4. Рост политической власти феодалов

И ПРЕДПОСЫЛКИ ИТАЛЬЯНСКОЙ ПОЛИТИКИ ОТТОНА I

Эти перемены знаменуют дальнейшие успехи процесса феодализации Гер­мании и в то же время намечают известный поворот в самом ходе процесса. Успехи феодализма сводятся к перерождению и частичному расширению иммунитета, а поворот в его развитии связан с усилением политической роли церковных учреждений и церковного землевладения и установлением тесной связи этих учреждений с королевской властью. Оба явления представляют собой две стороны одного процесса.

Прежде всего происходит территориальное расширение иммунитета и некоторое изменение его правового содержания. Отмеченный нами выше рост округов господства в силу социальной мощи данного вотчинника (его potestas) находит свое правовое оформление в виде пожалований частичного королевского банна, т. е. части тех полномочий, которыми обладала королевская власть в качестве присущей ей принудительной и повелительной силы и которые могли быть в равной степени переданы также должностным лицам короля. Содержание банна могло быть и было весьма различным (охотничий, рыночный, судебный банн). Сущ­ность судебного банна мало отличалась от иммунитета; но важно было не столько содержание, сколько его значение как орудия территориального расширения иммунитетных привилегий. Вотчинпики-иммунисты получали судебный банн, т. е. право юрисдикции, на сравнительно обширные территории, часть которых составляли их чересполосно расположенные вотчинные владения; иногда банн распространялся на целые деревни и марки, иногда он, правда, следовал границам вотчинной чересполосицы (точно так же, как раньше иммунитет). Но весьма существенно то, что преобладающая тенденция развития шла в первом из указанных направ­лений. Ибо такое территориальное распространение банна приводило к тому, что иммунитет, возникший как орудие внеэкономического принуж­дения на основании роста крупного вотчинного землевладения, разбивал территориальные рамки вотчины и служил, в свою очередь, хоть и производным, но весьма серьезным стимулом к округлению чересполосных вотчинных владений. Ведь банн в еще большей мере, чем прежняя potestas, часто мог быть использован как повод для взимания всякого рода повинностей с населения того округа, на который он распространялся и территория которого до его пожалования никак не зависела от вотчин­ника, [251] да и в силу этого пожалования не становилась его вотчинным владением. Однако — и это самое существенное — она могла стать тако­вым в результате дальнейшего роста мощи данного вотчинника в преде­лах той территории, на которую он получил банн. Обладатель банна мог иногда добиться всей полноты вотчинной власти над территорией, на которую ему была предоставлена в силу банна лишь судебная власть, т. е. он мог превратить и эту территорию в свою вотчину, к тому же наделенную иммунитетными полномочиями в форме банна.

Таким образом, эволюцию крупного землевладения в Германии X в. от вотчины через иммунитет и банн к территориальному расширению-вотчины можно — в самых общих чертах — представить следующим обра­зом: вначале, в качестве исходного ее пункта,— крупная вотчина, наде­ленная иммунитетом в пределах самой вотчинной территории; затем — обратное влияние иммунитета как правового института на породивший его социально-экономический базис, далее — рост экономической и вне­экономической мощи вотчинника и распространение последней — в виде банна — на невотчинную территорию; наконец, превраще­ние и этой территории в вотчинное владение, т. е. повторение в ее пределах процесса обратного влияния порожденных ростом крупного зем­левладения привилегий на структуру этого землевладения.

