовлетворение потребности субъекта в обладании неким благом.

Итак, акт реализации законного интереса, будь то действие или без­действие, направлен на обладание, пользование тем благом, которое спо­собно удовлетворить осознанную потребность субъекта правоотношения. Акт реализации законного интереса — это попытка его удовлетворения, за­висящая не только от волевых усилий самого субъекта, но и от совокупно­сти сопутствующих данным актам факторов и обстоятельств.

Существование законного интереса и его реализация — два разных яв­ления. Если первое связано лишь с наличием осознанной необходимости удовлетворения потребности, то второе — с деянием, направленным на ее удовлетворение. Причем возможность обозначенного деяния далеко не всегда способна материализоваться в силу «ущемленной» гарантирован-ности законного интереса по сравнению с субъективным правом.

Следует отметить, что психофизиологические особенности каждого из субъектов различны, поэтому и управленческая информация, заложенная в правовых предписаниях, воспринимается ими по-разному. Это означает нетождественность реакции различных участников управления на одни и те же требования правовых норм, что обусловливает дуализм правомер­ного поведения последних, находящий свое выражение в двух формах: удовлетворении интересов, отраженных в субъективных правах, в непо­средственно закрепленных правомочиях субъектов; удовлетворении закон­ных интересов, напрямую не получивших поддержки в управленческой нормативной информации, но в принципе ей не противоречащих.

Таким образом, акты реализации законных интересов — это продол­жение «жизни» нормативных предписаний в правоотношениях субъек­тов, связанные с нелинейностью развития «программируемых» послед­ствий воздействия правовых норм на поведение субъектов.

Можно прийти к выводу, что акты реализации законного интереса связаны с потребностью обладать социальным благом; способ же право­вого поведения, направленный на достижение желаемого, определяется рамками правовых предписаний.

Вместе с тем правовые нормы устанавливают лишь границы право­мерных действий субъекта, не регламентируя многочисленные социально значимые способы поведения. Правовая активность субъекта (как и пра­вомерная социальная активность) определяется законными интересами и выражается в форме актов их реализации. Актуально заключение о том, что норма права не исчерпывает всех возможных вариантов поведения субъекта и не способна охватить все аспекты социальной жизни, нуждаю­щиеся в регуляции. Здесь необходимо отдать должное законным интере­сам, которые являются индикатором адекватности восприятия участника­ми правоотношений стимулов и ограничений, заложенных в любой правовой информации.

Акты реализации законных интересов «дополняют» нормативное регу­лирование общественных отношений, «продолжая» основное предназначение правовых норм, и одновременно свидетельствуют о необходимом поведе­нии лица, которое считает возможным удовлетворение своих правомерных интересов способом, не получившим правовое закрепление.

Законные интересы — достаточно непредсказуемое, стихийное право­вое явление, которое зависит как от внутренних мотивационных установок субъекта, так и от динамичной совокупности внешних обстоятельств, вли­яющих на их удовлетворение. Изложенное необходимо экстраполировать и на акты реализации законных интересов, которые предопределяются са­мыми разными факторами.

К этим факторам можно отнести следующее:

• реально складывающиеся жизненные условия, определяемые внеш­ним воздействием среды на субъекта в период реализации законных инте­ресов. Это место, время, способ удовлетворения законных интересов, ста­тус субъектов правоотношений, их положение в обществе и масса других детерминант;

• действующее законодательство, виды правовых режимов, определя­ющих правомерность поведения субъектов в той или иной сфере;

• соотношение между усилиями, затрачиваемыми на реализацию за­конного интереса, и полученным результатом;

• изменение психологического отношения субъекта к конкретным мо-тивационным установкам;

• общий уровень правовой культуры и потребностей личности;

• степень правовой защищенности граждан и их вера в возможность отстаивания своих прав и интересов и т.д.

Как видно из перечисленного, факторы, воздействующие на акты реали­зации законных интересов, — самые разнообразные. Это связано с много­аспектным характером законных интересов, их проникновением в различные сферы правовой жизни общества, способностью последних выступать в качестве ведущего элемента самоорганизации правовой системы в целом. Будучи элементом самоорганизации правовой системы общества, акты реа­лизации законных интересов и сами по себе представляют нелинейно раз­вивающуюся систему, которая продуцирует факторы собственной само­упорядоченности.

Акты реализации законных интересов — это форма правомерного пове­дения, которая приемлет нормативное, позитивное управляющее начало. Тем не менее спрогнозировать последствия влияния конкретной нормы, за­ложенных в ней стимулов и ограничений на поведение субъекта, реализую­щего свой законный интерес, — невозможно. В этом — и сила, и слабость правовых предписаний. Акты реализации законных интересов обогащают палитру средств правового воздействия на общественные отношения, ибо соотносят свое воплощение со всеми формами реализации права.

Однако конкретный акт реализации законного интереса не всегда аде­кватен норме права, в общем виде обеспечивающей его существование. Акт реализации законного интереса в известной мере «корректирует» воплоще­ние в действительность абстрактных правил поведения, позволяя субъекту «маневрировать» в рамках незапрещенности. Помимо сказанного, акты реализации законного интереса, не вступая в «конфликт» с законом (ибо это выводит интерес за рамки «охраняемого законом»), находятся в проти­воречии с актами реализации законных интересов контрсубъектов, что не только свидетельствует о диалектике личного, общественного и государст­венного, но и о самопродуцировании взаимоисключающих юридически зна­чимых последствий для участника правоотношений.

Свидетельством изложенному выше являются многочисленные граж­данско-правовые договоры, сделки, которые и выступают зачастую в ка­честве аспектов реализации законных интересов. Непротиворечивость до­говоров нормам права еще не означает их согласованности между собой, бесконфликтности, унифицированности сосуществования. Могут действо­вать два взаимоисключающих договора при непротиворечивости обусло­вившей их норме права.

Следует отметить, что акт реализации законных интересов может быть связан не только с «недостаточностью» субъективных прав для удов­летворения потребности участника правоотношений, но и с нарушением данных прав, и в большей степени самих законных интересов. В этом — еще одна сторона воспроизводства законных интересов, детерминирую­щих акты их реализации.

Проиллюстрировать мысль можно следующим примером. В период выборной кампании губернатора Тульской области гр-н Матвеев, включив телевизор, вместо запланированного кинофильма обнаружил трансляцию концерта певицы А. Пугачевой, которая агитировала за одного из канди­датов в губернаторы. Гр-н Матвеев посчитал, что пострадал от произвола телечиновников как потребитель информации. «Они ущемили мои закон­ные интересы и причинили нравственные страдания, о чем я и написал в иске». Суд удовлетворил иск Матвеева и обязал телекомпанию выплатить ему десять минимальных окладов за причиненный моральный ущерб⁵.

Таким образом, обращение в суд с исковым заявлением, будучи ак­том реализации законного интереса гр-на Матвеева, спровоцировано не­возможностью осуществить его же законный интерес.

Акт реализации законного интереса может привести к юридически значимым последствиям (судебные иски, договоры, сделки, реализация любых правомочий в рамках конкретных правоотношений). Эти последст­вия, в свою очередь, могут обусловить, спровоцировать ряд деяний, ставя­щих целью удовлетворение вновь возникших потребностей.

⁵ См.: Ждакаев С. Концерт Пугачевой признан незаконным // Известия. 2002. 10 апр.

Вместе с тем акт реализации законного интереса может иметь место в рамках общерегулятивных правоотношений и не затрагивать третьих лиц, не порождать юридически значимых последствий, помимо удовлетво­рения собственных, эгоистических интересов субъекта.

Отмеченная специфика актов реализации законных интересов подчер­кивает, что субъективные права потенциально способны удовлетворить не все интересы, как и не все интересы могут быть воплощены в субъектив­ных правах. Подобный «недостаток», обусловленный динамикой развития общества, тем не менее необходим для правовой активности личности, что предполагает возможность претворения в жизнь правомерных интересов, которые воплощаются в актах их реализации.

Законные интересы — источник правовой активности субъекта и одно­временно ее форма, подобно тому, как норма права есть и источник, и фор­ма действия права в обществе. В данной связи следует подчеркнуть, что правовая жизнь связана как с упорядочением, так и с дезорганизацией со­циальных связей. Вместе с тем вполне очевидно, что даже дезорганизация последних коррелирует с интересами субъектов, которые находятся в дест­руктивном противоречии. В этом — погрешности праворегулятивных средств, которые, однако, имеют своим следствием юридически значимые поступки субъектов, направленные на удовлетворение существующих потребностей. Расслоение интересов, различный уровень правовой культуры в обществе, низкий уровень жизни большинства населения — причина дезорганизации, которая имеет место на фоне соответствующей его правовой активности и корреспондирующего ей способа реализации законных интересов.

Правовая активность — одна из важнейших характеристик правовой жизни общества, ибо это и есть средства и способы удовлетворения субъек­тами правоотношений конкретных потребностей и интересов. Правовая ак­тивность — это и качественный показатель правовой культуры общества, «доступности» права, оценки степени «забюрократизированности» право­применительных структур и т.д. Вместе с тем методологическое значение данной категории не следует преувеличивать. На наш взгляд, В.А. Затон-ский, сопоставляя категории «правовая жизнь» и «правовая активность», не совсем точен в оценке того, что «правовая активность является одним из важнейших способов правовой жизни»⁶.

Правовая жизнь — это объемная категория, которая свидетельствует о действии права в обществе, о способах удовлетворения интересов субъек­тов права, где, бесспорно, правовая активность занимает присущую ей нишу. Однако правовая активность наряду с другими категориями орга­ничным элементом поглощается «правовой жизнью», будучи, по справед­ливому замечанию ВА. Затонского, характеристикой качественного состо­яния правовой жизни, ее критерием⁷. Вряд ли характеристика качественного состояния объекта может выступать в роли способа суще­ствования последнего.

⁶ Затонский В.А. Правовая активность как способ правовой жизни и объект право­вой политики: позитив и негатив // Правовая политика и правовая жизнь. 2005. № 2. С. 31.

⁷ Там же. С. 32.

Очевидно, что правовая активность свидетельствует о различных сто­ронах правовой жизни общества. При более же пристальном анализе то­го, что представляет собой правовая активность, мы убедимся, что в опре­деленном смысле она являет собой акты удовлетворения субъектами своих прав, законных интересов и исполнения возложенных на них обязанно­стей. Вновь законные интересы должны быть поставлены у основания призмы исследования причинности возникновения тех или иных правоот­ношений, степени достижения правовыми средствами запланированного результата.

Законные интересы, таким образом, — важнейшая составляющая пра­вовой активности субъекта, которая детализирует правовые предписания, отношение людей к праву, т.е. характеризует уровень их правосознания и правовой культуры. Более того, данная активность основывается на един­стве общественных и личных интересов.

Законные интересы — категория противоречивая. Не каждый закон­ный интерес может и должен реализоваться. Это естественно настолько, насколько естественно и само право, будучи совокупностью воли членов одного общества, в то же самое время не способно абсолютно полностью удовлетворить интересы всех и каждого. Право — это компромисс между свободой и необходимостью жить в организованном обществе, подчиняю­щемся единым и целесообразным установкам. Примерно та же ситуация «наблюдается» и с законными интересами. Они — атрибут активности уча­стника правоотношений, однако государство, будучи призванным обеспе­чивать интересы всего общества, не всегда должно «потакать» законным интересам каждого.

Правовая политика, реализуемая в государстве, должна содействовать тому, чтобы каждый активно боролся за свои законные интересы, чтобы ка­ждый был услышан компетентным органом, либо другим не противореча­щим закону способом влиял на контрагента. Степень гарантированности реализации законных интересов — это уже сфера оптимизации последних, однако шансы на отстаивание своей позиции должны быть у всех.

Также отметим, что активная позиция в вопросах реализации охраня­емых законом интересов — важный элемент правовой культуры общества, и правовая политика должна всемерно содействовать тому, чтобы субъек­ты правоотношений знали, что защищать или отстаивать они могут и дол­жны не только свои субъективные права, но и законные интересы. Други­ми словами, правовая политика должна дать каждому возможность быть услышанным.

А.С. Рабаданов*

Морально-нравственное обоснование и естественная природа права человека на защиту

_Ч

еловеку присуще чувство самосохранения. Это чувство вложено природой в человека так глубоко, что не оставляет его почти ни­когда; человек стремится к самосохранению, с одной стороны, инстинктив­но, а с другой — сознавая свое право на существование. Сознавая свое право на существование, человек ограждает его от чужого посягательст­ва, от всякого не-права. Но очевидно, что действия человека в этой сфере

Доцент кафедры уголовного права и криминологии Саратовского юридического института МВД РФ, кандидат юридических наук.

не могут быть безграничны, их ограничение лежит в системе общества, государства.

А.Ф. Кони отмечал, что из свободного человека, который смутно соз­нает свое (jus) и не хочет знать никакого (lex), делается гражданин, имею­щий твердо законом определенные права и соответственно им обязанно­сти. Место безграничного произвола занимает гражданская свобода¹.

Право необходимой обороны признавалось еще в глубокой древности, в Египте и Греции. Римское право даже распространялось в определени­ях права необходимой обороны: оно признается самой природой челове­ка². И в наше время не ослабевает интерес как ученых, так и практиков к этой проблеме. Праву на необходимую оборону посвящено несколько ос­новательных монографий. Тем не менее в научных изданиях лишь попут­но, в связи с анализом иных аспектов уголовно-правового характера за­трагиваются морально-нравственное содержание и естественная природа права человека на защиту.

Понятие нравственности далеко не бесспорно. В Словаре русского языка о нравственности говорится как о «правилах, регулирующих поведе­ние, духовные и душевные качества, необходимые человеку в обществе, а также выполнение этих правил»³. В других изданиях нравственность опре­деляется как «особая форма общественного сознания <...> один из основ­ных способов регуляции действий человека в обществе с помощью норм»⁴.

В научной литературе и в практическом обиходе понятия «нравствен­ность» и «мораль» подчас употребляются как идентичные. Для их отожде­ствления есть лингвистические основания, так как с латинского moralis переводится как нравственный. Впрочем, некоторые ученые устанавлива­ют и различия. С их точки зрения два термина, обозначающие одно явле­ние, указывают на многозначность понятия. С одной стороны, мораль — это регулятор отношений, это нравы, естественные стремления человека, массовые привычки, получившие общественное одобрение. С другой сто­роны, мораль — это противостояние природе активного волевого субъекта, осознающего свою автономность, это личностное измерение общества.

Гегель эти два аспекта морали превратил в две ступени ее развития. Нравственность для него — это обычаи, бессознательно усвоенные индиви­дом. В нравственности совпадают должное (предписанное) и сущее — фак­тическое поведение людей. Мораль, по Гегелю, это как бы критическая оценка нравственности (обычаев, нравов). В морали свободная личность сознательно ищет всеобщего закона, лежащего в основе нравов. Веления морали начинают расходиться с повседневным порядком (сущим). Однако мораль как выражение субъективной воли опять объективируется, перехо­дит в нравственность, понимаемую как воплощение морального закона в семейных отношениях, гражданском обществе, государстве.

¹ См.: Кони А.Ф. О праве необходимой обороны. М., 1996. С. 7—8.

² Там же. С. 11-12.

³ Ожегов СИ. Словарь русского языка. М., 1981. С. 339.

⁴ Большой энциклопедический словарь. М., 1997. С. 755.

Видимо, нужно исходить из единства черт, присущих этим понятиям, так как и в нравственности, и в морали выражены представления челове­ка о добре и зле, справедливости и бесправии, достоинстве и чести. В на­стоящей статье мораль и нравственность понимаются как идентичные, имея в виду содержание позитивного права.

В начале XX в. известный русский мыслитель П.И. Новгородцев про­рочил: «Если Россия не исполнит своего нравственного долга, если она не отречется от национального эгоизма, если она не откажется от права си­лы и не поверит в силу права, если она не возжелает искренно и крепко духовной свободы и истины,— она никогда не будет иметь никакого успе­ха ни в каких делах своих, ни внешних, ни внутренних»⁵.

Спустя почти столетия, желая построить правовое государство, полез­ное для собственных граждан, мы вновь призываем к вере в силу права, в духовность народа, надеясь, что он никогда не поклонится «золотому тельцу». Сегодня высокий нравственный авторитет юриспруденции утра­чен, иссякло доверие к нравственной силе права, ее возвышенному и иде­альному предназначению.

Соотношение морали и права относится к числу важнейших вопросов гуманитарной науки. Ученые отмечают, что взаимодействие морали и пра­ва в современной России характеризуется противоречивостью мнений. Од­ни полагают, что Россию спасет лишь инерция добра. На вопрос «Какое преступление нельзя оправдать никакими обстоятельствами?» — отвеча­ют — измену Родине⁶. Другие считают, что России присущ процесс углуб­ления нравственных начал в праве, хотя и осознают, что он затянулся во времени⁷. Третьи однозначно отдают предпочтение нравственным ценно­стям, ставят нормы морали выше юридических. Так, писатель А. Солже­ницын утверждает, что нравственное начало должно стоять выше, чем юридическое. «Справедливость — это соответствие с нравственным правом прежде, чем с юридическим»⁸, — пишет он.

Видимо, в истинном законе, отвечающем своему назначению, юриди­ческое и нравственное нельзя противопоставлять. Если положительный закон идет вразрез с нравственным сознанием добра, то можно быть уве­ренным, что он не отвечает принципам естественного права. Соответст­венно правовой интерес относительно таких законов может выражаться не в сохранении, а в их правомерной отмене⁹.

⁵ Цит. по: Соловьев В. Национальный вопрос в России // Об общественном идеале. М., 1991.

⁶ См.: Нарогницкая Н. Россию спасет лишь инерция добра // Аргументы и факты. 2006. № 3.

⁷ Цыбулевская О.И. Нравственные основания современного российского права: Авто-реф. дис. ... д-ра юрид. наук. Саратов, 2004. С. 4—5.

⁸ Солженицын А. Как нам обустроить Россию // Комсомольская правда. Спец. вып. 1990. 18 сент.

⁹ См.: Соловьев B.C. Нравственность и право // Собр. соч. М., 1988. Т. 7. С. 392.

Итак, право и нравственность — это понятия тесно взаимосвязанные, а в положительном законе — совпадающие. Сказанное не означает, что меж­ду ними нет различия. Так, В. Соловьев различия права и нравственности сводил к трем пунктам: 1) «Право есть низший предел или определенный минимум нравственности...»; 2) «Право есть требования реализации этого минимума, т.е. осуществления определенного минимального добра»; 3) «Требования нравственного совершенства, как внутреннего состояния, предполагают свободное или добровольное исполнение...; напротив, внеш­нее осуществление известного закономерного порядка допускает прямое или косвенное принуждение...». Соединив вместе три названных признака, В. Соловьев получил определение права в его отношении к нравственно­сти. «Право, — пишет он, — есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего изве­стных проявлений зла»¹⁰.

Морально-нравственное обоснование права человека на защиту пред­полагает хотя бы тезисное освещение вопросов разграничения между нравственностью и правом. В научной литературе разграничение между нравственностью и правом проводится так: право остается во внешнем, а нравственность — во внутреннем мире человека¹¹. Но когда соединяются эти два понятия, то можно говорить о таком праве, которое изначально нравственно выражает идеи справедливости, свободы, равенства и назы­вается в теории естественным. Нормы права, содержащие моральные цен­ности, становятся ценностью как для отдельного человека, так и для об­щества в целом. И в этом смысле право выступает действенным средством социальной защищенности интересов личности, обновления об­щества в соответствии с историческим ходом общественного развития.

Морально-нравственное обоснование права человека на защиту есть осмысленная оценка поступка человека. Оно может рассматриваться в ши­роком и узкопрофессиональном толковании. В широком — с позиции поня­тия добра и зла, представления о справедливости, равенстве, свободе и до­стоинстве личности. В узком значении — в качестве общественного и юридического института (институт общественной защиты, самозащиты, не­обходимой обороны и т.д.) либо идеологической и юридической практики неприкосновенности личности.

Широкое понимание морально-нравственных основ права человека на защиту предполагает знание исторической природы естественного права, его эволюции и проявления в современных условиях. О.И. Цыбу-левская правильно утверждает, что личности «всегда присущи как чувст­во свободы, так и чувство справедливости, порядка, основой которого яв­ляется уверенность в завтрашнем дне, безопасность и надежность существования»¹².

¹⁰ Соловьев B.C. Указ. соч. С. 382-383.

¹¹ См.: Трубецкой Е.Н. Право и нравственность. М., 1999. С. 45.

¹² Цыбулевская О.И. Нравственные основания современного российского права. Са- ратов, 2004. С. 8.

¹³ Бачинин В.А., Сальников В.П. Философия права: Краткий словарь. СПб., 2000. С. 156

¹⁴ См.: Сафонов В.Н. Политические взгляды Аристотеля // Социально-политический журнал. 1998. № 4. С. 181-182.

«Естественное право возникает вместе с первыми ростками человече­ской организации и культуры в виде написанных правил и традиций обычного права. Его требования существовали в мифах, религиозных и моральных нормативах»¹³. Один из представителей естественной школы права, Аристотель, еще до нашей эры определял естественное право как нравственное. Он исходно наделял его соответствующей абсолютной цен­ностью, потому что это право повсеместно имеет одно и то же значение, независимо от того, признают ли его люди и как они его толкуют. Аристо­тель даже различает два вида справедливости: уравнивающую и распре­деляющую. Критерием первой является «арифметическое равенство», сфе­рой применения этого принципа — область гражданско-правовых сделок, возмещения ущерба, наказания и т.д. Распределяющая справедливость исходит из принципа «геометрического равенства», она означает деление общих благ по достоинству, пропорционально вкладу и взносу того или иного члена общения¹⁴.

Позиция Аристотеля, впрочем, как и позиция римских юристов (Уль-пиана), не ограничивается анализом социальной справедливости. Много внимания они уделяют правовой справедливости, где находит свое отра­жение нравственно-правовое обоснование права человека на защиту. В частности, B.C. Нерсесянц, анализируя труды римских юристов относи­тельно идей правовой справедливости, пишет, что право, которое кто-либо считает справедливым применить к другому лицу, должно признаваться и для самого себя. Право как регулятор общественных отношений должно воплощать в себе особенные интересы и притязания, они должны найти в нем и надлежащие (именно — справедливые) признаки, удовлетворение и защиту. Тем самым, утверждает далее ученый, отдавая каждому свое, правовая справедливость делает это единственно возможным, всеобщим и равным для всех правовым способом, отвергающим привилегии и утвер­ждающим свободу¹⁵.

«Нормы естественного права неизменны и всеобщи так же, как со­циальный идеал, и так же недосягаемы для реализации в жизни. Естест­венное право подготавливает организационные структуры для самых раз­нообразных форм человеческого общежития, в идеале оно стремится стать неким порядком, который будет соблюдаться не в силу боязни наказания, а просто в силу понимания его необходимости и разумности»¹⁶.

Этический момент в естественно-правовой конструкции права челове­ка на защиту заключается в том, что происходит оценка существующего положения с точки зрения нравственного долженствования. Большой вклад в обоснование этой идеи внес русский мыслитель П.И. Новгород­цев. Он считал, что человек видит в праве установление, которое зависит от личной воли и в то же время составляет часть нравственной субстан­ции. Практическая сторона данного подхода, согласно Новгородцеву П.П., выражается в протесте нравственного сознания против недостатков дейст­вующего правопорядка. Вывод Новгородцева заключался в констатации двух существенных моментов естественно-правовой идеи: нравственной оценке положительных учреждений и стремления к философскому иссле­дованию основ права¹⁷.

П.И. Новгородцев также полагал, что мораль столь же неизменна, сколь постоянна сущность человека: то, что нравственно для одного чело­века, не может (не должно) быть этически безразличным для другого. Право же (и правосознание) подвижно и изменчиво, вплоть до того, что право может противоречить себе или идее справедливости¹⁸.

¹⁵ См.: Нерсесянц B.C. Философия права: Учебник для вузов. М., 1997. С. 30—31.

¹⁶ Исаев И.А., Золотухина Н.М. История политических и правовых учений России Х-ХХ вв. М., 1995. С. 328.

¹⁷ См.: Новгородцев П.И. Введение в философию права. СПб., 2000. С. 13.

¹⁸ См.: Никулина О.В. Власть и право в философии П.И. Новгородцева. М., 1992. С. 87.

Таким образом, доктрина естественного права с изменяющимся со­держанием выражает идею прогресса в правосознании (и в праве) при незыблемости принципов нравственности, основанных на признании цен­ности и достоинства личности всех времен и народов. Иными словами, право — минимум нравственности, и этот «минимум», по П.И. Новгородце­ву, может быть различен для разных исторических возможностей и объек­тивных условий.

Нормы естественного права авторитетны вследствие своей разумно­сти. «Сущность естественно-правовой идеи состоит, прежде всего, в ее критическом духе, — пишет П.И. Новгородцев. — Она знаменует собой не­зависимый и самостоятельный суд над положительным правом, призыв к усовершенствованию и реформе во имя нравственных целей»¹⁹.

Новгородцев стремился дополнить практическую философию Канта отдельными положениями философии права Гегеля и устранить тем са­мым односторонность их подходов. Это побудило Новгородцева создать свою оригинальную естественно-правовую теорию, которая выражает ус­тойчивые моральные ценности и изменяющиеся законодательные основы. При этом русский мыслитель активно использовал многие идеи баденской школы неокантианства²⁰.

Морально-нравственное обоснование права человека на защиту в ее широком толковании предполагает хотя бы тезисное обращение к идеям свободы, в частности, такой важнейшей ее составляющей, как свобода во­ли. В этой связи вновь обратимся к истории вопроса, которая отражается в трудах русских философов права. Радищев полагал, что необходимым элементом каждого деяния является воля: если нет свободной воли²¹, нет и деяния. Из этого тезиса можно сделать вывод, что закон имеет дело только с такими действиями, в которых проявляется свободная воля. При определении личности и нравственного закона свобода и равенство пред­ставлялись двумя сторонами одного и того же понятия: свобода являлась основанием, равенство — необходимым условием закономерности воли²².

П.И. Новгородцев, критикуя Канта, считал, что его категорический императив неполно отражает моральную обоснованность права, он одно-сторонен в силу своей абстрактности. В своем учении кенигсбергский мы­слитель «стремится определить право и государство в их моральной осно­ве, как они должны быть на основании чистых законов разума. <...> Идеальные нормы, относящиеся к ним, устанавливаются именно в виду осуществления нравственного закона»²³.

