Глава девятая бихевиористическая социология

Проект бихевиористической социологии возник в России в начале XX в. Автором замысла был ученик И. Павлова про­фессор Г. Зеленый, которого поддержали многие известные уче­ные — В. Бехтерев, В. Вагнер, В. Ленц, Н. Болдырев и другие. В первом споре о целях и методах новой ветви социологии, ко­торый произошел в 1908 г. на одном из заседаний столичного философского общества, Н. Кареев, оппонент Г. Зеленого, пред­ложил свой термин для ее обозначения — «рефлексология». Оба термина имели хождение в русской науке в качестве однопоряд­ковых. Статьи Зеленого были переведены на немецкий язык, да­лее — на английский и имели успех в США, где возник термин бихевиоризм и появились сторонники нового подхода. В 1913 г. Д. Уотсон разработал целую программу бихевиоризма, как пове­денческой науки.

«Добрые вести» из Америки стимулировали работу русских бихевиористов, среди которых необходимо отметить социоло­гические, социально-психологические и «коллективно-рефлексо­логические» работы В. Бехтерева, П. Сорокина, А. Звоницкой, В. Горохова, В. Пипунырова, В. Савича и многих других. Не­смотря на некоторые оттенки и расхождения в деталях все они предлагали строить социологию по методологическому стилю ес­тественных наук. Г. Зеленый так и называл свой вариант: «ес­тественно-научная социология». Отрицая интроспекцию и воз­можность прямой экспериментальной проверки сознания, они объявляли предметом исследования непосредственное, наблюда­емое межличное и межгрупповое «поведение», определяемое стимулами среды. Упор на индивидуальное и коллективное соз­нание, ценности и нормы, что отличало субъективную школу и неокантианство, признавался бихевиористами ненаучным. Предяпась /232\ предельная объективность, «полное исключение» из научного исследования ценностных суждений и понятий (добра и зла, полезного и вредного, морального и аморального, прогрессивного и реакционного, справедливого и несправедливого). Центральной темой их анализа стала структура «социального взаимодействия», объявляемого своеобразным атомом поведения описание элементов среды в виде бесконечных социальных групп и слоев. Переключение внимания на статику взамен динамики составляло исключительную черту данного направ­ления, так же как подчеркивание важности экспериментальных и количественных процедур [I].

Среди русских социологов-бихевиористов первое место, без всяких сомнений, занимал П. А. Сорокин, по мнению многих знавших его лично или по сочинениям, социолог «милостью Божией».

Питирим Александрович Сорокин (1889 —1968)

Питирим Сорокин был крупнейшим русским, а позднее — американским социологом первой половины XX в. Его необыч­ная биография, полная взлетов и падений, особенности его лич­ного характера, глубокий альтруизм, и талант, чутье на новое, обширные знания делали из него выдающегося социолога и со­циального философа. Если из всей замечательной когорты рус­ских социологов XX в. пришлось бы выбирать только одного, то, безусловно, выбор пал бы на П.Сорокина. Его биография доволь­но хорошо известна, ибо он оставил несколько «воспоминательных» работ, написанных в разное время: «Листки из русского дневника», «Социология моей духовной жизни», «Долгое путе­шествие» и другие [2]. И кроме того, появились работы, исполь­зующие биографический метод при интерпретации творческого пути Сорокина [З].

В отличие от всех других социологов, представленных в этой книге, Сорокин был выходцем из социальных низов. Он родился в деревне Турье Вологодской губернии, его отец — рус­ский, ремесленник по металлу и маляр, мать — коми, крестьянка. Сорокин усвоил от отца навыки его профессии и подрабатывал \233\ этим, скитаясь по северным деревням. Случайно он выучился грамоте, но все-таки закончил Гамскую второклассную школу и в 1904 г. поступил по рекомендации руководителя школы, заметившего его природные способности, в церковно-учительскую школу, которая была расположена в небольшом го­родке в Поволжье. Однако ее не закончил из-за ареста в 1906 г. за революционную деятельность в рядах эсеров. Четыре месяца тюремного заключения, вспоминал позднее П. Сорокин, были наполнены чтением сочинений Г. Спенсера, П. Лаврова, Н. Ми­хайловского, В. Чернова, М. Кропоткина, Г. Плеханова и других, обсуждением их с заключенными, представителями других партий — анархистами, социал-демократами. Именно тогда у П. Сорокина родился глубокий интерес к социальным наукам, и сложились некоторые сюжеты его будущих научных работ.

Испытывая материальную нужду и не видя возможности учиться далее в провинции, он решил перебраться в столицу, Найдя работу, которая позволяла сводить концы с концами, Со­рокин начинает регулярно посещать вечерние общеобразова­тельные курсы Черняева, куда ему помог устроиться первый профессор из коми — К. Жаков, который стал старшим другом — наставником по науке молодого Сорокина. В 1909 г. он экс­терном сдает экзамен на аттестат зрелости за гимназический курс и поступает в Психоневрологический институт, ибо только там была единственная в стране кафедра социологии. Этой нау­ке он хочет посвятить свою жизнь.

У двадцатилетнего П. Сорокина установились не только ака­демические, но постепенно и дружеские связи с руководи­телями и членами кафедры — М. Ковалевским, Е. Де Роберти и другими и с главой института академиком В. Бехтеревым. Кова­левский высоко оценил социологическую начитанность Сороки­на и предложил ему курс лекций по социологии в рамках его собственной программы. Студент — и одновременно преподава­тель — случай довольно беспрецедентный в истории высшей школы. Он читает лекции о предмете социологии и делает обзор основных концепций эволюции и прогресса. Часть этого матери­ала публикуется в научных журналах.

В 1910 г. П. Сорокин перешел на юридический факультет столичного университета. За время учебы он публикует оригинальную \234\ монографию с длинным названием «Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали», которая была встречена благожелательно в научных кругах, и вызвала множество от­кликов, ряд социологических, юридических и этнографических статей, множество рецензий и обзоров профессиональных зару­бежных журналов. Всего за годы студенчества он опубликовал 55 работ. В университете знакомится и близко сходится с Л. Петражицким, М. Туган-Барановским, М. Ростовцевым, И. Пав­ловым. С некоторыми дружит до конца их дней. В ранний период научной деятельности Сорокин находится под влиянием пози­тивистов М. Ковалевского, Е. Де Роберти, Э. Дюркгейма и не­окантианца — Л. Петражицкого, но центральные его интересы на стороне эволюционистского позитивизма.

В 1914 г. П. Сорокин блестяще окончил университет и был оставлен для подготовки к профессорскому званию, что предполагало сдачу сложного экзамена и защиту магистерской диссер­тации. При успехе соискатель получал «степень магистра» и право при наличии места, ставок и последующих научных разра­боток претендовать на звание ординарного профессора. Именно этот путь прошла большая часть русской профессуры. Но были и докторские защиты без всяких устных экзаменов, к ним прибегали авторы серьезных и новаторских исследований (как правило, многотомных), тогда звание профессора получали почти автоматически. И, наконец, встречались наиредчайшие случаи, когда это звание присваивалось по совокупности трудов, минуя все перечисленные выше препятствия. Так было с фило­софом В. Соловьевым, статистиком А. А. Чупровым, экономи­стом П. Струве, в известной мере так случилось и с Сорокиным. В конце 1916 г. он сдал экзамен и в начале 1917 г. становится приват-доцентом Петроградского университета, решив готовить новый для университета курс социологии права. Одновременно принимает энергичное участие в процессах институционализации русской социологии: преподает курс общей социологии по специальной программе в Психоневрологическом институте, Институте Лесгафта, создает и входит в бюро «Русского со­циологического общества им. М. М. Ковалевского».

Защита магистерской диссертации (в ее основу Сорокин положил \235\ свою первую монографию — «Преступление и кара») была назначена на март 1917 г., были отпечатаны тезисы и сде­ланы соответствующие объявления по университету. Однако революционные события 1917 г. основательно поломали традиционные порядки в университете, а позднее научные степени и защиты были вообще отменены.

На весь 1918 г. П. Сорокин прекращает научную деятель­ность, он целиком поглощен деятельностью политической — как почетный член Учредительного собрания, публицист и редактор ряда эсеровских изданий, в частности, до января 1918 г. В итоге — тюрьма и угроза расстрела, от которого его спасает статья В. И. Ленина «Ценные признания Питирима Сорокина»; в ней автор разъяснил читателям «Правды» значение ранее опубликованных там же признаний Сорокина о банкротстве политики эсеров и желании целиком посвятить себя науке и народному образованию. Каковы же итоги этих пожеланий?

После Февральской революции Сорокин был секретарем А. Керенского по проблемам науки, по его совету премьер вводит преподавание социологии в русских университетах в качестве обязательного курса. В 1919 г. Сорокин становится членом Социологического института, на собраниях которого совместно с А. Гизетти и П. Люблинским читает курс по социологии для специалистов и проводит ряд эмпирических исследований социальной структуры послереволюционной России. Преподает социологию в ряде своеобразных научно-учебных учреждений той поры — «Живом слове», «Истории искусства», «Народном хозяйстве», в которых сотрудничали в эти годы А. Луначарский, К. Чуковский, А. Блок, Н. Гумилев, Е. Замятин и многие другие выдающиеся представители русской интеллигенции. В 1920 г. избирается руководителем кафедры общей социологии на факультете общественных наук Петроградского университета.

К 1920 г. Сорокин — автор уже нескольких трактатов (са­мый внушительный из них — двухтомная «Система социоло­гии»), ряда брошюр и массы научных статей в периодической пе­чати и академических сборниках, не считая множества полити­ческих передовых, заметок, памфлетов в различных газетах (3. С. 139-146]. Исходя из этого, руководство факультета решило избрать Сорокина профессором без магистерской зашиты. Была \236\ создана комиссия в составе профессоров М. Боголепова, Н. Ла­заревского и И. Цызырева, которая рассмотрела наиболее серь­езные сочинения П. А. Сорокина, сделала сообщение об этом на специальном заседании факультета, и в конце 1920 г. он был возведен в звание профессора.

После получения этого звания Сорокин продолжает работу над другими темами «Системы социологии». Эта работа, хотя и посвящена памяти «учителей» — Ковалевскому и Де Роберти, на деле показывает нам эволюцию раннего позитивизма Соро­кина в сторону скептического отношения к эволюционизму, ко­торый сменяется у него системным анализом, функционализмом и бихевиоризмом. Последний он рука об руку с В. Бехтеревым защищал на специальных собраниях Социологического инсти­тута, будучи руководителем «Лаборатории по коллективной реф­лексологии». «Система социологии» была манифестом русского социологического бихевиоризма, что убедительно обнаружива­лось в теоретико-методологической программе работы и полу­ченных результатах. Он предлагал создавать «объективную со­циологию» на следующих принципах:

1. «Социология может и должна строиться по типу естест­венных наук» — этими словами он открывает свою программу «Системы социологии». В дальнейшем, на протяжении всей ра­боты Сорокин подчеркивает, что в подобное понимание социоло­гии он вкладывает не столько онтологический, сколько методо-гносеологический смысл, подчеркивая объективность и стро­гость общих методов, а не тождество предметов исследования. «Различны объекты тех и других дисциплин, но методы изу­чения этих объектов одни и те же. Ни о каком противопостав­лении «наук о природе» и «наук о культуре»... не может быть речи» [5. Т. 1. С. IX]. Предшествующая социология до сих пор была наукой, в значительной мере изучающей «психические реальности», которые непосредственно не даны наблюдению, ибо не имеют «предметного характера». Их нельзя «ощупать, взвесить и измерить». Это ведет и вело к психологизму и субъ­ективизму, освобождение от которых — насущная задача соци­ологии. Эта задача выполнима, если социология будет изучать только акты поведения, доступные наблюдению и измерению \237\. При этом, если социология хочет быть «опытной и точной наукой», ей необходимо распрощаться с бесплодной метафи­зикой. Только строгое изложение данных наблюдения и обоб­щения, основанные на тщательном анализе фактов! «Хорошо проверенная статистическая диаграмма стоит любого «соци­ально-философского» трактата [Там же. С. XI]. Социология опи­рается на объективные методы, на измерение и качественные процедуры получения добротного фактического материала. Что же касается излюбленного многими субъективистами приема интроспекции, «понимания», то его следует признать побочным, вспомогательным методом, к помощи которого можно прибегать на периферии работы, т. е. в редких, глубоко индивидуали­зированных социальных явлениях — актах жертвенности, обо­жания, религиозного экстаза и энтузиазма, выламывающихся за рамки повторяющейся, повседневной, массовой жизни и пове­дения [Там же. С. 69].