Намеченная эволюция представляет собою не что иное, как один из путей роста и округления крупного вотчинного землевладения, и это как раз тот путь, который приводит к определенной форме взаимоотноше­ния королевской власти с растущим крупным землевладением. Ибо при­своение банна, как и иммунитета, частными землевладельцами неизбеж­но принимало форму королевских пожалований, за исключением исполь­зования своих полномочий в силу банна королевскими должностными лицами — графами и фогтамп королевских аббатств (оно имело место еще в IX в.). А так как эти пожалования происходили в обстановке незавершившегося феодального развития, объем привилегий, их размах и характер, наконец, выбор наделяемых ими лиц до известной степени еще зависели от политики самой королевской власти. Ведь, несмотря на рост иммунитета и банна в территориальном отношении, в Германии X в. иммунитет все еще не выделил вотчину (даже расширившуюся через посредство банна или путем захвата) всецело из ведения графского ок­руга. Лишь некоторые королевские привилегии крупнейшим вотчинни­кам, передающие им иногда и право «высшей юрисдикции», являются исключением из общего порядка. Но эти привилегии и возможны-то-именно в силу того, что еще не вся страна распалась на вотчины-сеньо­рии, и целью этих привилегий как раз и было стремление использовать одни слои феодального класса против других.

Иммунитетные права в ходе предыдущего развития VIII — IX вв. нашли особенно широкое распространение на территории церковных вотчин. Именно они при Оттоне I и получают чаще других «пожало­вания банном» и иными привилегиями. Это объясняется тем, что ко­ролевская власть охотнее наделяла ими церковные учреждения — епи­скопства и аббатства, на землях которых в силу принципа ненаследст­венности церковных должностей было меньше тенденций к развитию и [252] укреплению ленной системы и где судебные полномочия в объеме граф­ской юрисдикции не могли присваиваться без королевского пожалования. Королевской власти в X в. приходилось вести непрестанную борьбу с герцогами и светскими феодалами. В борьбе с ними она попыталась в лице Оттона I опереться на церковное землевладение и на церковные учреждения — епископства и аббатства. Эта попытка была произведена в атмосфере жестокой и непрерывной борьбы отдельных светских фео­далов с церковными учреждениями, в особенности с аббатствами, вла­дения которых нередко захватывались и расхищались светскими магната­ми и которые, в свою очередь, стремились дать последним посильный отпор. Эта борьба протекала параллельно и одновременно с процессом роста полномочий и могущества должностных лиц иммунитетных церков­ных вотчин — фогтов.

Чтобы понять роль института фогтов в дальнейшей эволюции герман­ского феодализма в связи с политикой королевской власти, необходимо разграничить различные группы церковных учреждений по признаку их большей или меньшей зависимости от королевской власти. Выше уже было сказано о праве короля и светских феодалов иметь собственные церкви. С другой стороны, иммунитет предполагает наличие особого вотчинного суда, функции которого выполняли соответствующие должностные лица — фогты. Их положение н роль в церковных учреждениях были весьма различны в зависимости от того, какое положение занимали сами эти учреждения по отношению к светским феодалам или королю. Наряду с аббатствами и епископствами, принадлежавшими королю или находивши­мися под его особым покровительством (mundium), существовали и мо­настыри, зависевшие от частных светских землевладельцев, и, наконец, аббатства и епископства, которые вовсе не зависели от каких-либо светских властителей. В последних с давних пор, еще с эпохи первых Каролингов и даже Меровингов, т. е. со времени возникновения иммуни­тета, пожалование иммунитетной юрисдикции связано было с установле­нием функции особого должностного лица — фогта, выбираемого капиту­лом или назначаемого аббатом или епископом. В церквах и монастырях, подчиненных епископам, фогтов назначали именно епископы. В этих и церковных учреждениях фогт являлся, таким образом, исполнителем вот­чинной юрисдикции и представителем вотчины вовне. Его выбор и назна­чение зависели от самого иммунитетного вотчинника, которому он — по крайней мере, на первых порах — был подчинен. В аббатствах, принадлежавших светским землевладельцам или находившихся под их mundium, фогтство приобретало иной облик. Фогтами там становились часто собственники данного монастыря, зачастую являвшиеся в то же время его основателями или крупными дарителями в его пользу. Подоб­ные светские собственники нереддо включали в текст дарственных гра­мот основываемых ими или одаряемых землями монастырей в качестве условия дарений требование сохранения за ними, их наследниками или членами их семьи должности фогта, которая, таким образом, станови­лась неотъемлемым достоянием рода того светского собственника, который был основателем или патроном данного монастыря. Здесь, следовательно, переплеталось светское и церковное землевладение, так как фогты та­ких [253] монастырей, сами являясь крупными землевладельцами, извлекали материальные блага из находившихся под их патронатом монастырских владений, плохо различая собственное и монастырское добро и часто рассматривая монастырские земли как составную часть своей поземельной собственности. Но даже в тех случаях, когда происходило размежевание монастырских владений и владений фогта, тот выступал в такого типа монастырях прежде всего как поземельный собственник, собиратель части монастырских доходов в свою пользу и патрон монастыря — и лишь во вторую очередь как судья.

