Драйзер

Иван Сергеевич Тургенев*

* А. Ф. Кони. Памяти Тургенева.// Собр. соч., т. 6. Юридическая литература, 1968.

Мягкий и доверчивый по характеру и образу действий, Тургенев никогда не поступался своими искренними убеждениями и серьезно выработанными взглядами и не склонял свою выю без критики перед теми, кто претендовал на общее признание. Он не был никогда "жрецом минутного, поклонником успеха". Недаром его часто изображают в воспоминаниях — оживленно спорящим, и нередко в ироническом тоне. Логические и нравственные уродливости в людях, встречаемых им на жизненном пути, воспринятые его впечатлительным умом, выливались у него в форму насмешливых прозвищ, эпиграмм и крылатых словечек, которые затем с поспешным злорадством передавались разными дружественными вестовщиками по адресу. В этом отношении Тургенев мог сказать про себя словами русской поговорки: "Язык мой — враг мой". <...>

Тургенев сам говорит: "Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел... Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решил бороться до конца — с чем я поклялся никогда не примиряться ... Это была моя Аннибаловская клятва". <...>

В своем "Гамлете" и "Дон Кихоте" он безусловно становится на сторону последнего <...> как символ его неустанной борьбы со злом. Но его смущает безволие русского человека и затрата им больших природных сил на пустяки, — отсутствие настойчивости и выдержки, — и практическое оправдание им в жизни горестного изречения о том, что "суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано". <...>

М. М. Ковалевский, видевший его впервые в 1872 году, был поражен его внешностью, напоминавшею престарелого и усталого льва. Особенно привлекали его глаза: столько в них было мягкости, доброты, сочувствия и жалости к людям! По словам Писемского, они напоминали глаза умирающей газели. Описывая его в своем дневнике, Гонкур говорит: "Это очаровательный колосс, ласковый седой гигант, имеющий вид доброго или лесного духа. Он прекрасен, величаво и чрезвычайно прекрасен, с небесной голубизною в глазах". <...>

Едва ли нужно говорить о том, как широко, великодушно и деликатно приходил он на помощь множеству всякого рода нуждающихся, неудачников и горемык, растрачивая на эту помощь средства, в которых часто нуждался сам, испытывая при этом очень часто на себе справедливость скептического афоризма одного из своих приятелей о том, что "ни одно доброе дело не остается без наказания". Сообщая в 1874 году Пичу о невозможности приобрести рекомендуемую ему картину бедного художника, он пишет: "У меня теперь в руках было больше денег, чем обыкновенно, но я, разумеется, не замедлил выбросить их в окошко". Но не только его деньги иногда очень бесцеремонно занимались или путем прозрачных намеков выпрашивались у него всяким, стучавшим в его окошко, — его время, драгоценное для родного слова время безжалостно расхищалось разными бездарными или самомнящими истеричками, требовавшими его отзывов о своих "творениях" и затем изливавшими на него свои жалкие обвинения в "непонимании" и "лукавстве". Можно бы привести массу примеров того, как он щадил самолюбие тех, кому помогал, старясь остаться в тени или вовсе безвестным. Достаточно указать на его хлопоты о том, чтобы бедная и больная учащаяся девушка пользовалась советами знаменитого парижского врача, для чего он ездил к алчному французу и внес ему значительный гонорар за несколько, приемов вперед, уверив в то же время больную, что у этого врача можно ограничиться платой в несколько франков. <...>

Тургенев, по его собственному выражению, был однолюб, и любовь, роковой характер которой он так кратко и сильно определил, захватила и связала его волю, сконцентрировала его чувство и ввела его в заколдованный круг неотразимого влияния властной и выдающейся женщины. Он отдал себя — свое время и сердце — всецело семье госпожи Виардо. Его дружеские письма к немецкому критику Пичу <...> переполнены теплыми отзывами о дочерях госпожи Виардо и даже о ее сыне, скрипаче Поле, несмотря на то, что он "ужасно неотесан и подчас невыносим", нежными заботами об их удобствах и удовольствиях, постоянными тревогами о малейшем нездоровье госпожи Виардо и восторженными сообщениями о вокальных успехах "этой чудной женщины". Жалуясь на свое скверное настроение, "серое с желтоватыми пятнышками", .на жестокие приступы подагры и на разные житейские неприятности, Тургенев не забывал никогда прибавить, что, к счастью, вся семья Виардо благополу-чна или всё в ней идет хорошо, а это в конце концов самое главное. <...>

Заканчивая эту полосу личной жизни Тургенева, я невольно обращаюсь к воспоминанию о встречах с ним в Париже осенью 1879 года. Я вижу перед собой его две небольшие комнатки, <...> неприбранные, заброшенные, неуютные, его летнее пальто с оторванными и непришитыми пуговицами, я слышу его торопливое заявление в кружке близких знакомых о том, что он должен их оставить, так как вследствие болезни дочери госпожи Виардо ему, может быть, придется сходить в аптеку или съездить за доктором. <...>