Что же касается источника естественных прав, то в начале своей на­учной деятельности П.И. Новгородцев искал их в категорическом импера­тиве, т.е. в высшем моральном требовании, которое вытекает из самой природы человеческого общежития. По П.И. Новгородцеву, разумное на­чало в личности есть автономное нравственное начало. Разум является единственным источником идеи должного, морального закона, который представляет собой факт чистого сознания, безусловно, достоверен сам по себе и независим от исторической необходимости. Сущность морали про­является в ее формализме, индивидуализме и абсолютизме, что во многом определяет ее критическую функцию²⁴.

¹⁹ Новгородцев П.И. Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве: два типичес- ких построения в области философии права. М., 1901. С. 150.

²⁰ Жуков В.Н. Новгородцев П.И. // Русская философия: Словарь / Под общ. ред. М.А. Маслина. М., 1995. С. 327-329.

²¹ См.: Радищев А.Н. Избранные философские сочинения. М., 1949. С. 240.

²² Новгородцев П.И. Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве. С. 109—110.

²³ Цит. по: Новгородцев П.И. Нравственная проблема в философии Канта. М., 1903. С. 25.

²⁴ Там же. С. 5, 28.

Высшее моральное требование, приложенное к сфере социальных от­ношений, приобретает форму естественного права, т.е. неизменную иде­альную норму с меняющимся содержанием. Как бы ни были различны толкования идеи естественного права, считает философ, все ее сторонники сходятся в одном, что она подразумевает совокупность таких правил или норм, которые обязательны сами по себе, независимы от какого бы то ни было внешнего законодательства или авторитета.

Можно сделать вывод о том, что для Канта естественное право явля­ется понятием идеальным и нравственным, а следовательно, верховным принципом всякого законодательства. П.И. Новгородцев же утверждал, что содержание естественного права меняется от эпохи к эпохе, хотя сам факт его наличия бесспорен.

П.И. Новгородцев стоял на позиции признания формального и факти­ческого обеспечения свободы индивидов правом: цель права — охрана сво­боды, однако пользование этой свободой может быть совершенно парали­зовано недостатком средств. Вот почему, несмотря на то, что задачей и сущностью права является охрана личной свободы, не менее важна и воз­можность осуществления этой задачи — забота о материальных условиях свободы. Решение данной проблемы, заключал ученый, должно взять на себя государство. Он писал, что «сущность естественного права заключа­ется, прежде всего, в стремлении к наиболее адекватному согласованию начал свободы и солидарности, к утверждению порядка, при котором ин­дивидуальная свобода не будет находиться в противоречии с необходимой для общества солидарностью, общественная упорядоченность не будет осуществляться за счёт ограничения индивидуальной свободы»²⁵.

Таким образом, естественное право как проистекающее из природы человека, человеческого разума, всеобщих моральных принципов служит морально-этической, нравственной основой обоснования права человека на защиту в ее широком профессиональном толковании. В современном обществе особое нравственное обоснование права граждан на защиту мо­жет рассматриваться в качестве идеологической и юридической гарантий неприкосновенности личности.

Народное сознание испокон веков проявляло понимание необходимо­сти использовать зло в борьбе со злом, а ведь институт обстоятельств, иск­лючающих преступность деяния, дает человеку право «убивать» при опре­деленных ситуациях, связанных с защитой себя или других лиц, если это посягательство было сопряжено с насилием, опасным для жизни обороня­ющегося или другого лица, либо с непосредственной угрозой применения такого насилия (ч. 1 ст. 37 УК РФ). Ш. Монтескье выразил эту же мысль предельно просто и точно: «Если разумное существо причинило зло друго­му разумному существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же образом»²⁶. В то же время, как четко и коротко определил английский фи­лософ Ф. Бэкон, «всякая насильственная мера чревата новым злом»²⁷.

²⁵ Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права. К вопросу о возро- ждении естественного права. СПб., 1902. Кн. 2. С. 286.

²⁶ Монтескье Ш.Л. О духе законов // Избр. произведения. М., 1955. С. 164.

²⁷ Разум сердца: мир нравственности в высказываниях и афоризмах. М., 1989. С. 327.

Как свидетельствует история, человечество на протяжении тысячеле­тий пыталось также выработать критерии использования этого права. Сначала соответствующие правила определялись нормами морали, с поя­влением государства — нормами права, хотя нравственность продолжала и продолжает влиять на применение этого института. Поэтому, признавая

право на защиту естественным, прирожденным, все и всегда искали ее пределы, которые не только ставились законом, но и вытекали (может быть, прежде всего) из нравственных воззрений.

В некоторых случаях деяние, хотя и имеющее некоторые формальные черты преступности (например, подобное деяние в иных обстоятельствах может быть запрещено уголовным законом под угрозой наказания), не мо­жет являться преступлением в силу того, что обстоятельства, при которых оно совершено, предусмотрены уголовным законодательством как исклю­чающие преступность деяния. В то же время причины, по которым такие деяния, хотя и сходные с преступлениями, вынесены за рамки преступле­ний, являются, по сути, причинами нравственного характера.

Следует отметить, что в силу социально-правовой природы данные обстоятельства превращают соответствующее деяние, даже обладающее формальными внешними чертами преступления, в общественно полезное, поскольку причинение определенного вреда компенсируется полезными последствиями для личности, общества и государства, вытекающими из факта совершения данного деяния, а следовательно, являются нравствен­ными.

С точки зрения нравственного содержания право на защиту выступа­ет неотъемлемым фактором общественной жизни, ибо связано с активной жизненной позицией и деятельностью человека, стремящегося к созданию наиболее приемлемых и безопасных условий человеческого общежития²⁸. Использование таких средств защиты становится социально оправданны­ми лишь как ответная реакция на совершаемое в отношении человека на­силие либо преступное посягательство на собственность и безопасность государства.

Без института обстоятельств, исключающих преступность деяния, ко­торый является своеобразным средством предупреждения преступлений, уголовное право было бы не полным и не выполняло бы своих функций в той мере, в какой это необходимо обществу, государству.

См.: Карпец И.И. Уголовное право и этика М., 1985. С. 120.

М.К. Ананьева*

Политико-правовые факторы развития гражданского общества в современной России

Старший преподаватель кафедры частного права Поволжского кооперативного института (г. Энгельс).

_И

зучение вопросов, связанных с особенностями формирования гра­жданского общества в России, весьма актуально, поскольку его становление является важной составляющей демократизации страны. Этот процесс протекает сложно и противоречиво. В немалой степени это связано со снижением уровня духовности населения, его нравственной и правовой культуры. Поскольку посредством правовой культуры достига­ется общесоциальный прогресс, она способствует созданию благоприят­ной общественной среды, исключающей насилие, произвол, антиобщест­венное и противоправное поведение¹. В.В. Путин в Послании Федерально­му Собранию РФ подчеркнул, что «общество лишь тогда способно ставить и решать масштабные национальные задачи — когда у него есть общая система нравственных ориентиров, когда в стране хранят уважение к род­ному языку, к самобытным культурным ценностям, к памяти своих пред­ков, к каждой странице нашей отечественной истории»².

Стратегические планы России в XXI в. — это формирование дееспособ­ного гражданского общества, которое предполагает строительство эффек­тивного государства, обеспечивающего безопасность и достойную жизнь людей³. Понятие «гражданское общество» в научной литературе является дискуссионным. Разноголосица мнений объясняется не только многоаспект-ностью самого гражданского общества как социального феномена, но и сложностью процесса укрепления демократических институтов в России. Представленные определения слишком многочисленны и разнообразны, хо­тя большинство исследователей согласны в том, что у гражданского обще­ства есть некая единая система ценностей, фиксирующая его размежева­ние с государством как через возрастание свободы и расширение социального равенства, так и через реструктуризацию и демократизацию самого государства. И в этом смысле понятие «гражданское общество» по своей сложности вряд ли намного отличается от терминов «социальная со­лидарность» Э. Дюркгейма или «дух капитализма» М. Вебера.

Проблема понятия «гражданское общество» предопределена его много­мерностью, связанной со сложной историей возникновения и последующего применения данного термина. Если первоначально оно означало общество, организованное в государство (в противоположность «варварским», где от­сутствуют институционально выделенные органы государственной вла­сти), то с работ Гегеля гражданское общество и государство стали в тео­ретической традиции рассматриваться как принципиально различные институциональные сферы социальной жизни. Более того, понятие граж­данского общества постоянно уточнялось через добавление различных ха­рактеристик.

¹ См.: Плешаков А.П. Правовая культура и становление новой российской государ­ственности // Правовая культура. 2007. № 1(2). С. 46—47.

² Российская газета. 2007. 27 апр.

³ См.: Путин В.В. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации Пре­зидента России // Российская газета. 2007. 27 апр.

Так, например, в российском дискурсе «меркантильное гражданское общество» (А. Галкин, Ю. Красин), «открытое гражданское общество» (В.Архипов), «правовое гражданское общество» (Б. Аршинов) и т.д., кото­рые, отражая злободневные проблемы и уточняя смысловое содержание, в то же время делали понятие «тревожно-многозначным термином» (Е. Щацкий), «смутным» (А. Зиновьев) и т.д. Все это способствовало появ­лению скептицизма в отношении ценности данного понятия для социаль­ных исследований из-за его «идеологичности» (хотя любая значимая и ак­туальная проблема изначально «идеологична», поскольку направлена на упорядочение и систематизацию фактов реальности посредством частных теоретических конструкций).

Таким образом, изучение гражданского общества в силу историчес­кой изменчивости самого объекта пока не позволило выработать какую-либо единую и общезначимую концепцию, поэтому и сегодня продолжает­ся полемика о содержании понятия, его структуре и функциях, об исторической судьбе⁴.

Ряд современных отечественных исследователей гражданского обще­ства убеждены в том, что и ныне «нигде еще не существует подлинно де­мократическое, гражданское общество». В настоящее время не только на Востоке, но и на Западе государство превалирует над обществом, а ис­полнительная власть — над властью законодательной⁵. Считается, что еще нигде в мире не удалось достичь развитого и гармоничного гражданского общества, имеются лишь его фрагменты, в каждой стране свои собствен­ные. Эти ученые рассматривают гражданское общество как цель, символ лучшего будущего человечества. А в целом понятие «гражданское общест­во» релятивно, ценностно нагружено и не может быть определено как та­ковое без четкого указания на конкретный социокультурный и историчес­кий контекст, в котором оно обсуждается⁶.

Другие авторы выступают за то, чтобы исключить из понятия «граж­данское общество» политические аспекты и рассматривать его вне полити­ческой сферы. На наш взгляд, такая позиция является недостаточно обос­нованной. Во-первых, политичность гражданского общества проявляется прежде всего в его способности вступать в отношения с государством как организованной политической силой. Во-вторых, это общество с диффе­ренцированными, осознанными интересами, способное к самоорганизации и подходящее под определение «политический субъект». В-третьих, оно влияет на власть, избирает ее, оказывает давление, выделяет из своей сре­ды профессиональных политиков. В-четвертых, именно политическая сфе­ра является основным каналом взаимосвязи государства и общества, отно­шений между ними, придающим общественному интересу государственный характер.

Общий политический подход в понимании гражданского общества ба­зируется на идее его влияния на политическую систему, государственную политику и право. Соответственно современная демократия с этих пози­ций зависит от степени зрелости гражданского общества. Вместе с этим политический подход часто отражает конъюнктурные взгляды и зависит от понимания «правильности», «полезности», «прогрессивности» отноше­ний гражданского общества и государства. Поэтому именно политическо­му подходу наиболее свойственна абстрактная нормативность в понима­нии гражданского общества.

⁴ См., напр.: Резник Ю.М. Гражданское общество как понятие // Социально-гумани­тарные знания. 2002. № 2; Кола Д. Политическая социология. М., 2001.

⁵ См.: Бессонов Б.Н. Гражданское общество: история, сущность, проблемы развития. М., 1998. С. 50; см. также: Государство, гражданское общество и процесс демокра­тизации в Латинской Америке. М., 1995. С. 14.

⁶ См.: Ильин М. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997. С. 161.

Правовая интерпретация гражданского общества непосредственно связана с четкими правовыми нормами и в этом смысле отличается опре­деленным «прагматизмом». В этом подходе встречаются позиции, по кото­рым считается, что ценность идеи гражданского общества для правового регулирования весьма невелика, поскольку, когда говорится о граждан­ском обществе, обычно имеют в виду современное свободное плюралисти­ческое общество со всей совокупностью его правовых норм. Но одновре­менно, по мнению многих юристов, «священных и неотчуждаемых» прав никогда не существовало, а личные, естественные права не имеют абсо­лютного характера, хотя все же полностью значение концепции естествен­ных прав как идеологемы и как вектора развития права нельзя отрицать ни для прошлого, ни для настоящего. Главное здесь заключается в том, что идея гражданского общества, демократическая сама по себе, плохо вписывается в точный язык права, поэтому понятие «гражданское общест­во» редко используется в западных работах по конституционному праву⁷.

Вместе с тем следует отметить, что данный подход в исследованиях отечественных ученых не отражает всего богатства правовой юридической мысли, он скорее акцентирует внимание на тех недостатках, которые зри­мо проявляются в использовании положений концепции гражданского об­щества в российских условиях в последние десятилетия.

Несколько иная смысловая нагрузка понятию гражданского общества придается Н.И. Матузовым, по мнению которого оно имеет совершенно определенное содержание и в современных трактовках выражает тип, ха­рактер, состояние общества, его социально-экономическую и правовую природу, степень развитости и завершенности, т.е. под этим понятием под­разумевается общество, отвечающее ряду выработанных историческим опытом критериев, в том числе и правовых⁸.

В целом же можно сказать, что гражданское общество в этом контек­сте рассматривается как взаимодействие всех имеющихся в нем больших и малых социальных групп. Причем любой человек в реализации своих прав должен быть всесторонне защищен действующими законами. В свою очередь, каждый гражданин должен выполнять свои обязанности перед другими членами общества. Поэтому проблемы развития гражданского общества органически увязываются с проблемой создания и совершенст­вования деятельности правового государства.

Исходя из этого, можно отметить, что в современной России уже сло­жилась минимальная институциональная база для реализации указанных фундаментальных прав личности. Это институты гражданского общества, институты информации, переговорные институты, институты выборов и т.д., которые как бы ни были слабы, тем не менее позволяют обществу в той или иной степени влиять на состав правящей элиты и развивать у лю­дей гражданское самосознание.

⁷ См.: Чиркин В.И. Общечеловеческие ценности и российское право // Обществен­ные науки и современность. 2001. № 2. С. 74.

⁸ См.: Матузов Н.И. Гражданское общество: сущность и основные принципы // Правоведение. 1995. № 3. С. 84.

Конечно, функционирование современной государственной власти в России осуществляется под воздействием вполне определенных традиций. На ее формирование влияют инерция прежних властных отношений и при­вычные способы принятия государственных решений. В ход идут прежде всего формы и методы, присущие авторитарным способам правления. Но во многом этому способствует и неразвитость федерального и местного за­конодательства, особенно в той его части, которая непосредственно напра­влена на реализацию принципа разделения властей и т.п. Именно эти об­стоятельства отражают важнейшее противоречие развития российской го­сударственности, которое проявляется в несоответствии между россий­ским исторически традиционным обликом власти (автократическим) и стремлением к реализации демократических принципов в государствен­ном управлении.

Вместе с тем необходимо отметить и то, что радикально-либеральная политика 1990-х гг. сформировала в России глубокие социальные и полити­ческие антагонизмы, для преодоления которых потребуются неординарные усилия, в том числе и жесткие авторитарные меры в отношении обеспече­ния социальной безопасности граждан, преодоления сверхвысокого уровня коррупции, оттеснения криминала от политики и т.д. Возможно, правы те, кто полагает, что для наведения элементарного порядка в стране без авто­ритарной власти сегодня просто не обойтись. Подобная деятельность госу­дарства, безусловно, получит поддержку большинства граждан.

По данным «Левада-Центр», 75% респондентов считают, что важнее всего порядок, даже если придется пойти на некоторые нарушения демо­кратических принципов, и лишь 13% на первое место выдвигают демокра­тию⁹. По сведениям ИСПИ РАН респондентов более всего беспокоит: доро­говизна жизни (60% опрошенных), повышение тарифов на услуги ЖКХ (46%), собственная безопасность и безопасность близких (33%) и про­извол чиновников (29%)¹⁰. Об этом же жестко высказался в одной из своих статей В.Б. Пастухов, по мнению которого фальшь сегодняшней «граждан­ской оппозиции» состоит в том, что под флагом борьбы с «недемократичес­ким государством» идет фактическая борьба с государством как таковым и его попытками обуздать стихию «общественного» произвола¹¹.

Этот момент очень важен, поскольку общая социокультурная транс­формация России на протяжении последних пятнадцати лет привела к то­му, что российское общество сложилось как новая социальная реальность на основе количественных и качественных изменений в социальной страти­фикации, социальных неравенствах и социальной повседневности. Экономи­ческие и политические модели за этот период оформились в некие целостно­сти и приняли достаточно устойчивые формы. Но их функционирование по-прежнему осложняется факторами, среди которых определяющий — дос­тижение политической стабильности.

⁹ Цит. по: Шевцова Л. Россия — год 2005: логика отката // Независимая газета. 2005. 21 янв.

¹⁰ См.: Левашов В.К. Гражданское общество и демократическое государство в Рос- сии // Социологические исследования. 2006. № 1. С. 7.

¹¹ См.: Пастухов В.Б. Темный век. Посткоммунизм как «черная дыра» русской исто- рии // Политические исследования. 2007. № 3. С. 34.

¹² См.: Горшков М.К. Российское общество как новая социальная реальность. Вместо предисловия // Россия реформирующаяся. Вып. 6. М., 2007. С. 6.

Современное российское общество не смогло преодолеть системный кризис. Общество, где две трети населения в большей или меньшей степе­ни ощущают себя представителями «низов», является неустойчивым, в нем не только естественна социальная напряженность, но и возможны социаль­ные потрясения¹². В контексте существующих социальных противоречий и отчуждения подавляющего большинства населения от власти значитель­ную часть общества не устраивает сложившаяся система социально-эконо­мических и социально-политических условий. Соответственно проблема дальнейшей легитимизации политической власти и государственного уп­равления заключается в усилении их поддержки со стороны структур гражданского общества. Это закономерно, поскольку легитимная полити­ческая власть предполагает «как способность и желание всех участников социальных отношений действовать в рамках установленных законом пре­делов, так и готовность государства взять на себя определенные обяза­тельства, ограничения и не нарушать их»¹³.

Это дает основание многим ученым оценивать современное состояние гражданского общества в России весьма критически. Пишут о том, что в России есть всего лишь начала гражданского общества, но до тех пор, по­ка человек не почувствует себя силой, влияющей на решение проблем, о гражданском обществе как состоявшемся говорить проблематично (Ж. Те­рещенко); что тезис о наличии в России гражданского общества весьма спорен, поскольку в настоящее время мы имеем дело скорее с совокупно­стью атомизированных и довольно бесправных индивидов (О. Митрошен-ков); что только для 10% граждан нашей страны сегодня гражданское об­щество состоялось, остальные с их ощущениями, оценками и мнениями проживают в другом — негражданском — обществе (В. Левашов)¹⁴. Или же, как считает Д. Шмидт, эмпирические исследования с очевидностью показывают, что современное российское гражданское общество — явление не исчезающее, но в то же время и не традиционное¹⁵.

Таким образом, можно сказать, что значительное число исследовате­лей утверждает, будто российское гражданское общество остается сла­бым и внутренне разобщенным, пребывающим на низком уровне разви­тия или даже вообще не существует. В то же время другие ученые заявляют, что гражданское общество в России объективно существует, бо­лее того, опирается на давние традиции. Многие авторы соглашаются с выводом, что российское гражданское общество трудно оценивать по за­падным стандартам.

Исходя из того, что по проблемам гражданского общества существует множество точек зрения, необходимо проанализировать эффективность нормативно-правовых факторов в становлении и развитии гражданского общества. И здесь, конечно же, надо в первую очередь обратиться к кон­ституционным и федеральным нормам российского законодательства, к основам российского гражданского права.

¹³ Демидов А.И. Политика: понятие и природа // Российская правовая политика: Курс лекций / Под ред. Н.И. Матузова и А.В. Малько. М., 2003. С. 27.

¹⁴ См.: Состоялось ли гражданское общество в России // Социологические исследова- ния. 2007. № 1. С. 49, 54; Левашов В.К. Мера гражданственности в социоизмере- нии // Там же. С. 62.

¹⁵ См.: Шмидт Д. Какое гражданское общество существует в России? // Pro et contra. 2006. № 1. С. 19.

¹⁶ См.: Птушенко А. Общество и государство (Критический взгляд на основы россий- ского гражданского права) // Общество и экономика. 2004. № 7—8. С. 147.

В настоящее время невозможно не признать, что сложившийся в Рос­сии правопорядок привел к глубочайшему разрыву между обществом и государством. Государство сегодня воспринимается подавляющим боль­шинством населения как некая эгоистично-лицемерная и малоэффектив­ная сила¹⁶. До тех пор, пока государственные органы не лишатся возмож­ности поступать произвольно, вторгаться по своему усмотрению во все сферы жизнедеятельности общества, гражданское общество не обретет ре­альной автономии и самостоятельности. Другими словами, принцип «доз­волено все, что не запрещено законом», действующий на граждан и их объединения, должен быть обязательно дополнен принципом «запрещено все, кроме прямо разрешенного законом», который распространяется уже не на граждан и их объединения, а на государственные учреждения и должностных лиц. Только в этом случае будет сформировано единое пра­вовое поле общедозволительного как для граждан, так и для государст­венных структур.

Вместе с тем нельзя отрицать того, что именно государство и его структуры в цивилизованном обществе обладают монопольным правом на применение насилия, т.е. структуры государства по определению не могут быть равноценными с другими институтами. В этом контексте ценность государства проявляется не в самом факте его существования, не в факте даже его самоограничения, самообязывания, а исключительно в способно­сти именно государства сохранять свободу граждан и для граждан. И. Ильин в свое время писал: «Объективная природа государства опреде­ляется его высшей целью, его единым и неизменным заданием. Это зада­ние состоит в ограждении и организации жизни людей, принадлежащих к данному политическому союзу. Ограждение духа состоит в обеспечении всему народу и каждому индивидууму его естественного права на жизнь и, притом, на достойную жизнь, внешне — свободную и внутренне — само­стоятельную. Организация такого сожительства людей, притом, на осно­вах права и власти, составляет ту единую, политическую цель, которой служит государство»¹⁷.

В современной России реализации этой идеи сущности государства мешает сохранившееся персоналистское, моносубъектное понимание сущ­ности власти. Конституция РФ фиксирует, что принцип разделения вла­стей декларируем и реализуется в конструкции власти. Но фактически он реализован в самых общих чертах — без сбалансированной системы сдер-жек и противовесов, что на практике естественным образом привело к гос­подству исполнительной власти, к моноцентризму власти. Хотя здесь нель­зя не сказать, что это во многом определялось и самим состоянием российского общества периода принятия Конституции как общества пере­ходного, требующего национального лидера, что также сказалось на кон­фигурации властных прерогатив. Например, в ст. 13 Конституции РФ признается и принимается политический плюрализм. Но вот как совре­менные институциональные условия приспособлены для этого, насколько идеологическое и политическое многообразие стали факторами реальной политики, то здесь вырисовывается уже совершенно иная картина, далеко не совпадающая с декларируемой нормой.

¹⁷ Ильин И.А. О сущности правосознания. М., 1993. С. 112.

Российское общество к настоящему моменту отнюдь не переосмысли­ло философию публичной жизни, не пришло к пониманию того, что лега­лизация ценностного разнообразия просто необходима для демократичес­кого развития, функционирования правового государства. В современной России разнообразные интересы, ценности, мнения, циркулирующие в об­ществе, не имеют возможности быть выраженными в таком же объеме, по тем же коммуникационным каналам, какие предоставлены официальным позициям, они просто не учитываются при выработке и реализации тех или иных государственных решений. Поэтому можно сказать, что идейно-политический плюрализм является лишь индивидуальной формой самоут­верждения и находится в пространстве частной, а не публичной жизни общества¹⁸.

Таким образом, структуры и институты гражданского общества не имеют четких, артикулированных, а главное, официально признанных и реально функционирующих каналов взаимодействия с политическим клас­сом, политической элитой. Отсутствие легальных механизмов участия во власти гражданского общества создает лишь иллюзию стабильности госу­дарства и политической системы.

В этом же русле приняты и действуют основополагающие федеральные законы «О политических партиях», «О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации», «О выборах Пре­зидента Российской Федерации» и «О противодействии экстремистской де­ятельности». По сути дела, данные федеральные законы приводят всю сис­тему формирования власти в соответствие с моноцентрическим характером государственной власти и значительно усиливают контроль федерального центра над процессами в сфере публичной политики, особенно над регио­нальными.

Переход к новой системе формирования органов власти сопровождал­ся постепенным, но неуклонным повышением «входных» барьеров на ры­нок политической конкуренции: закон о партиях (2001 г.), вводящий моно­полию партий на участие в выборах по спискам; повышение отсекающего барьера (2002 г., но с отложенным вступлением в силу); запрет на уча­стие в избирательных объединениях общественных организаций (2003 г.); второе повышение минимальной численности партий (2004 г.); запрет де­путатам выходить из фракций (2004 г.); отказ от одномандатных округов и запрет блоков на выборах в Государственную Думу (2005 г.), а также в региональные собрания; изменение порядка регистрации партий и канди­датов, выразившееся в ужесточении требований в сборе подписей и фак­тическом повышении суммы избирательного закона (2005 г.) и некоторые другие моменты.

¹⁸ См.: Краснов М.А. Онтология разнообразия (к осмыслению статьи 13 Конституции РФ) // Общественные науки и современность. 2006. № 3. С. 44, 53.

Изменения в законодательстве происходили по инициативе исполни­тельной власти и в Государственной Думе активно поддерживались «Еди­ной Россией». Формально эти нововведения были призваны повысить эффективность государственной системы управления, сформировать полно­ценную партийную систему, облегчить участие рядовых граждан в полити­ческом процессе и т.д. И, действительно, регулируя электоральное законо­дательство и осуществляя административную реформу, власть абсолютно верно и правильно оценила сложившуюся ситуацию и начала действовать в нужном для общества направлении. Однако уже сегодня видно, как власть, пытаясь повысить эффективность всей системы управления, рас­пространяет методы централизации и на поле политических отношений, на сферу коммуникации со своими основными контрагентами. Причем большинство ее действий связано с односторонним сокращением прав на­селения и резким повышением контроля за его политической активностью.