3. Отсюда все его выступления против нормативно-ценност­ного подхода в социологии, который «должен быть изгнан» из теоретической социологии как естественной и опытной науки. Нормативно-оценочные положения «по своей логической при­роде не могут быть научными суждениями». При ценностном подходе объективным мерилом оказывается сам исследователь, начинающий в меру своих симпатий и антипатий, знания и не­вежества изучаемые явления собственными наиболее излюблен­ными представлениями [б]. Истина должна быть разъединена от добра, справедливости и т. п. принципов. Они несоизмеримы и гетерогенны. Другое дело, — продолжает Сорокин, — социоло­гия прикладная, практическая, социология как искусство. Здесь нормативизм уместен, так как сопутствует знанию, законам, сформулированным теорией. Практически социология осуществ­ляет знаменитый афоризм Конта: «знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы уметь». Она должна быть системой рецепту­ры, указывающей точные средства для борьбы с социальными болезнями, для рациональных реформ во всех областях общест­венной жизни: экономических, политических, научных, педаго­гических и т. п. Короче, она должна быть системой личной и общественной этики, теорией «должного» поведения, наилуч­шим образом использующей социально-психическую энергию. \238\

4. Место многочисленных теорий единого решающего фак­тора должен занять методологический плюрализм и системный подход. Все так называемые факторы — есть элементы в более широкой системе взаимодействий, через которую и должны объясняться. Опираясь на эти принципы, он решает несколько принципиальных вопросов теоретической социологии: ее пред­мета, строения и междисциплинарных отношений со смежными науками, «закрывает» в своеобразной форме спор реалистов и номиналистов, определяет в качестве исходной единицы социо­логического анализа «социальное взаимодействие». Основные исследовательские усилия первого тома «Системы социологии» направлены как раз на изучение структуры «социального вза­имодействия». К этому понятию прибегали многие русские со­циологи — Н. Кареев, Б. Кистяковский, Е. Де Роберти и другие, но Сорокин впервые создает развернутую концепцию на этот счет. Он объявляет «социальное взаимодействие» родовым типом различных проявлений общества как «системы систем». «Вся общественная жизнь и все социальные процессы могут быть разложены на явления и процессы взаимодействия двух или большего числа индивидов, и обратно — комбинируя раз­личные процессы взаимодействия, мы можем получить любой сложнейший из сложнейших общественный процесс, любое социальное событие, начиная от увеличения танго и футуризмом и кончая мировой войной и революциями... Процессы взаимодей­ствия — являются теми нитями, из совокупности которых созда­ется ткань человеческой истории... На отношения взаимодей­ствия распадаются все социальные отношения, начиная с отно­шений производственных и экономических и кончая отноше­ниями религиозными, правовыми и научными», — делает вывод Сорокин [Там же. С. 81].

Далее он рассматривает несколько важных взаимосвязан­ных вопросов, волнующих обычно сторонников системного ана­лиза — структуру «социального взаимодействия», его типоло­гию (и ее критерии) и социальную интеграцию, пытаясь сделать более доказательным свое исходное положение о том, что вся °бщественная жизнь состоит из взаимодействий индивидов. Без выделения в общественной жизни нескольких уровней (совсем равноценных) взаимодействия, без дальнейшей конкретизации \239\каждого уровня и их связей это абстрактно верное поло­жение может оказаться теоретически пустым. И дань этой бес­содержательности отдавал большой круг теоретиков-социологов на рубеже двух веков. Сорокин стремился избежать опасности такого рода.

Структуру «социального взаимодействия» он определял как связь трех элементов: индивидов (минимум — двух), вступаю­щих в акт взаимодействия и этим обусловливающих поведение друг друга, «актов» (или действий их) и «проводников» этих действий. Каждый из перечисленных элементов анализируется им в специальных главах первого тома книги с привлечением широкого круга мировой социологической, психологической и прочей гуманитарной литературы, которая им критически обоб­щается.»Оценка индивидов дается с точки зрения их возможнос­тей в приспособлении к внешней среде, т. е. наличия нервной системы и способности реагировать на стимулы — раздражения, их физического, психического и социального полиморфизма, на­личия потребностей, обеспечивающих контакты и т.п.

Совокупности актов, посредством которых обусловливаются взаимные переживания и поступки взаимодействующих ин­дивидов — другой важный элемент структуры «социального вза­имодействия». Каждый акт является, с одной стороны, внутрен­ней реализацией собственной психической жизни, с другой — стимулом, раздражителем, вызывающим ту или иную реакцию у других лиц. «Вся жизнь людей представляет почти сплошной по­ток таких акций и реакций. Каждый из нас, в течение каждого дня, встречается с множеством людей, получает раздражение от множества действий других индивидов и принужден ежеми­нутно в той или иной форме реагировать на них». Социальный мир — это своего рода «вечный двигатель», непрерывно испус­кающий волны раздражении и непрерывно заставляющий нас реагировать на эти импульсы [Там же. С. 102-103]. Все эти акты Сорокин формально делит на следующие ряды: интенсивные и слабые, мгновенные и продолжительные, сознательные и бессо­знательные.

Третьим существенным элементом взаимодействия является совокупность «проводников» (материальных и символических), передающих реакцию одного индивида к другому: язык, письмененность, \240\ живопись, музыка, орудия труда и войны, деньги, одежда, церемонии, образы, памятники, предметы быта и т. п. [Там же. С. 111-112]. Иными словами, это ряд явлений, в которых объек­тивируется поведенческая цепь «стимул — реакция». Эти явле­ния. по Сорокину, имеют громадное значение для понимания со­циальной жизни, ибо насыщенность проводниками существенно изменяет различные аспекты взаимодействия, социального прос­транства и времени, как форм, в которых оно протекает. Насы­щенность определенного природно-географического пространст­ва множеством социальных проводников: железнодорожной, те­леграфной, телефонной связью и т.п. сокращает социальное про­странство.

Кроме того, наличие «проводников, символов дает возмож­ность объективно, количественно измерить степень интенсив­ности взаимодействия. Допустим, строгим учетом количества писем и телеграмм, падающих в среднем на индивида данной территории, количества митингов, лекций, заседаний в течение определенного времени, количеством телефонных абонентов и разговоров, количеством газет и их подписчиков, библиотек, их посетителей и числа взятых книг и т. п.

«Проводники» делятся Сорокиным на два типа: материаль­ные и символические. Роль первых покоится на их физических качествах и свойствах, а роль вторых — на символическом зна­чении, которое им приписывается [Там же. С. 120; 7].

В жизнедеятельности человека обнаруживается особен­ность, отличающая его от жизни биологических сообществ - ак­кумуляции проводников, которые, выламываясь из актуального взаимодействия, не исчезают как «акты», а могут сохраняться и даже постепенно накапливаться. Они слой за слоем оседают и создают в итоге вокруг взаимодействующих людей новую, не­природную среду, т. е. сферу «социально-техническую, культур­ную, как застывший результат прошлых взаимодействий, орга­нически включенных в настоящее взаимодействия» [5. Т. 1. С. 145]. Поэтому, солидаризуясь с Э. Дюркгеймом и Г. Зиммелем, Сорокин подчеркивал, что все элементы культуры, когда бы они ни были созданы, раз они включены в орбиту нашего сегодняш­него поведения, должны неизбежно считаться реальным элемен­том общества, наравне с индивидами и их отношениями. Более

241того, явление «социального взаимодействия» дано только тогда, настаивал Сорокин, когда психические переживания одного индивида (или их объективизация в «актах», «проводниках») вы­зывает психические переживания (и их объективизацию) у дру­гого или многих индивидов [Там же. С. 44].

Однако психологическая интерпретация основ «социального взаимодействия» несколько сужала все виды общественных вза­имодействий или отношений до весьма упрощенной личной связи между двумя индивидами, как единицы взаимной стиму­ляции и реакции. Причем, эта единица, взятая по линии соци­альных координат, концептуализировалась в понятии «группа», механическая совокупность групп обычно понималась как «об­щество». Но в родовом смысле именно «взаимодействие» и «группа» являлись в логике Сорокина синонимом понятия «об­щества». На это обстоятельство справедливо указали некоторые критики его ранней бихевиористической модели — Н. Кареев, С. Солнцев и другие.

Конкретных форм взаимодействия в общественной жизни бесчисленное множество, скажем — взаимодействие матери и ребенка, жертвы и преступника, начальника и подчиненного, капиталиста и рабочего, продавца и покупателя, врача и паци­ента, учителя и ученика и т. п. Возможна ли их типология? Каков критерий выделения того или иного взаимодействия из общего океана этих событий? Что гарантирует социологическую ценность и значимость этого критерия?

Сорокин предлагает классифицировать их в зависимости от количества самих элементов взаимодействия в определенное историческое время и в определенном историческом месте. В за­висимости от первого элемента социальной системы или индивидов им выделяются: а) взаимодействия по количеству ин­дивидов (между двумя, одним и многими и т. п.); б) в зависи­мости от полиморфизма индивидов (взаимодействия между ин­дивидами, принадлежащими к одной или разным группам) — семье, государству, расе, возрасту и т. п.). В зависимости от природы «проводников»: механические, тепловые, звуковые, све-то-цветовые и другие взаимодействия. Благодаря подчеркива­нию механического характера связи между стимулом и реакцией и методологическому упору на явное «наблюдаемое» поведение, \242\ социологический бихевиоризм как-то особенно подходил для всевозможных классификаций, придающих его конструкциям вид точной, объективной науки.

Как же ставил и решал вопрос о социальной интеграции, типе интегральных связей и их основе Сорокин в своей неопо­зитивистской, бихевиористической модели. Различные элемен­ты «социального взаимодействия» объединяются в органическое, реальное единство, писал он, благодаря наличию причинно-функциональных отношений между тремя элементами взаимо­действия: индивидами, «актами» и «носителями». Там, где нет тесной и постоянной функциональной связи, там нет и структур­ного единства, а есть простая пространственная близость и ме­ханическое сосуществование элементов, так называемые соци­альные конгломераты. Единство вокруг нормы, ценности, цели или так называемых — души народа, национального духа, груп­пового разума, сознания рода и т. п. поэтических образов, сос­тавляющих формально-типологические или телеологические единства, являются фикцией подлинной интеграции [Там же. С. 233, 247-248].

