Я сшил себе теплый халат

Холст из Гуэй       бел, точно свежий снег.

Вата из У       нежнее, чем облака.

И холст тяжелый,       и ваты взят толстый слой.

Сшили халат мне —       вот уж где теплота!

Утром надену —       и так сижу дотемна.

Ночью накроюсь —       спокойно сплю до утра.

Я позабыл       о зимних морозных днях:

Тело мое       всегда в весеннем тепле.

Но как-то средь ночи       меня испугала мысль.

Халат я нащупал,       встал и заснуть не мог:

Достойного мужа       заботит счастье других.

Разве он может       любить одного себя?

Как бы добыть мне       халат в десять тысяч ли,

Такой, чтоб укутать       люд всех четырех сторон.

Тепло и покойно       было бы всем, как мне,

Под нашим бы небом       не мерз ни один бедняк!

Навещаю старое жилище почтенного тао

Я с давних пор люблю Тао Юань-мина. В прежние годы, когда я не был занят службой и жил на реке Вэй, я написал шестнадцать стихотворений в подражание Тао. Теперь, посетив Лушань, побывав в Чайсане и в Лили, думая об этом человеке и навестив его жилище, я не могу молчать и снова пишу стихи.

Самой страшною грязью       осквернить невозможно нефрит.

Фэн, волшебная птица,       пищи, салом смердящей, не ест...

О «спокойный и чистый»,       нас покинувший Тао Цзин-цзе,

Жизнь твоя охватила       гибель Цзинь и восшествие Сун.

Глубоко в своем сердце       ты хранил благородную мысль,

О которой устами       людям прямо поведать не мог.

Но всегда поминал ты       сыновей государя Гучжу,

Что, одежду очистив,       стали жить на горе Шоуян.

Бо и Шу, эти братья,       оказались на свете одни,

И мучительный голод       их поэтому и не страшил.

У тебя ж, господин мой,       в доме выросло пять сыновей,

И они разделяли       нищету и несчастья с тобой;

И в семье твоей бедной       никогда не хватало еды,

И на теле носил ты       весь в заплатах потертый халат.

Ко двору приглашали,       но и там ты служить не хотел.

Вот кого мы по праву       настоящим зовем мудрецом!

Я на свет появился,       государь мой, намного поздней:

Пролегли между нами       пять столетий, пять долгих веков,

Но когда я читаю       «Жизнь под сенью пяти твоих ив»,

Я живым тебя вижу       и почтительно внемлю тебе.

Как-то в прежнее время,       воспевая заветы твои,

«В подражание Тао»       сочинил я шестнадцать стихов.

Наконец я сегодня       навещаю жилище твое,

И мне кажется, будто       и сейчас ты находишься в нем...

Не за то ты мне дорог,       что любил, когда в чаше вино,

Не за то ты мне дорог,       что на цине бесструнном играл.

То всего мне дороже,       что, корыстную славу презрев,

Ты на старости умер       среди этих холмов и садов!

А Чайсан, как и прежде,—       с деревенькой старинной, глухой.

А Лили, как и раньше,—       под горою, у той же реки.

Я уже не увидел       под оградой твоих хризантем,

Но еще задержался       в деревнях расстилавшийся дым.

О сынах и о внуках       мир хотя не узнал ничего,

Но доныне потомки       с мест, обжитых тобой, не ушли;

И когда я встречаю       с добрым именем Тао людей,

Снова каждая встреча       расставаньем пугает меня!