Это проявляется в вытеснении с политической арены всех сколько-нибудь существенных форм политического протеста, назначении глав региональ­ных администраций, замене мажоритарной системы выборов на пропор­циональную и т.д. Все это существенно трансформирует систему приня­тия государственных решений прежде всего за счет того, что минимизирует и устраняет в этом механизме контакты власти с непосред­ственными носителями гражданских интересов.

Пытаясь реализовать задачи укрепления государства, власть, таким образом, политизирует государственное управление, перехватывает пред­ставительские функции у населения, пренебрегает мнением гражданских структур и тормозит политическую активность гражданского общества. В результате последних политических реформ, инициированных исполни­тельной властью, сократилось число «площадок», на которых могут пуб­лично обсуждаться и оспариваться альтернативные политические проек­ты. Но вместе с тем власть все же пытается сверху стимулировать развитие политических структур гражданского общества, обеспечиваю­щих в той или иной степени репрезентацию общественных интересов.

Всегда ли это получается политкорректно и юридически грамотно? С целью выяснить это вновь обратимся к теме избирательных прав граж­дан, которые согласно научным исследованиям включают: основные нача­ла избирательных прав граждан (свобода реализации избирательных прав, демократичность выборов, честность подсчета голосов на выборах и др.); основные начала индивидуального участия гражданина в осуществ­лении избирательных действий (всеобщее равное прямое избирательное право, тайное голосование, состязательность кандидатов и др.)¹⁹.

Сравним планку официальных суждений и оппонентов по итогам вы­боров в Государственную Думу пятого созыва, состоявшихся 2 декабря 2007 года. Известно, что по итогам выборов в российский парламент про­шли четыре партии («Единая Россия», КПРФ, ЛДПР, «Справедливая Россия»). За прошедшие в Думу партии отдан 91% голосов российских избирателей. По официальному мнению, это значит, что политический спектр парламента почти полностью отражает предпочтения нашего об­щества. Мнение же оппонентов таково: результаты голосования заставля­ют сомневаться в их справедливости. Выборы прошли с административ­ным вмешательством. За «партию власти» отдали голоса 44 млн 650 тыс. граждан. Но по этим же данным, несмотря на все призывы и давления, 40 млн граждан просто не пришли на выборы, а 800 тыс. предпочли ис­портить бюллетени²⁰.

¹⁹ См.: Соловьев В. Что повлияло на выборы // Аргументы и факты. 2007. № 50.

²⁰ Там же.

²¹ Лукин В. Доклад Уполномоченного по правам человека за 2007 год // Российская газета. 2008. 14 марта.

Официальная точка зрения и взгляд оппонентов на результаты выбо­ров президента России 2 марта 2008 года, примерно, аналогичная. Разни­ца лишь в опубликованных выборных цифрах. И все ясно одно: «Каждые очередные выборы неизбежно становятся для молодого российского госу­дарства и формирующегося гражданского общества этапом обучения де­мократии во всем многообразии ее нравственных ценностей, традиции и процедур»²¹, что само по себе является фактором положительным.

О.С. Рубин*

Категория «принуждение» в философско-правовой системе Платона

_А

нтичная политическая мысль характеризуется пристальным вни­манием к исследованию форм государственного устройства, выяв­лению достоинств и недостатков, существующих или имевших место в про­шлом типов правления, попытками определить наилучший вариант организации политической власти и управления обществом. В рамках классификации политических систем, анализа их видов и постановки про­блемы о лучшем из них античные мыслители обращаются к рассмотре­нию методов и средств политического действия, форм, в которых происхо­дят политические изменения.

Философия права развивалась в рамках разных направлений теоре­тического мировоззрения. Из европейских школ наиболее пристальное внимание вопросу об обусловленности человеческой воли, или, другими словами, самоопределяем или детерминирован человек в своих действиях, уделяли представители немецкой классической философии. Однако впер­вые проблема свободы воли была поднята в работах древнегреческих фи­лософов. По меткому замечанию А.Н. Уайтхеда, вся европейская филосо­фия представляет собой ряд примечаний к Платону. Это справедливо и по отношению к философии права. В свою очередь, вопрос детерминации воли — это один из критериев определения принуждения.

Вопрос принуждения не являлся центральной темой философии, но и не исключался из круга ее интересов. В числе первых ученых, рассмотревших принуждение как правовую категорию, были софисты, которые унаследо­вали идею Платона, создавшего иную концепцию принуждения в праве.

До софистов традицией теоретического мировоззрения было противо­поставление силы и правовых феноменов, причем под противопоставлени­ем силы понимался источник только природного принуждения. Так, спра­ведливость у Гесиода, как и у Гомера, противопоставляется силе и насилию. Софисты наделяли силу признаком социальности, до того она могла быть исключительно естественно-природного происхождения.

Категория «принуждение» обычно рассматривалась софистами как форма насилия, т.е. как материальное принуждение. Существовали прак­тические соображения для изучения софистами насилия в отношении че­ловека, в том числе со стороны государства и законов. Это происходило из-за общей психологичности концепций учителей мудрости и основного принципа их философии, основанного на изучении человеческой субъек­тивности и сформулированного Протагором в знаменитой формуле: «Че­ловек— мера всех вещей, существующих, что они существуют, и несущест­вующих, что они не существуют». От Протагора также идет традиция софистов считать государство и законы «мудрыми изобретениями»: с од­ной стороны, искусственными, а с другой — справедливыми творениями.

Понимая под справедливостью продукт общественного восприятия, Протагор обращается к способам утверждения ее всеобщности. «Чуть

Доцент кафедры истории и философии Саратовского юридического института МВД России, кандидат исторических наук.

только ребенок начинает понимать слова, и кормилица, и мать, и настав­ник, и отец бьются над тем, чтобы он стал как можно лучше, уча его и по­казывая ему при всяком деле и слове, что справедливо, а что несправед­ливо, что прекрасно, а что гадко... И хорошо, если ребенок добровольно слушается; если же нет, то его, словно кривое, согнувшееся дерево, вы­прямляют угрозами и побоями»¹.

Таким образом, Протагор считал, что насаждение справедливости воз­можно посредством наказания, и этим утверждением философ создавал концепцию принуждения к справедливости. То же и о наказании преступ­ника: «Кто старается наказывать со смыслом, тот казнит не за прошлое беззаконие — ведь не превратит он совершенное в несовершившееся, — но во имя будущего, чтобы снова не совершил преступления ни этот человек, ни другой, глядя на это наказание» [Платон. Протагор. 324]. Воспитание добродетели карой видится Протагору возможным и необходимым процес­сом человеческих отношений.

Приписывается также Протагору миф и о создании Эпиметеем и Про­метеем «смертных родов», в основе которого лежит проблема уравновеши­вания сил и тем самым сдерживания принуждения. Миф как первая фор­ма теоретического мировоззрения крайне важен не только философам, но и правоведам, так как мононормированная общественная жизнь древно­сти предполагала наличие в мифе и обычаев, и правовой доктрины, и, ес­тественно, правосознания.

Протагор, а за ним и другие софисты приблизились к решению дейст­вительной проблемы принуждения в государстве и праве, и хотя четко не соотнесли принуждение и волю, однако интуитивно определили общее да­вление на человека правовых институтов. Поэтому они могут считаться не только отцами договорной теории государства, но и экзистенциальной мы­сли о постоянном гнете, нависающем над человеком. К тому же софисты сформулировали справедливость как критерий, позволяющий определить правомерность принуждения.

¹ Здесь и далее цит. по: Платон. Собр. соч.: В 3 т. М., 1971. С. 325.

² Рассел Б. История западной философии. М., 1993. Т. 1. С. 124.

³ Как, например, поездка Платона в 361 г. до н.э. в Сиракузы по приглашению мест­ного тирана Дионисия Младшего, выразившего намерение проводить в своём госу­дарстве идеи философа. Впрочем, эта поездка, как и предыдущие попытки Платона вступить в контакт с власть имущими, окончилась полным крахом. Это именно тот случай, когда благая цель в сочетании с не соответствующими ей средствами пере­стает быть таковой (например, представляется крайне неразумным настойчивое тре­бование Платона об обучении тирана Дионисия геометрии, чтобы сделать из него хо­рошего царя, но с точки зрения Платона это было необходимо). Так, и светлая идея свободы и права не может сочетаться с практикой тиранического государства.

Платоновский же подход отличен, его можно назвать теорией госу­дарственной или общественной тотальности. Общезначимость его концеп­ции заключается в том, что он желал бы превратить свою идею в бытие, в частности идею государства, ведь «истинное бытие — это некие умопости­гаемые — бестелесные идеи» [Платон. Софист. 246]. Подход «sub specie aeternitatis» априорно подразумевает тоталитарность. По сути, как впол­не справедливо отметил Б. Рассел, Платон выступает адвокатом тотали­таризма². Подобно всем мистикам, Платон обладал твердой уверенностью в правильности своих убеждений, которые можно передать другим лишь на примере своего образа жизни³.

В отличие от софистов Платон не довольствуется сложившимися госу­дарственными афинскими обычаями, а предпочитает смотреть вперед, или лучше — поверх действительного государства⁴. С первого взгляда в этом нет ничего противоестественного, содержащего хоть оттенок концепции принуждения или насилия, так как трудно удержать мечту, наделенную сильной мыслью. Но присутствие двух малозаметных оснований — поводов к отрицанию того, что платоновское государство только теория, может из­менить взгляд на философско-правовую концепцию Платона.

Обращаясь к философии права Платона, следует сказать, что она чрез­вычайно объемна. Ключевым вопросом государственной тематики философа является справедливость. Это позволяет считать Платона основателем «веч­ной» традиции философии права соотносить со справедливостью все юриди­ческие институты, включая и основополагающие — государство и право.

Государственная концепция Платона обоснована им в известных диа­логах «Государство», «Законы» и «Тимей». Интересно то, что Платон счи­тал неосуществимыми все попытки определения справедливости вне идей государства. По Платону, реальность вневременна, а следовательно, луч­шим будет такое государство, которое ближе всего к божественному (иде­альному) образцу и обладает минимумом изменения и максимумом стати­ческого совершенства, для чего необходимо принуждение со стороны государства, и это, по мнению Платона, в высшей степени справедливо.

Гегель высоко ценил платоновскую философско-правовую концепцию, однако отождествление вопроса о справедливости с вопросом о том, ка­ким должно быть государство, называл лишь поверхностно кажущимся милым и произвольным переходом. «Но великое чутьё приводило древних к истине, и то, что Платон выдает лишь за нечто более легкое, есть на са­мом деле природа самого предмета»⁵. Гегель подчеркивал обусловленное существование справедливости в философии Платона: «...осуществление справедливости возможно лишь постольку, поскольку человек есть член государства, ибо справедливость в её реальности и истине существует только в государстве»⁶.

⁴ Можно рассматривать разность подходов софистов и Платона и через призму по­литических реалий. Софисты в значительной степени были порождением демокра­тии, а Платон относился к демократии резко отрицательно. Платон был молодым человеком, когда Афины потерпели поражение в войне со Спартой, и он мог при­писать это демократии. Кроме того, Сократ, к которому Платон питал глубокое уважение, был осужден на смерть именно демократией.

⁵ Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Книга вторая. СПб., 1994. Т. 1. С. 188-189.

⁶ Там же. С. 189.

⁷ Хёффе О. Политика, право, справедливость. Основоположения критической фило­софии права и государства. М., 1994. С. 146.

Развертывание повествования в диалоге «Государство» происходит на фоне ключевого лейтмотива, замеченного О. Хёффе. Сократ как главный герой диалогов и его собеседники пытаются найти истинное соотношение двух непримиримых начал — принципа свободы от государства и принци­па справедливого государства⁷. Анализ государственной власти, господ­ства и подчинения как источников принуждения, позволяет выделить предметами «Государства» не только государство и справедливость, но и их отношение к силе. Поэтому в данном диалоге Платон как косвенно, так и прямо касается государственного и правового принуждения. Его пони­мание государства отлично от наличного государства — это не просто от­рицание, а волеустанавливающее отрицание.

Изменения, которые необходимо было бы сделать в наличном госу­дарстве, должны отразиться на воле его индивидуумов, а это есть гло­бальное принуждение. Заметим, что Платон не совсем чётко говорит о ес­тественном долгом эволюционном развитии государственных устоев, вследствие чего государство стало бы идеальным. Для эволюции иногда требуется толчок в государственном устройстве, и оно двинется само, на­бирая силы. Этот толчок и есть титаническое усилие сродни насилию.

Таким образом, здесь представлено первое теоретическое основание для утверждения, что в любой, в том числе платоновской, идее государст­ва есть принуждение, поскольку идея утверждает себя, а следовательно, отрицает другую идею и практику (наличное государство).

Весьма интересны идеи учения Платона, которые касаются насилия государством, в государстве и в отношении государства. Платон приписы­вает идеальному государству четыре основных качества: мудрость, муже­ство, рассудительность и справедливость. В «Законах» Платон сохранил все перечисленные добродетели, но расставил их в другом порядке.

В государстве Платона три сословия: правители, стражи, а также со­словие земледельцев и ремесленников (простой люд). Подобное принципи­альное и прагматическое разделение населения государства служит луч­шему его устройству. Причем следует отметить, что дифференциация людей в зависимости от их качеств вполне соответствует принципу геоме­трического равенства («каждый имеет своё»). Предопределяя каждому место в идеальном государстве, Платон считает, что тем самым вершится справедливость, так как «справедливость состоит в том, чтобы каждый имел своё и каждый исполнял тоже своё» [Платон. Государство. 336].

Аналогичный аспект древневосточной культуры — учение «чжэн мин» в конфуцианстве, а также теория и практика легистов в Китае. Однако последние, в отличие от Платона, более трезво смотрели на взаимоотно­шения между властью и народом, они утверждали, что правопорядок в целом должно строить на принципе фа — строгом следовании закону, где ведущая роль в поддержании правопорядка отводилась наказанию.

Обычно социальная стратификация, т.е. жесткое регламентированное распределение людей по трем группам, справедливо ставится Платону в качестве главного упрека в тоталитарности. Владычество и субординация в философско-правовой концепции Платона называется природной необ­ходимостью, он объясняет это тем, что душевные качества благодаря ра­зуму подчиняются в одном человеке преобладающему качеству; и тот же разум заставляет одних людей подчинятся другим.

Платон жёстко распределял в государстве места или социальные ни­ши всем индивидуумам. Следовательно, производил принудительную ие-рархизацию общества. Единственным сглаживающим принуждение мо­ментом выступает здесь то, что философ не замыкал касты. Напротив, он говорил о возможности перехода из одного сословия в другое. Но переход как вверх, так и вниз по вертикали обосновывается только развитием лич­ности или её деградацией, т.е. основной критерий данного перехода, по выражению самого Платона, — мудрость. Мудрость философ ассоциирует со здравыми решениями, которые осуществляются в идеальном государ­стве и со знаниями, которые помогают принимать здравые решения. Муд­ростью обладают правители (истинные стражи), встречающиеся «от при­роды в очень малом числе» [Платон. Государство. 429].

Однако, что такое мудрость, Платон не объясняет, и это неудивитель­но, так как выработать данный критерий практически невозможно, ведь мудрость не является каким-либо видом специализированного умения. Не понятен и механизм ее «приобретения»⁸. Как показывает действитель­ность, ощущение собственной мудрости крайне субъективно, а следова­тельно, каждый, считающий себя «мудрым», вправе претендовать на власть, что в конечном итоге ведет к политической дестабилизации в иде­альном государстве, а значит, к эскалации насилия. Насилия государст­вом, в государстве и в отношении государства.

Мужество, по Платону, заключается в способности одной из частей государства (имеется в виду население) «постоянно сохранять мнение об опасностях». Эта способность внушается законодателем. Платон с помо­щью «уподобления», т.е. сравнения воинов с полотном, которое окрашива­ют специальным способом, чтобы цвет получился стойким, показывает до­пустимость культивирования определенных качеств в людях со стороны государства. Подробнее о принудительном культивировании специальных качеств Платон рассуждает в вопросе о воспитании детей.

Рассудительность отличается от двух предыдущих качеств тем, что в государстве она соответствует не какой-либо части государства, а прони­зывает его целиком. Рассудительность наиболее интересна как качество, которое отражает принудительное начало в государстве Платона.

Во-первых, рассудительность рассматривается Платоном как власть над определенными удовольствиями и вожделениями, а следовательно, идеальное государство «можно объявить преодолевшим самого себя, по­скольку нужно назвать рассудительным и преодолевшим самого себя всё то, в чем лучшее правит худшим» [Платон. Государство. 431]. Преодоле­ние следует трактовать как использование всех сил для изменения внут­ренних качеств. Иными словами, это первое принудительное начало в го­сударстве — борьба с самим собой.

Можно предположить, что мудрость приобретается путем соответствующего обра­зования, но тогда непонятно, что из себя представляет это «соответствующее обра­зование» — об этом Платон также умалчивает (не следует путать понятия «образо­вание» и «воспитание»).

Во-вторых, рассудительность, «пользуясь всеми своими струнами... за­ставляет и те, что слабо натянуты, и те, что сильно, и средние звучать согласно между собой, если угодно, с помощью разума, а то и силой...» [Платон. Государство. 432]. Использование разума и силы для приведе­ния к согласованности всех частей государства есть тоже принуждение. Чтобы сбалансировать применение столь разных мер, требуется некая третья сила, которой выступает справедливость и которая, по мнению Платона, является четвертым заключительным качеством идеального го­сударства. В диалоге «Законы» справедливость на ступень выше, она сле­дует за мудростью, умеренностью и преобладает над мужеством. Умерен­ность — новое качество идеального государства, которое наравне со справедливостью урезонивает силу, ограничивая применение силы и при­нуждения как государством, так и другими его субъектами.

Платон развивал тезис Сократа о том, что законное и справедливое — одно и то же, поэтому он рассматривает законы как средство фиксации справедливости в государстве. Эта позиция, с одной стороны, служит опро­вержением теории софиста Фрасимаха, заявлявшего, что справедливость⁹ есть полезное сильнейшему. С другой стороны, закон как источник позитив­ного права всегда является волеустанавливающим фактором, так что и справедливость становится таковой, т.е. принуждает к ее поддержанию.

Государство имеет заранее установленные пределы количественного развития, поэтому стражи получают задание всячески следить за тем, что­бы идеальное государство не было слишком малым, но и не было слиш­ком большим — оно должно быть достаточным и единым. Под единством Платон понимал относительное имущественное равенство. В не идеальном государстве принцип единства не действует, так как социально оно состо­ит как бы из двух враждебных государств (бедняков и богачей), которые в свою очередь тоже разделяются на отдельные государства. Это мнимое единство вредит государству, лишая его мощи. Платон видит выход в том, чтобы передать денежные средства и власть одних граждан другим или самих их перевести из одной группы в другую. Мы вновь сталкиваемся с актом, который, несомненно, можно трактовать как принуждение, ибо ис­правление наличных устоев даже соответственно разуму есть акт прину­ждения воли и тела. Платон полагал, что за этими актами последует толь­ко благо — приобретение союзников и уменьшение врагов среди населения государства по отношению к тому, кто совершил изменения.

Теория Платона в этой части созвучна истории Ликурга — мифического законодателя, своей волей создавшего спартанскую государственность¹⁰.

Следует оговориться, что с современной точки зрения понятия принуж­дения и убеждения понимаются Платоном своеобразно. Для древнегрече­ских философов форма имела большое значение. Поэтому если воздействие касается воли, но не затрагивает тела человека, то оно не могло быть рас­ценено Платоном как принуждение. Отсюда противопоставление принуж­дения и убеждения. Для Платона это принципиально разные понятия.

Следует отметить, что дефиниция «справедливость», как она употребляется в пра­ве, более подходит к концепции Платона, чем слово «справедливость», используе­мое в политике и подразумевающее всеобщее равенство, так как касается главным образом прав собственности, которые не имеют никакого отношения к равенству. Идеализация Спарты как наиболее политически устойчивого государства харак­терна для Платона. Во многом эта симпатия обусловлена военными успехами спартанцев, но, стоит заметить, что кроме побед на поле брани, спартанцы ничем в историю не вошли. Более того, приблизительно с VII века до н.э., когда государст­венный строй Спарты выкристаллизовался в той форме, с какой был знаком Пла­тон, спартанцы перестали принимать участие в том вкладе, который Греция сдела­ла в мировую цивилизацию. Действительность Спарты никогда не была такой, как ее теория, о чем еще писал Аристотель в «Политике».

Несмотря на признаки явного принуждения в государственной кон­цепции Платона, он не приемлет его открытых насильственных форм, в чем проявляется двойственность и противоречивость учения философа, так как между воздействием на тело и воздействием на волю следует по­ставить знак равенства и оценивать их как разновидности принуждения. Платон как истинный ученик Сократа решительно отказывается от при­нуждения и подавления как методов поддержания установленного госу­дарством правопорядка и разумного общежития. Он стоит за то, чтобы высшим идеальным целям существования государственности соответство­вали и средства, которыми они обеспечиваются. Главными рычагами го­сударства для установления между людьми отношений сотрудничества и взаимопомощи, по Платону, являются не покорение и господство, а про­свещение и воспитание, не наказание, а убеждение.

Для того чтобы сила убеждения была действенной, необходимо наси­лие, так как становление идеального государства связано не только с ко­ренной ломкой всех традиций и обычаев (здесь как раз возможен посте­пенный, пошаговый переход к новым устоям), но и противоречит самой природе человека. Устранить частнособственнические чувства, в основе которых лежит инстинкт индивидуальности, вряд ли возможно силой убе­ждения. Справедливо отметил А.Ф. Лосев: «Общее свойство социального бытия по Платону — диалектическое равновесие идеи и материи и факти­ческое уничтожение всего личного, индивидуального и частично — матери­ального в жертву общему, идеальному и целому»¹¹. А такое равновесие идеи и материи достижимо только путем принуждения.

Возвращаясь к вопросу о тоталитарной сущности концепции Плато­на, следует признать, что реализация идеального государства предпола­гает подчинение индивидуального общему, что невозможно без принужде­ния, а это есть конкретный признак тоталитаризма.

Характеристики тоталитаризма по Платону таковы¹²: не допускать никаких политических перемен в однажды установленном обществе; назад к природе, к состоянию наших праотцов; власть кучки мудрецов над неве­жественными массами; строгое классовое разделение; отождествление су­деб государства с судьбами правящей элиты; правящий класс владеет монополией права ношения оружия и получения любого образования, но лишен права хозяйственной деятельности и владения деньгами; цензури­рование интеллектуальной деятельности правящего класса и использова­ние постоянной пропаганды на предмет формирования и унификации его мышления; экономическая автаркия, чтобы избежать зависимости правя­щего класса от торговли, что подорвет его власть, а тем более участие в торговле, что нарушит его единство и стабильность государства.

Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С. 829. Попытки реабилитировать Платона в глазах либеральной общественности выгля­дят крайне неубедительно. Так, Фюстель де Куланж призывал соотносить Платона с его временем и утверждал, что древние не знали индивидуальной свободы; «гра­жданин был подчинен во всем без исключения гражданской общине...». Мысль о том, что в древних гражданских общинах человек пользовался свободой, Куланж называл «величайшим из всех человеческих заблуждений» (Куланж Ф. Древняя гражданская община. М., 1895. С. 210—213). Принимая данное утверждение apriori, можно переоценить характер государственного учения Платона — то, что для современного общества воспринимается как признаки тоталитаризма, время Платона должно было оценивать как явный прогресс и гуманизм. Однако в том-то и дело, что утверждение Куланжа требует дополнительных доказательств.

Современная политология определяет власть как отношение господ­ства и подчинения, а ведущий теоретический вопрос власти есть вопрос оснований. Платон высказывал мысль о существовании семи оснований власти, именуя их видами власти. По сути Платон был первым разработ­чиком концепции легитимной власти. Кроме того, его основания власти выглядят сейчас как основания правомерного принуждения. Первым ос­нованием является родительская власть. Второе основание: благородные должны править неблагородными. Третье: «старшие должны править, младшие — подчиняться». Четвертое: «рабы должны подчиняться, а их гос­пода — править». Пятое: «должен править сильный, а слабый ему подчи­няться». Шестое, «главнейшее» основание, чтобы несведущий следовал за руководством разумного и был под его властью, т.е. добровольно подчи­нялся бы ему. Седьмое основание угодно богам, так как «мы установили его в зависимости от жребия: вынувший жребий должен править, не вы­нувший — отступиться и подчиняться».

Словесную форму — «подчинение» можно и нужно рассматривать как результат властеотношений, следовательно, это соотносится с принужде­нием. Опираясь на методологическую оценку основных терминов темы, можно проследить в учении Платона четкую, присущую всей философско-правовой концепции мысль. Философ противопоставляет подчинение ак­тивное (внешнее) и подчинение пассивное (внутренне). Первый вид подчи­нения несправедлив, он может выражаться в форме насилия человека над человеком; второй вид подчинения подразумевает сознательный поступок при наличии внутреннего согласия, например подчинение законам. Поэто­му первый вид подчинения облекается в негативную форму насилия, а второй вид минует это.

В философии права от Платона до Шеллинга существовала традиция качественного формального различения принуждения. Это вполне уместно делать и сейчас, полагая критерием различения — форму принуждения. Однако содержание процессов внешнего и внутреннего принуждения не может нивелироваться формой, поэтому остается «снятием воли». Только философская разработка Шеллингом категории «снятие воли» сблизила понятия внешнего и внутреннего принуждения.

По Платону в вопросе о воспитании граждан должна присутствовать определенная принудительность. Эта принудительность настолько очевид­на, что крупнейший современный идеолог демократии Карл Поппер льви­ную долю своей знаменитой апологии западного либерализма посвящает столь же подробному, сколь и, по его собственным словам, враждебному разбору данного момента учения Платона¹³.

¹³ В философии Платона и Гераклита Поппер видел источник тоталитарности после­дующих концепций, в том числе и Гегеля. Трудно не согласиться с Поппером, так как эта тотальность присутствует даже в деталях государственной концепции Пла­тона (Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2 т. М., 1992. Т. 1. С. 66).

Платон устами своего героя Сократа рассуждает о необходимости целенаправленного воспитания детей: «правильное воспитание и обучение пробуждает в человеке хорошие природные задатки...» [Платон. Государ­ство. 424]. Философ предупреждает «стражей государства», что «тем, кто блюдёт государство надо прилагать все усилия к тому, чтобы от них не укрылась его порча, и, прежде всего, им надо оберегать государство от нарушающих порядок новшеств в области гимнастического и мусического искусств» [Платон. Государство. 424]. Идеальному государству надлежит заботиться о должном устроении игр детей, так как если они с самого на­чала будут играть как следует, то «благодаря мусическому искусству они привыкнут к законности... и эта привычка будет постоянно укрепляться» [Платон. Государство. 425].