Какие же факторы социальной интеграции (или социализа­ции, по его словам) Сорокин считает наиважнейшими? Тако­вых три, отмечает он:

1. «Космическо-географическая» социализация индивидов: климат, территория и т. п. Так, холодная русская зима интег­рировала в единое целое многие стороны народного быта и куль­туры: избу, печь, валенки, полушубок, заунывные под вьюги пес­ни, особые обычаи и развлечения. Географический детерминизм правильно подмечал многие зависимости этого вида, но слишком грубо и односторонне их преувеличивал.

2. «Биолого-физиологическая» социализация: основные ин­стинкты и стимулы, заставляющие людей вступать в \243\ многочисленные взаимодействия. Так, половой инстинкт лежит в основе самых разнообразных социальных явлений: проституции, супружеского союза, актов умыкания женщин, религиозного ге­теризма, многоженства, изнасилования и т. п. (Там же. С. 261].

Влияние этих факторов огромно, благодаря ему социальные группы и общество часто возникали и возникают без всякой пре­думышленной цели, сознательного стремления, без всяких сооб­ражений о пользе, моральности, ценности объединения.

3. Но предыдущие факторы объединяют индивидов «механи­чески», на почве этих механических связей со временем уста­навливаются новые связи — «социально-психические»: внуше­ние, подражание, эмоционально-интеллектуальные контакты и т. п. Эти новые интегральные связи или «психологическая социа­лизация» в сочетании с двумя первыми и составляют подлинную объединяющую силу всех общественных явлений. Следует отме­тить, что это утверждение несколько противоречит ранее выска­занным им же сомнениям в результативность интеграции вокруг нормы и ценности, т. е. знаменитых формул психологического редукционизма типа «сознание рода», «группового разума» и т. п. Спасение от психологического редукционализма он видит в более строгом учете «социализирующей роли» географических (среды) и биологических импульсов, структурно лежащих в ос­нове большинства нитей, составляющих подлинную ткань лю­бых социальных единств и структур. Прежде чем рассуждать о сложных результатах в виде социального института, орга­низации или порядка, государства или власти и т. п., необхо­димо основательно изучить конкретные факты и мелкие формы «социализации» (Там же. С. 287].

Все это может быть и так. Однако зададимся вопросом: раз­ве всегда перечисленные Сорокиным факторы только объеди­няют людей, разве нет случаев, когда они способствовали распа­ду «коллективных социальных единств»? Сколько угодно! В ка­ких-то случаях они «скрепы», в каких-то наоборот — отталкива­ющие моменты. Сколько войн велось из-за территорий? Но тогда получается, что без выяснения специфических условий их про­явления и детерминации то в одном, то в другом направлении мы не решим проблему. Сорокин это признает и пытается найти выход в построении иерархии интеграции в зависимости от разных \244\ уровней социальной статики.

В социальной статике, по Сорокину, существует несколько уровней общего взаимодействия, механизмы интеграции кото­рых зависят друг от друга. Первый уровень — межиндивидуаль­ные отношения, построенные на индивидуальных импульсах (биологических и психологических), они проявляются и стано­вятся всецело социальными в непосредственных, «элементар­ных» группах. Под социальной группой вообще Сорокин пони­мал форму взаимодействия, деятельности людей. Под «элемен­тарной» группой — единение людей вокруг любого одного из признаков — пола, возраста, языка, профессии, веры, доходов и т. п- А дальше идет второй уровень — т. е. различные напласто­вания и комбинации «элементарных» групп. Отношения между ними и создают своеобразные исторические условия, в которых перечисленные факторы социализации и интеграции работают в строго определенном направлении — соединяют или способст­вуют распаду. Но и сами эти межгрупповые отношения зависят от третьего уровня, а именно — отношений между «кумуля­тивными» группами, объединенными вокруг нескольких призна­ков. К ним относятся классы, нации, народности, элиты и т. п. Общество (или народонаселение) и есть общая совокупность всех перечисленных образований [5. Т. 2. С. 58].

Изучению проблем «социального пространства», т. е. систе­ме внутригрупповых, статусных и межгрупповых отношений Сорокин посвятил второй том «Системы социологии». На какие слои и группы разбивается общество, каковы конкретные формы и направления расслоения, как индивиды циркулируют в слоях, а группы в структуре? Общество, — отвечал на эти вопросы Со­рокин, -- «подобно куску слюды, легко расслаивающемуся по отдельным слоям. Частицы слюды не одинаково прочно связаны Друг с другом: по линии расслоения они легко расслаиваются, в пределах каждого слоя они крепче сцеплены взаимно» [6. Т. 2. С. 15].

Каждый индивид принадлежит к ряду систем взаимодей­ствия (скажем — русский, православный, журналист, кадет, ^ен общества любителей охоты и т. п.), которые представляют собою сложную совокупность координат, определяющих его со­циальное положение (статус), «физиономию» и поведение. \245\ Общество расслаивается на множество слоев и социальных групп с тем отличием от куска слюды, что слои здесь идут не только горизонтально, но и вертикально, и во всех других напра­влениях, пересекаясь, скрещиваясь и пронизывая друг друга. Индивид в этих условиях оказывается членом (абонентом) мно­жества социальных групп. Для социолога все эти группы, «и кружок фотолюбителей, и общественные классы» имеют равно­великое значения [5. Т. 2. С. 45].

Впрочем, в реальной общественной жизни наиболее могу­щественное влияние на своих членов и на других людей оказы­вают группы в зависимости от следующих свойств: количества собственных абонентов, степени распространенности, солидар­ности, организованности власти и размеров технического аппа­рата воздействия на поведение людей, в виде денег, печати, ору­жия, транспорта, знаний и навыков [Там же. С. 47-49].

Все специальные группы, «элементарные» и «кумулятив­ные», видятся Сорокину в трех системных видах: «закрытые» (принадлежность к ним не зависит от воли индивида — половая, расовая, национальная группировка, каста, первичная семья); «открытые» (принадлежность к ним зависит от воли, сознатель­ного выбора, наличествует свободная циркуляция индивидов — партийные, научные, религиозные, профессиональные группи­ровки) и «промежуточные» (сочетающие частично свойства двух предыдущих — класс, сословие, вторичная семья). Монисти­ческие попытки установить основные линии социальной диффе­ренциации по одной линии, одному из признаков (по расе, полу, семье, профессии, классам или нациям) являются, по Сорокину, односторонними и упрощающими. Он энергично отвергал все предыдущие и современные ему теории подобного рода.

Большое место во втором томе «Система социологии» за­нимает описание всевозможных «элементарных» групп, их роли в общественной жизни. Весь этот обширный материал, охваты­вающий — расовые, половые, возрастные, семейные, языковые, профессиональные, территориальные, религиозные, партийные, статусные (беден — богат, объем прав и обязанностей), государ­ственные группы он оценивал с точки зрения методологического плюрализма. Что можно сказать об этом описании в целом?

В русской социологии до этой книги Сорокина не было \246\ подобного развернутого атласа социальной статики. Отдельными группами, конечно, занимались, но «Системы социологии» отли­чает стремление свести все эти условия в одно целое. Отсюда известная иллюстративность, обилие «общих мест». Правда, не­которые из «элементарных» групп рассматривались им до и по­сле опубликования «Системы социологии» более аналитично. Так, предметом специального и очень глубокого изучения стала семья [8], была интересная заявка относительно рефлексологии профессиональной группировки [9]. В этих случаях его главная мысль о полиструктурности общественной жизни, о важности каждой «элементарной» группы получила дополнительные дока­зательства и выглядела убедительнее, чем в общем инфор­мационном потоке «Системы социологии». Встречаются у него и откровенно сомнительные формулировки.

Серьезные нарекания вызывает весь раздел о государстве — этом сложнейшем социальном институте, который им упрощен­но представлен как одна из «элементарных» социальных групп. Фактически он анализировал не государство, а группу поддан­ных или граждан. Были в «Системе социологии» и новые груп­пы, которыми русские социологи до него вообще не занимались. Так, он представил критическое описание элит как номинальных групп. Это было первое и единственное описание в отечествен­ной литературе той поры.

Следующий раздел второго тома «Системы социологии» имеет дело с «комулятивными» группами, объединяющих ряд «элементарных» групп в единое целое. Сорокин подчеркивает, что эти объединения как и их составные части так же выступа­ют в «закрытой», «открытой» и «промежуточной» формах, стро­ят отношение солидарно, антагонистично или нейтрально. Наи­большее внимание социологов, по Сорокину вызывали такие представители этого вида групп, как общественные классы. Но основная масса социологов, использовала понятие классов и классовой борьбы без каких-либо аналитических определений класса, считая их чем-то очевидным и понятным. Некоторые со­циологи пытались дать определение. Так, в русской социологии было несколько попыток, Сорокин предложил свой вариант.

'Распределительная теория» (М. Туган-Барановский, П. Струве и другие) понимала под классом социальную группу, \247\ члены которой находятся в одинаковом социальном положении (статусе) по отношению к процессу общественного присвоения прибавочного продукта, произведенного ею или другими груп­пами и вследствие этого имеют общие экономические и поли­тические интересы и общих антагонистов. Подчеркивалось, что распределение материальных и культурных ценностей, кадров, денег, образования есть функции власти и собственности.

«Организационная теория» (А. Богданов, В. Шулятиков и др.) на первое место среди классовообразующих признаков ста­вила роль и возможность в организации общественной жизни как системы. «Командующие классы» были руководителями, ор­ганизаторами жизни, другие классы — потребителями, испол­нителями их воли.

И, наконец, «производственная теория» (В. Чернов, С. Солн­цев и другие) рассматривала классы как категории хозяйствен­ного строя. Под классами при этом понимались группы лиц, объединяемых одинаковым положением в системе общественно­го производства, плюс — общими источниками дохода, общ­ностью объективных интересов.

Наряду с вопросом о «чистых» классах в русской социологии поднималась проблема «классоподобных» групп — интеллиген­ции, бюрократии, смешанных классов (типа «дворянская буржу­азия») промежуточных — «средние классы». Сорокин был хо­рошо знаком с этими работами и марксистской позицией, ком­бинирующей ряд признаков класса, обнаруживаемых в отдель­ности в других теориях. Он определял класс как «кумулятив­ную» группу, сочетающую три «элементарных» группировки: профессиональную, имущественную и правовую и в силу их объединения получающую новые, дополнительные социально-психические, идеологические и т. п. характеристики. «Совокуп­ность лиц, сходных по профессии, по имущественному положе­нию, по объему прав, а, следовательно, имеющих тождествен­ные... интересы, составляет класс» [5. Т. 2. С. 298]. В конкрет­ной исторической действительности этот скелет обрастает до­полнительными свойствами, наслоениями. Сходство профессии и обеспеченность правами влечет за собой обычно сходство образовательного уровня, вкусов, убеждений, симпатий, пове­дения и всего образа жизни людей одного класса. Из этих \248\

сходств вырастает типическая «конкретность и наглядность социально-психологической физиономии класса», делающая его «социальным типом». Позднее, в 1925-1926 гг. уже в США Сорокин конкретизирует эти положения в целой серии любопыт­ных исследований и сопоставлений американских миллионеров и мультимиллионеров, европейских монархов и правителей, из­менений профессионального и экономического статуса в аме­риканской семье в течение четырех поколений.