Переплетение церковного и светского землевладения в этих монастырях означало рост церковного землевладения на почве светского. Зато в цер­ковных учреждениях, не принадлежавших светским властителям, это переплетение имело обратный смысл — проникновение светского земле­владения в недра церковного, так как фогты таких монастырей и епископств еще со времени Каролингов начали пользоваться своими судебными полномочиями для того, чтобы превратить «защиту» интересов иммунитетной церковной вотчины перед графским судом в доходную статью и орудие эксплуатации зависимого населения вотчины в личных интересах и даже не останавливались перед захватами части церковных владений, не говоря уже о получаемых ими бенифициях.

Таким образом, намечается вполне определенная тенденция феодали­зации должности самого фогта⁴⁸. Однако эта тенденция, наметившаяся еще во времена Каролингов, далеко не завершилась и в X в. К тому же она вызывала вполне определенную, хотя и не всегда одинаковую реакцию как со стороны заинтересованных в этом церковных учреждений, так и со стороны королевской власти. Известно, что еще Карл Великий в своих капитуляриях предписывал церковным учреждениям иметь добрых и спра­ведливых фогтов, не страдающих ни алчностью, ни другими пороками⁴⁹. Конечно, Карл этими распоряжениями отнюдь не создал заново инсти­тут фогтов, а лишь стремился оградить аббатства и епископства от фео­дальных тенденций их собственных должностных лиц, исполнявших и раньше свои функции в виде agentes, или defensores,но теперь прев­ращавшихся зачастую из «защитников» интересов церковных вотчин (advocati) в расхитителей их достояния, выступавших под личиной управи­телей и судей. Ведь, несмотря на эти распоряжения Карла Великого, источники уже в IX в. полны жалоб на фогтов, которые, как мы слы­шим, не только захватывали церковные владения, но и превращались из пастырей в злых волков⁵⁰. Эти явления в X в., пожалуй, еще усилились; [254] вместе с тем церковные вотчины начали с ними борьбу, отчасти в форме обращения к патронату короля с просьбой назначения королев­ских фогтов, а отчасти в форме установления особого иммунитета, защи­щавшего церковные учреждения от их собственных фогтов. Так как, од­нако, и назначавшиеся королем фогты стремились к такой же узурпации, то иммунитет внутри иммунитета, т. е. иммунитет от фогтов или, как его называют некоторые исследователи, «узкий иммунитет», стал распро­страняться все более и более.

Если прибавить к этому, что в церковных вотчинах королевских мона­стырей фогты иногда назначались королем именно в силу пожалований иммунитета, а иногда в силу тех же пожалований королевским мона­стырям предоставлялось право избрания фогтов (electio), а король ос­тавлял за собою лишь их утверждение (ordinatio) или передачу им судебного банна, то станет очевидным, что борьба церковного землевладения с фогтами, являющаяся частным случаем борьбы светского землевладе­ния с церковным, создавала весьма благоприятную почву для вмешатель­ства королевской власти. Это вмешательство и последовало при Оттоне I найдя свое выражение в так называемых «Оттоновых привилегиях». Эти привилегии были часто различны по своему объему и содержанию, но их общая тенденция оставалась неизменной п сводилась к тому, что Оттон разными способами и в различных правовых формах ставил цер­ковные учреждения в особое положение по отношению к королевской власти и светским феодалам. Нередко эти привилегии носили характер иммунитета, иногда даже с предоставлением высшей уголовной юрисдик­ции, а в других случаях принимали форму банна; они касались и епископств, и аббатств, иногда подчиняя последние судебной власти епи­скопского фогта, а иногда, наоборот, передавая судебный банн монастыр­скому фогту или аббату и разрешая данному монастырю выбор фогта с сохранением прав его утверждения за королем.