Таким образом, речь идёт о насаждении государством своей модели детского воспитания. Безусловно, эта модель существует во имя благих целей, но насаждение от этого не перестает быть таковым. Благостность цели в данном случае будет выражаться в том, что воспитанная (приви­тая) привычка соблюдать законы будет сказываться во всем, «даже спо­собствовать исправлению государства, если что в нем было не так» [Пла­тон. Государство. 425].

В диалоге Платон заставляет Сократа возводить в ранг законов даже общепринятые моральные нормы, способствующие воспитанию духа за­конности. К ним относятся: молчание при старших, уступка места стар­шим, вставание в присутствии старших, почтение родителей и даже «всё, что касается наружности: стрижка, одежда, обувь и так далее» [Платон. Государство. 425]. Платон не считал «глупым» определять все это зако­ном. На риторические возражения, что «такие постановления всё равно не удержатся, будь они даже изложены письменно» [Платон. Государство. 425], Платон отвечает, что как раз должное воспитание обеспечивает их соблюдение.

Тотальность прослеживается в стремлении Платона воспитать в де­тях почитание закона. Она ещё более увеличивается, когда Платон пыта­ется показать, как воинам прививается уважение к законам. Воины, бла­годаря мусическому искусству и гимнастике, должны впитать законы, «словно окраску». Правовое воспитание, как это назвали бы сейчас, а точ­нее — законопослушное воспитание в идеальном государстве Платона, принимает образ однозначного насаждения, в лучшем случае — культиви­рования. Платон не оставляет шанса вольному, самопроизвольному, есте­ственному развитию личности, опасаясь за то, что она может найти выход в негативном. Философ признавал, что «в самом человеке, в его душе есть некая лучшая часть и некая худшая...», и из-за «дурного воспитания или окружения верх берет худшее (ведь его так много, а лучшего гораздо меньше)» [Платон. Государство. 431].

В «Законах» — диалоге, который является логическим продолжением созданного ранее «Государства», Платон несколько пересмотрел свою го­сударственно-правовую концепцию. Здесь его позиция значительно уже­сточается¹⁴. Но помимо этого в диалоге есть зрелое понимание Платоном насилия (принуждения) и силы вообще. Платон, несмотря на сделанную попытку аксиологического анализа, не смог развести понятия «насилие» и «принуждение». Кроме того, можно видеть источник принуждения и его соотношение с правом и государством. Государство и право в этической концепции философа не противопоставляются, одно обосновывает другое, а иногда категории взаимозаменяются.

¹⁴ Данное произведение B.C. Соловьев характеризует как «грубый коммунизм», «случайная аберрация великого ума», «свидетельство глубокого падения Плато­на» (Соловьев B.C. Жизненная драма Платона // Собр. соч. Брюссель, 1966. Т. IX. С. 244).

В своей политической прагматике Платон делает акцент на принуж­дение и насилие, понимая при этом очищение не как деятельность в ду­ховной сфере, а уподобляя усилия власти работе пастуха, отделяющего в стаде здоровых животных от нездоровых, породистых от непородистых и отсылающего негодных животных в какие-нибудь другие стада. Получает­ся, что Платон откровенно формулирует задачу прямой и бескомпромисс­ной социальной чистки, выступая сторонником беспощадных методов как наиболее соответствующих поставленным целям. Существуют мягкие и тягостные способы очищения. Тягостными, называемыми Платоном наи­лучшими, может воспользоваться правитель, одновременно являющийся и законодателем, и тираном. Наилучший способ мучителен, но он влечет за собой справедливое возмездие, заканчивающееся смертью или изгнанием, как это бывает относительно преступников, чрезвычайно вредных для госу­дарства. Более мягкий способ, надо заметить, тоже далек от гуманности.

Таким образом, Платон возлагает на власть всю нагрузку по строи­тельству «идеального государства». Власть — не только инициатор преоб­разований, она активное начало на всем их протяжении, причем единст­венное. Общество не что иное, как материал. Роль власти в реформах абсолютна, тем более, что она имеет в виду благо тех, кто ей подвластен.

Платон не является сторонником традиционного понимания естествен­но-правовых идей, считая их «ошибочными» и «бессмысленными». Фило­соф не видит в природе источник права, поскольку в ней проявляется не­равенство людей от рождения и от неё проистекает власть тех, кто «силой одержит верх». Следовательно, природа — действительный источник наси­лия. Ей он противопоставляет разум, который вместе со знанием «должны править всем». Но поскольку это недостижимо, остается принять, что «по­сле разума на втором месте — закон и порядок». Они тоже не имеют пря­мой связи с природой, поэтому воздействуют на сознание человека.

¹⁵ Соловьев B.C. Указ. соч. С. 244.

¹⁶ Там же.

Таким образом, ценность философско-правовой концепции Платона в том, что он попытался отделить принудительность от насилия: незаконное или несправедливое принуждение является насилием, а законное принуж­дение справедливым и допустимым. Данная позиция очень скользкая, не­даром Владимир Соловьев метко назвал позицию великого философа в одном из последних своих произведении «варварством уголовного права с квалифицированной смертной казнью»¹⁵. Причина столь нелицеприятного отношения в том, что: «величайший ученик Сократа, вызванный к само­стоятельному философскому творчеству негодованием на легальное убий­ство учителя, — под конец всецело становится на точку зрения Анита и Мелита, добившихся смертного приговора Сократу именно за его свобод­ное отношение к установленному религиозно-гражданскому порядку»¹⁶.

ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА, ВЛАСТЬ, ГОСУДАРСТВЕННОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО

Е. Н. Пастушенко*

Актуальные вопросы повышения правовой культуры в сфере денежно-кредитных отношений

_С

овершенствование правового регулирования и правоприменитель­ной практики в государственном управлении денежно-кредитной сферой и финансовой деятельности государства неразрывно связано с за­щитой прав и свобод, законных интересов физических и юридических лиц и направлено на достижение социально значимых, общественно полезных целей правового государства. Одним из инструментов обеспечения долж­ного правопорядка и законности является институт правовых актов. В на­стоящее время необходимо доктринальное осмысление накопленного опыта и имеющихся проблем в указанной сфере общественных отношений с уче­том современных социально-экономических и политико-правовых реалий.

2 декабря 1990 г. были приняты два Закона РСФСР, законодательно закрепившие двухуровневую банковскую систему, отвечающую требованиям рыночной экономи­ки: Закон РСФСР от 2 декабря 1990 г. № 394-1 «О Центральном банке РСФСР (Банке России)» // Ведомости СНД и ВС РСФСР. 1990. № 27. Ст. 356, который был изложен в новой редакции как Федеральный закон «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)» Федеральным законом от 26 апреля 1995 г. № 65-ФЗ // СЗ РФ. 1995. № 18. Ст. 1593. Действовал в редакции по состоянию на 21.03.2002 // СЗ РФ. 2002. № 12. Ст. 1093. В настоящее время утратил силу в свя­зи с принятием нового Федерального закона «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)» от 10 июля 2002 г. № 86-ФЗ, который действует с из­менениями и дополнениями по состоянию на 26.04.2007 // СЗ РФ. 2007. № 18. Ст. 117; Закон РСФСР от 2 декабря 1990 г. № 395-1 «О банках и банковской дея­тельности в РСФСР» // Ведомости СНД и ВС РСФСР. 1990. № 27. Ст. 357, кото­рый был изложен в новой редакции как Федеральный закон «О банках и банков­ской деятельности» Федеральным законом от 3 февраля 1996 г. № 17-ФЗ // СЗ РФ. 1996. № 6. Ст. 492. В настоящее время действует с изменениями и дополне­ниями по состоянию на 17.05.2007 // СЗ РФ. 2007. № 22. Ст. 2563.

Правовые акты Центрального банка Российской Федерации — мало­изученная категория юридической науки, между тем правовые акты Банка России служат важнейшим элементом правовой формы государственного регулирования денежно-кредитных отношений и заключительной стадии правоприменительного процесса, средством финансово-правовой политики и основной формой проявления правовой жизни в банковской системе Рос­сии. Обновление банковского законодательства¹ свидетельствует о необхо­димости научного анализа правотворчества Центрального банка Россий­ской Федерации, прежде всего с позиции его финансово-правового статуса и роли в финансовой деятельности государства; повышения эффективности денежно-кредитной политики; систематизации и совершенствования мате­риально-правовых и процессуальных аспектов осуществления; повышения правовой культуры правотворчества и правоприменения в банковской пра­ктике и т.д.

Приоритетным направлением финансово-правовой политики является обеспечение должного правопорядка в финансовой и банковской сферах, усиление законодательных начал в правовом регулировании банковской деятельности, оптимизация применения Банком России мер воздействия к кредитным организациям за нарушения федеральных законов и норма­тивных актов Банка России, формирование должной правовой культуры ведения банковского бизнеса. Это закреплено в Основных направлениях единой государственной денежно-кредитной политики на очередной год, которые разрабатываются Центральным банком Российской Федерации во взаимодействии с Правительством Российской Федерации, направля­ются на рассмотрение Президенту Российской Федерации и в отношении которых в итоге принимается решение Государственной Думой (напри­мер, Постановлением ГД ФС РФ от 22 ноября 2006 г. № 3779-4 ГД при­няты к сведению Основные направления единой государственной денеж­но-кредитной политики на 2007 год²).

Необходимость совершенствования правовых актов в области финан­сового контроля, в том числе и в аспекте усиления качества правовой культуры развития отечественной банковской системы, закреплена в Зая­влении Правительства Российской Федерации и Банка России от 30 дека­бря 2001 г. «О Стратегии развития банковского сектора Российской Феде­рации»³ и Заявлении Правительства Российской Федерации и Банка России от 5 апреля 2005 г. «О Стратегии развития банковского сектора Российской Федерации на период до 2008 года»⁴. Бесспорное значение имеет анализ Стратегии развития финансового рынка на 2006—2008 годы, утвержденной Распоряжением Правительства Российской Федерации от

1 июня 2006 г. № 793-р⁵.

² СЗ РФ. 2006. № 49 (ч. II). Ст. 5138.

³ Вестник Банка России. 2002. № 5.

⁴ Вестник Банка России. 2005. № 19.

⁵ СЗ РФ. 2006. № 24. Ст. 2620.

⁶ Российская газета. 2002. 19 аир.

⁷ См., например: Турбанов А.В. Финансово-правовые основы создания и функциони­рования системы страхования банковских вкладов в Российской Федерации: Авто-реф. дис. ... д-ра. юрид. наук. М., 2004. С. 10—25; Продолятченко П.А. Трансфор­мация сбережений населения в инвестиции // Деньги и кредит. 2007. № 2. С. 65—67; Янгиров И.И., Зотова Т.В., Саубанова Е.А. Об оценке предпочтений

Банковская реформа —это одно из стратегических направлений раз­вития экономико-правовой жизни российского общества. В Послании Пре­зидента России Федеральному Собранию «России надо быть сильной и конкурентоспособной» в апреле 2002 г. подчеркивается, что «важнейшим условием динамичного экономического развития является эффективная банковская система, она призвана аккумулировать финансовые ресурсы и превращать их в инвестиции; в этой связи необходимо наверстать отста­вание в банковской реформе, усилить банковский надзор, обеспечить про­зрачность в деятельности банков, принять меры по повышению их капи­тализации»⁶. Сказанное актуально и по прошествии пяти лет⁷.

Повышению роли банковской системы в реализации национальных проектов уделяется внимание и в последующих Посланиях Президента РФ Федеральному Собранию Российской Федерации в 2004-2007 гг.⁸, ко­торые реализуются в деятельности Банка России и кредитных организа­ций⁹. Так, например, на заседании президиума Государственного совета (14 ноября 2006 г.), посвященном проблемам развития банковской систе­мы, была особо подчеркнута потребность в образовательном кредите. Президент России В.В. Путин отметил, что кредит на получение образо­вания должен быть реально доступен для большинства молодых и пока малообеспеченных людей, для тех, у кого нет еще ни залоговой базы, ни текущих доходов для погашения платежей. В целях решения этой акту­альной государственной задачи Ассоциация региональных банков России подготовила проект создания системы образовательного кредита в отдель­но взятом субъекте Российской Федерации, который предложен для обсу­ждения и дальнейшего совершенствования¹⁰.

потенциального потребителя банковских услуг на рынке сбережений // Там же. № 3. С. 31—36; Мельников А.Г. Российская система страхования вкладов: пути развития на среднесрочную перспективу // Там же. С. 10—14; Евстратенко П.П. Российская система страхования вкладов в контексте мирового опыта // Там же. С. 8—53. См.: Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Рос­сийской Федерации «О важнейших общенациональных задачах» от 26 мая 2004 г. // Российская газета. 2004. 27 мая; Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Российской Федерации от 25 апреля 2005 г. // Россий­ская газета. 2005. 26 апр.; Послание Президента Российской Федерации Федераль­ному Собранию Российской Федерации от 10 мая 2006 г. // Российская газета.

2006. 11 мая; Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собра- нию Российской Федерации от 26 апреля 2007 г. // Российская газета. 2007. 27 апр. По данному вопросу см., например: Шохина Э.Х. Национальные проекты — роль банковской системы. Задачи совершенствования правового обеспечения // Банков- ское право. 2007. № 1. С. 3—5; Сиземова О.Б. Некоторые вопросы развития банков- ских правоотношений в условиях модернизации российской банковской системы // Там же. С. 22-23; Магомедов В.Н. Банковские кредиты — источник инвестирования промышленности // Там же. № 2. С. 11 — 13; Васильева Н.М., Горячева М.В. Вопро- сы рефинансирования // Деньги и кредит. 2007. № 2. С. 63—64; Акманов С.С. Осо- бенности кредитования агропромышленного комплекса России // Вестник Ассоциа- ции российских банков. 2005. № 5.

Проект документа Ассоциации региональных банков России «Построение системы образовательного кредита в субъекте Российской Федерации (Региональная про­грамма)» опубликован в журнале «Деньги и кредит». 2007. № 3. С. 3—9. По дан­ной проблеме см. также: Петрова СБ. Роль образовательного кредита в повыше­нии доступности высшего профессионального образования // Деньги и кредит.

2007. № 1. С. 49-50.

Как известно, в Указе Президента Российской Федерации «О системе и структуре федеральных органов исполнительной власти» от 9 марта 2004 г. № 314 разделены нормотворческие, правоприменительные, контрольно-надзорные функции, функции по управлению государственным имуществом и функции по оказанию государст­венных услуг.

С учетом изложенного представляется актуальным проанализировать финансово-правовой статус Центрального банка Российской Федерации с позиций необходимости организационного разделения функций, касаю­щихся регулирования экономической деятельности, надзора и контроля, управления государственным имуществом и предоставления государст­венными организациями услуг гражданам и юридическим лицам¹¹. При этом следует учесть, что Центральный банк Российской Федерации как орган государственного управления в сфере денежно-кредитных отноше­ний имеет характерные, только ему присущие признаки публично-право­вого статуса (ст. 75 Конституции Российской Федерации, Определение Конституционного Суда РФ от 14 декабря 2000 г. № 268-0¹², ст.ст. 1—7 Федерального закона от 10 июля 2002 г. «О Центральном банке Россий­ской Федерации (Банке России)» (ред. по состоянию на 26.04.2007)¹³.

Каким же образом выглядят функции Банка России в свете концеп­ции административной реформы применительно к федеральным органам исполнительной власти? В самом общем виде ответ следующий: разделе­ния функций Банка России не наблюдается.

Определенный выход из создавшейся ситуации, когда эффективность государственного воздействия на рыночные отношения связана с сочета­нием правового регулирования с функциями контроля и надзора, предло­жен в Указе Президента Российской Федерации от 20 мая 2004 г. «Вопро­сы структуры федеральных органов исполнительной власти»¹⁴, в пункте 8 которого установлено, что иные федеральные органы исполнительной вла­сти, руководство которыми осуществляет Правительство Российской Фе­дерации, исполняют функции по принятию нормативных правовых актов наряду с другими функциями, предусмотренными Указом Президента Российской Федерации от 9 марта 2004 г. «О системе и структуре феде­ральных органов исполнительной власти».

Изложенный подход реализован в Положении о Федеральной службе по финансовым рынкам, утвержденным Постановлением Правительства Российской Федерации от 30 июня 2004 г. № 317¹⁵, в пункте 1 которого закреплено положение о том, что Федеральная служба по финансовым рынкам является федеральным органом исполнительной власти, осущест­вляющим функции по принятию нормативных правовых актов, контролю и надзору в сфере финансовых рынков (за исключением страховой, бан­ковской и аудиторской деятельности).

¹² См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 14 декабря 2000 г. № 268-0 «По запросу Верховного Суда Российской Федерации о проверке конституционности части третьей статьи 75 Федерального закона "О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)"» // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2001. № 2.

¹³ СЗ РФ. 2002. № 28. Ст. 2790; 2007. № 18. Ст. 2117.

¹⁴ СЗ РФ. 2004. № 21. Ст. 2023 (с изм. 2007 г.). В настоящее время действует Указ Президента РФ от 24.09.2007 «Вопросы структуры федеральных органов исполни- тельной власти» // Российская газета. 2007. 26 сент.

¹⁵ СЗ РФ. 2004. № 28. Ст. 2760 (с изм. 2007 г.).

Известно, что Центральный банк Российской Федерации не является по правовому статусу федеральным органом исполнительной власти, он подотчетен Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации. Тем не менее по характеру деятельности Банк России вполне возможно рассматривать как орган государственного управления в сфере денежно-кредитных отношений, поскольку управленческие функции Цент­рального банка России вполне соотносимы с функциями федеральных ор­ганов исполнительной власти. Это отчетливо просматривается из анализа законодательно закрепленных функций и полномочий Центрального банка Российской Федерации. (ФЗ от 10 июля 2002 г. № 86-ФЗ «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России»)).

Из сказанного вытекает следующий вывод: Банк России осуществля­ет экономическую политику в сфере денежно-кредитных отношений, нор­мативное правовое регулирование по вопросам законодательно закреп­ленной компетенции, контроль и надзор по определенным вопросам, а также в некоторой степени управление государственным имуществом и предоставление государственных услуг.

К общеэкономическим функциям Банка России, связанным с форми­рованием государственной политики в сфере денежно-кредитных отноше­ний, возможно отнести следующие направления деятельности: эмиссия, рефинансирование, платежный баланс, анализ и прогноз состояния эконо­мики государства, денежно-кредитная политика, утверждение графичес­кого изображения рубля.

Нормотворческая функция Банка России заключается в том, что Банк России устанавливает правила осуществления расчетов в Российской Фе­дерации, правила проведения банковских операций, правила бухгалтер­ского учета и отчетности для банковской системы Российской Федерации; определяет порядок осуществления расчетов с международными органи­зациями, иностранными государствами, а также с юридическими и физи­ческими лицами; устанавливает порядок и условия осуществления валют­ными биржами деятельности по организации проведения операций по покупке и продаже иностранной валюты; осуществляет выдачу, приоста­новление и отзыв разрешений валютным биржам на организацию прове­дения операций по покупке и продаже иностранной валюты и др.

Правоприменительные функции Банка России проявляются в том, что Банк России устанавливает и публикует официальные курсы иностран­ных валют по отношению к рублю; осуществляет выплаты Банка России по вкладам физических лиц в признанных банкротами банках, не участ­вующих в системе обязательного страхования вкладов физических лиц в банках Российской Федерации, в случаях и порядке, которые предусмот­рены федеральным законом.

К контрольно-надзорным функциям Банка России относятся следую­щие направления деятельности: принимает решение о государственной ре­гистрации кредитных организаций, выдает кредитным организациям ли­цензии на осуществление банковских операций, приостанавливает их действие и отзывает их; осуществляет надзор за деятельностью кредитных организаций и банковских групп (банковский надзор); регистрирует эмис­сию ценных бумаг кредитными организациями в соответствии с федераль­ными законами; организует и осуществляет валютное регулирование и ва­лютный контроль в соответствии с законодательством Российской Федерации.

¹⁶ Конституционность нормы статьи 155 Бюджетного кодекса Российской Федерации об обслуживании счетов бюджетов Банком России подтверждена Постановлением Конституционного Суда Российской Федерации от 17 июня 2004 г. № 12-П «По де­лу о проверке конституционности пункта 2 статьи 155, пунктов 2 и 3 статьи 156 и абзаца двадцать второго статьи 283 Бюджетного кодекса Российской Федерации в связи с запросами администрации Санкт-Петербурга, Законодательного собрания

К функциям оказания государственных услуг Банка России относятся действия: обслуживание счетов бюджетов всех уровней бюджетной систе­мы Российской Федерации, если иное не установлено федеральными зако­нами (ст. 155 БК РФ¹⁶), проведение расчетов по поручению уполномочен­ных органов исполнительной власти и государственных внебюджетных фондов, на которые возлагаются организация исполнения и исполнение бюджетов; реализующие самостоятельно или по поручению Правительст­ва Российской Федерации всех видов банковских операций и иных сделок, необходимых для выполнения функций Банка России.

На основании статьи 48 Федерального закона «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)» Банк России также может осуще­ствлять банковские операции по обслуживанию органов государственной власти и органов местного самоуправления, их организаций, государст­венных внебюджетных фондов, воинских частей, военнослужащих, служа­щих Банка России, иных лиц в случаях, предусмотренных федеральными законами; Банк России вправе обслуживать клиентов, не являющихся кредитными организациями, в регионах, где отсутствуют кредитные орга­низации. Банк России имеет право осуществлять определенные банков­ские операции и сделки с российскими и иностранными кредитными орга­низациями, Правительством Российской Федерации для достижения целей, предусмотренных Федеральным законом «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)» (ст. 46).

Функции управления государственным имуществом проявляются и в эффективном управлении золотовалютными резервами Банка России. Центральному банку Российской Федерации поручено осуществлять пол­номочия по владению, пользованию и распоряжению имуществом Банка России, включая золотовалютные резервы Банка России, в соответствии с целями и в порядке, которые установлены Федеральным законом «О Цен­тральном банке Российской Федерации (Банке России)». Согласно статье 2 указанного Федерального закона уставный капитал и иное имущество Банка России являются федеральной собственностью, поэтому можно предположить, что Банк России осуществляет отдельные полномочия по управлению государственным имуществом. Учитывая влияние управле­ния золотовалютными резервами как имуществом Центрального банка Российской Федерации на стабильность национальной валюты, следует сделать вывод о том, что управление государственным имуществом кон­ституционно оправдано и обосновано в деятельности Банка России, на­правленной на реализацию конституционно закрепленной функции.

Красноярского края, Красноярского краевого суда и Арбитражного суда Респуб­лики Хакасия» // Российская газета. 2004. 25 июня.

Федеральный закон от 25 февраля 1999 г. № 40-ФЗ «О несостоятельности (бан­кротстве) кредитных организаций» (ред. по состоянию на 29.12.2006) // СЗ РФ. 1999. № 9. Ст. 1097; 2007. № 1 (ч. 1). Ст. 10.

Федеральный закон от 23 декабря 2003 г. № 177-ФЗ «О страховании вкладов фи­зических лиц в банках Российской Федерации» (ред. по состоянию на 13.03.2007) // СЗ РФ. 2003. № 52 (ч. 1). Ст. 5038; 2007. № 12. Ст. 1350.

Федеральный закон от 30 декабря 2004 г. № 218-ФЗ «О кредитных историях» (ред. по состоянию на 21.07.2005) // СЗ РФ. 2005. № 1 (ч. 1). Ст. 44; 2005. № 30 (ч. 2). Ст. 3121.

Банк России осуществляет и иные функции в соответствии с феде­ральными законами (надзор за ликвидацией кредитных организаций¹⁷, до­пуск банков в систему страхования вкладов и контроль за соответствием банков критериям нахождения в ней¹⁸, организация деятельности Цент­рального каталога кредитных историй¹⁹, участие в антимонопольном регу­лировании в отношении кредитных организаций и рассмотрении дел о на­рушении антимонопольного законодательства кредитными организациями на рынке банковских услуг в составе комиссии ФАС²⁰, определение по­рядка совершения кредитными организациями кассовых операций с при­менением контрольно-кассовой техники²¹ и др.).

В соответствии с Федеральным законом от 30 декабря 2006 г. № 281-ФЗ «О специальных экономических мерах»²² Правительство Рос­сийской Федерации на основании решения Президента Российской Феде­рации устанавливает перечень конкретных действий, на совершение кото­рых вводится запрет и иные ограничения. Так, в случае, если реализация специальных экономических мер требует решения Центрального банка Российской Федерации, то запрет совершения и (или) обязанность соверше­ния действий и иные ограничения устанавливаются Центральным банком Российской Федерации во взаимодействии с Правительством Российской Федерации. Федеральные органы исполнительной власти, Центральный банк Российской Федерации и органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации в пределах своей компетенции обеспечивают реа­лизацию специальных экономических мер²³.

Таким образом, в деятельности Банка России органично сочетаются функции определения правовой политики в сфере денежно-кредитных от­ношений, нормотворческие полномочия по правовому регулированию в сфере денежно-кредитных отношений, осуществление контрольно-надзор­ных полномочий в банковской системе Российской Федерации, управление государственным имуществом и определенное оказание государственных услуг. Органичное сочетание указанных функций проявляется в направ­ленности их реализации на достижение конституционной функции и зако­нодательно закрепленной цели деятельности Центрального банка Россий­ской Федерации — защите и обеспечении устойчивости рубля.

²⁰ Федеральный закон от 26 июля 2006 г. № 135-ФЗ «О защите конкуренции» // СЗ РФ. 2006. № 31 (ч. 1). Ст. 3434.

²¹ Федеральный закон от 22 мая 2003 г. № 54-ФЗ «О применении контрольно-кассо- вой техники при осуществлении наличных денежных расчетов и (или) расчетов с использованием платежных карт» // СЗ РФ. 2003. № 21. Ст. 1957.

²² СЗ РФ. 2007. № 1 (ч. 1). Ст. 44.

²³ См.: Указ Президента Российской Федерации от 27 мая 2007 г. № 665 «О мерах по выполнению Резолюции Совета Безопасности ООН от 14 октября 2006 г.» // Доку- мент опубликован не был, используется по СПС «КонсультантПлюс».

²⁴ Вестник Банка России. 2003. № 66; 2004. № 71; 2005. № 65; 2006. № 66.