Антагонизм и борьба классов, наполняющая «своим шумом и грохотом последние века», в основном, на его взгляд, носит ха­рактер стихийного движения. «На историческом поле битвы ред­ко борются только класс с классом... Борьба идет одновременно между слоями однородной группировки друг с другом и между слоями разнородных группировок», ибо класс не монолитен, а стратифицирован. Сколько же всего современных классов? По Сорокину, ответ будет относительным и опираться будет на исследовательские цели. Можно выделить два-три основных, мо­жно большее количество и затем делить их на подклассы, роды и виды [Там же. С. 304]. Главное не в этом, а в том, что классы — это реальность, с которой должны считаться и исследователь, и политики. Когда позднее Сорокин перенес эти идеи в США, они произвели неожиданный эффект. Современные комментато­ры оценили их выразительно: Сорокин разрушил «миф о бес­классовости американского общества и увлек новыми поисками большую группу специалистов». Некоторые составили впос­ледствии себе имя как раз на этом поприще. Ему они обязаны появлением «многих терминов и стандартов исследования».

Последняя важная тема «Системы социологии», впрочем, весьма эскизно намеченная в ней — социальные перегруп­пировки, изменение объема «элементарных» и «кумулятивных» групп и общества в целом, исчезновение одних групп и во­зникновение новых. С позиции функционализма Сорокин остро критикует общие эволюционистские теории, знаменитые форму­лы и законы «прогресса» объявляет фикцией и противопоставляет им законы функционирования, но социальные изменения как биологическую проблему не отрицает, хотя сводит ее к част­ностям — мобильным процессам, диффузиям, циклам. Социальные группировки ^ления в рамках социального целого представляют \249\ собой «подвижное равновесие» и постоянно меняются, как в обычное мирное время, так и в случаях войн, революций и кризисов.

В эпохи революций наиболее показательные циркуляции происходят в имущественных группировках, массовом переме­щении лиц и групп с одного этажа социальной лестницы на дру­гой. Но сами имущественные группировки, постоянно подчер­кивал Сорокин, сохраняются при более или менее полной пере­мене их состава. Огосударствление средств и орудий производ­ства, превращение всех и вся в работников и служащих государ­ственного «синдиката» вызовет только погашение индивидуаль­ного интереса и конкуренции в большинстве видов деятель­ности, даст «ограничение эффекта» и со временем продемон­стрирует свою полную неэффективность [Там же. С. 418|.

Особое внимание социологи должны обратить на географи­ческие и территориальные перемещения. «Вопреки обычному мнению, чем далее, тем люди становятся менее и менее осед­лыми [Там же. С. 420]. За один только день мировой транспорт перевозит такую массу людей, что в сравнении с ним так назы­ваемое великое переселение народов древности кажется безде­лицей. Позднее Сорокин назовет это перемещение «географичес­кой мобильностью». Но главное его внимание привлекает межг­рупповое и внутригрупповое перемещение индивидов, индивиду­альное и коллективное, т. е. мобильность социальная. Он ставил вопрос — существуют ли какие-нибудь постоянные тенденции в композициях социальных группировок, их изменениях? Вся предшествующая социология, особенно до трагических событий 1914 и 1917 гг. исходила из прямолинейных эволюционных зако­нов. Нынешние времена убеждают в том, что эти «законы прог­ресса, эволюции, развития» были «псевдозаконами», социология последних десятилетий шла по ошибочному пути. Оптимизм эволюционистов, предлагающий элиминацию, засыпание всех или почти всех щелей социального неравенства, уничтожение социальной пирамиды — оказался наивным. Различия между бо­гатыми и бедными, то значительны, то относительно снижаются (но не исчезают), правовые политические различия в условиях демократии несколько снижаются, в условиях деспотизма и тоталитаризма увеличиваются, власть то концентрируется в \250\ руках немногих, то в руках большего количества лиц, некие профессии то имеют высокий престиж, то уравниваются с дру­гими. Нет единой линии прогресса в этих отношениях, а есть только повторяющиеся флуктуации, колебания, то расширение, то сужение размеров явлений.

Главным объектом социологии должна стать область повто­ряющихся во времени и пространстве социальных явлений, с этой точки зрения циклическая концепция Д. Бико и других ци-клистов «подлежит восстановлению в видоизмененном виде» [10. С. 4]. В конце 30-х годов он предпримет такую попытку, а пока противопоставляет законам развития законы функциони­рования и вновь возвращается к критике монистических теорий. Какой же методологический эффект он извлекает из нее?

Все теории «одного факторы» (даже очень важного) — эко­номический материализм, географический, демографический и т. п. детерминизм логически самопротиворечивы, тавтологичны и ошибочны, часто отождествляют, путают причинно-следствен­ные связи с функциональными, хотя последние могут быть теле­ологического характера, преувеличивают силу излюбленного фактора, хотя не имеют единицы для ее измерения, искажают или упрощают механизм поведения людей и их взаимоотно­шений. Они догматичны, ибо напрочь игнорируют другие факто­ры и главное — систему их взаимодействия. Как и его учителя М. Ковалевский и Л. Петражицкий, он считал, что их место в «музее патологических теорий в социологии».

Между тем, социолог, полагал Сорокин, временно может при изучении некоего порядка явлений сознательно избирать то одно, то другое явление в качестве центрального и сквозь призму его предлагаемых и реальных детерминации и функций рассмотреть весь этот ряд. Естественно, помня об относитель­ности этой позиции. Сорокин называл эту позицию «незави­симой переменной» и попытался продемонстрировать ее методо­логические возможности подробным рассмотрением влияния го-•»ода на общественную жизнь с позиции бихевиоризма, ибо сти­мулы^ голодной среды резко детерминировали поведение людей.

'Резкое снижение «количества и качества продуктов пита-»ия, поступающих населению» определяло размеры и колебания Различных социальных процессов — ритмы миграции, величину

251народных волнений, перераспределение богатств, централиза­цию политической жизни, падение рождаемости, изменения в идеологии, искусстве и науке [II]. Все эти зависимости доступ­ны наблюдению, измерению и описанию (по совету И. Павлова и В. Бехтерева Сорокин предпринял научную командировку в го­лодающие районы Поволжья) . Из этого материала можно из­влечь эмпирические зависимости, а из них некоторые теорети­ческие допущения более широкого порядка. Подобный путь мог бы, полагал Сорокин, исправить тупики предшествующей мони­стической, однофакторной социологии.

В этой связи у него возник замысел панорамной работы по истории социологии, подводящей итоги ее становления от О. Конта до 20-х годов нашего века. Она должна была составить по­следний том «Системы социологии». Кроме уже опубликованных двух томов последующие планируемые им пять томов должны были быть посвящены внутригрупповой дифференциации и рас­слоению социального пространства, т. е. статификации, описа­нию хода, ритмов и направления циркуляции индивидов и групп в социальной среде, т. е. социальной мобильности, более подроб­ному разъяснению состояния стратификации и мобильности в процессе революций, когда состав страт перетряхивается. ^/ Именно эти тома и появились уже за границей, и хотя они не имели общей шапки — «Система социологии», они являлись детализацией и развитием основных бихевиористических прог­рамм и функциональных идей двух первых томов. В 1925 г. вышла «Социология революции», в 1927 г. — «Социальная мобильность», в 1928 г. — «Современные социологические тео­рии» [12]. Американцы быстро поняли , что перед ними «вмести­тельная кладовая идей», которую можно игнорировать только с серьезным ущербом для себя. Если бы Сорокин ограничился только этим кругом бихевиористических работ, он бы все равно получил мировое признание. Но научная жизнь его не оста­новилась на достигнутом.

Поездка потрясла его. В этих местах он стал революционером в 1905 г., а в 1920 г. он стал так же страстным противником революции, как средства решения социальных вопросов. \252\

По решению Ученого совета университета Сорокин совер­шает ряд командировок в другие города страны, в которых соби­рает информацию о формах преподавания социологии в отечест­венных университетах. Пытается (но бесполезно) улучшить это дело организацией летних сессий для преподавателей социо­логии разных университетов.

Звание профессора давало возможность заграничных командировок. Сорокин пытался оформить документы в США и Италию. В октябре 1921 г. в Италии планировался очередной Международной социологический конгресс, организационное бюро которого пригласило П. Сорокина выступить с докладом. В университете он получил командировку на два месяца. Предполагалось, что помимо доклада, он попытается установить «науч­ные связи с социологией Западной Европы и Америки». Но ему не удалось поехать на конгресс, так как в печати появились сообщения о раскрытии нового контрреволюционного «заговора», в состав которого попало более пятидесяти представителей рус­ской интеллигенции, в том числе Н. Лазаревский, Н. Гумилев и другие. Вскоре эти невинные люди были казнены. В этих условиях было не до научных конгрессов.

Выступая на торжественном собрании в день 103-й годов­щины Петербургского университета 21 февраля 1922 г., П. Со­рокин предложил новому поколению следовать идеалам инди­видуальной свободы, инициативы и ответственности, коопе­рации, творческой любви, уважения к свободе других; защищать реформы вместо революции, самоуправление вместо анархии. В общем все эти ценности вписывались в идеологическую поддер­жку нэпа [13. С. 10-13].

Однако, в советских газетах и журналах были вновь пред­приняты многократные нападки на П. Сорокина, появились кри­тические статьи В. Ленина, Л. Троцкого, Г. Зиновьева, В. Нев­ского, И. Боричевского и многих других. Между тем в практику высшей школы вводится некая замена защиты — публичный Диспут по работам. Весной 1922 г. П. Сорокин успешно провел такой Диспут по «Системе социологии» и был признан достой-»ым звания «доктора социологии» [14]. Кстати, первый в исто­рии русской науки. Вторым был К. Тахтарев.

Тем временем разворачиваются новые репрессии против \253\ гуманитарной профессуры, арестованы философы Н. Лосский, Л. Карсавин, И. Лапшин, Н. Бердяев, С. Франк. Намечается массовая депортация интеллигенции за рубеж. П. Сорокин попал в это число и осенью того же года был выслан из России. Вся дальнейшая научная деятельность его протекала в основном в США, куда он по приглашению американских социологов Э. Росса и Ф. Чэпина перебрался в 1923 г. после недолгого пребы­вания в Берлине и Праге. Как отнестись к факту департации? С одной стороны, это спасло ряд первоклассных умов от физичес­кой гибели, позволило им продолжать интеллектуальные рус­ские традиции за рубежом. Так, многолетний друг П. Сорокина экономист Н. Кондратьев (они вместе учились еще в церковно-учительской школе, Черняевских курсах, а потом в универ­ситете) был ученым с мировой известностью, в нашей стране по­сле необоснованных репрессий он был прочно забыт почти на полстолетие. Но, с другой стороны, высылка сразу же сказалась на снижении уровня отечественной социологии, социальной фи­лософии и других общественных наук. Социология ранее гене­тики и кибернетики испытала на себе удавки тоталитаризма.

Однако П. Сорокин продолжал работать. Он основал в 1930 г. факультет социологии в Гарварде, за 12 лет, в течение кото­рых Сорокин был деканом, факультет воспитал множество из­вестных и популярных ученых (Р. Мертон, У. Мур, Ч. Лумис, Э. Шилз, Р. Бербер, Дж. Хоманс, Э. Тирьякан и другие).

Сорокин разработал несколько принципиальных концепций: социальной стратификации, мобильности, культурной типоло­гии, истории социологии и другие, многие из этих замыслов во­зникли у него еще в России. Однако, на рубеже 20-30-х годов он разочаровывается в теоретических возможностях сциентизма и бихевиоризма и стремится создать новую «интегральную фи­лософию и социологию», объединяющую полезное, ценное в раз­личных позитивистских и антипозитивистских вариантах мысли. На эти темы им написано множество статей и крупных моногра­фий, среди них особо выделяется четырехтомная «Социальная и культурная динамика» (1937—1941 гг.), в которой изложена впечатляющая картина циклической флуктуации европейской культуры почти за три тысячи лет {15].

