Посетив храмы хэнъюэ и переночевав в храме на вершине горы, оставляю надпись на надвратном павильоне

Пять гор по уставу обрядов

стоят, как гордые гуны,

Четыре горы — что стражи,

и высится Сун в середине.

Земля на Хэнъюэ пустынна,

немало чудес там встретишь:

Там небо горам дарует

волшебную власть и силу.

Росою и облаками

горы половина сокрыта,

Хоть есть у нее вершина,

кто в силах ее достигнуть?

Туда я как раз приехал

во время осенних ливней.

Дух инь был угрюм и темен,

и чистый ветер не веял;

Вознес я моленье сердцем,

от суеты отрешенным,—

Или неверно, что к Небу

взнесется праведный голос?

Лишь миг — и туман растаял,

и гор вершины открылись;

Взглянул я вверх: как огромен

простор пустоты лазурной!

Цзыгай протянулась далеко,

пока Тяньчжу не коснулась,

Шилинь обрушилась, прянув,

и на Чжуюн навалилась.

И вдруг душа взволновалась,

я спешился поклониться,

Меж сосен и кипарисов

спешу во дворец чудесный.

Колонны алые ярки,

светятся белые стены,

Ало-сини картины

и поклоненья предметы.

Всхожу, в поклоне сгибаясь,

вручаю вино и мясо,—

Пусть эти дары ничтожны,

но искренность несомненна!

Старик премудрый во храме

желания духов знает,

Бесхитростен он и весел,

любезен к духам и гостю;

Гадательные таблички

раскинуть мне предлагает

И говорит, что выпал

мне самый счастливый жребий.

Я изгнан, как крыса, в пустыню,

но, к счастью, еще не умер,

Еды бы малость, одежды —

и здесь до смерти останусь.

Не буду вовек я князем,

сановником, полководцем —

И даже духи едва ли

доставить мне счастье могут.

Ночую в буддийском храме,

всхожу на высокую башню —

Светлы облака, и в небе

луны и звезд переливы.

Кричат обезьяны в роще,

мне слышен звон колокольный,

Холодное белое солнце

рождается на востоке.

Песнь о каменных барабанах

Список надписей с барабанов

мне доставил почтенный Чжан

И о каменных барабанах

попросил меня песнь сложить.

С нами больше нет Шао-лина

и Отшельник Ссыльный почил —

Где уж каменные барабаны

недостойному воспевать!

Когда чжоуский престол пошатнулся,

к потрясению всей страны,

Сюань-ван воспрянул во гневе,

и взмахнул небесным копьем,

И в престольной палате принял

поздравленья князей и вельмож —

А у них мечи и подвески,

мерно стукаясь, пели в лад,

И пошла большая охота

на полуденном склоне Ци,

И на тысячи ли в округе

не спаслись ни птица, ни зверь.

Государь про ловитву надпись

повелел на камне иссечь,—

Барабаны творя из камня,

обтесали глыбы тогда.

Все, кто послан был, отличались

дарованьем и мастерством,

Подобрали слова усердно

и на склонах оставили их.

Ливень лил, и палило солнце,

и пылал свирепый огонь,

Существа чудесные зорко

их блюли, творя волшебство...

О, скажите, где вы сумели

этот дивный список достать?

Ни ошибок нет, ни описок,

четко виден любой волосок;

Слог отборен, но смысл глубокий

нелегко при чтенье постичь,

Начертанье письмен не схоже

ни с лишу и ни с кэдоувэнь.

Неужели можно избегнуть

искажений за столько лет?

Крокодила живого разом

меч стремительный разрубил.

Феникс ввысь воспарил с луанем,

все отшельники сходят с гор,

У лазурного древа с кораллом

цепко ветви переплелись,

Связь крепка золотых веревок

и железных жестких шнуров,

Буен пляс треножников древних,

и взлетает, клубясь, дракон...

Но вниманьем мелких ученых

эти надписи обделены,

Широты не хватает, право,

в Одах малых, в Одах больших.

Устремясь на запад, Конфуций

не сумел добраться до Цинь;

Взял он звезды и взял планеты,

но оставил и Си и Э.

Почему, так любящий древность,

был я слишком поздно рожден?

Я о том проливаю слезы,

бурно льются они из глаз.

Вспоминаю: будучи юным,

получил я званье боши —

Заменили девиз правленья

той порою на Юаньхэ.