Кроме того, можно вести речь о сбалансированности целей, задач, функций и полномочий Центрального банка Российской Федерации в сфе­ре денежно-кредитных отношений, установленных Конституцией России и федеральными законами. На наш взгляд, они не нуждаются в кардиналь­ном пересмотре в свете административной и банковской реформ, но за­служивают внимания с точки зрения дальнейшего развития банковского законодательства, усиления банковского надзора, защиты прав вкладчи­ков и кредиторов кредитных организаций, снижения административных барьеров в банковском бизнесе. Требуют поддержки и законопроектные предложения Банка России по совершенствованию банковской системы Российской Федерации, банковского надзора, финансовых рынков и пла­тежной системы, сформулированные в Основных направлениях единой го­сударственной денежно-кредитной политики на 2004—2007 гг.В свете административной и банковской реформ обсуждается вопрос о выделении из Центрального банка Российской Федерации банковского надзора в самостоятельный орган²⁴

²⁵. Интересно мнение по этому вопросу Председателя Центрального банка Российской Федерации СМ. Игнатье­ва. В своем интервью в апреле 2004 г. он подчеркнул, что «мировая прак­тика допускает существование банковского надзора как внутри централь­ного банка, так и вне его. Не убежден, что в российских условиях надзор вообще должен быть вне Банка России. Но мне совершенно очевидно, что этого ни в коем случае нельзя делать в ближайшие несколько лет. Нам следует завершить работу по реализации механизма страхования вкла­дов. Необходимо довести до конца валютную либерализацию. Только пос­ле этого можно всерьез над этим подумать. То есть я считаю, что в бли­жайшие годы об этом и говорить нечего. Ведь надзорные органы — это не только Москва, но и надзорные работники, инспектора по всей России. И нужно будет заново организовывать их финансирование, управление. Бо­юсь, что мы получим резкое ослабление банковского надзора, связанное с такой реорганизацией»²⁶.

Первый заместитель Председателя Банка России А.А. Козлов, кури­ровавший вопросы банковского надзора, в интервью «Российской бизнес-газете» по результатам XIII Международного банковского конгресса в г. Санкт-Петербург в июне 2004 г. по данному поводу заметил, что мнение коллег из Международного валютного фонда, из Всемирного банка следу­ющее: «Делайте так, как у вас получается. Не надо обязательно огляды­ваться на чей-то опыт. Тем более, что он в различных странах разный. Бу­дет потребность объединить органы надзора, поскольку каждый из них в отдельности работает хуже — объединяйте. Работает неплохо нынешняя система — пусть работает. Ломать надо только тогда, когда система неэф­фективна»²⁷. А.А. Козлов при этом подчеркнул, что «качество банковского надзора в России, как признается всеми специалистами, как нашими, так и иностранными, улучшается»²⁸.

²⁵ См., например: Москвин В.А., Цыренов Л.Л. Унификация финансового надзора // Банковское дело. 2002. № 2; Хохленкова М.А. Банк России как орган банковского регулирования и надзора // Там же. № 8; Фурсова В. Финансовый надзор за бан- ками в ФРГ // Там же. 2005. № 5; Воронин Д.В. Кризисы и реструктуризация бан- ковских систем в восточно-европейских странах (на примере Чехии) // Там же. № 10; Плисецкий Д.Е. Об основных тенденциях и перспективах развития банков- ской системы России // Там же. № 6; Тавасиев A.M., Акимов О.М. Нужен ли неза- висимый орган для надзора за банковским сектором? // Вестник Ассоциации рос- сийских банков. 2004. № 19.

²⁶ Вестник Банка России. 2004. № 23.

²⁷ Звягин Ю. Андрей Козлов: Банки зря волнуются // Российская бизнес-газета. 2004. 8 июня.

²⁸ Там же.

Данное направление научного поиска представляется весьма акту­альным, поскольку дискуссия на эту тему не завершена. Достаточно об­ратиться к парламентским слушаниям в Государственной Думе в февра­ле 2007 г., на которых прозвучало предложение о выведении функции банковского надзора из компетенции Банка России и передаче ее специ­ально созданному органу. На наш взгляд, обсуждение вопроса о выделе­нии банковского надзора из ведения Центрального банка Российской Фе­дерации не только нецелесообразно, но даже в определенной степени не­конституционно. Как известно, конституционной функцией Банка России является обеспечение устойчивости национальной валюты, защита рубля, которую он осуществляет независимо от других органов государственной власти (п. 2 ст. 75 Конституции РФ).

²⁹ Конституционный Суд Российской Федерации подчеркнул, что «регистрация, ли- цензирование кредитных организаций, а также отзыв у них лицензии на осуществ- ление банковских операций, предусмотренные Федеральными законами «О Цент- ральном банке Российской Федерации (Банке России)», «О банках и банковской деятельности», «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций» и «О реструктуризации кредитных организаций», по существу, являются законода- тельной реализацией конституционной функции Банка России, который осуществ- ляет банковское регулирование, надзор и контроль посредством принятия норма- тивно-правовых актов и индивидуально-правовых (ненормативных) актов на основе оперативной информации как о состоянии экономики в целом, так и в области де- нежно-кредитной политики. Нормотворческие полномочия Банка России предпола- гают его исключительные права и обязанности по установлению обязательных для органов государственной власти, всех юридических и физических лиц правил пове- дения по вопросам, отнесенным к его компетенции и требующим правового регули- рования».

Конституционный Суд Российской Федерации обращает внимание на то, что «как указал Конституционный Суд Российской Федерации в официально опубликован­ном определении от 5 ноября 1999 года по запросу Арбитражного суда города Мо­сквы о проверке конституционности пунктов 1 и 4 части четвертой статьи 20 Феде­рального закона "О банках и банковской деятельности", право на отзыв лицензии является одним из закрепленных Федеральным законом "О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)" полномочий Центрального банка Россий­ской Федерации (пункт 6 статьи 4), через которое реализуется его надзорная дея­тельность и достигаются цели, установленные статьей 3 названного Федерального закона в соответствии со статьей 75 (часть 2) Конституции Российской Федерации».

³⁰ СЗ РФ. 2001. № 29. Ст. 3058.

³¹ Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2003. № 3.

На взаимосвязь функций банковского надзора и конституционной функции по защите рубля, на влияние банковского надзора на эффектив­ность осуществления функции по защите рубля неоднократно обращал внимание Конституционный Суд Российской Федерации. Учитывая право­вые позиции Конституционного Суда РФ об особом публично-правовом статусе Центрального банка России, высказанные в Определении от 14 декабря 2000 г. № 268-0²⁹, Постановлении Конституционного Суда РФ от 3 июля 2001 г. № 10-П «По делу о проверке конституционности отдель­ных положений подпункта 3 пункта 2 статьи 13 Федерального закона "О реструктуризации кредитных организаций" и пунктов 1 и 2 статьи 26 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве) кредитных ор­ганизаций" в связи с жалобами ряда граждан»³⁰, Определении Конститу­ционного Суда Российской Федерации от 15 января 2003 г. № 45-0 «Об отказе в принятии к рассмотрению запроса Арбитражного суда города Москвы о проверке конституционности статей 12 и 30 Федерального зако­на "О защите конкуренции на рынке финансовых услуг"»³¹, представляет­ся, что статус Банка России, закрепленный в Федеральном законе «О Цен­тральном банке Российской Федерации (Банке России)», по вопросам банковского надзора не должен подвергаться корректировке в рамках ад­министративной реформы.

Проблемы и недостатки банковского надзора активно обсуждаются и кредитными организациями, и научной общественностью. На XVIII съез­де Ассоциации российских банков (АРБ) в апреле 2007 г. Президент АРБ Г.А. Тосунян выразил позицию, что АРБ категорически возражает сегод­ня против выделения надзора в какую-то другую организацию, придер­живаясь концепции о том, что надзор — это не цель, а инструмент разви­тия национальной банковской системы, поэтому необходимо на концептуальном уровне уточнить функции надзора и совершенствовать его в рамках Банка России³². Отрадно заметить, что большинство участ­ников съезда высказалось за то, чтобы банковский надзор остался «под надзором» Банка России, но при этом действия Банка России по отзыву лицензий у кредитных организаций за ненадлежащее исполнение Феде­рального закона от 7 августа 2001 г. № 115-ФЗ «О противодействии лега­лизации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, и финанси­рованию терроризма» были подвергнуты резкой критике, поскольку сам Закон о противодействии отмыванию преступных доходов несовершенен и противоречив³³.

В современных условиях Банк России усиливает взаимодействие с иными государственными органами, в частности с Федеральной службой по финансовому мониторингу, в вопросах правомерности деятельности кре­дитных организаций по противодействию легализации (отмыванию) дохо­дов, полученных преступным путем, и финансированию терроризма. Так, новеллой законодательства является введенное положение о том, что Пра­вила внутреннего контроля разрабатываются с учетом рекомендаций, ут­верждаемых Правительством Российской Федерации, а для кредитных ор­ганизаций — Центральным банком Российской Федерации по согласованию с уполномоченным органом, и утверждаются в соответствии с порядком, устанавливаемым Правительством Российской Федерации. Квалификаци­онные требования к специальным должностным лицам, ответственным за соблюдением правил внутреннего контроля и программ его осуществления, а также требования к подготовке и обучению кадров, идентификации кли­ентов, выгодоприобретателей определяются в соответствии с порядком, ус­танавливаемым Правительством Российской Федерации, для кредитных организаций — Центральным банком Российской Федерации по согласова­нию с уполномоченным органом³⁴.

³² См.: Царева М. Задачи для реформаторов // Национальный банковский журнал. 2007. № 5. С. 8.

³³ Там же. С. 9.

³⁴ Федеральный закон от 12 апреля 2007 г. № 51-ФЗ «О внесении изменений в ста- тью 7 Федерального закона "О противодействии легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, и финансированию терроризма"» // СЗ РФ. 2007. № 16. Ст. 1831.

Председатель Банка России СМ. Игнатьев на XVIII съезде Ассоциа­ции российских банков высказался предельно категорически в адрес авто­ров и сторонников предложений о выведении банковского надзора из ком­петенции Банка России, что отделение банковского надзора от Банка России будет иметь очень сомнительные выгоды для страны. А вот ущерб очевиден: на несколько лет эффективность банковского надзора будет ре­зко понижена. Кроме того, построить систему эффективного надзора толь­ко на основе формальных критериев вообще невозможно. Какими бы со­вершенными эти формальные критерии ни были, всегда можно «подрисо­вать» отчетность. Поэтому если отказываться от принципа «профессио­нального мотивированного суждения», то лучше вообще отказаться от банковского надзора, чтобы никого не обманывать³⁵.

Вместе с тем правовое регулирование и правоприменительная практи­ка банковского надзора нуждаются в совершенствовании и повышении ка­чества реализации³⁶. Банк России предпринимает меры в указанном на­правлении. После комплексной проверки Генеральной прокуратуры осуществления Банком России функций банковского надзора Председатель Банка России СМ. Игнатьев заявил о необходимости передачи функции банковского надзора Комитету с аналогичным наименованием. Первый за­меститель Председателя Комитета по кредитным организациям Государст­венной Думы П. Медведев также считает это решение разумным, посколь­ку оно позволяет разделить нормотворческие и исполнительные функции Банка России в рамках банковского надзора³⁷. В целях содержательного обсуждения вопросов банковского надзора в Государственной Думе созда­на рабочая группа с участием представителей Правительства России, Бан­ка России, Ассоциации российских банков³⁸.

См.: Царева М. Указ. соч. С. 9.

См., например: Химичева Н.И., Покачалова Е.В. Финансово-правовая политика // Правовая политика России: теория и практика / Под ред. Н.И. Матузова и А.В. Малько. М., 2006. С. 444—449, 454; Ефимова Л .Г. Понятие и структура банков­ской системы Российской Федерации // Банковское право. 2007. № 2. С. 36—41; 3ражевский В.В. О стабильности банковской системы // Деньги и кредит. 2007. № 2. С. 35—39; Выступление заместителя председателя Комитета Государственной думы по безопасности А.С. Куликова на IX Всероссийской банковской конферен­ции «Банки и их роль в противодействии легализации доходов, полученных пре­ступным путем» (13 марта 2007 г.) // Там же. № 3. С. 15—17; Братко А.Г. Право­вое регулирование Банка России // Банковское дело. 2005. № 1; Братко А.Г. Национальный банковский совет // Там же. № 7.

См., например: Голубев С.А. Правовое регулирование государственного управле­ния банковской системой в Российской Федерации и в зарубежных странах: срав­нительно-правовой анализ. М., 2004. С. 240—247; Он же. Актуальные вопросы пра­вового регулирования банковской деятельности // Деньги и кредит. 2005. № 3. С. 5—13; Симановский А.Ю. Базельские принципы эффективного банковского над­зора, издание второе // Там же. 2007. № 1—3; Журлаков Д.Г. О проведении ин­спекционных проверок коммерческих банков в части использования информацион­ных технологий и обеспечения безопасности // Там же. № 3. С. 43—47. См.: Национальный банковский журнал. 2007. № 5. С. 11.

С тем, что надзор требует взвешенного, осторожного, доктринально осмысленного подхода согласен заместитель Председателя Правительства Российской Федерации А. Жуков, который полагает, что совершенство­вать банковский надзор в России необходимо, но при этом требуется на­учное осмысление, в какой форме это делать, как должно строиться взаи­модействие различных органов власти в данной сфере, учитывая, что надзор — не самоцель, а средство, инструмент обеспечения устойчивого развития национальной банковской системы и ее конкурентоспособности на мировых финансовых рынках, эффективность которого можно оцени­вать по вполне объективным критериям, например: насколько он обеспе­чивает принципы равной конкуренции на рынке, способствует доступно­сти банковских услуг для предприятий и населения, влияет на снижение стоимости таких услуг (к пресловутой «обналичке» это, естественно, не от­носится), способствует развитию кредитного рынка³⁹.

В рамках административной и банковской реформ активно обсужда­ются вопросы развития саморегулирования в банковской системе Россий­ской Федерации. Президент Ассоциации российских банков Г.А. Тосунян в ситуации обсуждавшихся проблем банковского кризиса после отзыва лицензии у Содбизнесбанка заявил, что одним из важнейших факторов иммунитета банков к кризису является саморегулирование, а потому он будет ставить вопрос о возврате представителей банковского сообщества в Национальный банковский совет. Руководитель Ассоциации региональ­ных банков России А. Мурычев также считает, что неправильно, когда Национальный банковский совет обсуждает банковскую тематику без участников рынка⁴⁰.

³⁹ См.: Динамизм — ключ к развитию // Национальный банковский журнал. 2007. № 5. С. 11.

⁴⁰ См.: Веретенников Ю. Выход из психоза // Время новостей. 2004. 14 июля.

⁴¹ Там же.

⁴² А.А. Козлов считал, что саморегулирование может привести к новому кризису бан- ков (Веретенников Ю. Не расслабляться // Время новостей. 2004. 22 июля.)

На заседании рабочей группы по административной реформе в Российском союзе промышленников и предпринимателей (РСПП) при обсуждении проблемы переда­чи ряда государственных функций в банковском и финансовом секторе саморегу­лируемым организациям Банк России выступил категорически против передачи своих функций. Первый заместитель Председателя Банка России А.А. Козлов поя­снил, что передача каких-либо функций государства в банковские саморегулируе­мые организации невозможна и не нужна, так как с точки зрения регулирования банковский сектор принципиально отличается, например, от рынка ценных бумаг. По мнению А.А. Козлова, если участники рынка ценных бумаг могут сами регули­ровать свою деятельность с целью не нанести ущерб друг другу и оптимизировать свою прибыль, то в банковском секторе такой возможности нет, конкуренция там жестче. А.А. Козлов считает, что банковские саморегулируемые организации могут устанавливать правила корпоративного поведения, разрабатывать рекомендации по работе на рынке межбанковского кредитования, даже следить за системой кре­дитных бюро и системой гарантирования вкладов, но надзирать сами за собой вме­сто Банка России они вряд ли могут. А.А. Козлов обратил внимание на то, что в проекте закона о саморегулируемых организациях есть норма, согласно которой

Идея возвращения представителей банковских ассоциаций в Нацио­нальный банковский совет (НБС) воспринимается неоднозначно. Так, за­меститель председателя комитета Государственной Думы по кредитным организациям П. Медведев считает, что, если в Национальный банков­ский совет войдут представители банковских ассоциаций, то «НБС попа­дет под влияние коммерческих банков и будет стремиться к воздействию на надзорную политику регулятора»⁴¹. Видимо, учитывая двухуровневый характер банковской системы Российской Федерации, мнение о необходи­мости вхождения представителей банковских ассоциаций в Национальный банковский совет имеет право на существование и обсуждение, но это повлечет кардинальное изменение статуса Национального банковского со­вета, закрепленного в Федеральном законе «О Центральном банке Рос­сийской Федерации (Банке России)». Первый заместитель Председателя Банка России А.А. Козлов оспорил тезис руководителя Ассоциации рос­сийских банков Г.А. Тосуняна о том, что для «повышения иммунитета» банковской системы необходимо развивать ее саморегулирование⁴².

Позиция А.А. Козлова в отношении невозможности передачи функций банковского надзора саморегулируемым организациям представляется ра­зумной и обоснованной. Мнение В. Плескачевского о том, что саморегули­руемые организации могли бы создать альтернативную государственной систему страхования банковских вкладов, а также заняться пруденциаль­ным надзором за банками⁴³, на наш взгляд, является непроработанной с позиций необходимости учета международного опыта государственного ре­гулирования банковской сферы. Заявление А. Шохина о том, что «государ­ство готово передавать полномочия, только некому»⁴⁴ не учитывает реаль­ную позицию Банка России по данному вопросу .

Против передачи саморегулируемым организациям функций Банка России высказалась и Ассоциация региональных банков России, считая, что это внесет разлад в банковское сообщество⁴⁵. Как справедливо заме­тил представитель Ассоциации региональных банков «Россия» К. Лубен-ченко, нельзя создавать квазигосударственные структуры в банковском надзоре, так как это приведет к тому, что групповые интересы будет вы­ражать меньшинство⁴⁶.

регулирующий орган обязан представлять в саморегулируемые организации акты проверок участников рынка; учитывая, что акты проверок Банка России фиксиру­ют проблемы банка, если эта информация станет публичной особенно на фоне пос­ледний событий (ситуация с Содбизнесбанком в мае-июле 2004 г. и связанные с этим вопросы банковского кризиса) вопрос о последствиях является напряженным (См.: Гранин И. ЦБ выносит СРО из избы // Коммерсантъ. 2004. 22 июля). На пояснения члена бюро правления РСПП, руководителя рабочей группы по ад­министративной реформе А. Шохина и одного из авторов законопроекта, предсе­дателя Комитета Государственной Думы по собственности В. Плескачевского А.А. Козлов жестко ответил, что госрегулирование банковской системы в России выстроено по международным правилам Базельского комитета, в котором описа­ны функции госнадзора за банками, и дискутировать о саморегулировании можно только за пределами этих правил (См.: Ситнина В. Сами отрегулируем // Время новостей. 2004. 22 июля.)

⁴³ См.: Ситнина В. Сами отрегулируем // Время новостей. 2004. 22 июля.

⁴⁴ Там же.

⁴⁵ См.: Гранин И. ЦБ выносит СРО из избы // Коммерсантъ. 2004. 22 июля.

⁴⁶ См.: Ситнина В. Указ. соч.

⁴⁷ См.: Смольякова Т. Скажи, кто твой СРО? Бизнесу предписано заняться самокон- тролем. Законопроект // Российская газета. 2004. 22 июля.

Позиция Торгово-промышленной палаты на законопроект о саморегу­лируемых организациях также отрицательная. Вице-президент ТПП В. Исаков к принципиальным недостаткам законопроекта относит проти­воречие Конституции Российской Федерации, которая запрещает прину­дительное членство в каких-либо организациях (а в проекте закона это предусматривается), а также то, что в проекте закона нет равноправия членов саморегулируемых организаций, наоборот, заложен диктат сильно­го над слабым, в силу чего вполне легально одни участники рынка будут доминировать над другими. И самый главный недостаток, с точки зрения членов ТПП: закон создает благоприятную основу для сговоров корруп­ции в саморегулируемых организациях⁴⁷. Разумеется, мнение Торгово-про­мышленной палаты, в которую входят более 200 союзов и ассоциаций про­изводителей, нельзя не учитывать, так как идеи саморегулирования в банковском сообществе имеют право на существование. Вопрос только в конкретной направленности форм выражения данных идей. Соглашаясь с А.А. Козловым в том, что в банковском секторе саморегулирование при­меняется гораздо меньше, чем в других секторах экономики, так как об­ластей для солидарности в банковском секторе гораздо меньше, приведем его же тезис о том, что события банковского кризиса доверия в ситуации вокруг Содбизнесбанка мая-июля 2004 г. подтолкнут банкиров «к больше­му пониманию зависимости жизни всех от жизни одного» и что банки бу­дут теперь активнее участвовать в установлении регламента своего пове­дения и контролировать его выполнение⁴⁸.

Президент Ассоциации российских банков ГА. Тосунян сделал сооб­щение, что на совещании АРБ с Московским банковским союзом рассмат­ривался вопрос о деловой этике банков с тем, чтобы принять соответству­ющие меры по отношению к банкам, переманивающим к себе клиентов в период нестабильности на банковском рынке⁴⁹. Данное предложение АРБ о документировании подобных случаев и публичном раскрытии указанной информации, на наш взгляд, заслуживает поддержки в аспекте развития саморегулирования в банковском секторе, повышения правовой культуры. Представляется, что антикризисный ресурс содержит и предложение Ко­миссии по деловой этике при Ассоциации российских банков провести рас­следование происхождения «черных» списков банков и при установлении, что какой-то случай достаточно документирован для того, чтобы начать су­дебное разбирательство, инициировать судебный процесс⁵⁰.

Развитие саморегулирования в банковской системе Российской Феде­рации проявляется в высказанной Ассоциацией российских банков идее разработки банковских стандартов качества деятельности кредитной ор­ганизации. Предлагается стандартизировать тексты типовых депозитных и кредитных договоров, выработать стандарт качества для активов, под залог которых Банк России будет рефинансировать кредитные организа­ции⁵¹. Банк России одобрил инициативы АРБ создать единые стандарты качества банковских услуг и корпоративного управления. После выработ­ки подходов к регламентации качества деятельности банков Банк России намерен предложить банкам проходить аттестацию и рейтингование⁵².

⁴⁸ См.: Смольякова Т. Указ. соч.

⁴⁹ АРБ грозит «прилюдным обвинением» // Ведомости. 2004. 16 июля.

⁵⁰ См.: Федотова И. Сбербанк уполномочен заявить // Российская газета. 2004. 15 июля.

⁵¹ См., например: Мурычев А.В. Саморегулирование в банковской сфере // Банков- ское дело. 2005. № 8; Авакян Е.Г. Саморегулирование: мнение практика // Там же; На повестке дня — саморегулирование // Там же.

⁵² См.: Веретенников Ю. Больше стандартов // Время новостей. 2005. 17 янв.; Он же. Банкиры заглянули в будущее // Российская газета. 2005. 19 янв.; Он же. Банки- ры хотят преференций // Независимая газета. 2005. 19 янв.

⁵³ Заявление Правительства Российской Федерации и Центрального банка Россий- ской Федерации от 5 апреля 2005 г. № 983п-П13 «О Стратегии развития банков- ского сектора Российской Федерации на период до 2008 года», 01—01/1617 // Вест- ник Банка России. 2005. № 19.

Дальнейшее развитие банковского законодательства в русле админи­стративной реформы обсуждалось банковским сообществом и правитель­ственными кругами при подготовке проекта обновленной Стратегии раз­вития банковского сектора Российской Федерации⁵³, Стратегии повышения конкурентоспособности национальной банковской системы

Российской Федерации, одобренной на XVI съезде Ассоциации российских банков в апреле 2005 г.⁵⁴. Заслуживают поддержки предпринимаемые Банком России и ассоциациями кредитных организаций меры по концеп­туальному определению актуальных вопросов правового регулирования банковской деятельности и практики его применения⁵⁵, что, несомненно, способствует повышению правовой культуры в деловых кругах банковско­го бизнеса и государственного управления им.

В настоящее время банковское сообщество обсуждает подготовлен­ный Ассоциацией региональных банков России проект Кодекса безупреч­ной банковской практики, направленного на формирование цивилизован­ного рынка банковских услуг, его транспарентности, укрепления доверия к кредитным организациям, повышения уровня корпоративной культуры и социальной ответственности⁵⁶. Представляется, что указанный документ отражает позитивные тенденции повышения правовой культуры в сфере денежно-кредитных отношений и формирования должной финансово-пра­вовой политики в банковской системе Российской Федерации, осуществля­емой Банком России во взаимодействии с кредитными организациями.

⁵⁴ Вестник Ассоциации российских банков. 2005. № 9.

⁵⁵ По данной проблеме см., например: Тавасиев A.M., Горбунов Г.Б. Две стратегии развития одного банковского сектора: сравнительный анализ // Банковское дело. 2005. № 2.

⁵⁶ Деньги и кредит. 2007. № 2. С. 3-10.

Д.С. Артамонов*

Право на убийство: моральный и политико-правовой аспекты замысла декабристов о цареубийстве

_В

литературе о движении декабристов существует убеждение о не­соизмеримости их вины перед самодержавием и наказанием, ко­торое они понесли. Действительно, а заслужили ли члены тайных обществ сметную казнь и каторгу? С точки зрения их самих, общественного мне­ния и либеральной правовой мысли — конечно, нет¹, но по законам импе­раторской России того времени — безусловно, да.

Доцент кафедры истории и философии Саратовского юридического института МВД России, кандидат юридических наук.

Приговором Верховного уголовного суда от 5 июня 1827 г. подсуди­мым был поставлен в вину «умысел на потрясение империи, на ниспро-

вержение коренных отечественных законов, на превращение всего госу­дарственного порядка» (XVII, 188)². Следовательно, было определено, что членов тайных обществ и участников военных выступлений в Санкт-Пе­тербурге и на Юге судили именно за их намерения, а не за конкретные дела, так как государственного переворота совершить им не удалось. Но от этого они не стали менее виновными, более того, их вина была доказа­на. Судьи классифицировали ее следующим образом: «К совершению сего умысла предполагаемы были три средства, три рода злодеяний: 1) царе­убийство, 2) бунт, 3) воинский мятеж» (XVII, 188). Далее следовала гра­дация этих преступлений, причем каждому соответствовало около десятка проступков, главным образом «умыслов».