В этой истории, по Сорокину, постоянно чередуются три \254\ главных «сюжета». Они составляют содержание трех интегри-оованных (логикозначимой связью) типов культур, отлича­ющихся друг от друга стилевым своеобразием, в основе которых той различных системы ценностей. Стиль культуры определяет­ся следующими философскими посылками: представлениями о природе реальности, о природе потребностей, об уровне и мето­дах их удовлетворения. Способ познания, с помощью которого получены эти представления и определяет стиль культуры, зная который можно вывести характерные для нее формы морали, искусства, религии, научного знания, преобладающие эко­номические и политические отношения, классы и институты, тип личности и виды социального поведения.

Соответственно конструируются три типа культур: «умо­зрительная» (1аеа1:юпа1), «чувственная» (Зепза^е) и «идеали­стическая» (ЫеаНзНс). «Умозрительную» культуру характери­зует доминирование элементов рационального мышления, цен­ности, одушевляющие ее — абсолютные, трансцендентные, им­перативные. В «чувственной» культуре господствующим оказы­вается материалистическое мировоззрение, в познании преобла­дают чувственные формы, а свойство целостности придает ей утилитарные, чувственные, гедонистические ценности. Наряду с «чистыми» существуют и несколько смешанных типов, логи­чески интегрированным из которых оказывается лишь един­ственный — «идеалистический» тип. Это органический синтез двух полярных типов, появляющийся в истории тогда, когда в мировоззрении людей переплетаются материалистические и религиозно-идеалистические взгляды, преобладает интуитивный вид познания.

Исторический процесс, по Сорокину, есть циклическая флуктуация типов культур, а в основе механизма флуктуации — гносеологическая относительность каждого из трех способов по­знания. Каждый способ познания относителен, и культура, пос­троенная на одном из них (либо чувственном, либо рациональ­ном, либо интуитивном), таит в себе причину своего разложения, кризиса. Со временем «одноканальность» видения мира приводит к возрастанию элементов ложности в познании его ти. В этих условиях культура не может успешно справляться ^с выполнением своих функций, удовлетворять потребность человека \255\ в адекватной адаптации. Система ценностей культуры на определенном этапе дезинтегрируется и заменяется другой, со­ответствующей «новому» видению мира. Человеческие возмож­ности постижения мира ограничены этими тремя способами поз­нания, поэтому и не может возникнуть каких-либо принципи­ально новых форм культуры, вот почему история «обречена» на постоянное повторение в основных своих чертах, но в деталях она всегда нова и неповторима [16. Т. 1. Гл. 1-3].

Современную культуру Сорокин считал культурой «чувст­венного» типа. Констатируя ее кризисное состояние, он подроб­но анализировал различные формы его проявления. Причины кризиса — теоретические заблуждения чувственной системы истины и связанный с ними рост эмпиризма и материализма. В качестве путей выхода из кризиса Сорокин предлагал нравствен­но-религиозное возрождение человечества, признание принципа «альтруистической любви» главной и абсолютной ценностью, во­площающей в себе единение человека с «Абсолютом», переход к новой, более творческой, «умозрительной» культуре. Считая се­бя ответственным за духовное перерождение, обновление чело­вечества современным, Сорокин стремился соединить свою тео­рию с практикой, предложив целую программу преобразования общества и культуры [17].

Работы Сорокина (а всего им написано сорок томов) были переведены на многие языки мира, критически прочитаны и про­комментированы. К концу жизни он был признан «живым классиком социологии», а в разных странах были организованы центры по изучению его вклада, появились престижные премии лучших социологических публикаций имени Сорокина. Он воз­главлял одно время Американскую социологическую ассоциа­цию, был участником и организатором ряда международных кон­грессов, членом многих академий мира. В 50-е и 60-е годы Со­рокин активно выступал против милитаризации мира и ядерного противостояния, настаивал на сближении и сотрудничестве США и России. Мучительно обдумывал проблемы и судьбы мировой культуры.

Сорокин внимательно следил за состоянием российской со­циологии, радовался ее возрождению в начале 60-х годов, пла­нировал написать об этом книгу. Он вступил в переписку с некоторыми \256\ деятелями этой науки. Радовался он и тому, что его сочинения начинают интересовать отечественных ученых. Он завещал часть своих книг библиотеке родного Санкт-Петербургского университета. Умер Сорокин в 1968 г., в том же году в нашей стране были защищены после долгого замалчивания его имени две первые кандидатские диссертации по его концепциям. С тех пор список их многократно увеличился. В обширной меж­дународной литературе «на темы Сорокина», как правило, рас­сматривается только его зарубежная деятельность. Между тем, его научное творчество едино, целостно, несмотря на сложные идейные метаморфозы, им перенесенные. Более того, хотя рус­ский период был почти в три раза короче американского, именно он являлся основанием этой целостности, определив многие те­мы, версии направления научной работы поздних лет. Поэтому даже в западных университетах Сорокин оставался достойным воспитанником и представителем российской науки.

Когда осенью 1922 г. П. Сорокин, вынуждаемый преследо­ванием и угрозой личной гибели, покинул родину, он увозил все свое имущество в двух чемоданах, заполненных экземплярами собственных статей, книг и восемью рукописями: «Война как со­циальный факт» (5 п. л.); «Оправдание мещанства и обывателя» (6 п. л.); «Социологические этюды. Сборник статей» (15 п. л.); «Голод как фактор» (15 п. л.); «Социологическое истолкование революции (12 п. л.); «Коммунистическое общество, его при­меры в истории, его сущность, причины и следствия. Критичес­кое изложение» (15 п. л.); «Система социологии. Учение о соци­альных силах», т. 3 (15 п. л.); «Класс пролетариев в ряду других социальных классов: антропология, психология и социология пролетариата» (20 п. л.) [18. С. 38]. Взрыв его творчества в США в 1925—1928 гг., так изумивший многих специалистов, был, в первую очередь, связан с этим богатством, добытым им в условиях бытовой неуверенности, отсутствия академических свобод, неуверенности в безопасности послереволюционных лет. «от только некоторые иллюстрации этой связи. Четвертая в при­веденном выше перечислении рукопись была отредактирована его женой Е. Сорокиной и опубликована в 1975 г. Пятая — вы­шла в свет в 1925 г. под названием «Социология революции».

одьмая, а так же части шестой и восьмой были опубликованы \257\ в 1927 г. под названием «Социальная мобильность», материалы первой нашли отражение в ряде статей и частично вошли в «Со­циальную и культурную динамику» (1937—1941 гг.). Работа «Общество, культура и личность» (1947 г.) триединую модель, вынесенную в заголовок, во многом продолжает в ключе анализа «элементарных» и «комплексных», многомерных социальных структур ранней «Системы социологии». Так что сильнейший эффект русского задела обнаруживается достаточно убедитель­но.

Обычно, Сорокин, по его собственному признанию, очень редко перечитывал свои уже опубликованные работы. Но «Си­стему социологии» он однажды просмотрел в зрелые годы и по­нял — как многим он ей обязан в дальнейшей исследовательс­кой деятельности. Это впечатление Сорокина можно с полным правом отнести ко всему его русскому периоду, а не только к двум томам «Системы социологии». Русский период творчества П. Сорокина важен не только там, где шло прямое наследование и перекличка разных этапов его эволюции, но и там, где имело место отталкивание, преодоление им старых позиций. Оба об­стоятельства определяли разные стороны его интеллектуального развития и влияния.

Многие историки социологической науки считают, что ее «классический период» падает на 1840—1920-е гг., объединяя вклад О. Конта, Г. Спенсера, К. Маркса, Э. Дюркгейма, Ф. Тен­ниса, М. Вебера, Г. Зиммеля. Сорокина считали последним соци­ологом этого периода, старомодным и одиноким «классиком наяву». Однако молодые американские социологи 70-х годов, когда недостатки всех тогда существовавших теоретических течений вышли как-то наружу, противопоставили им лозунг — «Сорокин жив». Несмотря на задорную нарочитость, в нем по существу дела было много верного.

Пока Сорокин, как автор серии серьезных исследований, как сторонник теоретико-методологической интеграции остается на­шим актуальным собеседником по многим проблемам социоло­гической науки и общественной жизни — этот русско-аме­риканский ученый действительно жив. И может быть, является ориентиром в переинтерпретации классического наследия. Сорокин сильно воздействовал на умы и души людей своей нестандартной \258\ личностью и множеством глубоких работ. Говоря о таких людях, невольно вспоминаешь слова Лежнева, одного из персонажей тургеневского «Рудина», о его умершем друге: точно в запущенной и темной комнате неожиданно раскупорили «забы­тую склянку с духами».

ЛИТЕРАТУРА

Предисловие

1. Вернадский В.И. Из истории идей // Русская мысль. 1912. № 10.

2. См.: Сомов М.Н. Библиография русской общественности. К во­просу об интеллигенции. М., 1927; Голосенко И.А. Буржуазная социо­логическая литература в России второй половины XIX — начала XX вв. (Библиографич. указатель). М., 1984.

Глава первая

1. Штейн Л. Социальный вопрос с философской точки зрения. Лекции об общественной философии и ее истории. М., 1899.

2. Пыпин А.Н. Характеристика литературных мнений. Истори­ческие очерки. СПб., 1906.

3. Серно-Соловьевич Н.А. Не требует ли нынешнее состояние знаний новой науки // Русское слово. 1865. № 1.

4. Львов Б. Социальный закон (Опыт введения в социологию). СПб., 1899.

5. Кареев Н.И. Основы русской социологии (рукопись). Гос. би­блиотека СССР им. В.И. Ленина. Ф. 119. Оп. 38. Ед. хр. 17.

6. Радлов Э. Очерк истории русской философии. Пг., 1920.

7. Новиков Н. В. Условия возникновения и развития социологии в России // Российская социология. СПб., 1993.

8. Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 1.

9. В. К. (Кинг В.Л.) Позитивизм в русской литературе / / Рус­ское богатство. 1889. № 3.

10. Андреевич (Соловьев Е.) Опыт философии русской литерату­ры. СПб., 1905.

11. Исаев А.А. Вопросы социологии. СПб., 1906.

12. Плеханов Г.В. К психологии классов // Соврем, мир. № 5. 1907.

13. Измайлов А. Кривое зеркало. Пародии и шаржи // Вести.

260

жания. 1908, №6.

14. Сборник статей по истории и статистике русской переодичес­кой печати. СПб., 1903.

15. Русский исторической журн. 1810. Т. 6. Ср. Сватиков С. Г. Опальная профессура 80-х годов // Голос минувшего. 1917. №2; Пе­трищев А. Хроника внутренней жизни // Русское богатство. 1911.

№ 1.

16. Кистяковский Б. Социальные науки и право. М., 1916. Ср.:

Дижур Н. Н. Эволюция социологии // Вестн. знания. 1917. № 6;

Первушин Н. Наука социология. Казань, 1921.

17. Лопатин Л. Философские характеристики и речи. М., 1911.

18. Андреевич {Соловьев Е.) Очерки текущей русской литерату­ры. Владимир Сергеевич Соловьев // Жизнь. 1900. № 10.

19. Линицкий П. И. Философские и социологические этюды. Киев, 1907.

20. Левин К. Что читает и чем интересуется учащаяся молодежь // Соврем, мир. 1814. №9.

