Тетрадь 12, глава 69 «Проекты», нервотрепка и приговор
И вот уже бежит на трибуну секретарь комсомольской организации Павличенко:
– Первый пункт: осудить недостойное поведение Керсновской. Второй пункт: уволить Керсновскую из Норильского горно-металлургического комбината. Третий пункт: усилить массово-политическую работу в коллективе. Кто «за» – поднимите руку!
Дружно поднимает руки... весь президиум. В зале... Да, в зале пять поднятых рук. Пять! Конфуз...
В первом ряду – Скрыпник с женой; среди начальников трое: Пищик, Зозулин, Кичин.
– Кто против?
Лес рук.
– По пунктам!
Ивашков явно старается протащить второй пункт. Однако постепенно его видоизменяет:
– Уволить не из комбината, а из шахты?
– Нет!
– Уволить с участка, но оставить на поверхности?
– Нет!
Борьба завязалась между двумя проектами. Проект Шевцова: понизить в чине. Из взрывника – в машинисты транспортера. Проект Молчанова: оставить на прежней работе и ограничиться замечанием. Ивашков и весь президиум рвут и мечут, стараются измотать людей: голосуют уже двадцатый раз.
Я не выдерживаю: вскакиваю на сцену, ударяю по трибуне картонной папкой, в которой мои записки, и сдавленным голосом кричу:
– К черту! Не надо мне ни пенсии, ни вашего помилования!
Кто-то хватает меня за штаны, кто-то – за руки. Меня волокут на место.
Наконец резолюция принята. Резолюция Молчанова. В ней не изменено ни слова. Вот она: «1. Вынести порицание Керсновской (без какого то ни было упоминания о «недостойном поведении»). 2. Оставить Керсновскую на прежней работе мастера буро-взрывных работ вплоть до выхода ее на пенсию. 3. Усилить массово-политическое воспитание в коллективе».
Аплодисменты. Шум. Толчея. Все встают. Я в три прыжка взлетаю на трибуну. Занавес опускается. Я стою перед трибуной, подняв руку, и кричу неожиданно очень твердым голосом:
– Спасибо, товарищи!
Наклонившись, ныряю под занавес и оказываюсь на сцене рядом с полковником и Ко.
Быстрым шагом пересекла я по диагонали сцену, направляясь к двери, ведущей в фойе. Проходя мимо майора, не удержалась: на мгновение замедлив шаг, я сказала елейным голосом – точь-в-точь, как несколько часов назад майор спрашивал меня:
– Ну? Как настроеньице?
Тетрадь 12, глава 70 «Спасибо тебе, Антоновна!»
В фойе, у дверей на сцену – группа взрывников. Старик Быховой подходит ко мне, обеими руками берет меня за руку, трясет ее и говорит:
– Спасибо тебе, Антоновна!
– Мне? Это я должна вам, товарищи, сказать спасибо! А мне-то за что?
– Как за что? Да за то, что не дрогнула, не поползла на брюхе, не унижалась, не молила о пощаде! За это от имени всех наших товарищей еще раз – спасибо!
Протискиваюсь к выходу и слышу со всех сторон – от знакомых и незнакомых – ободряющие слова. Некоторые извиняются: «Я, Антоновна, хотел было выступить, но, сама понимаешь...» Увы, понимаю. Впрочем, больше всего говорят одно и то же: «Молодец! На брюхе не ползала!», «Спасибо!», «Я так боялся, что будешь каяться!»
Со мной вышла целая толпа. Я думала, что они уже расходятся. Но нет. Меня провожали до железной дороги, а некоторые – до самого дома. Но затем они вернулись: в зале театра были обещаны танцы.
Прощаясь со мной, многие повторяли: «Спасибо за то, что не унижалась!»