Не случайно на первом месте в перечне злодейств декабристов Вер­ховный суд поставил цареубийство. О.В. Эдельман отмечала, что импера­тор Николай I и его окружение «находились под влиянием идеи об особом метафизическом ужасе намерения цареубийства»³, отсюда и такое при­стальное внимание следствия к этим планам. Но замыслы цареубийства остались не реализованными, чего нельзя было сказать о воинском мяте­же и бунте, под которым понималось «учреждение и управление тайных обществ, имевших целию бунта», участие в них и «неполное знание сего умысла» (XVII, 189). Нужно сказать, что судей это не смущало.

Статья 1 второй главы Соборного Уложения 1649 г., которое к тому времени еще никто не отменял, гласила: «Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сы­щется допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию» (XVII, 191). Также и арти­кул 19 Воинского устава 1716 г., который был применен к казненным де­кабристам, определял: «Если кто подданный войска вооружит или ору­жие предпримет против его величества, или умышлять будет помянутое величество полонить или убить, или учинить ему какое насильство, тогда имеют тот и все оные, которые в том вспомогали или совет свой подали, яко оскорбители величества четвертованы быть и их пожитки забраны», причем «равное наказание чинится над тем, которого преступление хотя к действу и не произведено, но токмо его воля и хотение к тому было и над оным, которое о том сведом был, а не известил» (XVII, 191).

В ходе следствия было установлено, что в тайных обществах планы цареубийства возникали довольно часто, о них знали почти все члены об­ществ, более того, многие одобряли их, а вызывавшихся и согласных со­вершить покушение можно было насчитать несколько десятков человек. И удивительно, что смертных приговоров, приведенных в исполнение, бы­ло так мало — всего пять. Если бы судьи следовали букве и духу действу­ющих законов, жестоких приговоров было бы много больше. Здесь мы мо­жем, действительно, говорить о милости императора Николая I к своим противникам, хотя современники считали иначе.

Н.И. Тургенев, безусловный либерал, находясь в Европе, в своей оп­равдательной записке доказывал: «Русское правительство не поняло или, точнее, сделало вид, что не понимает различия между восстанием и царе­убийством. Не довольствуясь наказанием восставших, оно еще и приписа­ло им преступления или, вернее, преступные слова, не только не относив­шиеся к восстанию, но даже несовместимые с ним. Как будто оно задалось целью доказать, что в государстве еще не перевелись цареубий­цы»⁴. С точки зрения европейской юриспруденции доказательства Турге­нева были вполне обоснованными, он писал: «В какой цивилизованной стране людей обвинили бы за то, что восемью годами ранее, в царствова­ние другого монарха, они высказали и тотчас оставили идею цареубийст­ва? <...> Какими бы возмутительными ни были по сути эти идеи, они не имели никаких последствий, а потому не могли стать основанием для об­винения кого бы то ни было». «Как бы преступны ни были эти мысли, — убеждал своих читателей декабрист, — они были оставлены тотчас после того, как были высказаны, и не могут являться главным основанием для возбуждения обвинения, связанного с событиями, происшедшими в 1825 г., т.е. восемь лет спустя. Право любой страны признает факт преступления лишь в том случае, когда преступное намерение и преступное деяние сов­падают по времени»⁵.

М.С. Лунин, как и Н.И. Тургенев, считал, что за разговоры о царе­убийстве судить нельзя: «Обвинение в помысле на цареубийство основано лишь на отдельных изречениях, случайных разговорах и на мечтаниях расстроенных умов. <...> Желания, мнения, грезы заключенных превра­щены в события. За мысль, сегодня выраженную, от которой на завтра же отреклись и не возобновляли ее в течение 10 лет, осуждали, как за убийство!»⁶. Таким образом, либеральное право входило в противоречие с самодержавным русским правом.

Н. Тургенев и М. Лунин писали свои публицистические сочинения много позже произошедших событий и с вполне определенной целью — представить выступление тайного общества как своего рода светлый под­виг в защиту закона, на благо Отечества и народа. Поэтому они оправды­вали, игнорировали и даже отрицали факт наличия планов цареубийства в тайных обществах. Но планы были, и предпринимались реальные по­пытки их осуществления. И здесь возникает вопрос, еще ни разу не ста­вившийся исследователями: как объясняли себе декабристы необходи­мость убийства царя и его семьи? Нельзя сказать, что они были людьми кровожадными, кроме того, многие из них были искренне религиозными и не могли не осуждать убийства. Однако в тайных обществах идея царе­убийства была принята.

Оправдание этого акта находили в политической целесообразности. Характерным примером может служить показание К.Ф. Рылеева на след­ствии, взгляды которого на судьбу императорской семьи питались идеями П.И. Пестеля: «Я полагал, что убиение одного императора не только не произведет никакой пользы, но напротив, может быть пагубно для самой цели общества, что оно разделит умы, составит партии, взволнует привер­женцев августейшей фамилии, и что все это совокупно, неминуемо поро-

дит междоусобие и все ужасы народной революции. С истреблением всей императорской фамилии, я думал, что поневоле все партии должны будут соединиться или, по крайней мере, их легче можно будет успокоить» (I, 188—189). Но такой подход не снимал проблемы моральной ответствен­ности декабристов и законности их переворота, и они обратились к исто­рии дворцовых переворотов в России, в которых нашли оправдание и сво­ему восстанию, и замыслам цареубийства.

Так, СП. Трубецкой писал: «Со времени вступления дома Романовых на российский престол малая только часть государей наследовала его спокойно, по праву своего рождения; но большая часть перемен царство­ваний была следствием насилия или обмана. Ни которое из них, однако же, не было сопровождено такими происшествиями, которым ознаменова­но было начало нынешнего царствования»⁷. В этом отрывке подчеркива­ется исключительность событий, происходивших 14 декабря 1825 г., но вместе с тем они ставятся в один ряд с подобными случаями, отмеченны­ми насильственной сменой монархов. Декабристы, стремившиеся к захва­ту власти, понимали, что она будет нелегитимна, поэтому они пытались обосновать справедливость своих действий ссылкой на такое же незакон­ное занятие престола российскими царями.

В этом отношении интересно замечание М.А. Фонвизина: «Петр не из­дал даже закона о престолонаследии, что при преемниках его было поводом к тем дворцовым переворотам, в которых гвардия, как преторианцы рим­ские, располагала троном»⁸. В действительности указ Петра I о престоло­наследии был, он отменял традиционную форму наследования и предоста­влял царствующему монарху право самому назначать наследника. Но Петр I так и не сделал своего выбора, чем была вызвана череда полити­ческих кризисов в стране. М.А. Фонвизин намеренно искажает факты, го­воря об отсутствии закона, дабы выставить русских самодержцев, правив­ших после Петра I, узурпаторами, которые не имели никакого права на власть. Коллизия с законами о престолонаследии делала любого претен­дента на русский трон зависимым от случайного стечения обстоятельств. Право назначения монархов приобретает гвардия, роль которой сравнива­ется с ролью преторианцев времен поздней Римской империи, которые из­бирали и свергали правителей в зависимости от своих предпочтений.

Николай Тургенев в своей книге «Россия и русские» еще более чем Фонвизин драматизировал ситуацию передачи власти в России: «Вопрос о монархе, — писал он, — решался то каким-нибудь иностранцем — авантю­ристом, солдатом или лекарем, то своими, местными убийцами»⁹. Здесь, как и в большинстве высказываний декабристов о дворцовых заговорах, ясно выражено негативное к ним отношение. Но вместе с тем история пе­реворотов давала обильную пищу для размышлений, и заставляла внима­тельно изучать это явление, несмотря на его неприятие. Так, М.С. Лунин и Н.М. Муравьев отмечали, что «перевороты, коими изобилует русская история со времени Петра 1-го, любопытны по многим отношениям и при­скорбны для русского»¹⁰.

Примечательны рассуждения на эту тему Д.И. Завалишина. Зани­маясь исследованием вопроса о причинах, побудивших каждого члена тайного общества декабристов принять идею «насильственного переворо­та», он обращался к примеру Екатерины II: «Тут представлялась неопро­вержимая дилемма: если Екатерина II, которой все права истекали из то­го только, что она была жена Петра III, имела право для блага государства восстать против своего мужа и государя, не отступая и от крайних средств, то, как же может быть воспрещаемо подобное действие коренным русским, для которых благо отечества составляет даже обязан­ность. Поэтому-то, на основании этого главного примера, все рассужде­ния в тайных обществах сводились к следующей аргументации: или Ека­терина II имела право так действовать для блага отечества, тогда тем более имеет право и всякий русский, или она не имела права, и тогда весь порядок, ею основанный, есть незаконный, а потому всякий русский и имеет право не признавать его»¹¹.

Декабристы руководствовались следующей идеологией: представите­ли царствующей династии занимают престол незаконно и соответственно установленный ими государственный порядок подлежит изменению. Не­справедливость данного государственного устройства, по их мнению, за­ключалась в том, что правители не опирались на твердые законы, а цар­ствовали по своему произволу. Очень показательна в данном случае реплика М.С. Лунина и Н.М. Муравьева: «Петр слывет законодателем России, но где же законы?..»¹²

Выразительно эту мысль высказал А.В. Поджио, рассуждая о Петре I и приводя якобы сказанные им слова по поводу назначения наследника: «"Пусть венец достанется достойнейшему", — он восклицал, — и сколько в этих словах все того же прежнего произвола. Во-первых, он отвергал за­конное право на престолонаследие в лице внука, Петра II; во-вторых, та­ким беззаконием он узаконил все происки, все домогательства к захвату престола, предоставленного произвольным случайностям, и, наконец, ввергал Россию во всю пропасть преследований, ссылок и казней, ознаме­нующих всякое воцарение»¹³. Самодержавному произволу декабристы пы­тались противопоставить закон. «Союз, — писал М.С. Лунин, — стремился водворить в отечестве владычество законов, дабы навсегда отстранить не­обходимость прибегать к средству, противному и справедливости и разу­му»¹⁴. Вместе с тем они замышляли противозаконный переворот, оправ­дывая себя ссылкой на такой же беззаконный характер предшествующих переворотов.

Однако этим аргументация членов тайного общества не исчерпыва­лась. Для обоснования морального права на цареубийство они использо­вали также традицию тираноборчества. Поставив перед собой задачу ис­требления монарха, декабристы неизбежно должны были следовать авторитетным моделям, позволяющим наиболее эффективно и, что тоже важно, эффектно провести свою акцию. Наиболее подходящей для этого была тираноборческая модель, направленная на консервацию или восста­новление исконно справедливых форм правления (Ср. идеализацию дека­бристами древнерусских городов-республик Новгорода и Пскова, служа­щих в их глазах доказательством незаконности самодержавия в России¹⁵).

Традиция тираноборчества имела глубокие исторические корни и яв­лялась авторитетной моделью как в Европе, так и в России¹⁶. Она очень хорошо подходила для оправдания цареубийства. Этой модели должна была соответствовать определенная система поступков и знаков — целый ритуал. Тирана надлежало поразить собственноручно, в идеале кинжа­лом, убийце следовало остаться на месте преступления и принять заслу­женную кару. Тираноборец лишь наказывает узурпатора власти, убивая монарха, он действует по собственной инициативе. Восстанавливая закон­ность, он формально преступает закон и обязан понести наказание за свой поступок¹⁷. Тираноубийство мыслилось как героико-индивидуалистичес-кий поступок, совершающийся на глазах пассивного народа, а иногда и вопреки его рабскому противодействию¹⁸.

Таким образом, как справедливо заметил B.C. Парсамов: «Цареубий­ство неизбежно включает в себя двух контрагентов, которые могут интер­претироваться как жертва и палач и как тиран и тираноборец. Если в первом случае оно приравнивается к простому убийству и заслуживает осуждения, то во втором оно мыслится как акт освобождения некоего тре­тьего от тирании. На первый план выступает идея самопожертвования, которая связывается не с тем, кого убивают, а с тем, кто убивает. Тирано­борец жертвует собой во имя отечества»¹⁹. Это и являлось моральным оп­равданием для декабристов, решившихся на убийство императора.

Первый известный план цареубийства был предложен М.С. Луниным. В передаче П.И. Пестеля он выглядит так: «В 1816-м или 1817-м, в каком именно месте не помню, говорил Лунин, во время разговора нашего об об­ществе, при мне и при Никите Муравьеве о совершении цареубийства на Царскосельской дороге с партиею в масках, когда время придет к дейст­вию приступить» (IV, 179). B.C. Парсамов указал, что «значение масок в данном случае не функциональное, а символическое. Вместе с кинжалом они образуют атрибуты трагедии. Вызываясь на цареубийство, Лунин мыс­лит себя героем великой трагедии, в которой ему предстоит сыграть роль тираноборца, а Александру I отводится роль тирана»²⁰. Не скрыть своилица хотели заговорщики, чтобы остаться неузнанными и не понести нака­зание, а доказать, что они совершают подвиг. И хотя этот план был откло­нен, но вовсе не потому, что убийство было признано нецелесообразным или противным нравственности и моральным принципам членов тайного обще­ства, а из-за того, что Пестель, поддержанный другими членами, «слишком еще отдаленным считал время начатия революции» (IV, 179).

Тираноборца никто не уполномочивал быть судьей и палачом, он мог стать только жертвой, поэтому убийца должен был жертвовать собой: мо­ральное право на убийство давалось решимостью принять смерть после покушения на царя. Так в ходе так называемого «Московского заговора» 1817 г.²¹ оформилась модель цареубийства, предложенная И.Д. Якушки-ным, которую современные исследователи М.П. Одесский и ДМ. Фельд­ман назвали «дуэльным вариантом»²².

И. Якушкин рассказывал на следствии: «Каким образом хотел я со­вершить убийство, я не знаю и, сколько могу припомнить, никогда не знал, ибо не имел довольно время, чтобы сие обдумать, но, во всяком слу­чае, предполагал, по совершении оного убить себя» (III, 53). Он сделал свой выбор. Никита Муравьев говорит о намерении Якушкина застрелить­ся: «Убийца не должен жить, говорил он, я вижу, что судьба меня избра­ла жертвою. Я убью царя и после застрелюсь» (I, 306—307). И правда, ес­ли же он решил убить себя после покушения, то сделать это было вернее при помощи пистолета, а не кинжала. А отсюда происходит и весь план декабриста, рассказанный им в «Записках»: «Я решился по прибытии им­ператора Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому со­бору и, когда царь пойдет во дворец из одного пистолета выстрелить в не­го, из другого в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок на смерть обоих»²³.

Следственные документы передают нам, что Якушкин называл себя и убийцей, и жертвой: «убийца не должен жить, — говорил он, — я вижу, что судьба меня избрала жертвою...» (I, 306—307) или «рок избрал меня в жертвы, сделавшись злодеем, я не должен, не могу жить, совершу удар и застрелюсь» (XVII, 27). Убийца и жертва, злодей и жертва в одном ли­це — это тираноборец, так и мыслил себя Якушкин. Характерно, что он указывал: рок, судьба избрали его в жертву, хотя известно, что он не по­желал подвергнуть себя жребию (III, 42). Решившись убить императора, он знал какая участь его ждет: он должен умереть — этого требовали об­стоятельства, это требовалось от тираноборца.

Якушкин не мог соблюсти весь ритуал тираноборческого акта, он не мог остаться на месте живым, быть схваченным и взойти на эшафот. Этим он подвергал тайное общество опасности быть раскрытым и уничтожен­ным, а себя опасности пыток, следовательно, он должен был умереть тут же, и сделать это было всего удобнее с помощью пистолета. Поэтому-то нельзя было воспользоваться античным образцом — сразить тирана кинжа­лом. Таким образом, покушение не вписывалось в традицию тираноборче-ства, хотя в понимании Якушкина по сути своей оно было таковым. Сам способ покушения подсказывал обратиться ко второй модели — «дуэльной».

Дуэль же, как и тираноборческий акт, убийством не считалась. Ю.М. Лотман так определяет понятие дуэли для людей того времени: «Ду­эль (поединок) — происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением... Дуэль представляет собой определен­ную процедуру по восстановлению чести и не может быть понята вне са­мой специфики понятия «честь» в общей системе этики русского европеи­зированного послепетровского дворянского общества. Естественно, что с позиции, в принципе отвергавшей это понятие, дуэль теряла смысл, пре­вращаясь в ритуализированное убийство»²⁴.

Примечателен ответ Якушкина на предложение А. Муравьева жре­бием назначить цареубийцу: «Я решился без всякого жребия принести се­бя в жертву и никому не уступлю этой чести»²⁵. Для Якушкина убийство императора — восстановление чести, ради нее он приносит в жертву свою жизнь. И как справедливо отметил Ю.М. Лотман: «Дуэль с ее строгим ритуалом, представляющая целостное театрализованное действо — жертво­приношение ради чести...»²⁶. Но надо отметить, что Якушкин стремился к восстановлению не столько своей чести, сколько чести России. По его мне­нию, Александр I оскорбил, унизил отечество своими намерениями: учи­нить междоусобие, смуту, отдать русские земли Польше. Оскорбление Ро­дины было оскорблением ее защитника. И защита достоинства отечества была защитой чести декабриста. Поэтому Якушкин мог вполне правомер­но обратиться к «дуэльному» варианту осмысления своего поступка. Ведь в дуэли, «с одной стороны, могла выступать на первый план узкосослов­ная идея защиты корпоративной чести, а с другой — общечеловеческая, несмотря на архаические формы, идея защиты человеческого достоинст­ва»²⁷. Таким образом, оправдывалась политическая необходимость царе­убийства.

Позднее появилась идея создания «обреченного отряда» (une cohorte perdue), группы цареубийц, задача которых была устранить монарха и всю его семью. Отряд должен был состоять вне тайного общества, дабы не пятнать его сакральным преступлением. После совершения акта царе­убийства им предполагалось пожертвовать, т.е. его намеревались уничто­жить. Тайное общество должно было отречься от цареубийства и признать свершивших его преступниками.

Убийство всей императорской семьи оправдать можно было только политическими причинами, вроде тех, которые приводил К.Ф. Рылеев. Планируемое истребление женщин и детей приводило в ужас даже самих организаторов покушения. А.В. Поджио рассказывал на следствии, что в одной из бесед с ним П.И. Пестель предложил: «Давайте... считать жерт­вы», и производил счет по пальцам. Поджио стал называть, а он считать; «дойдя до женского пола», Пестель остановился, говоря, «знаете ли, что это дело ужасное», на что Поджио ответил: «Я не менее вас в том уве­рен». «Сейчас же после сего опять та же рука стала передо мной,— вспо­минал подполковник,— и ужасное число было тринадцать! Наконец оста­новившись, он, видя мое молчание, говорит: так поэтому и конца не будет; ибо также должно будет покуситься и на особ Фамилии в иностранных краях находящихся. Да, я говорю, тогда точно уже конца ужасу сему не будет, ибо у всех великих княгинь есть и дети, ... добавив, впрочем, кто за­хочет столь окровавленного Престола!» (XI, 76).

Действительно, царский род Романовых был достаточно большим и имел родственников во многих странах Европы: «Лица императорской фа­милии, — писал Пестель, — находятся за границею, имеют детей и большие семейства, так что всегда наследник или наследница найдется» (IV, 160), поэтому не представлялось возможным «истребить всех в одно время», а это было, несомненно, залогом успеха революции. Нужно было ограничить число предполагаемых жертв, и для этого были обдуманы две меры: пер­вая — сослаться на «коренной закон», существующий со временем Павла Петровича, «удаляющий женский пол от престола» (IV, 160); вторая — «провозгласить отрешение от всякого наследствия» (XI, 76). Меры доста­точно «зыбкие» и могущие возыметь свое действие только в условиях по­беды вооруженного восстания. Как можно заметить, вся мужская линия Романовых подлежала безусловному уничтожению, исключение составля­ли дети и женщины и то не все, а преимущественно те, кто находился за границей или мог туда бежать. Таким образом, соответственно количеству жертв, а их насчитывали тринадцать, следовало набрать и членов «обре­ченного отряда».

Навербовать же его было невероятно сложно, так как нужно было ис­кать людей с качествами наемных убийц, не обремененных моральными принципами и религиозными убеждениями. А.П. Барятинский, которому поручили сформировать отряд, сообщал Пестелю, «что все свицкие офи­церы пылают ревностью к цели общества; но сие не означало, чтобы мож­но было составить из них шайку убийц» (X, 280).

Предполагалось также «употребить разжалованных офицеров, ... представя им, что это единственный способ возвратить потерянное» (IX, 90). Еще в начале 1824 г. П.И. Пестель говорил СП. Трубецкому, что для убийства императора «можно употребить какого-нибудь человека, об­ществу не принадлежащего, что много есть разжалованных ... стоит толь­ко дать случай, поставить на часы» (I, 91).

Но набрать группу заговорщиков, готовых стать цареубийцами, уда­лось лишь М.П. Бестужеву-Рюмину, он нашел их в «Обществе соединен­ных славян». В «славянах» Бестужев видел именно исполнителей убийст­ва, способных устранить главное препятствие на пути революции — членов царской семьи. Такими их видел и С. Муравьев-Апостол: «Вы этих собак, «славян», держите в руках, — говорил он И.И. Горбачевскому, — это цеп­ные бешеные собаки, которых только тогда надобно спускать с цепей, ко­гда придет время действовать»²⁸.

Следует отметить, что, все-таки набирая «обреченный отряд», вербов­щики для агитации использовали тираноборческие образы, поэтому согла­сие на убийство членов царской семьи не вызывало отвращения ни у са­мих вступавших в отряд, ни у их товарищей по обществу. Так, в одном из разговоров с М.П. Бестужевым-Рюминым А.В. Поджио сообщил, что «го­тов быть одним из заговорщиков». Бестужев, спросив, хорошо ли обдумал Поджио свое намерение, и получив утвердительный ответ, стал говорить «кучу комплементов ... льстя самолюбию ... новообращенного». В частно­сти, он сказал, что Поджио «проявил характер истинно римский». Бесту­жев имел в виду, очевидно, Брута и выставлял Иосифа как истинного ти­раноборца, а не вульгарного убийцу (XII, 155).

В своих показаниях А.И. Майборода, предавший П.И. Пестеля и вы­давший царю тайное общество, рассказывает примечательный эпизод: «Перед поездкою моею в Москву однажды вечером был я у полковника Пестеля, где слышал суждения его и майора Лорера, говоривших о по­ступке воспитанника Гетенгенского Университета, дух и решимость коего они непомерно выхваляли, я спросил Пестеля, кто такой Занд, на что он отвечал, это тот самый, который убил Коцебу; и на сем разговор наш кон­чился, ибо кто-то пришедший из посторонних помешал продолжать оный...» (IV, 28). Если учесть, что капитан А.И. Майборода собирался в Москву в начале 1825 г.²⁹, а покушение К. Занда произошло в 1819 г., то выходит, что этот разговор об убийстве А. Коцебу не был обыкновенным обсуждением европейских новостей. По всей видимости, беседа преследо­вала другие цели, можно предположить, что в ходе нее П. Пестель и Н.И. Лорер старались выяснить отношение А. Майбороды к политическим убийствам как таковым или же пытались склонить его согласиться на ца­реубийство или какую-нибудь другую аналогичную акцию. На это указы­вает то, что декабристы восхваляли «дух и решимость» Занда и что раз­говор кончился, как только вошел кто-то посторонний. Если бы говорили только об убийстве писателя, то, наверняка, нечего было опасаться, но ес­ли поступок немецкого студента приравнивался к тираноборческому акту и разговор шел о конкретном убийстве тирана, цареубийстве, конечно, он мог повести за собой непредсказуемые последствия. Примечательно, что А.И. Майборода, доносивший на тайное общество, счел своим долгом упо­мянуть об этом разговоре членов Южного общества. Вряд ли он стал бы говорить о ничего не значащей беседе, не имевшей никакого значения. Но, видимо, сам доносчик так до конца и не разобрался в ее важности, он плохо представлял себе кто такой Занд и как его пример может воздейст­вовать на заговорщиков.

Точно так же, как и Пестель, образ Занда использовал К.Ф. Рылеев. В своих показаниях на следствии П.Г. Каховский свидетельствовал: «Ры­леев, видя во мне страстную любовь к родине и свободе, пылкость и ре­шительность характера; стал действовать так, чтобы приготовить меня быть кинжалом в руках его... он представлял мне в пример Брута, Зан­да; — даже Соловьева, который убил Батурина!» (I, 373). Рылеев, готовя Каховского на роль цареубийцы, приводил ему на память различные ти­раноборческие акты: классический пример Брута, намерение А.И. Якубо­вича убить Александра I, и убийство «лейб-егерского капитана Батурина, незадолго до того зарезанного в казарме рядовым своей роты» Соловье­вым³⁰, и среди них поступок Занда. Характерно, что П. Каховский отри­цательно относился к намерению Якубовича и преступлению Соловьева, так как они, по его мнению, руководствовались личным мщением (I, 374), но по указанию Рылеева защищал Занда (I, 373).

К.Ф. Рылеев использовал имя Занда также для пропаганды идеи ца­реубийства прежде всего среди членов тайного общества, которые не все были согласны с этой мерой, и для формирования положительного облика Каховского, вызвавшегося исполнить покушение³¹. По воспоминаниям Е.П. Оболенского, К.Ф. Рылеев «высоко ценил его душевные качества... и видел в нем второго Занда»³². Как вспоминал В.И. Штейнгейль, К.Ф. Ры­леев всем объявлял, что Каховский «сам предложил себя на случай на­добности в сеиды»³³.

Для распространения тираноборческих идей декабристы использова­ли и поэтические произведения, одним из которых был пушкинский «Кин­жал». В стихотворении А.С. Пушкин поместил очень сочувственные стро­ки об убийце А. Коцебу, что дало право А.А. Родзянки в своей сатире «Два века» назвать его: «Гимн Занду»³⁴. М.П. Бестужев-Рюмин, агитируя членов общества «Соединенные славяне» вступать в отряд цареубийц³⁵, на одном из собраний читал «Кинжал» наизусть и после распространял его в списках³⁶.

При уговорах кого-либо на цареубийство использовалось имя не толь­ко К. Занда, но и Л.—П. Лувеля. И этому есть примеры. Так, летом 1825 г. на одном из совещаний Северного общества А.А. Бестужев при участии К.Ф. Рылеева и А.И. Одоевского убеждал А.И. Якубовича отложить свое намерение совершить покушение на Александра I, так как убийство одно­го императора было признано мерой недостаточной: «надобно уничтожить всю фамилию... чтоб не оставить точки опоры приверженцам» династии (1,457; II, 289), и потому и надо подождать, пока не составится партия цареубийц. Аргументы, которые приводил при этом А. Бестужев, очень показательны. Он говорил, что «многих Лувелей найти нет физической возможности» (I, 457) и что «Равальяки родятся веками, — но к счастью человечества не дюжинами» (I, 435).