21. Гальперин С. Обзор социологической литературы за 1901 г. Екатеринослав, 1902; Он же. Современная социология (обзор социологической литературы за 1902 г.) Екатеринослав, 1903.

22. Кареев Н. Введение в изучение социологии. СПб., 1897.

23. Южаков С. Дневник журналиста. Как изучать социологию? // Русское богатство. 1895. №11.

24. Социологическая мысль в России. Л., 1978.

25. Голосенко И. А. Социология Питирима Сорокина (Русский пе­риод деятельности). Самара, 1992.

26. Он же. Основоположник «русской традиции» историографии социологии // Социол. исслед. 1985. №3.

27. Русские лекции в Париже // Научное обозрение. 1902. №7.

28. Ковалевский М. О задачах школы общественных наук // Вестн. воспитания. 1903. №6.

29. Семенов Е. Высшая русская школа в Париже // Русская мысль. 1902. №2.

30. Русская высшая школа общественных наук в Париже. Лекции профессоров. СПб., 1905; Гамбаров Ю. и Ковалевский М. Русская вы­сшая школа общественных наук в Париже. Ростов-на-Дону, 1903; От­чет Русской высшей школы общественных наук в Париже. М., 1903;

Сухонин С. Письма из-за границы // Вестн. Всемир. истории. 1902. №1.

31. Дерман А. Первая лекция // Вестн. Европы. 1916. №5.

32. Хопров В. П. Высшая школа общественных наук // Вестн.

261воспитания, 1902. №1.

33. Трачевский А. Русская революция и наша парижская школа // Русская мысль. 1906. №6.

34. Бехтерев В.М. О деятельности Психоневрологического института как высшего педагогического учреждения и его роли в педа­гогическом строительстве // Вопр. изучения и воспитания личности. 1921. №3.

35. См.: Секретное донесение столичного градоначальника на сей счет. Центральный государственный исторический архив (Санкт-Пе­тербург). Ф. 733. On. 201.

36. Хвостов В.М. Основы социологии. М., 1920.

37. Наука и ее работники. 1920. №1.

38. Тележников Ф. По иностранным социологическим журналам // Вести, коммунистической Академии. 1929. №30(6).

39. Сложилась культура русского зарубежья, которая внесла за­метный вклад в мировую культуру и науку в самых разнообразных ее видах. См.: Адамович Г.В. Вклад русской эмиграции в мировую куль­туру. Париж, 1961, Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия. Париж, 1971. Ч. 1; 1973. Ч. 2; Спекторский Е. Давач В. Материалы для библиографичии русских научных трудов за рубежом (1920-1930). Бел­град, 1931. Вып. 1;1941. Вып. 2.

40. Тарле Е. Из истории обществоведения в России / / Литера­турное дело. СПб., 1902.

41. Голосенка И.А. Исторические судьбы идей Огюста Конта:

трансформация позитивизма в русской социологии / / Социол. исслед. 1982. №4.

42. Он же. Идеи неокантианства в русской социологии / / Филос. науки. 1980. №4.

43. Сходные тенденции складывались во всей мировой социологии, и русские ученые стремились осмыслить это обстоятельство. См.:

Штейнберг С. Очерки современной социологии // Жизнь. 1900. №3, 6, 9; Тахтарев КМ. Главнейшие направления в развитии социологии // Соврем, мир. 1910. №8, 10, 12; Роберти Е.В. Неопозитивистская школа и новые течения в современной социологии // Вестн. Европы. 1912. №12 и др.

44. Ковалевский М. М. Социология. СПб., 1910. Т 1.

45. Бутенко В. Наука новой истории в России. Историогра­фический обзор // Анналы. Журн. всеобщей истории. 1922. №2.

46. Сорокин П.А. Русская социология в XX в. // Рубеж, 1993. №4.

47. Кареев Н. Основные направления социологии и ее современ-

262

ное состояние // Введение в изучение социальных наук. СПб., 1903.

48. Русская мысль. 1913. №3.

49. Голосенко И.А. Эмпирические исследования рабочего класса в немарксистской социологии России начала XX в. // Социол. исслед. 1984. №2.; Он же. «Русское пьянство»: мифы и реальность / / Там же. 1986. №3.

50. Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. The Quest for a Ge­neral Science of Society. 1861 — 1917. Chicago and London, 1976.

51. Shiapantokh V. The Politics of Sociology in the Soviet Union. Westview Press. Boulder and London, 1987.

Глава вторая

1. Семеновский В. И. М.В. Буташевич-Петрашевский // Голос минувшего. 1913. №2.

2. Скабический А. Н. Сорок лет русской критики // Собр. соч. СПб., 1890. Т. 1; Арсеньев К. К. Валериан Майков. Критические этюды по русской литературе. СПб., 1888. Т.2.

3. Достоевский Ф. Поли. собр. соч. СПб., 1883.

4. Кареев Н. И. Основы русской социологии. ГБЛ. Ф. 119. On. 38. Ед. хр. 17.

5. Майков В. Н. Критические опыты. СПб., 1891.

6. Сакулин П.Н. Русские пионеры научного социализма // Науч. изв. Философия, литература, искусство. М., 1922. Сб. 2.

7. Конт О. Общий обзор позитивизма // Родоначальники пози­тивизма. СПб., 1913. Вып. 5.

8. Голосенко И. А. Теоретико-методологические основы русской немарксистской социологии // Социологическая мысль в России. Л.. 1978.

9. Майков В. Н. Общественные науки в России // Финский Вестник. 1845. Т. 1.

10. Голосенко И. А. Исторические судьбы идей О. Конта: транс­формация позитивизма в русской социологии // Социол. исслед. 1982. №4.

11. Ватсон Э. К. Этюды и очерки по общественным вопросам. СПб., 1891.

12. Старосельская С. Кондорсе как социолог. М., 1915; JJanno-Данилевский А. С. Основные принципы социологической доктрины О. Конта // Проблемы идеализма. М., 1902.

13. Писарев Д. И. Исторические идеи О. Конта // Полн. собр. соч.: В 6 т. СПб., 1909. Т. 1.

26314. Филиппова Л. И. Конт и Клотильда де Во // Научн. обоз­рение. 1898. №3.

15. Ассие А. де. Огюст Конт вблизи // Исторический вестн 1914. №7.

16. Лавров П. Л. Задачи позитивизма // Соврем, обозрение 1868. №5.

17. Он же. Герберт Спенсер и его «Опыты» // Женский вестн 1867. №6.

18. Он же. Социологи-позитивисты // Знание. 1872. №5.

19. Он же. Единственно русский социолог // Дело. 1979. №12.

20. Витязев П. Частные издательства в Советской России. Пг.. 1921.

21. Лавров П. Л. Поли. собр. соч. Пг., 1918. Вып. 1, 3-6; Он же. Избран, сочинения на социально-политические темы. М., 1934-1935 гг. Т. 1-4; Он же. Философия и социология. М., 1915. Т. 1-2.

22. Он же. Очерки систематического знания // Знание. 1872. №8; 1873. №4, 6.

23. Он же. О методе в социологии // Знание. 1974. №1.

24. Он же. Теория и практика прогресса // Слово. 1881. №11.

25. Он же. Важнейшие моменты в истории мысли. М., 1903.

26. Он же. Научные основы истории цивилизации // Знание. 1872. №2; Он же. Введение в историю мысли // Знание. 1974. №1, 2; Он же. Важнейшие моменты в истории мысли. М., 1903; Он же. Задачи понимания истории. СПб., 1892.

27. Он же. Исторические письма. СПб., 1870.

28. Вперед (Сборник статей). Пг., 1920. 29. Сорокин П. Основные проблемы в социологии П. Л. Лаврова // П.Л. Лавров: статьи, воспоминания, материалы. Пг., 1992.

Глава третья

1. Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. The Quest for a Ge­neral of Society. 1861-1917. Chicago and London, 1976.

2. Для уяснения места и роли Михайловского в этой школе см. полемику вокруг «Социологических этюдов» Южакова: Михайловский Н.К. / / Отечественные записки. 1873, №4; Ответ Южакова // Зна­ние. 1873. №5; Лавров П. Формула прогресса Михайловского... Про­тивники истории и др. Спб., 1906; Кареев Н.И. Формула прогресса в изучении истории // Варшавские ун-ие изв. 1979, №3 и мн. др.

3. Ковалевский М.М. Н. Михайловский как социолог // Вестн. Европы. 1913. №4.

264

4. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 24. Ср.: Богучарский В. События 1 марта 1881 г. и Михайловский // Былое. 1906. №3.

5. Геккер Н. Н.К Михайловский в оценке некоторых его совре­менников // Северные зап. 1914. №1; Кудрин Н. (Русанов} Чуме русская жизнь обязана Н.К. Михайловскому //На славном посту.

СПб., 1906.

6. Рашковский Н. С. Н. К. Михайловский перед судом критики. Одесса, 1889; Рейнгард Н. Н. К. Михайловский и его труды. Казань, 1902; Сурский В. Субъективизм школы русских социологов // Север­ный вестн. 1908. №64, 117, 141, 144.

7. См. в этой связи его обзор книги позитивиста В. Лебевича «Опыт критического исследования основоначал позитивной филосо­фии». Михайловский Н. К. Записки профана // Отечественные зап.

1877. №1.

8. О перекличке в социологических воззрениях Лаврова и Миха­йловского см.: Брюлова-Шаскольская Н. В. Лавров и Михайловский // П. Л. Лавров. Пг., 1918; Витязев П. П. Л. Лавров и Н. К. Михай­ловский. Пг., 1917. А. Вусинич, говоря о субъективной школе, ана­лизирует взгляды Лаврова и Михайловского синхронно [1. С. 18-50].

9. Михайловский Н. К. Что такое прогресс? // Отечественные зап. 1869. №9.

10. Чернов В. М. Субъективный метод в социологии и его фило­софские предпосылки // Русское богатство. 1901. №7-8, 10-12;

Южаков С. Н. Субъективный метод в социологии // Знание. 1873;

№10; Дичков Б. П. Субъективизм и субъективный метод // Вопр. обществоведения. СПб., 1908. Вып. 1; Бельтов (Г.В. Плеханов) К во­просу о развитии монистического взгляда на историю. СПб., 1905;

Грот Н. Еще раз о субъективизме в социологии // Одесские ведо­мости. 1884. №41; Оболенский Л. Е. Субъективный и объективный ме­тоды в социологии и их относительное значение // Мысль. 1880. №10-11.

11. Колосов Е. Е. Очерки мировоззрения Н. К. Михайловского. Теория разделения труда, как основа научной социологии. СПб., 1912.

12. Михайловский Н. К. Что такое счастье? // Отечественные зап. 1872. №3, 4.

13. Он же. Идеалы человечества и естественный ход вещей // Там же. №2. Ср. критический ответ ему: Филиппов М. М Литератур­ная деятельность г. Михайловского (критический этюд) // Русское богатство. 1991. №2; Слонимский Л.3. Мнимая социология // Вестн. Европы. 1889. №5.

14. О споре по этому вопросу между субъективистами, не-

265окантианцами и неопозитивистами см.: Кистяковс к и и Б. Русская субъективная школа и категория возможности при решении социально-этических проблем // Проблемы идеализма. М., 1902; Сорокин П. Категория «должного» и ее применимость к изучению социальных явлений // Юридический вестн. 1917. Кн. 17; Кареев Н. Категория долженствования и возможности в русской субъективной социологии // Русское богатство. 1917. №4-6.