Тексты пожалований Оттона I, собранные в Diplomata, позволяют проследить различные юридические формы «Оттоновых привилегий».

Так, в грамоте 937 г. гамбургскому епископству Оттон I подтверждает зависимость от этого епископства расположенных в его округе монасты­рей и одновременно дарует иммунитет с предоставлением фогту всей пол­ноты юрисдикции над зависимыми людьми этих монастырей, с той, однако, оговоркой, что дела, которые не сможет разрешить фогт, долж­ны быть им же переданы в графский суд⁵¹. Грамота Оттона I Трирскому архиепископу точнее определяет, какие это дела: те, которые пред­ставляют собою тяжбу между людьми, зависимыми от архиепископа, и по­сторонними по отношению к данной вотчине лицами⁵². [255]

Разграничение юрисдикции графа и фогта в обоих указанных случаях проходит именно по этой линии, а не по линии размежевания сферы низшей и высшей юрисдикции, так как текст гамбургской грамоты пре­доставляет фогту и эту последнюю по отношению к «монастырским людям, т. е. литам и колонам» (in supradictorum hominibus monasteriorum litis videlicet et colonis), а трирская грамота ясно отличает судебные дела зависимых людей (familia), рассматриваемые в частном вотчинном суде, от публично-правового суда в судебных заседаниях граф­ства, но с участием фогта⁵³. Иногда аналогичные пожалования адресо­ваны аббату монастыря и запрещают вмешательство в его юрисдикцию внутри монастырской вотчины не только графу, маркграфу или герцогу, но даже и самому королю, как это имеет место, например, в грамоте Герсфельдскому аббатству⁵⁴.

В некоторых грамотах подчеркивается предоставление фогту высшей уголовной юрисдикции лишь над несвободными держателями церковной вотчины, и то, по-видимому, главным образом в первой инстанции⁵⁵. Но другие грамоты столь же ясно говорят о распространении монастыр­ской юрисдикции и на свободных держателей монастырских земель. Тако­вы грамоты монастырям Эссену, Хорнбаху, Лоршу, Миндену⁵⁶. Цель этих иммунитетных пожалований, несмотря на все многообразие отдель­ных случаев, ясна — изъять ряд аббатств и епископств из-под власти светских должностных лиц — графов, стремившихся феодализировать свою должность, и вместе с тем создать особым королевским патронатом известную гарантию от хищений и узурпации церковных владений свет­скими магнатами.

Политика Оттона I в этом смысле шла навстречу интересам церков­ного землевладения в его борьбе со светским. Однако королевская власть опасалась усиления самого церковного землевладения и его дальнейшей феодализации. Поэтому Оттон I часто старался в своих пожалованиях в той или иной мере сохранить связь иммунитетных церковных вотчин с графским судом, стремясь не только обеспечить эти вотчины известными привилегиями, но вместе с тем сохранить некоторую почву, на которой сталкивались бы их интересы с интересами графов и светских магна­тов, чтобы иметь возможность использовать противоречия между ними и в случае надобности противопоставить их друг другу. Такую же цель преследовали пожалования аббатствам права свободного выбора фогтов: с одной стороны, эти привилегии охраняли церковные учреждения от хозяйничанья фогтов, а с другой — они самим своим фактом, а главное — сохранением за королем права утверждения этих фогтов, отдавали наде­ленные такими пожалованиями аббатства под контроль королевской власти, [256] ставили их в значительной мере на одну доску с королевскими мо­настырями.