Надо отметить, что сравнение Лувеля и убийцы Генриха IV проводи­лось не впервые, оно было очень популярно. Ф.—Р. Шатобриан в своей кни­ге о смерти французского принца сопоставлял убийство герцога Беррий­ского и Генриха IV: «Нынешний народ, — писал он, — приобвыкнувший к убийствам, помнит и убиение Генриха IV, но кинжал Равальяка не имел еще последователей. Хочет ли он, по крайней мере, представить себе всю великость последнего пожертвования?»³⁷ Шатобриан отмечал, что герцог Беррийский и Генрих IV оба пали на празднике³⁸, что «нож, которым принц поражен, был... как и нож Равальяка»³⁹, и тело герцога Беррийского прине­сли «под своды той же залы, где лежало некогда тело Генриха IV»⁴⁰.

Императора Александра I также многие сравнивали с Генрихом IV⁴¹, поэтому упоминание имен Лувеля и Равальяка в разговорах о цареубий­стве весьма симптоматично и говорит о многовариантности привлекаемых образов для обоснования убийства императора. Роль Равальяка примери­вал на себя и В.К. Кюхельбекер (II, 157), пытавшийся во время восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. убить великого князя Михаила Павловича. Видимо, поэт был вдохновлен и другим тираноборческим пре­цедентом — убийством принца Беррийского и личностью самого Лувеля.

Нужно сказать, что подобная пропаганда возымела свое действие. Ф.Ф. Вадковский готовился на «главную роль» — предводителя отряда цареубийц, ему надлежало «нанести первый удар государю» (XIII, 121). Он прекрасно понимал, что убийство «должно быть вне общества, дабы не возвести на оное тяжесть такого преступления» (XI, 227) и сознательно обрекал себя.

Каховский, желая принести себя в жертву свободе, восклицал: «Для блага отечества я готов был и отца моего принести на жертву. Я так чув­ствовал». Он «для пользы отечества не видал преступления» (I, 347—348), и его легко было убедить согласиться на цареубийство. Даже когда Алек­сандр Бестужев сообщил ему, что «тем, которые решатся истребить цар­ствующею фамилию, дадутся все средства бежать из России; но если по­падутся, то должны показать, что не были в обществе; потому что общество через то может пострадать, цареубийство, для какой бы то цели не было, всегда народу кажется преступлением» (I, 363). Каховского «по­разил не самый поступок, но наказание за оный и худая за то слава даже в свободном правлении» (I, 454). «Какой же сумасшедший захочет это сде­лать? Когда и самые товарищи его не признают, и на него же изольют хулу и казни, а прочие будут в славе, и силе, и на первых местах?»,— спрашивал он (I, 454).

Примечательно, что сами организаторы цареубийства прекрасно осоз­навали преступность и аморальность своих действий. Они не только под­говаривали совершить сакральное преступление (личность монарха свя­щенна), но и предавали тех, кого посылали собой жертвовать. Однако Пестель убеждал своих сообщников, что «заговор... удобнее... исполнить особым составом членов вне общества». Это «ему и подало мысль соста­вить, — как он называл, — une cohorte perdue»⁴²(IV, 186). «Намерение изве­сти государя императора, конечно, ведет к составлению таковой партии» (IV, 159), но «если бы таковая партия была составлена из отважных лю­дей вне общества, то сие бы еще полезнее было...» (IV, 180).

Пестель понимал, что «такой ужасный поступок заставит не только Россию, но и весь свет гнушаться обществом на него покусившимся» (I, 87), «убийцы будут гнусны народу» (I, 27), а «люди, обагренные кро­вью, будут посрамлены в общем мнении, которое не даст им после того пользоваться похищенною ими властью» (I, 324). Понимал он также и то, «что если общество даже только воспользуется убийством, хотя бы и без его ведома учиненным, то оно никогда не сможет заставить верить, чтоб такое убийство было сделано без его участия или согласия, что от такого пятна общество никогда омыться не возможет и в самом начале своего действия потеряет доверие и восставит против себя...» (I, 87), потому «из­бранные... должны находиться вне общества, которое после удачи своей пожертвует ими и объявит, что оно мстит (Sic!) за императорскую фами­лию» (I, 324), а само «общество должно было производить свое действие тайным образом, чтобы создать общее политическое мнение на счет вве­дения нового порядка вещей» (IX, 254—255).

Тайные общества недостатка в потенциальных цареубийцах никогда не испытывали. Но если на начальном этапе можно было наблюдать свое­образные «конкурсы проектов цареубийства» и тираноборцы находились сами, то с осознанием необходимости истребления всей императорской се­мьи и появлением идеи «обреченного отряда» на покушение приходилось уже уговаривать. Однако использование тираноборческой модели при аги­тации заговорщиков приносило свои плоды. Эта модель, а также полити­ческая необходимость могли оправдать даже такое преступление, как убийство женщин и детей царского происхождения.

Таким образом, право на убийство в правовой культуре декабристов подкреплялось убеждением, что правление дома Романовых незаконно, так как большинство его представителей занимали престол в результате государственного переворота и узурпации власти, а потому они объявля­лись тиранами, уничтожение которых не преступление, а подвиг.

«Обреченный отряд» — (фр.).

О.Н. Коржиков*

Правовая культура сотрудников правоохранительных органов: пути повышения

_П

равовая культура — это сложное социальное явление, способное органично соединять юридический опыт различных государств и народов, в котором сосуществуют элементы культуры различного этно-национального, религиозного и классового происхождения.

Безусловно, сотрудники правоохранительных органов, призванные ох­ранять интересы общества, права и свободу граждан, воспитывать их в духе соблюдения конституции и иных законов, уважения правил общежи­тия, укрепления законности и правопорядка, предупреждения преступно­сти и борьбы с ней, должны обладать высоким уровнем правовой культу­ры. Об уровне их правовой культуры свидетельствуют приобретенные ими юридические знания, навыки, морально-профессиональные качества (со­блюдение норм профессиональной этики и нравственных норм). Для того чтобы судить об уровне правовой культуры работников правоохранитель­ных органов, необходимо учитывать уровень образования, юридический опыт и квалификацию.

Нередко судебные ошибки связаны с просчетами, допущенными в хо­де дознания и предварительного следствия, поэтому высокие требования к уровню правовой культуры сотрудников вполне оправданы. Сотрудник должен обладать не только эрудицией, но и умением общаться с гражда­нами, быть психологом, переговорщиком, интересным собеседником. Это определяет уровень его профессионализма, а владение навыками межлич­ностных коммуникаций есть составляющая правовой культуры.

Правовая культура работников правоохранительных органов отлича­ется от правовой культуры других граждан, имеет свои особенности. Для нее характерны наличие правовых знаний, специальных навыков, а также приёмов и методов их практического применения. Торжество истины и за­кона в юридической практике наступает лишь тогда, когда служитель правоохранительной системы добросовестно исполняет свой долг, следит за достижениями теоретической и практической юриспруденции и приме­няет их на практике, что повышает его культурно-правовой уровень. И на­оборот, некомпетентность сотрудников правоохранительных органов, низ­кий профессионализм приводят к действиям, которые негативно влияют на результаты работы, качество исполнения ими своих обязанностей. В ко­нечном итоге это снижает степень доверия и порождает негативное отно­шение граждан к правоохранительной системе.

В этой связи ключевое значение приобретают вопросы подбора и рас­становки кадров. Большинство опрошенных сотрудников милиции утвер­ждают, что уровень профессионализма в ОВД остается низким. Иногда и профессионал высокого класса оказывается не на своем месте, что зако­номерно приводит к дисгармонии в коллективе, порождает конфликтные ситуации. К тому же «в настоящее время среди сотрудников существует твердое мнение в том, что при исполнении служебных обязанностей допу­стимо нарушать закон, так как в современных условиях сплоченности и организованности преступности раскрыть сложное преступление и при­влечь виновных к уголовной ответственности, не нарушив закон, — невоз­можно»⁴³. Такой подход к оценке ситуации приводит к недозволенным ме­тодам работы.

Н.В. Тарасов приводит статистику очного опроса осужденных сотрудни­ков МВД России. По его мнению, «служебные» преступления включают сле­дующие виды: превышение должностных полномочий, преступление против правосудия, принуждение к даче показаний, привлечение заведомо невинов­ного к уголовной ответственности, незаконное освобождение от ответственно­сти, фальсификация доказательств. В приведенной таблице показано про­центное соотношение осуждённых сотрудников по различным мотивам (таб­лица составлена по материалам исследований Н.В. Тарасова⁴⁴).

Мотив	Доля от осужденных
«выслужиться»	43,7%
корысть	20,3%
карьеризм, стремление продвинуться по службе	8,6%
показать свое превосходство над другими людьми	8,5%
под давлением или по примеру своих коллег	4,7%
отомстить кому-либо	4,3%
скрыть ранее совершенное преступление	4,2%
затруднились ответить	9,9%

Независимые эксперты полагают, что реформирование МВД России может позитивно сказаться на результатах их деятельности. Но, по дан­ным внутреннего исследования экспертов МВД России, 42% респонден­тов считают, что реформы могут только усугубить положение в органах. При этом конкретных мер взамен реформирования не предлагается.

По сведениям Института государства и права РАН, четверть всех на­рушений законности в правоохранительной деятельности МВД происхо­дит из-за несовершенства законодательных актов и их ведомственной кор­ректировки. «Порочная практика, согласно которой закон не действует до тех пор, пока не обрастет ведомственными инструкциями, зачастую из­вращающими изначальный смысл законов, приводит к неверию в закон, создает атмосферу произвола, злоупотреблений, роста правонарушений со стороны самих сотрудников ОВД — в конечном итоге ведет к наруше­нию прав человека и гражданина»⁴⁵. Помимо ведомственных документов, зачастую противоречащих друг другу, исследователи отмечают проблему приказного своеволия⁴⁶, или так называемого «телефонного права».

Что происходит на практике? Нормативные акты МВД России, как известно, запрещают исполнение незаконных приказов вышестоящих ор­ганов. Если приказ (в устной или письменной форме) противоречит зако­ну, то у милиционера порой нет выбора. Он попадает в ситуацию, когда, с одной стороны, должен выполнить приказ, так как ст. 42 УК РФ преду­сматривает уголовное наказание за неисполнение приказа, а с другой — нарушает установленный законом порядок.

Негативное следствие приказного своеволия деформирует профессио­нальное сознание сотрудников милиции. Во многом система ОВД держит­ся на приказах. Последние не обсуждаются, а требуют неукоснительного исполнения, что иногда приводит к административно-приказному своево­лию, подменяющему закон. К сожалению, тема незаконных приказов не стала еще предметом такого же пристального интереса, как проблема коррупции, и многими специалистами оценивается как существенный про­бел в российской науке и правотворчестве.

Правовая культура сотрудников и состояние законодательства, регу­лирующего деятельность правоохранительной системы, тесно взаимосвя­заны. Современная правовая жизнь свидетельствует, что действующая нормативная база подчас вступает в противоречие с новыми социальны­ми реалиями. Это отрицательно влияет на менталитет правоохранителей.

Децентрализованная система политической власти, условия переход­ной экономики трансформировали реальное положение и возможности правоохранительных органов. Так, недостаточная материально-техниче­ская база милиции осложняет несение службы сотрудниками ОВД, ос­лабляет деятельность, связанную с профилактикой преступности и обес­печением общественной безопасности. Дальнейшая коммерциализация органов правопорядка приводит и к росту коррупции.

Россия относится к странам, не имеющим антикоррупционного закона, а действующие нормы в этой области не систематизированы и не имеют научно обоснованной концепции. В результате они не рассматриваются об­ществом как антикоррупционные⁴⁷. «Разбудить» общество призывами, кам­панейщиной, показательными процессами, борьбой с отдельными явления­ми (взятками, подкупом) без антикоррупционной политики невозможно, необходимо искать причины, научно обосновать механизм возникновения — так называемые корни коррупции, формы её проявления⁴⁸. Законы в Рос­сии допускают различное их толкование:

• если они непрофессионально сформулированы, тогда это техниче­ская проблема, провоцирующая коррупцию;

• если они коррупционно привлекательны, «нужно закрепить в зако­не проведение полной инвентаризации законодательства на предмет кор­рупционной ёмкости»⁴⁹.

Сегодня правоохранительные органы не имеют достаточных ресурсов для эффективной борьбы с разнообразными проявлениями коррупции. К то­му же традиционно сотрудники правоохранительных органов выражают не­довольство уровнем оплаты своего труда и этим объясняют многие пробле­мы службы в органах, в том числе и рост преступности. Низкая заработная плата, невозможность обеспечить необходимые потребности вынуждают ис­кать дополнительные источники дохода, тем самым снижают мотивацию к добросовестному исполнению служебных задач.

Бесспорно, государство прилагает усилия по улучшению социальной защищенности сотрудников ОВД, в частности семьям погибших и полу­чившим ранения при исполнении служебных обязанностей, на федераль­ном и региональном уровнях. Так, Президент России В.В. Путин подпи­сал Федеральный закон «О внесении изменений в статью 31 Закона Российской Федерации "О милиции"». Документ предусматривает наде­ление субъектов Федерации правом определения порядка первоочередно­го предоставления мест в общеобразовательных и дошкольных учрежде­ниях и летних оздоровительных лагерях детям сотрудников милиции, погибшим или получившим ранения при исполнении служебных обязанно­стей⁵⁰. А что делать живым?

Существует и другая проблема правовой культуры, связанная с сове­стью и служебной дисциплиной сотрудника, — это оперативно-розыскнаядеятельность, сфера интеллектуальной и многогранной работы милиции и спецслужб. В ней много тонкостей и соблазна: как пройти между угроза­ми и давлением или заманчивыми предложениями и не нарушить закон. Криминальная субкультура подчас вытесняет культуру правовую, что от­ражается на уровне профессионального сознания личного состава право­охранительных органов.

По нашему мнению, говоря о правовой культуре личного состава ми­лиции, необходимо отметить, что она эффективна в симбиозе развития культур общества и законодательства. Так как правовая культура зако­нодательства во многом определяется его действенностью, а законы, не находящие применения и поддержки в сознании людей, в их поведении, какими бы они ни были «хорошими» и «прогрессивными», не могут рас­сматриваться как социальная ценность.

Повышение правовой культуры общества предполагает высокий уро­вень культуры законотворчества в стране. Ибо законы, подкреплённые экономическими обоснованиями, формируют эффективные правоохрани­тельные механизмы, реально защищают законопослушных граждан от по­сягательств, принуждают лиц, склонных к преступной социализации, воз­держиваться от совершения преступлений.

К сожалению, качество законов о сотрудничестве правоохранительных органов с населением не очень высокое. Законы не всегда защищают граж­дан, дающих правдивые показания, не определяют степень ответственности СМИ за разглашение тайны следствия. Подчас свидетель, давший показа­ния об известных ему фактах преступной деятельности, на следующий день с ужасом читает об этой информации в газете. Такая «утечка» — не что иное, как прямой намек членам организованных преступных группировок на необходимость «нейтрализовать» нежелательного свидетеля.

Все сказанное означает следующее: несмотря на целый ряд громких заявлений, программа защиты свидетелей до сих пор не работает. О том, что государство помогает ценным свидетелям сменить имя и фамилию, место жительства и даже внешность, мы узнаем только из зарубежных фильмов и романов.

По нашему мнению, задача государства на сегодняшний день — ли­шить коррупционной привлекательности законы и привести их к единому стандарту. Современные законы — это законы, стимулирующие дисципли­ну сотрудников, их заинтересованность в повышении своего профессио­нального и культурного уровня, а также поддерживающие их механизмом финансового обеспечения. Для этого необходимо модернизировать соци­ально-экономическую базу правоохранительных органов внутренних дел, которая будет не фрагментарной, а монолитной составной частью право­охранительной политики России. Это позволит решать профессиональные и социальные проблемы сотрудников, усилить социальную защиту с реа­билитацией не только самих сотрудников, но и членов их семей. Стражи правопорядка, ежедневно рискующие своей жизнью при выполнении слу­жебных обязанностей, имеют право на достойную зарплату.

В России сегодня действуют 450 крупных организованных преступных формирований, влияющих на социально-экономическую ситуацию и крими­нальную обстановку в регионах. Общая их численность достигает 12 тысяч человек⁵¹. И эти данные говорят о том, что у милиции нелёгкий труд.

Интересы человека — вот главный ориентир для совершенствования элементов механизма правового регулирования, повышения уровня право­вой культуры субъектов права, влияющих на качество правоохраны и процесс укрепления законности и правопорядка.

Ю.С. Сергеенко*

Роль правовой культуры в дифференциации правового регулирования труда руководителя организации

_О

дной из важных задач федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Российской Федерации в сфере трудовых отношений является регулирование труда отдельных категорий работников, в том числе и руководителей организа­ций. Для выполнения своих трудовых функций руководитель организации должен обладать высоким уровнем профессиональной правовой культуры, которая в данных отношениях имеет определенные особенности, обуслов­ленные спецификой труда руководителя. Речь идет о глубоком знании трудового законодательства, уважения к нему, профессиональной компе­тенции и навыкам реализации норм трудового права к конкретному инди­видуальному случаю, о высоком чувстве нравственного долга и ответст­венности за исполнение своих служебных обязанностей и т.д.

Международная организация труда (МОТ) рассматривает руководя­щих работников как особых субъектов трудового законодательства. В ря­де конвенций и рекомендаций МОТ содержатся специальные нормы-изъя­тия, которые оставляют вопрос о применении соответствующего международно-правового акта о труде к таким работникам на усмотрение национального законодательства. В нескольких актах МОТ имеются нор­мы, касающиеся руководящих работников. Такие нормы есть в Конвенции МОТ 1969 г. № 129 об инспекции труда в сельском хозяйстве; в Рекомен­дации МОТ 1967 г. № 129 о связях между администрацией и трудящими­ся на предприятии, где предусматривается необходимость учета разницы функций младшего руководящего персонала и представителей трудящих­ся; а также в Рекомендации МОТ 1994 г. № 132 о работе в неполное ра­бочее время, оговаривающей необходимость создания условий для работы при неполном рабочем времени со специальным указанием на работни­ков, занимающих управленческие посты¹.

Признавая особый статус руководителя организации как субъекта трудового права, нельзя не отметить, что, как и другие работники органи­зации, он пользуется правами и исполняет трудовые обязанности, устано­вленные нормами трудового права и адресованные всем работающим на основании договоров о найме труда. Правовое положение руководителя в сфере трудового права — это сочетание единства и дифференциации пра­вового регулирования труда руководителя организации.

Руководитель организации — работник данной организации, он имеет все права и несет все установленные законом, локальными нормативными актами, соглашениями трудовые обязанности, а также имеет особые тру­довые права и особые трудовые обязанности, которые обусловлены теми или иными объективными основаниями дифференциации регулирования его профессиональной деятельности.

Дифференциация призвана решить задачу, которая заключается в том, чтобы индивидуализировать общую правовую норму в отношении отдель­ных категорий работников. Реализация этой задачи обеспечивает наиболее эффективное воздействие трудового права на реализуемые им обществен­ные отношения². Различия в нормах, адресованных разным категориям ра­ботников, вытекают из характера и содержания трудовых отношений.

В литературе по трудовому праву обычно выделяют основания диф­ференциации трудового права:

• обусловленные объективными факторами, характеризующими мес­то и условия, финансово-экономическое положение работодателя или от­расли, в которой осуществляется работа, и др.;

• учитывающие половозрастные, физиологические особенности, состо­яние здоровья, характер трудовой связи работника и работодателя и др.

К объективным факторам, характеризующим место и условия работы, относятся: вредность и тяжесть производства, особые температурные усло­вия, повышенная интенсивность труда, требующая большего физического или нервного напряжения работника, неблагоприятные климатические ус­ловия, отдаленность местонахождения организации, разъездной характер работы и др.⁵² Такие особенности труда находят отражение в институтах рабочего времени и времени отдыха, охраны труда и иных институтах тру­дового права.

Вторая группа оснований дифференциации учитывает личностные ка­чества граждан, вступающих в трудовые отношения. Безусловно, права Т.Ю. Коршунова, утверждающая, что субъектная дифференциация кон­кретизирует применение правовых норм к различным субъектам не в си­лу исполнения ими трудовых обязанностей в специфических условиях, а вследствие особых свойств, характеризующих их самих⁵³.

Теоретический и практический интерес представляет оценка степени объективной обоснованности установленных законом особенностей регули­рования труда руководителей организаций и соответствие такой диффе­ренциации основным принципам организации труда, прописанным в Трудовом кодексе РФ. Прежде всего имеется в виду обеспечение принци­па равенства трудовых прав граждан и защиты от дискриминации в сфе­ре труда (ст. 3 ТК РФ).

Объективным основанием дифференциации труда руководителя орга­низации выступает организационно-правовая форма юридического лица, которое является работодателем для конкретного руководителя.

Гражданское законодательство предусматривает несколько организа­ционно-правовых форм: хозяйственные товарищества и общества, произ-

водственные кооперативы, государственные и муниципальные унитарные предприятия (ч. 2 ст. 50 ГК РФ). Федеральный закон «О государствен­ных и муниципальных унитарных предприятиях»⁵⁴ предусматривает виды унитарных предприятий, основанных на праве хозяйственного ведения и праве оперативного управления. Специфика замещения должности руко­водителя организации (дифференциация правового регулирования данно­го вопроса) присутствует в каждой из названных форм.

Так, председателем производственного кооператива может быть из­бран только член кооператива; единоличный орган управления обществом с ограниченной ответственностью может быть избран и не из числа его участников; генеральный директор федерального государственного уни­тарного предприятия назначается на должность органом исполнительной власти, уполномоченным Правительством РФ (например, Федеральным агентством по управлению федеральным имуществом).

Существуют особенности трудовых отношений руководителя в соот­ветствии с видами организаций.

Согласно статье 344 ТК РФ права и обязанности работника и работо­дателя в религиозных организациях определяются в трудовом договоре с учетом внутренних установлений религиозной организации. Законодатель не дает толкования понятия «внутренние установления», так как они тра­ктуются по-разному и определяются особенностями проведения богослу­жения, религиозных обрядов и церемоний, процессом религиозного обуче­ния, принятыми в той или иной концессии.

Можно предположить, что религиозность человека будет считаться тем самым «деловым качеством», которое станет учитываться при трудо­устройстве, в том числе и в качестве руководителя религиозной организа­ции. Это означает отступление от общего принципа ст. 3 ТК РФ о недопу­стимости ограничений прав и установления преимуществ в зависимости от отношения к религии.

Тем не менее квалифицированное выполнение трудовой функции ру­ководителем религиозной организации, издающей богослужебную литера-туру, руководителем духовного образовательного учреждения, занимаю­щегося подготовкой служителей и религиозного персонала (п. 17, 19 ФЗ от 26 сентября 1997 г. № 125-ФЗ «О свободе совести и о религиозных объ­единениях»⁵⁵), всецело зависит от знания соответствующих религиозных учений, заповедей, обрядов. Поэтому требование работодателя к религи­озной принадлежности работника, тем более руководителя таких работни­ков, в данном случае вряд ли можно считать дискриминационным. Как отмечает Д.В. Черняева, в Австралии и ряде американских штатов такие требования не считаются дискриминационными⁵⁶.

Руководители образовательных учреждений, деятельность которых не­посредственно связана с руководством образовательным (воспитатель­ным) процессом, относятся к педагогическим работникам. Особенности регулирования труда педагогических работников закреплены в главе 52 ТК РФ, а также несколькими основными законами, определяющими пра­вовой статус педагогов: Законом РФ от 10 июля 1992 г. № 3266 (в ред. от

13 января 1996 г.) «Об образовании»⁵⁷, ФЗ от 22 августа 1996 г. №125-ФЗ «О высшем и послевузовском профессиональном образовании»⁵⁸. Законо­датель предъявляет особые требования к личности педагога он должен со­ответствовать определенным моральным стандартам и не нарушать обще­признанных правил поведения. Специфическое ограничение установлено ст. 332 ТК РФ и п. 3 ст. 20 ФЗ «О высшем и послевузовском профессио­нальном образовании» для замещения должностей ректоров и руководи­телей филиалов и институтов государственных и муниципальных высших учебных заведений. На эти должности могут претендовать лица в возрас­те не старше 65 лет. Учредитель по представлению ученого совета вуза может продлить срок пребывания в должности ректора до достижения ра­ботником возраста 70 лет. Специальные правила, регулирующие труд пе­дагогических работников, можно разделить на две группы: установленные для всех педагогов, включая руководителей образовательного учрежде­ния, и предусмотренные только для отдельных категорий, например для руководителя образовательного учреждения. В итоге мы имеем два раз­личных основания дифференцированного регулирования труда: с учетом особенностей педагогической деятельности и с учетом особенностей функ­ции руководства образовательным учреждением.

В связи с появлением большого числа организаций, осуществляющих специфические виды деятельности (кредитных, организаций — профессио­нальных участников рынка ценных бумаг и других), возникла необходи­мость устанавливать в специальном законодательстве особые квалифика­ционные требования к руководителям организаций. Подобные требования прописаны, в частности, Федеральным законом «О банках»⁵⁹. В соответст­вии с Законом РФ от 27 ноября 1992 г. № 4015—1 «Об организации стра­хового дела в РФ»⁶⁰ руководитель субъекта страхового дела — юридичес­кого лица — обязан иметь высшее экономическое или финансовое образование, а также стаж работы в сфере страхового дела и (или) фи­нансов не менее двух лет (ст. 32.1). «Такое положение позволит упорядо­чить требования, предъявляемые к руководителям специализированных организаций разнообразными контролирующими и надзирающими орга­нами, осуществляющими лицензирование данных видов деятельности»⁶¹.

Подобного рода особые правила, несомненно, обусловлены характе­ром трудовой функции руководителя в указанных организациях и сомне­ний в их обоснованности не вызывают.

Для того чтобы отразить специфику исполнения руководителем орга­низации своих трудовых обязанностей, появилась необходимость пересмо­тра действующего законодательства, регламентирующего отношения соб­ственника имущества и руководителя организации. Необходимо заметить, что до принятия ТК РФ трудовое законодательство в части регулирова­ния труда руководителя отставало от требований реальной жизни.