15. О Н. Ножине см.: Рудницкая Е. Л. Шестидесятник Николай Ножин. М., 1975.

16. См. его статьи: «Орган, неделимое, общество» (1870) «Борьба за индивидуальность» (1875-1876)//Поли. собр. соч. СПб., 1913. Т. 1.

17. О борьбе и кооперации в животно-растительном мире писали многие русские социологи (Л. Оболенский, В, Вагнер, П. Кропоткин и многие другие), отнюдь не находясь при этом под влиянием Михайлов­ского. Ср.: Филиппов М. М. Борьба и кооперация в органическом мире // Мысль. 1881. №3.

18. Михайловский Н. К. Страшен сон, да милостив Бог // Рус­ская мысль. 1998. №5.

19. Он же. Полн.собр. соч. СПб., 1913. Т 2. Е. Колосов попытался собрать в целое и систематизировать его толкование государства как «индивидуальности». Колосов Е. Взгляды Михайловского на государст­во // Русское богатство. 1910. №2, 3. Ср.: Гизетти Л. Индивиду­ализм и общественность в мировоззрении Михайловского // Заветы. 1915. №1.

20. Михайловский Н. К. Борьба за индивидуальность. Полн. собр. соч. СПб., 1913. Т. 1. Ср.: Менский М. Н. Михайловский о половом и семейном вопросах. М., 1909.

21. Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический очерк о Н. Михайловском. СПб., 1901. Ср.:

Ответ Михайловского. Литература и жизнь // Русское богатство. 1901. №1,2.

22. См.: Каптерев П. Ф. Толпа и отдельная личность // Образо­вание. 1893. №12; Случевский В. К. Толпа и ее психология // Книж­ки недели. 1893, №4, 5; Попов В. А. Психология толпы по Тарду, Си-геле, Ломброзо, Михайловскому, Гилдингсу, Лебону. М., 1902; Аме-ницкий О. Михайловский о толпе (к психологии коллективных движений) // Вестн. психологии. 1906. Вып. 2, и мн. др.

23. Михайловский Н. К. Вольница и подвижники / / Отечествен­ные зап. 1877. №1; Он же. Патологическая магия // Северный вестн. 1877. №9, 10, 12.

24. Он же. Литература и жизнь//Русское богатство. 1893. №5,

266

25. Казаков А. П. Теория прогресса в русской социологии конца

XIX в. Л., 1969.

26. Михайловский Н. К. Что такое прогресс? / / Отечественные

зап. 1869. №9; Он же. Формула прогресса. Там же. 1870. №2.

27. Он же. Суздальцы и суздальская критика. Полн. собр. соч. СПб., 1913. Т. 4.

28. Он же. Граф Бисмарк // Отечественные зап. 1871. №3.

29. Он же. Литературные воспоминания. СПб., 1899. Т. 1

30. Кареев Н. Памяти Н. К. Михайловского, как социолога // Русское богатство. 1904. №8.

31. Мокиевский П. Н. К. Михайловский и западная наука // Рус­ское богатство. 1904. №3.

32. Южаков С. Социологическая доктрина Михайловского / / На славном посту. СПб., 1912.

33. Он же. Социологические этюды // Знание. 1872. №12; 1873.

№1, 4, 5.

34. Кареев Н. И. Основы русской социологии // Г.Б.П. Ф. 119. On. 38. Ед. хр. 17.

35. Южаков С. Н. Социологические этюды. СПб., 1891. Т. 1; 1896.

Т. 2.

36. Он же. Мысли о земледельческой будущности черноземной полосы России. М., 1882; Он же. Статистическое описание крестьянс­кого хозяйства Ямбургского уезда. СПб., 1885; Он же. Англо-русская распря. Небольшое предисловие к большим событиям. СПб., 1885. Он же. Афганистан и сопредельные страны. СПб., 1885.

37. Он же. Субъективный метод в социологии // Знание. 1873. №10.

38. Павлов К. «Этическая социология» Южакова // Науч. обоз­рение. 1897. №5, 6.

39. Южаков С. Н. М. М. Сперанский. СПб., 1891; Он же. Жан-Жак Руссо. СПб., 1894.

40. Он же. Общежитие и обществоведение / / Русское богаство. 1895. №8.

41. Он же. Нравственное начало в общественной борьбе // Се­верный вестн. 1888. №9, 11.

42. Он же. Любовь и счастье в произведениях Пушкина. Одесса, 1904; Он же. Доброволец. Дважды вокруг Азии. Путевые впечатления. СПб., 1894.

43. Русаков Н. С. С. Н. Южаков, социолог и публицист // Рус­ское богатство. 1911. №1.

267Глава четвертая

1. Пресн кое А. Е. Ключевский // Русский исторический журн. 1922. Кн. 8.

2. В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. Сборн. М., 1912.

3. Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974.

4. Кареев Н.И. Основы русской социологии. Г.Б.Л. Р. 119. On. 8. Ед. хр. 17.

5. Кл чевский В.О. Опыты и исследования. Пг., 1917. Сб. 1.

6. Он же. Очерки и речи. Пг., 1918. Сб. 2.

7. Он же. Курс русской истории. М,, 1904. Ч. 1; 1906. Ч. 2; 1908. Ч. 3; 1910. Ч. 4.

8. Хвостов В. М. Исторические мировоззрения В.О. Ключевского. М., 1910.

9. Бутенко В. А. Наука новой истории в России. (Историографи­ческий обзор) // Анналы. Журн. Всеобщей Истории. 1922. №2.

10. Александров М. Государство, бюрократизм и абсолютизм в истории России. СПб., 1910.

11. Кл чевский В. О. Русский рубль XVI-XVIII вв. в его отноше­нии к нынешнему / / Чтение Московского общества истории и Древ­ней России. М., 1884.

12. Он же. Происхождение крепостного права // Русская мысль. 1885. №10,

13. Трачевский А. С. Московская смута XVII в. и основы социо­логии // Научн. обозрение. 1900. №1.

14. Кл чевский В. О. История сословий в России М., 1914.

15. Он же. Состав представительства на земских соборах древней Руси // Русская мысль. 1890. №1; 1891. №1; 1892. №1-2.

16. Голубцов С. А. Теоретические взгляды В.О. Ключевского // Русский исторический журн. 1922. Кн. 8.

17. Тхоржевский С. И. В. О. Ключевский, как социолог и полити­ческий мыслитель // Дела и дни. 1921. К. 2.

18. Лаппо-Данилевский А. А. Памяти Василия Осиповича Клю­чевского // Вестн. Европы. 1911. №9.

19. Лиоренцевич И. Г. Идеи географизма в русской историо­графии // Социологическая мысль в России. Л., 1978. Гл. 3.

268

Глава пятая

1. Федоров М. Г. Русская прогрессивная мысль XIX в. от геог­рафического детерминизма к историческому материализму. Новосибирск. 1972; Социологическая мысль в России. Л., 1978. Гл. 3;

Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия IX-XIX вв. 2-е изд. Л., 1989. Гл. XXXVI.

2. Гродецкий М. Д. Л. И. Мечников // Жизнь. 1897. №23-24. С. 264-272; Маслович Н. Л. К биографии Мечникова / / Исторический вести. 1897. Т. 68. С. 999-1000.

3. См.: социологические работы Мечникова Л. И.: Цивилизация и великие исторические реки. Географическая теория развития совре­менных обществ. Пер. с французского М. Д. Гродецкого. Издание реда­кции журнала «Жизнь». СПб., 1898; До-азбучная цивилизация // Де­ло. 1877. №5, 6; Вопросы общественности и нравственности // Дело.

1879. №11, 12; Мечников Л. И. Социологические очерки // Дело.

1880. №7; Школа борьбы в социологии // Дело. 1884. №4; Географи­ческая теория развития исторических народов // Вестн. Европы. 1889. Кн. 3.

4. Плеханов Г. В. (Вариант рецензии на книгу Л. И. Мечникова) «La civilisation et les grands fleuves historiques. Par Leon Metchnikoff. Avec une preface de M. Elisee Reclus. 1889». // Философско-литера-турное наследие Г.В. Плеханова. В 3-х т. М., 1973. Т. 1. С. 28.

5. Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки. СПб., 1898.

6. Он же. Социологические очерки // Дело. 1880. №7. С. 154.

7. Он же. Школа борьбы в социологии // Дело. 1884. №4.

8. Виноградов П. Г. // Северный Вестн. 1892. №6. С. 34.

Глава шестая

1. Фатеев А. Максим Ковалевский (к годовщине смерти). 1851-1911. Харьков, 1917.

2. Ковалевский М.М. Историко-сравнительный метод в юриспру­денции и приемы изучения Права. М., 1880.

3. Он же. Обычное право осетин в историко-сравнительном осве­щении. М., 1886. Т. 1, 2; Он же. Первобытное право. М., 1886: Он же. Закон и обычай на Кавказе. М., 1890. Т. 1, 2; Он же. Этнография и со-Циология. М„ 1904.

4. Он же. Социология и сравнительная история права. М., 1902;

°ч же. Современные социологии. СПб., 1905; Он же. Современные

269французские социологи // Вестн. Европы. 1913. №7.

5. Он же. Социология. СПб., 1910. Т. 1,2.

6. Сорокин П. Русская социология в XX веке // Рубеж. 1993. №4.

7. Вагнер В. Ковалевский как социолог // Вестн. Европы. 1916. №8.; Сорский С. М. Ковалевский как социолог // Дело. 1916. №7, 8;

М. М. Ковалевский. Ученый, государственный и общественный дея­тель и гражданин. Пг., 1917 (статьи Н. Кареева, В. Вагнера, П. Соро­кина, Н. Кондратьева); Софронов Б. Г. М. М. Ковалевский как соци­олог. М., 1960; Лиоренцевич И. Плюралистическая теория М. М. Ко­валевского // Социологическая мысль в России. Л., 1978; Ковалев А. Д. Эволюционная социология М. М. Ковалевского // Из истории бур­жуазной социологической мысли в дореволюционной России. М., 1986.

8. Ковалевский М. Очерк истории развития социологии в конце XIX и в начале XX в. // История нашего времени. Современная куль­тура и ее проблемы. СПб., 1914. Т. VII. Вып. 27.

9. Он же. Прогресс // Вестн. Европы. 1912. №2.

10. Он же. Мое научное и литературное скитальчество // Рус­ская мысль. 1895. №1; Он же. Московский университет в конце 70-х и начале 80-х годов прошлого века. Личные воспоминания / / Вестн. Европы. 1910. №5.

11. М. М. Ковалевский. Ученый, государственный и общественный деятель и гражданин. Пг., 1917.

12. Тахтарев К. М. Очерк петербургского рабочего движения 90-х годов (по личным воспоминаниям). Пг., 1918.

13. Он же. В. И. Ленин и социал-демократическое движение (по личным воспоминаниям) // Былое. 1924. №24.

14. Он же. Чем должна быть социология // Соврем, мир. 1911. №8; Ом же. Общество и государство и законы борьбы классов. Пг., 1918.

15. Он же. Наука об общественной жизни, ее явлениях, их отно­шениях и закономерностях. Опыт изучения общественной жизни и построения социологии. Пг., 1919.

16. Он же. Главнейшие направления в развитии социологии // Соврем, мир. 1910. №8, 10, 12.

17. Он же. Основные идеи социологов. Конт и Маркс // Соврем. мир. 1917. №9.

18. Он же. Социология, ее краткая история, научное значение, ос­новные задачи, система и метод. Пг., 1918.