Еще резче сказывается эта тенденция королевской власти в тех «От-тоновских привилегиях», которые сводятся к пожалованию банна. Они проделали за время правления Оттона I известную эволюцию. Первые пожалования банна, содержащиеся в привилегиях Корвейскому монасты­рю и относящиеся к 40-м годам X в., полны той же двойственности, что и иммунитетные грамоты Оттона I: так, предоставление корвейскому аб­бату банна в 940 г. ограничивается наделением его лишь частным ви­дом банна, а именно банном по отношению к жителям трех графств, ко­торые должны являться по распоряжению аббата для выполнения работ по постройке бурга⁵⁷. Это так называемый бурговый банн. Первое пожа­лование судебного банна, относящееся к двум виллам того же королев­ского монастыря в Меппене, содержит обычный для иммунитетных при­вилегий запрет вхождения графов на территорию этих вилл для выпол­нения судебных функций и вместе с тем — предоставление судебной власти фогту⁵⁸. Но в дальнейшем — особенно с 50-х годов — содержание привилегий в силу банна значительно расширяется; это их расширение идет, однако, рука об руку с предъявлением Оттоном I особых требо­ваний по отношению к одаряемым баннами, иммунитетами и прочими льготами церковным учреждениям. Совокупность этих требований в соче­тании с упомянутыми привилегиями дала исследователям повод говорить о так называемой «епископальной системе» или «епископальной политике» Оттона I. Последнюю, как и вообще внутреннюю политику Оттона, отнюдь не следует, конечно, представлять себе в виде продуманной и последовательно проводимой стройной системы. Наоборот, как и внутренняя политика Генриха, это было в сущности лавирование королевской власти в период становления феодального государства между различными сила­ми феодального общества. Поэтому ей присущ целый ряд противоречий.

Так, стремясь свести к минимуму сепаратизм герцогов, Оттон I в то же время практиковал политику компромиссных договоров с ними. Опи­раясь на церковь, Оттон I иногда вынужден был предоставлять земель­ные пожалования и делать значительные уступки крупным светским маг­натам, причем в разных частях своего королевства ему приходилось ориентироваться то на церковные, то на светские круги феодального общества. Более того, в самой церковной политике Оттона I замечаются значительные колебания: он то поддерживает аббатства, то способствует укреплению епископств.

Однако все эти противоречия и колебания внутренней политики Оттона I, отражающие пестроту отношений в эпоху незавершенного фео­дального развития, не должны заслонять от нас основную ее тенден­цию. Суть же заключалась в том, что королевская власть стремилась создать себе опору в лице церковных учреждений и свести к минимуму притязания герцогств. Поиски новой точки опоры (по сравнению с [257] правлением Генриха I и первым периодом правления Оттона I) и характе­ризуют тот поворот в политике королевской власти, о котором было сказано выше и который, в свою очередь, был подготовлен поворотом в ходе развития германского феодализма, а отчасти и совпал с ним.

Таким образом, "епископальная политика" Оттона I, которая возник­ла еще в 40-х годах ЗГв., но окончательно сложилась в 50-х и 60-х годах, строилась с учетом охарактеризованных выше процессов фео­дального развития. Если оставить в стороне все противоречия, то в ос­новном она сводилась к следующему. Оттон I жаловал церковным учреждениям изымаемые из ведения графов судебные округа, выходящие за пределы вотчины или даже вовсе не связанные с нею, превращая таким образом церковные вотчины, наделенные баннами и иммуните­том, в нечто, параллельное графскому округу; фогты таких округов при­обретали иногда права графов, а иногда епископства и аббатства полу­чали целые графства. Однако, сколько бы имперских ленов Оттон I ни раздавал аббатам и епископам, всегда наступал момент, когда лен возвращался к королю и мог быть им передан подходящему, с его точки зрения, лицу, не говоря уже о том, что церковные должности не были наследственными и, кроме того, выполняли особую, весьма специфическую функцию в тогдашнем феодальном обществе. Однако Оттон I не ограничивался раздачей привилегий епископствам и аббатствам. Он рассматри­вал наделяемых ими епископов и аббатов как поданных, часто назначал епископов своею властью и замещал епископские кафедры своими родст­венниками (особенно с 50-х годов), перенося таким образом старинное право королей и светских лиц иметь собственные церкви с монастырей и приходских церквей на епископства.