В то же время в Юфу образцово

друг мой службу ратную нес,

И со мной предложил он вместе

головастиков ямы разрыть.

Вымыл шапку, свершил омовенье

и начальнику доложил:

«Драгоценных таких сокровищ

разве много дошло до нас?

Завернем их в циновки, в войлок,

и нетрудно доставить их;

Барабанов числом десяток,

их верблюды в силах везти,—

И войдут, Гао-дину подобны,

барабаны в верховный храм.

Разве меньше будет их ценность,

коль стократно их восхвалять?

Если в Высшей школе оставить

барабаны эти велит

Совершенномудрая милость,

разберутся ученые в них,—

Вход заполнили те, что каноны

в Лебедином учат Дворе.

Вы увидите: все государство

к ним нахлынет, словно прилив.

Надо будет с них грязь отчистить,

плесень смыть, и мох соскоблить,

И, наклона не допуская,

прямо-прямо поставить их.

Осенить их большою крышей,

стены прочные возвести —

Эти древности и в грядущем

от несчастий должно беречь».

Но погрязли в наветах и кознях

все сановники при дворе

И моим словам не внимали,

околичности говоря.

Пастушата огонь высекают,

в поле буйволы точат рога,—

Кто бы ласкою их приветил,

кто погладил бы их теперь?

Солнце рушит их, луна плавит,

лягут в землю — и пропадут!

Год седьмой, обратясь на запад,

я вздыхаю, а толку нет.

Красоты полна несказанной

даже скоропись у Си-чжи,

Коль отдашь немного бумажек,

то твоим будет белый гусь.

После Чжоу было восемь династий,

и усобицы прекращены,

Барабаны же ныне в забросе —

но возможно ль о них забыть?

Много дней не приходят смуты,

и царит великий покой,

Власти ныне весьма учены,

ими чтимы и Кун и Мэн,—

Если б тем, что здесь написал я,

мне внимание их привлечь!

Пусть уста рассуждают плавно,

как подвешенная река!

Песнь о каменных барабанах

завершаю на этих словах —

Но, увы, я над ней, наверно,

лишь напрасно время терял!

ЛЮ ЦЗУН-ЮАНЬ

РАННЯЯ ВЕСНА В ЛИНЛИНЕ

Спрошу весну —       о том, когда она

Направится       отсюда в Циньюань,

Чтоб с ней послать       мои о доме сны.

Пусть хоть они       войдут в родной мне сад.

ВЪЕЗЖАЯ В ХУАНЦИ, СЛУШАЮ ОБЕЗЬЯН

Путь проходит водою,       извиваясь, тысячи ли,

Да еще обезьяны       где-то так тоскливо кричат.

Но опальный чиновник       свои слезы выплакал все,

И его не встревожит       обрывающий сердце крик.

СНЕГ НАД РЕКОЙ

Вздымается тысяча гор —

а птицы над ними летать перестали,

Лежат десять тысяч дорог —

но только следов на них больше не видно,

Лишь в лодочке старый рыбак

в бамбуковой шляпе, в плаще из соломы

Согнулся, закинув крючок,

а снег все идет, и река холодеет.

СТАРЫЙ РЫБАК

С ночи на западный темный утес

старый рыбак взошел,

Сянской воды на рассвете набрал,

чуский бамбук зажег.

Дым разлетелся, вот и заря,

нет ни души кругом,

Зелены горы и воды, в тиши

только уключин скрип.

Вижу, что к середине реки

снизился неба край,

А над утесом резво летят

легкие облака.

УТРОМ В ХРАМЕ НАСТАВНИКА ЧЖАО ЧИТАЮ БУДДИЙСКУЮ

СУТРУ

Рот полощу водой колодца,       и холодно зубам.

Очищен разум, чисто сердце,       с халата пыль стряхнул.

В руках сжимаю праздно книгу       из пальмовых листов,

Восточный павильон покинул,       читаю нараспев.

Источник истинный навеки       от разума сокрыт,

По следу ложному так часто       стремятся в наши дни.

Словам оставленным, надеюсь,       нас просветить дано;

Добросердечье очень редко,       и как созреть ему?

Даосский дворик тих и мирен,       ни шороха кругом,

Сливается с глухим бамбуком       темно-зеленый мох.

Восходит солнце, и от влаги       тумана и росы

Как будто залил зелень сосен       густой, блестящий лак.

Во мне все тает, растворилось,       и трудно говорить...

Со мною радость просветленья —       что надо мне еще?