Анализ законов об акционерных обществах, производственных коопе­ративах, сельскохозяйственной кооперации и др. позволяет сделать вывод, что законодательство также весьма неоднозначно определяет правомочия руководителя и управляемой им организации. В каждом конкретном слу­чае (для каждой организационно-правовой формы) общие положения, ка­сающиеся правового статуса руководителя организации (его основные права и обязанности, порядок привлечения к дисциплинарной ответствен­ности, основания прекращения трудовых правоотношений) законодателем урегулированы неодинаково.

Справедливо мнение Т.Ю. Коршуновой, что «такое положение пред­ставляется не вполне оправданным, так как указанная дифференциация только затрудняет правоприменительную практику, порождая разнобой и разночтения»⁶².

«Дифференциация правового регулирования труда, — как утверждает Л.А. Сыроватская, — выражается, в частности, в том, что специальными актами конкретизируются общие нормы с учетом особенностей производ­ства; устанавливаются льготы (повышается уровень гарантий); особые, более строгие меры дисциплинарной и материальной ответственности и упрощенные основания прекращения трудового договора (в силу либо осо­бых трудовых функций работника, либо серьезности последствий наруше­ния им трудовых обязанностей)»⁶³.

Конституционный Суд РФ в своем Постановлении от 15 марта 2005 г. № 3-П14 «По делу проверке конституционности положений пункта 2 статьи 278 и 279 Трудового кодекса Российской Федерации и абзаца второго пунк­та 4 статьи 69 Федерального закона "Об акционерных обществах" в связи с запросами Волховского городского суда Ленинградской области, Октябрь­ского районного суда города Ставрополя и жалобами ряда граждан»⁶⁴ сформулировал выводы применительно к положениям п. 2 ст. 278 и ст. 279 ТК РФ. Эти выводы оказались весьма значимыми для развития трудового законодательства. Суд указал, что федеральный законодатель вправе уста­навливать различия в правовом статусе лиц, принадлежащих к разным по условиям и роду деятельности категориям, в том числе вводить особые пра­вила, касающиеся прекращения с ними трудовых правоотношений, если эти различия являются оправданными и обоснованными, соответствуют консти-туционнозначимым целям (п. 2). Такая позиция нашла отражение и в По­становлении Конституционного Суда РФ от 27 декабря 1999 г. № 19-П «По делу о проверке конституционности положений п. 3 ст. 20 ФЗ "О высшем и послевузовском профессиональном образовании" в связи с жалобами гра­ждан В.П. Малкова и Ю.А. Антропова, а также запросами Вахитовского районного суда города Казани»⁶⁵.

«Это означает, что введение преимуществ и ограничений для лиц, вы­полняющих различные трудовые функции, должно быть обосновано харак­тером трудовой деятельности, содержанием трудовых обязанностей, усло­виями труда и иными объективными и значимыми обстоятельствами, не связанными с биологическими, психологическими и социальными особен­ностями личности. Тем самым сохраняется незыблемым один из основныхпринципов правового регулирования трудовых отношений — единство и дифференциация условий труда различных категорий работников»⁶⁶.

Трудовой кодекс РФ как основной отраслевой закон обеспечивает еди­ный подход к регулированию трудовых и связанных непосредственно с ни­ми отношений, устанавливая, что нормы трудового права, содержащиеся в иных законах (федеральных и субъектов РФ) и нормативных правовых актах, должны соответствовать законодательству о труде. На основе фе­деральных законов и законов субъектов РФ органами исполнительной власти субъектов РФ разрабатываются и принимаются правовые акты по вопросам регулирования отношений в сфере труда, в частности, регулиру­ющие труд работников организаций, находящихся в собственности соот­ветствующих субъектов и финансируемых из местных бюджетов.

Таким образом, можно выделить следующие объективные основания дифференциации регулирования труда руководителя организации, кото­рые уже в той или иной степени отражены в законе и могут оказать вли­яние на статус руководителя организации в будущем:

• форма собственности организации работодателя;

• организационно-правовая форма организации работодателя;

• отраслевая принадлежность организации работодателя;

• ведомственная подчиненность организации работодателя;

• финансово-экономическое положение организации работодателя (в т.ч. в процессе проведения предусмотренных законом процедур бан­кротства);

• состав учредителей организации работодателя (в т.ч. имеются в ви­ду особенности труда руководителя, являющегося единственным учреди­телем);

• наличие либо отсутствие коллегиальных исполнительных органов в организации;

• специфика внутренней организационной структуры организации работодателя (наличие обособленных подразделений: филиалов, предста­вительств);

• особенности отдельных видов деятельности, осуществляемых орга­низацией работодателем (в т.ч. подлежащих лицензированию).

Специальные нормы о труде руководителя организации, представ­ляется, целесообразно унифицировать, систематизировать и согласовать ме­жду собой в рамках отрасли трудового права. Большинство положений та­кого систематизированного регулирования будет иметь и межотраслевой характер, обеспечивая при этом должное взаимодействие отраслей в части определения юридического статуса такого специфического субъекта права, коим является руководитель организации.

В научной литературе высказывалось мнение (например, А.И. Став-цевой⁶⁷) о том, что многочисленность действующих актов не исключает возможности принятия единого закона о правовом статусе руководителя, который определил бы его функции, полномочия, ответственность, а так-

же принципы и процедуры вступления в должность, квалификационные характеристики специальности, порядок увольнения, обеспечения и защи­ты прав руководителя. К сожалению, проект Федерального закона «Об особенностях регулирования труда руководителя организации», принятый Государственной Думой, отклонен Президентом РФ в 1998 г., т.е. еще до принятия Трудового кодекса РФ.

На наш взгляд, есть смысл вернуться к этому законопроекту уже на уровне норм ТК РФ с учетом теоретического осмысления его положений и сформировавшейся практики.

Е.Ф. Быстрова*

Роль правовой культуры и финансово-правовой политики

в контрольно-надзорной деятельности территориальных учреждений банка России

_В

последние годы в отечественной юридической науке не случайно актуализировалась тема правовой культуры⁶⁸. Социально-эконо­мические изменения в России требуют повышения роли правовой культу­ры в правовой жизни общества и государства. Отсутствие или ограничен­ность правовых знаний населения является серьезным препятствием в построении демократического правового государства и обеспечении долж­ного правопорядка и законности.

Правовая культура тесно связана с реализацией правовой политики, включающей в себя выработку и осуществление правовых идей стратеги­ческого характера⁶⁹.

Понятие «правовая политика» возможно рассматривать в узком и ши­роком смысле. В узком значении правовая политика — это выработка и реализация тактики и стратегии в области создания и применения права на общих принципах гуманизма. В широком смысле — это деятельность государственных и муниципальных органов, общественных объединений, отдельных лиц, включающая систему идей, целей, мер и способов, обеспе­чивающих функционирование и воспроизводство правового механизма, на­правленная на осуществление интересов, прав и свобод личности во взаи­модействии с ее обязанностями⁷⁰.

Правовая культура как часть общей культуры оказывает существен­ное влияние на происходящие в России социально-политические процессы: правотворчество, реализацию законов, функционирование механизма го­сударства, принципы и методы деятельности органов государственной власти, формирование правосознания, а следовательно, и на правовую по­литику, осуществляемую посредством государственно-властной деятельно­сти. Важнейшее свойство правовой политики — ее государственно-волевой характер, императивное содержание. При этом право выступает базовым и цементирующим элементом правовой политики⁷¹, а высокий уровень пра­вовой культуры — необходимой предпосылкой успешной реализации этой политики.

В современной России весьма актуальна проблема формирования правовой политики государства в различных сферах его деятельности, в том числе и в финансовой области. Реальная политико-правовая жизнь создает тесную связь финансовых отношений и политики, поэтому и необ­ходима финансово-правовая политика как оптимальная модель их взаи­модействия. Н.И. Химичева справедливо подчеркивает, что в условиях ры­ночной экономики изменились содержание, структура и роль финансового права, соответственно сложились и новые финансово-правовые институты, расширился и стал более разнообразным круг субъектов финансового права, видоизменились их права, обязанности и ответственность⁷².

Финансово-правовая политика представляет собой разновидность правовой политики: помимо свойств, присущих правовой политике госу­дарства (осуществление деятельности правовыми методами, публичность, государственно-властный характер), финансово-правовая политика имеет свои специфические черты: приоритет публичных интересов над частны­ми, социальная направленность финансово-правового регулирования, тес­ная взаимосвязь с финансовой деятельностью государства⁷³. По своей сущ­ности финансово-правовая политика представляет собой деятельность, в основе которой лежат разработка и реализация юридически оформленных идей, принципов или перспектив финансового развития государства⁷⁴.

Финансово-правовая политика осуществляется в различных сферах финансовой деятельности государства, в том числе и в банковской. В це­лях формирования научно обоснованной и практически значимой право­вой политики государства необходимо системное осмысление проблем, стоящих перед банковским сектором, определение приоритетных направ­лений его развития. В связи с этим 30 декабря 2001 г. Правительством Российской Федерации и Банком России была принята Стратегия разви­тия банковского сектора Российской Федерации, которая способствовала реализации основных направлений совершенствования банковской систе­мы, укреплению российского банковского сектора и росту правовой куль­туры в банковском бизнесе.

Высокие и устойчивые темпы экономического роста и достигнутая ма­кроэкономическая стабильность потребовали от Правительства Россий­ской Федерации и Банка России выработки новых решений, направлен­ных на обеспечение поступательного развития банковского сектора на основе укрепления его устойчивости, повышения конкурентоспособности российских кредитных организаций, совершенствования банковского регу­лирования и надзора, усиления защиты интересов и укрепления доверия вкладчиков и других кредиторов банков.

Для достижения указанной цели Правительством Российской Феде­рации и Банком России 5 апреля 2005 г. принята Стратегия развития банковского сектора Российской Федерации на период до 2008 года⁷⁵. Ос­новными задачами развития банковского сектора на среднесрочную пер­спективу (до 2008 г.) являются:

• усиление защиты интересов вкладчиков и других кредиторов банков;

• повышение эффективности осуществляемой банковским сектором деятельности по аккумулированию денежных средств населения и органи­заций и их трансформации в кредиты и инвестиции;

• повышение конкурентоспособности российских кредитных организаций;

• предотвращение использования кредитных организаций для осуще­ствления недобросовестной коммерческой деятельности и в противоправ­ных целях (прежде всего таких, как финансирование терроризма и лега­лизация доходов, полученных преступным путем);

• развитие конкурентной среды и обеспечение транспарентности в деятельности кредитных организаций;

• укрепление доверия к российскому банковскому сектору со сторо­ны инвесторов, кредиторов и вкладчиков.

Для решения указанных задач в Стратегии сформулирован ряд на­правлений деятельности Правительства Российской Федерации и Цент­рального банка Российской Федерации. Одним из первостепенных являет­ся повышение эффективности банковского надзора. Под повышением эффективности (результативности) банковского надзора понимается луч­шее выполнение им своих задач (повышение функциональной «продуктив­ности»), не сопровождаемое пропорциональным увеличением ресурсов, выделяемых на эти цели⁷⁶. Указанную тенденцию можно обозначить как увеличение «производительности» банковского надзора, повышение каче­ства осуществления надзорных функций, в том числе в деятельности тер­риториальных учреждений Центрального банка Российской Федерации.

Основополагающим документом, закрепляющим направления совершен­ствования надзора, сформулированные в Стратегии, является документ Базельского комитета по банковскому надзору Основополагающие прин­ципы эффективного банковского надзора⁷⁷.

В рамках выполнения рекомендаций Базельского комитета по бан­ковскому надзору Центральным банком Российской Федерации проводит­ся политика по переходу на риск-ориентированный банковский надзор, предполагающий оценку деятельности кредитных организаций и примене­ние Банком России мер надзорного реагирования исходя из содержания и реальной оценки рисков банковской деятельности с позиций их потенци­ального влияния на устойчивость кредитных организаций (профессиональ­ное суждение). Риск-ориентированный надзор получил еще название со­держательного надзора, т.е. надзора, основанного на качественных оценках. Здесь необходимо отметить, что в принципе имеется два подхода к банковскому регулированию и надзору: 1) надзор, основанный на коли­чественных требованиях (формальный надзор); 2) надзор, основанный на качественных требованиях (содержательный надзор)⁷⁸.

В первом случае регулирование и надзор направлены на выполнение банками требований, имеющих количественное измерение. Такой подход к осуществлению надзора является единственным типом надзора, который не базируется на субъективных оценках: банк либо выполняет числовое значение норматива, либо нет, при этом невыполнение банком установ­ленных требований ведет к применению надзорным органом мер воздей­ствия. Данный формальный подход не позволяет надзорному органу дей­ствовать превентивно и выявлять проблемы в банке на ранней стадии, когда нормативы не нарушены. При наличии же нарушений не выявляют­ся их причины, в связи с чем меры надзорного реагирования могут не ис­править ситуацию в банке, а только ухудшить ее. В случае, когда надзор основан на качественных требованиях, надзорному органу недостаточно провести проверку формальных регулирующих требований количественно­го характера. Здесь проверяется соблюдение качественных требований с упором на механизмы и способы управления рисками, при этом надзор­ный орган оценивает общую устойчивость банка к рискам, что позволяет ему прогнозировать потенциальные риски банка в будущем и предотвра­щать возможные проблемы в банке путем применения мер корректирую­щего характера (система раннего предупреждения). Данное направление характеризуется усилением содержательной составляющей банковского надзора. При этом на первый план выходит система анализа и оценки причин, обусловивших изменения в состоянии показателей деятельности банка, а не сам по себе мониторинг этих показателей.

Риск-ориентированный подход к надзору характеризуется конкрети­зацией («сужением») предмета надзора, что является важным элементом оптимизации надзорных систем. Понятие риск-ориентированного надзора можно рассматривать в широком и в узком смысле. Суть риск-ориентиро­ванного надзора в узком значении состоит: 1) в установлении и выявлении в деятельности кредитных организаций зон (областей) повышенного риска и концентрации ресурсов надзора на этих областях; 2) в выявлении сла­бых банков и осуществлении надзора за ними в более интенсивном режи­ме, чем за банками, чье состояние не вызывает мотивированных опасений; 3) в выборе режима надзора, соответствующего выявленным реальным или потенциальным проблемам в банке.

В широком понимании риск-ориентированный надзор представляет со­бой систему, затрагивающую по существу все компоненты надзора, вклю­чая анализ отчетности, классификацию кредитных организаций по степени финансовой устойчивости, а также подходы к оценке системной устойчиво­сти банковского сектора. Риск-ориентированный надзор в широком смысле включает в себя также систему раннего предупреждения финансовых про­блем в банке, под которой понимается концентрация усилий надзорного органа на профилактику проблем либо их лечение на стадии возникнове­ния, поскольку использование именно этих возможностей является наибо­лее эффективным по результату и наиболее экономичным по затратам⁷⁹.

Укрепление финансовой устойчивости банковского сектора — одна из ключевых целей банковского надзора. Для достижения этой цели Банком России проводится активная работа по внедрению в надзорную практику обновленного Базельского соглашения по капиталу — Международная конвергенция капитала и стандартов капитала: уточненные подходы (Ба­зель II). Данный документ представляет собой существенно пересмотрен­ные международные стандарты оценки достаточности капитала, предста­вленные в действовавшем до его принятия Соглашения по капиталу (Базель I)⁸⁰. По мнению А.А. Козлова, новые подходы ориентированы на более точную экономическую оценку степени рисков, присущих тому или иному виду активов, и призваны существенно приблизить регулятивные требования к банковскому капиталу, к реальному риску экономических потерь каждого конкретного банка⁸¹.

Бесспорно, понятие риск-ориентированного надзора должно найти от­ражение в правовом регулировании и правоприменительной практике в рамках совершенствования законодательства, нормативных актов Банка России и оптимизации деятельности надзорных служб территориальных учреждений Банка России и его центрального аппарата. Поскольку вне­дрение Базельских принципов эффективного банковского надзора предпо­лагает развитие качественных аспектов надзорной деятельности, которые отражают субъективную оценку надзорного органа, требуется высокий уровень правовой культуры субъектов надзорной деятельности и наличиеу них в распоряжении определенного набора инструментов, позволяющих проявить некоторую «свободу мысли»⁸² в рамках установленных критери­ев оценки. Один из таких инструментов — профессиональное мотивирован­ное суждение органа банковского надзора.

Термин «мотивированное суждение» достаточно активно используется в нормативных актах Банка России. Так, в соответствии с п. 7.5.1. Инст­рукции Банка России от 25.08.2003 № 105-И «О порядке проведения про­верок кредитных организаций (их филиалов) уполномоченными предста­вителями Центрального банка Российской Федерации» на основании мотивированного суждения рабочей группы выносится заключение о су­щественности недостоверности учета (отчетности) кредитной организации. Согласно п. 1.2. Указания Банка России от 31.03.2000 № 766-У «О крите­риях определения финансового состояния кредитных организаций» отнесе­ние кредитных организаций к той или иной категории (группе) с точки зрения ее финансового состояния производится также на основании моти­вированного суждения, базирующегося на критериях и подходах, опреде­ленных нормативными актами Банка России. Мотивированное суждение надзорного органа выносится при оценке финансового положения приоб­ретателя акций (долей) кредитной организации, при оценке степени соот­ветствия рекомендациям Банка России деятельности кредитной организа­ции по противодействию легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, и в ряде других случаев.

Мотивированные суждения выносятся территориальными учреждени­ями Центрального банка Российской Федерации при осуществлении ими банковского надзора в пределах предоставленных полномочий. Исходя из определения, содержащегося в п. 75 Стратегии развития банковского сек­тора Российской Федерации на период до 2008 года, под профессиональ­ным мотивированным суждением следует прежде всего понимать реаль­ную оценку надзорным органом банковских рисков с учетом их потенциального влияния на устойчивость кредитных организаций.

В научной литературе представлены различные определения понятия «мотивированное суждение». По мнению Е.Б. Латуса, мотивированное су­ждение — это профессиональная оценка всех объективных факторов, позво­ляющих принять решение в условиях неопределенности⁸³. Г.А. Бондаренко и А.А. Макарова дают более развернутое определение мотивированного суждения: это профессиональное заключение о деятельности кредитной ор­ганизации с развернутой мотивировкой вывода по рассматриваемому воп­росу, основанное на экспертной оценке информации о качестве активов, размере обязательств и собственных средств, качестве корпоративного уп­равления, о прозрачности структуры собственности, а также информации о степени существенности имеющихся нарушений и недостатков и их влия­нии на финансовое состояние кредитной организации и соблюдение ею пруденциальных требований⁸⁴. Данные дефиниции достаточно точно отра­жают признаки мотивированного суждения, но не позволяют в должной мере рассмотреть мотивированное суждение с позиции существующих форм реализации полномочий субъектов государственного управления.

В теории административного права складывается мнение о том, что административно-властная деятельность невозможна без определенного пространства свободного усмотрения должностных лиц (административное усмотрение)⁸⁵. Именно поэтому органы государственной власти обладают некоторыми дискреционными полномочиями, позволяющими действовать по усмотрению в зависимости от обстоятельств⁸⁶. Административное усмо­трение есть мотивированный выбор для принятия правомерных решений и совершения действий управомоченным субъектом в рамках его компетен­ции для выполнения управленческих задач⁸⁷. При этом сущность усмотре­ния сводится к тому, что управляющие субъекты (органы и должностные лица) на вполне законных официальных основаниях руководствуются в своей деятельности требованиями не только законности, но и целесообраз­ности своих решений и действий⁸⁸.

Ближе всех к пониманию природы административного усмотрения как метода государственного управления подошел Ю.Н. Старилов. Уче­ный раскрывает содержание административно-правовых методов управ­ления в установлении определенного порядка действий, запрещении или ограничении определенных действий под угрозой санкций, в предоставле­нии возможности выбора одного из вариантов должного поведения, преду­смотренных в административно-правовой норме, в предоставлении возмо­жности действовать или не действовать по своему усмотрению (как вариант дозволения)⁸⁹.

Формулируя мотивированное суждение, надзорный орган в рамках имеющейся свободы выбора того или иного варианта действий принимает наиболее целесообразное (с точки зрения достижения целей банковского надзора) и обоснованное (мотивированное) решение о качестве активов, корпоративного управления, контроля за рисками, прозрачности структу­ры собственности и т.п. В связи с этим Е.Н. Пастушенко справедливо от­носит мотивированное суждение Банка России к одной из форм реализа­ции административного усмотрения⁹⁰. Таким образом, административное усмотрение обоснованно рассматривается как метод государственного уп­равления, соответственно мотивированное суждение Банка России можноопределить как форму реализации данного метода государственного уп­равления в сфере денежно-кредитных отношений.

Изложенное позволяет сделать вывод о том, что мотивированное суж­дение Банка России — это инструмент в механизме государственного уп­равления, который может быть использован Банком России в процессе осуществления надзорной деятельности при должном уровне правовой культуры, поскольку успешное применение на практике права Банка Рос­сии на мотивированное суждение требует от сотрудников надзорных служб не только обширных экономических знаний, но и высокого уровня их правопонимания для обоснования вынесенного суждения. Думается, право Банка России на мотивированное суждение должно активно ис­пользоваться им при осуществлении надзорной деятельности и получить закрепление в Федеральном законе о «Центральном банке Российской Фе­дерации (Банке России)». Соответствующее предложение включено в план важнейших мероприятий Банка России на 2007 год по совершенствова­нию банковской системы Российской Федерации, банковского надзора, финансовых рынков и платежной системы (приложение к Основным на­правлениям единой государственной денежно-кредитной политики на 2007 год⁹¹, принятым к сведению Государственной Думой (Постановление от 22.11.2006 № 3779-4 ГД)).

Другим фактором, определяющим эффективность надзорных реше­ний, помимо качества принимаемых надзорным органом решений (содер­жательный: риск-ориентированный подход), является скорость принятия решения (организационный аспект: время — деньги)⁹². В связи с этим ор­ганизация банковского надзора должна обеспечивать оперативное приня­тие оптимальных решений.

В рамках реализации данного направления совершенствования бан­ковского надзора Банком России осуществляется внедрение в надзорную деятельность института кураторов кредитных организаций в территори­альных учреждениях Банка России. Функции, полномочия куратора кре­дитной организации, а также обязанности кредитной организации по вза­имодействию с указанным должностным лицом Банка России не определены Федеральным законом «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)»⁹³. В соответствии с письмом Банка России от 31.01.2003 № 04—15—3/371 «Об эксперименте по внедрению в надзорную практику института кураторов кредитных организаций»⁹⁴ эксперимент по введению кураторства кредитной организации предлагалось организовать в отдельных субъектах Российской Федерации, в том числе в Саратовской области.

Согласно данному документу куратор в целях надзора за деятельно­стью подотчетной кредитной организации осуществляет контакт с куриру­емой кредитной организацией как непосредственно, так и в соответствую­щих случаях через служащих Банка России, входящих в состав возглав­ляемой им группы. Такое взаимодействие осуществляется посредством консультаций, телефонных переговоров, участия в обсуждении на совеща­ниях, деловых встречах с сотрудниками кредитных организаций, включая ее органы управления, линейный менеджмент, сотрудников подразделе­ний внутреннего контроля, внутренних аудиторов, а также на различных этапах инспекторских проверок. При этом основной акцент при осуществ­лении надзорных функций делается на контактный надзор⁹⁵.

Думается, что внедрение института кураторов будет способствовать созданию организационных условий, обеспечивающих оперативное приня­тие оптимальных решений, выявление проблем в деятельности кредитных организациях на ранних стадиях при приличии необходимого уровня пра­вовой культуры кураторов. Прогнозируя эффективность деятельности ку­ратора, следует отметить, что статус куратора кредитной организации це­лесообразно закрепить в Федеральном законе «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)». В противном случае кредитная организация, ссылаясь на недопустимость вмешательства Банка России в ее оперативную деятельность, может оказать определенное противодейст­вие куратору при осуществлении им своих полномочий.

Правовая культура и правовая политика как юридические категории демонстрируют принципы законодательства, особенности их осуществле­ния через систему законодательных актов и их применение. Они отража­ют властные предписания, которые реализуются на основе действия пра­вового механизма. Основные направления финансово-правовой политики в области банковского надзора осуществляются посредством совершенст­вования законодательства, регулирующего банковскую деятельность. В частности, Банком России проводится работа по совершенствованию нормативной базы, регулирующей представление отчетности кредитными организациями в Банк России. Указанные меры направлены в первую очередь на устранение дублирования и излишней детализации представ­ляемой в Банк России информации, оптимизацию сроков представления отчетности.

Важным элементом современной системы текущего надзора за банка­ми является надзор на консолидированной основе, задача которого заклю­чается в методической отработке и практической реализации подходов к консолидированной оценке всех рисков, принимаемых банками в процессе деятельности как непосредственно, так и опосредованно, через аффиниро­ванные структуры, включая и риски, возникающие в связи с осуществле­нием деятельности, не относящейся к банковской. Важной предпосылкой осуществления эффективного текущего банковского надзора на консоли­дированной основе выступает надлежащая осведомленность органа бан­ковского надзора об организационной структуре банковской группы (бан­ковского холдинга), в связи с чем было принято Положение Банка России от 30 июля 2002 № 191-П «О консолидированной отчетности»⁹⁶. Указан­ный нормативный акт устанавливает порядок составления кредитными организациями консолидированной отчетности, представления ее в Банк

России, а также использования данных консолидированной отчетности при осуществлении банковского надзора.

Одним из основных направлений деятельности Банка России является совершенствование методики оценки собственных средств (капитала) кре­дитных организаций в целях исключения из структуры собственных средств ненадлежащих активов. В рамках данного направления Положе­ние Банка России от 10 февраля 2003 г. № 215-П «О методике определе­ния собственных средств (капитала) кредитных организаций»⁹⁷ закрепляет не только понятие ненадлежащих активов, но и обязанность кредитных ор­ганизаций оценить качество собственных средств (капитала), в том числе с целью исключения из расчета собственных средств (капитала) источников (их части), сформированных инвесторами с использованием ненадлежащих активов. Кредитным организациям, как и Банку России, предоставлено право на вынесение мотивированного суждения о качестве активов, что, однако, не исключает последующей проверки качества активов надзорным органом и внешним аудитом. В этом аспекте мотивированное суждение выступает инструментом «саморегуляции банковской системы»⁹⁸.

В заключение отметим, что продуманная, научно обоснованная и стратегически выверенная финансово-правовая политика в области бан­ковского надзора при условии должного уровня правовой культуры в бан­ковской сфере позволит создать необходимые условия для усиления защи­ты интересов вкладчиков и иных кредиторов банков, устойчивой работы