Даже в тех случаях, когда "королевские грамоты предоставляли тем или иным аббатствам право выбора аббатов, король оставлял за собою право передачи им королевского банна и фактически влиял на их наз­начение. Мало того, он требовал с епископов и аббатов несения граждан­ской и военной службы в пользу короля; и епископские вассалы, и сами епископы должны были участвовать в военных походах Оттона I (что было запрещено при Карле Великом). Следовательно, оборотной стороной «Оттоновских привилегий» можно считать кристаллизацию целого слоя церковных феодалов, всем или очень многим обязанных королевской власти и предоставлявших в ее распоряжение значительную военную силу своих вассалов. Конечно, эта кристаллизация была результатом упомяну­тых выше феодальных процессов, а не порождением королевской власти; но королевская власть использовала ее в своих интересах, что привело к ее усилению.

Однако, приняв епископальную систему, Оттон I должен был принять и ее последствия, в том числе и неизбежность санкционирования этой политики верховным главою католической церкви — папой. Правда, папст­во в тот момент переживало отнюдь не блестящую эпоху своей исто­рии. Скорее наоборот, феодализация самой Папской области, зависимость пап от римской феодальной знати, выходцами из рядов которой они были, постоянные набеги сарацин на Италию, византийские притязания на южную ее часть и претензии на итальянскую корону то западнофранк­ских, [258] то восточнофранкских Каролингов (в конце IX в.), то герцогов Фриуля и Ивреи, то бургундского короля (в первой половине X в.) — все это привело к ослаблению папства и разобщению его с германским и французским духовенством, чему в свою очередь немало способствовала феодализация того и другого в обстановке постоянных набегов норманнов и венгров. Но ослабление реальной власти папы над французским и гер­манским духовенством еще не означало, да и не могло означать полного забвения иерархической зависимости епископов и архиепископов как но­сителей духовного сана от главы католической церкви. Тем более, что еще жива была традиция Каролингской эпохи, когда папы санкциониро­вали государственный переворот Пипина Короткого, короновали Карла Ве­ликого, а после его смерти при его бессильных преемниках пытались «Лже-Исидоровыми декреталиями» 851—852 гг. непосредственно подчи­нить себе епископов и прекратить вмешательство светских лиц в управ­ление церковными округами, а в лице Николая I (858—867) уже самовластно вмешивались в политику королевской власти.

Таким образом, упадок папства в конце IX — начале X в. был, вопервых, явлением сравнительно недавним, а во-вторых, вовсе не превра­щал духовное верховенство папы в какой-то фантом.

К тому же ведь Оттон своей епископальной политикой стремился но к усилению отдельных епископов или аббатов как самостоятельных фео­далов (хотя он, конечно, раздавал им чисто феодальные привилегии), а к известной концентрации епископата и части монашества под эгидой королевской власти, а такое стремление к концентрации неизбежно ста­вило вопрос о взаимоотношениях германского духовенства, крепкими узами прикрепленного к трону, с его духовным главой — папой.

Поставить и последнего под такой же контроль королевской власти — это могло представляться Оттону не только весьма соблазнительным и заманчивым, но и практически необходимым и нужным, ибо такая за­висимость папы от короля закрепляла бы зависимость от него его гер­манских епископов. А осуществлению этого плана способствовало общее ослабление Италии к середине X в. Таким образом, в «епископальной системе» можно усматривать одну из причин вмешательства Оттона I в итальянские дела.