19. Он же. Общественная власть и государство // Русская мысль. 1909. №6; Он же. Современное государство // Итоги науки.

270

М., 1915. Кн. XXXIV-XXXV; Социология как наука. СПб., 1916; Об­щество и его механизм. Пг., 1922.

20. Кареев Н. И. Социология г. Тахтарева // Русское богатство. 1917. №4-5; Боричевский И. Ортодоксальный марксизм и российско-американская резиновая социология // Книга и революция. 1922. №4 (16). См. рецензии на различные сочинения К. Тахтарева: Сорокин П. А. //Социобиблиографический вестн. 1919. №4-6; Ортодокс (Л. Аксельрод) // Дело. 1916. № 9-10; Юшкевич П. С. / / Северные зап. 1918. №12; Пиотровский А. / / Соврем, мир. 1918. №12.

Глава седьмая

1. Подробное рассмотрение положения неокантианства в общем контексте русской социологии начала XX в. см.: Голосенка И. А. Не­окантианские идеи в буржуазной социологии в России // Филос. науки. 1979. №2.

2. Kistjakowskij Th. Gesellschaft und Einzelwesen. Eine methodolo-gische Studie. В., 1899.

3. Штейнберг С. Рецензия // Жизнь. 1899. №10.

4. О дружеских контактах Вебера с Кистяковским см.: Сапов В. Архив Б. А. Кистяковского // Вопр. социологии. 1991. Т. 1. №1. Ср. биографию М. Вебера, написанную его женой. Weber М. Мах Weber:

Tein Lebensbild. Heidelberg, 1950.

5. Кистяковский Б. А. Методология и ее значение для социаль­ных наук и юриспруденции // Юридический вестн. 1917. Кн. 18.

6. О месте Кистяковского в русском неокантиантсве см.: Социоло­гическая мысль в России. Л., 1987. Гл. 8; Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. The Quest for a General Science of Society. 1861-1917. Chicago and London, 1976. Ch. 5.

7. Sorokin P.A. Contemporary Sociological Theories. N.Y., 1928.

8. Кистяковский Б. А. В защиту научно-философского идеализма // Вопр. философии и психологии. 1907. Кн. 86.

9. Кареев Н. Категория долженствования и возможности в рус­ской субъективной социологии // Русское богатство. 1917. №4-6; Со­рокин П. Категория «должного» и его применимость в изучении общес­твенных явлений // Юридический вестн. 1917. Кн. 17. №1; Филип­пов М. Новый ирализм. Метафизика и моральная философия // На­учное обозрение. 1903. №4.

10. Кистяковский Б. Проблемы и задачи социально-научного поз­нания // Вопр. философии и психологии. 1912. Кн. 112; Он же. Пре­дисловие // Зиммель Г. Социальная дифференциация. М., 1909.

27111. Он же. Реальность объективного права // Логос. 1910. Кн. 2.

12. С критикой Кистяковского и Зиммеля со стороны русских сто­ронников марбургской школы неокантианства можно познакомиться в книге: Савальский В. А. Основы философии права в научном идеализ­ме. М., 1908; о месте, занимаемом Кистяковским в русской науке см.:

Фатеев А. Н. Русский методолог права. Харьков, 1917.

13. Кистяковский Б. М. П. Драгоманов. Его политические взгля­ды, литературная деятельность и жизнь // Драгоманов М. П. Полити­ческие сочинения. М., 1908. Т. 1.

14. Он же. Страницы прошлого (К истории конституционного дви­жения в России). М., 1910.

15. Кистяковский принял участие в дискуссии вокруг «Вех». См. «Письмо в редакцию» // Русские ведомости. 1909. №87.

16. Ср.: Кистяковский Б.А. Право как социальное явление // Вопр. права. 1911. Кн. 8; Он же. Наши задачи // Юридический вести. 1913. Кн.1.

17. Оценку этой системы с разных теоретических позиций см. в следующих рецензиях: Сорокин П.А. / / Вестн. Европы. 1916. № 8;

Франк С. Л. / / Русская мысль. 1917. №1; Кареев Н. И. / / Русское богатство. 1917. №4-6; Мирнее В. / / Северные зап. 1916. №12.

18. Кистяковский Б. А. Рациональное и иррациональное в праве // Философский сборник, посвященный Л. Н. Лопатину. М., 1911. Критический ответ Кистяковскому см.: Покровский И.А. «Ирраци­ональное» в области права // Юридический вести. 1915. Кн. 11.

19. Кистяковский Б. Социальные науки и право: Очерки по мето­дологии социальных наук и общей теории права. М., 1916.

20. Он же. Сущность государственной власти. Ярославль, 1913.

21. Алексеев Н. Н. Науки общественные и естественные в истори­ческом взаимоотношении их методов. М., 1912. Т. 1.

22. Кистяковский Б.А. Государство правовое и социалистическое // Вопр. философии и психологии. 1906. Кн. 85.

23. См., напр.: Хвостов В. М. Натуральные обязательства по римскому праву. М., 1898; Он же. Система римского права. М., 1902;

Новый труд по критике римской традиции. М., 1902; Общая теория права. М., 1914; и др.

24. С. Франк, пытаясь подвести теоретико-методологические итоги антипозитивистской волны в русской социологии, в своей работе «Очерк методологии общественных наук» (М., 1922) выделяет эту работу Хвостова как наиболее ценную.

25. Хвостов В. Нравственная личность и общество. М., 1911.

26. Он же. Социальный организм / / Вопр. философии и психоло-

272

гии. 1909. Кн. 100; Он же. Социальная связь // Там же. 1918. Кн.

141-142.

27. Он же. Психология женщин. М., 1911; Он же. Женщина и че­ловеческое достоинство. М., 1914; Он же. Участие женщины в умст­венной культуре человечества. М., 1914; Женщина в обновленной культуре. М., 1917. Доходы от этих публикаций Хвостов передавал в пользу слушательниц Высших женских курсов.

28. Он же. Этюды по современной этике. М., 1908.

29. Он же. Социология. М., 1917. Т. 1.

30. Он же. Основы социологии. М., 1920.

31. Он же. Теория исторического процесса. М., 1914.

32. Он же. Предмет и метод социологии / / Вопр. философии и психологии. 1909. Кн. 99.

33. Он же. Этика человеческого достоинства. М., 1912; Он же. Очерки истории этических учений. М., 1913.

34. Он же. Классификация наук и место социологии в системе на­учного знания // Вопр. философии и психологии. 1917. Кн. 139-140.

35. Каптерев П. Ф. Душевные свойства женщины. СПб., 1895.

36. Хвостов В. М. Нравственное миросозерцание «сверхнарода» // Вопр. философии и психологии. 1915. Кн. 127.

37. П. Сорокин позднее конкретизировал эти положения в ориги­нальной культурологической концепции, оснащенной большим коли­чеством материалов по европейской культуре, от древних греков до на­чала XX в. (см.: Sorokin P.A. Social and Cultural Dynamics. V. I-IV; Zed. 1956.

38. Хвостов В. Общественное мнение и политические партии. М., 1906.

Глава восьмая

1. Плеханов Г. В. Избр. философские произведения.: В 5-и т. М.. 1956-1958.

2. Он же. Собр. сочинений.: В 24-х т. М., Л., 1923-1927.

3. Он же. Философско-литературное наследие. В 3 т. М., 1973-1974.

4. Уоллерстейн Н. Общественное развитие или развитие мировой системы // Вопр. социологии. 1992. №1. С. 84-85.

5. Плеханов Г. В. Социализм и политическая борьба / / Избр. философские произведения. М., 1956. Т. 1. С. 51-112.

6. Т угон-Барановский М. Г. Плеханову Г. В. (Лондон, июнь 1899 ^г-) // Философско-литературное наследие Г. В. Плеханова. М., 1974.

273Т. 3.

7. За двадцать лет. Сборник статей литературных, экономических и философско-исторических. 2-е изд. изм. СПб., 1906. (Перед загл. псевд.: Бельтов).

8. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. Ответ гг. Михайловскому, Карееву и комп. 4-е изд. СПб., 1906.

9. Критика наших критиков. СПб., 1906. VII.

10. Наши разногласия // Избр. философские произведения. М., 1958. Т. 3.

11. К вопросу о роли личности в истории // Там же.

12. Обоснование народничества в трудах г-на Воронцова (В.В.). Критический этюд. СПб., 1896.

13. Пролетариат и крестьянство // Философско-литературное на­следие Г.В. Плеханова.: В 3-х т. М„ 1975. Т. 1. С. 66-75.

15. Чагин Б.А., Курбатова И.Н. Плеханов М., 1973.

16. Чагин Б.А. Разработка Г.В. Плехановым общесоциологической теории марксизма. Л., 1977.

Глава девятая

1. Сорокин П. А. Русская социология в XX веке // Рубеж. 1993. №4; Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921. Ч. 1, 2;

Омельченко А.П. Экспериментальная социология // Зап. Науч. о-ва марксистов. 1923. №5.

2. Сорокин П. Долгий путь. Сыктывкар, 1991.

3. Голосенко И. А. Питирим Сорокин: судьба и труды. Сыктывкар, 1991.

4. Библиография научных работ П. Сорокина за 1910-1922 гг. сос­тавила 143 наименования. См.: Голосенко И.А. Социология Питирима Сорокина (русский период деятельности). Самара, 1992.

5. Сорокин П.А. Система социологии. Пг., 1920. Т. 1,2.

6. Он же. Категория «должного» и ее применимость к изучению общественных явлений // Юридический вести. 1917. Кн. 17.

7. Он же. Символы в общественной жизни. Рига, 1913.

8. Он же. Брак в старину. Рига, 1913; Он же. Кризис современной семьи // Ежемесячный журн. литературы, науки и общественной жизни. 1916. №1, 2 и др.

9. Он же. Влияние профессии на поведение людей и рефлексоло­гия профессиональных групп. Программа и методы исследования про­фессиональных групп, профессионального отбора и профессиональной деформации // Вопр. изучения и воспитания личности. 1921. №3.

274

10. Тезисы к публичному диспуту по поводу «Системы социоло­гии» П. А. Сорокина. Пг., 1922.

11. Сорокин П. Голод и убеждения (идеология) человека //Артельное дело. 1921. №9-16; Он же. Влияние голода на социаль­но-экономическую организацию общества // Экономист. 1922. №2;

Он же. Голодание и психические переживания / / Психиатрия, невро­логия и эксперим. психология. 1922. Вып. 1. Сорокин обобщил все ма­териалы в работе «Голод как фактор», но она была рассыпана по приказу властей и вышла полностью только в США уже после его смерти.

12. Фрагменты из этих работ были переведены на русский язык. См.: Сорокин Питирим. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

13. Он же. Отправляясь в дорогу // Утренники. 1922. Кн. 1.

14. Диспут профессора П. А. Сорокина // Экономист. 1922. №4-5.

15. Оценку этих работ см.: Голосенко И.А. Социология Питирима Сорокина // История буржуазной социологии первой половины XX в. М., 1979.

16. Sorokin P.F. Social and Cultural Dynamics. N.Y„ 1962. ZV. 1. Ch. 1-3.

17. Sorokin P.A. Crisis of our time. N. Y., 1941; Он же. Reconstruc­tion of Humanity. N.Y., 1948. Он же. Altruistic love. N.Y., 1950.

18. Судьба и работы русских писателей, ученых и журналистов за 1918-1922 гг. // Новая русская книга. Берлин, 1922, №9.

275