Друую группу причин следует искать в сфере торговых и поземель­ных связей Германии с Италией, Эти связи восходят еще к эпохе Каро­лингов, но сохраняются и вX в., причем торговля между обеими фео­дальными странами характеризуется преобладанием ввоза в Германию из Италии над вывозом из Германии. Из Италии шли венецианские шелко­вые ткани (через Павию), которые потреблялись представителями шваб­ской знати, драгоценности и пряности, ввозившиеся частично в Италию с Востока и попадавшие в Майнц и Шпейер, а оттуда в Лондон, нако­нец, воск и благовония. Все это — предметы потребления светской и церковной знати.

Круг торговых связей между Италией и северными странами не исчер­пывался торговым обменом с одной Германией; последняя нередко служи­ла лишь передатчицей и посредницей в торговле между Англией, Фланд­рией и Италией. Так, из Англии через Германию проникало в Италию [259] олово, а также шерсть, а с другой стороны, в Англию ввозились через рейнские города восточные пряности, вниз по Рейну во Фландрию сбывалось вино из Эльзаса.

Кроме того, и германские товары попадали в Италию (например, лом­бардские епископы приобретали саксонские седла). Насколько оживлен­ным был этот обмен, видно хотя бы из такого, правда, изолированного, но весьма любопытного, факта, как дошедшее до нас свидетельство о поручениях, которые давал Оттон I богатому майнцскому купцу Лиутфреду в Византии. О том же говорит особое внимание Оттона I к регули­рованию обмена через альпийские перевалы. После образования в конце IX в. нового Бургундского королевства западные альпийские проходы (Большой и Малый Сен-Бернар, Мон-Сени), которыми пользовались Каролинги, ускользнули из-под власти Восточнофранкского королевства. Оттон I и его преемники пользовались уже восточными перевалами (Брен­нером, Септимером), и как раз Оттон I начал проводить ту торговую политику, которая завершилась при его преемниках и которую можно назвать централизацией альпийского обмена. Так, он, а затем и его пре­емники рядом привилегий отняли политические права в Верхней Реции у графов и передали их, а также заботы о перевалах и все связанные с этим пошлины и доходы епископству Хур (своеобразное применение епископальной системы в деле регулирования торгового обмена). Вместе с тем Оттон I пожаловал в 947 г. рыночные и монетные привилегии Сен-Галленскому монастырю.

Однако кроме торговых связей, Южная Германия тяготела к Италии и в силу переплетения поземельных владений южногерманских и северо­итальянских феодалов. Отдельные представители баварской знати, а так­же епископства Регенсбург, Пассау, Фрейзинг, аббатства Рейхенау и Сен-Галлен имели земельные владения по ту сторону Альп. Сен-Галлену принадлежало на берегу Лаго Маджоре аббатство Миссино, подаренное ему еще Карлом Толстым и поставлявшее вина в растительное масло; Рейхенау имел целый ряд владений в Ломбардии, откуда рейхенауские монахи получали через альпийские проходы вина, масло, каштаны и пр.⁵⁹

Отмеченные явления создавали двоякую заинтересованность герман­ской феодальной знати в итальянских походах Оттона I: с одной сто­роны, именно преобладание ввоза из Италии в Германию над вывозом стимулировало стремление к вооруженному захвату торговых путей и богатств Северной Италии, с другой стороны, на эти же захваты тол­кали и интересы крупного землевладения Швабии и Баварии. В зак­реплении торговых и поземельных связей с Италией были заинтересова­ны и светские землевладельцы Южной Германии (и даже южные и за­падные герцоги), и часть епископов с их вассалами (в частности рейн­ские епископы), т. е. и друзья, и недруги Оттона I. Это облегчало ему выполнение его намерений и планов, связанных с закреплением еписко­пальной системы через господство над папством. [260]

В такой обстановке первый подходящий повод мог вызвать вмешатель­ство Оттона I в дела Италии. Этот повод представился в середине X в. и был использован Оттоном для военного похода в Италию в 951 г.