Тетрадь 12, глава 38 «Чистый» паспорт

Я была бесконечно далека от мысли, что я уже «взята на мушку» и что кто-то готовится нанести мне удар. Напротив, на последнем отрезке моего шахтерского пути далеко не все было черного цвета. Наш профсоюзный босс сам, по собственной инициативе обратился ко мне:

– Срок вашего поражения в правах истек уже два года тому назад. Отчего вы не заключаете договор? Ведь это даст вам право на множество льгот!

– А я и прежде не считала себя менее достойной, чем теперь. Мною брезгали. Это правда обида. Притом абсолютно назаслуженная. Что же касается льгот... Эх, в этих ли льготах – счастье?

Так стала я членом профсоюза.

И еще: шахта сама, автоматически хлопотала о снятии с меня судимости, когда исполнилось семь лет моей «безупречной службы» на этом предприятии. Я даже понятия не имела, что мое дело разбиралось в суде: была в это время на работе.

– Поздравляю вас с чистым паспортом! – сказала мне женщина в милиции, вручая мне паспорт без ограничений, обусловленных параграфом 39.

– Получается, сначала наплевали в лицо, затем дали утереться и поздравили, что плевок стерт, – сказала я, пожав плечами.

Женщина посмотрела на меня пристально и почему-то добавила:

– Прежде я работала в отделе кадров и видела ваше личное дело, но только лишь теперь вижу вас в лицо.

Тетрадь 12, глава 39 Корни высших степеней

Как-то я, уже в рабочей робе, зашла в кабинет начальника шахты, чтобы дежуривший в ночь заместитель Левченко подписал мне путевку на взрывные работы.

Вокруг стола сидели начальники участков – все молодые инженеры – и дружно ломали себе головы над вопросом: как извлекать корни высших степеней? Никто дальше квадратного корня не кумекал.

Постояв некоторое время за их спиной и видя их тщетные усилия, я взяла карандаш и показала им, как это делается.

Тетрадь 12, глава 40 «Не в премии дело…»

Однажды, зайдя к Мусеньке Дмоховской, я застала ее в полном отчаянии. Она мне объяснила, в чем причина:

– К Октябрьским праздникам меня не премировали...

– О Боже мой, да стоит ли из-за такого пустяка расстраиваться? Представьте себе, меня однажды премировали отрезом зеленого панбархата на платье, черт возьми! Я его и брать не стала! Подарки, говорю, могли мне делать папа с мамой, или те, кого я могу, в свою очередь, отдарить. Кичина, начальника участка коммунистического труда, премировали... брюками! Когда-то я своего конюха «премировала»: к Рождеству – зимним, а к Пасхе – летним костюмом. Уж я или вы как-нибудь сможем купить то, что нам надо.

– Ах, да как вы не понимаете! Не в премии дело, а в том, что если не премировали, то это значит, я взята на заметку. Наверное, они узнали, что папа сидел по пятьдесят восьмой статье. Боже мой! Что теперь будет?

«Что за нелепость? – думала я. – Какое отношение имеет прошлое ее отца к тому, что ее обошли очередной подачкой?»

Страшению моря царевич не внял,

Не внял на великое горе,

Спускает ладью он на пенистый вал

Ой море, ой синее море!

Тетрадь 12, глава 41 Хочу оставить о себе добрую память

Год 1959-й – последний год моей заполярной эпопеи – подходил к концу. В конце ноября ко мне пришел наш профорг. Дело в том, что на Угольном ручье, в районе шахт и рудников, был построен огромный кинотеатр – больше чем на тысячу мест – для шахтеров и рударей. В первый раз там проектировалась грандиозная новогодняя елка и «встреча». Зал был огромный, но надо было его чем-нибудь украсить, чтобы не был он похож на сарай.

– Я слышал, Евфросиния Антоновна, что вы умеете рисовать, – обратился ко мне профорг. – Выручите нас! Мы вам приготовим рамки с натянутым холстом, обеспечим клеевыми красками, и вы нарисуйте что-нибудь на сказочные темы! Уж сами что-нибудь придумайте! Руководство шахт и рудников так вас просит! Вам заплатят ваш средний заработок…

– Ну уж это – нет! – перебила я его. – Если вы приготовите рамки к первому декабря, то я успею что-нибудь сообразить, но – в свободное от работы время. На нашем участке нужен взрывник, а не мазила. Не хватало еще, чтобы мои товарищи своей работой оплачивали мои новогодние «шедевры»!

– Но вы не выдержите!

– Уж об этом предоставьте заботу мне. Только обеспечьте меня всем необходимым.

Обеспечили меня с большим опозданием и далеко не всем, что было нужно. Лишь 14 декабря доставили первые подрамники. Ни красок, ни кистей не дали. Лишь столярный клей, мел и синьку. К счастью, будучи проездом в Ленинграде, я накупила много разных красок – акварель, гуашь, темпера, цветная тушь. И все эти мои запасы были пущены в ход.

Работала я в ночную смену. Выходя из шахты поутру, я забегала домой, чтобы накормить Маркизу и, захватив хлеба, сыра и каких-нибудь консервов, спешила в театр, где за экраном было мое «ателье». Стул, облезлый диван, на котором я часа два спала, перед тем как в 10.30 идти на работу, электроплит—ка на табуретке. На ней я разогревала краски, но еще чаще варила кофе – единственное, что могло мне помочь выдержать две недели без сна. И кругом – краски и подрамники с натянутым на них холстом.

С какой охотой, чтобы не сказать одержимостью, выполняла я эту работу! С какой радостью убеждалась, что она мне удается! Я с гордостью думала о том, что оставлю о себе добрую память.

В последний день, 31 декабря, мне принесли еще один подрамник – пятиметровой длины.

– Евфросиния Антоновна, постарайтесь уж как-нибудь, нарисуйте здесь на фоне звездного неба Деда Мороза на тройке! Он будет снаружи, над входом, мы осветим его прожектором. Будет так эффектно!

За 31-е число я уже отработала ночь. И вот из последних сил я весь день возилась над этой «тройкой» чуть не в натуральную величину.

Шахтеры и рудари уже собирались в залы театра, где все было готово для новогоднего бала. Уже в буфете зазвенели стаканы, когда я, шатаясь от усталости, в полуобморочном состоянии брела домой.

Выходные я пролежала пластом: отсыпалась за две недели сумасшед—шего напряжения. Ни в столовую, ни в магазин не было ни охоты, ни сил сходить. Попью чаю с черствым хлебом – и спать.

Третьего числа, когда мы собрались в раскомадировке, девчата с восторгом рассказывали, как красиво был оформлен зал:

– Ни в одном клубе не было таких панно – только в нашем шахтерском. Всех премировали, благодарили, отмечали. Всех! Даже тех, кто хоть одну звездочку вырезал из серебряной бумаги или на ниточку хлопья ваты нанизал. А вот о тебе, Антоновна, что-то никто и не упомянул...

– Чепуха! – отмахнулась я. – Вы все там на глазах были, а я без задних ног за все это время отсыпалась.

На душе было ясно, радостно, весело. Сознание хорошо выполненной работы само по себе является наградой.

Украдкой певец на него посмотрел,

И жалость его охватила:

Так весел Канут, так доверчив и смел,

Кипит в нем так молодо сила...

И я была весела. Еще три с небольшим месяца – и получу пенсию, пошлю маме телеграмму, мы встретимся, и на этот раз ничто нас не разлучит, кроме смерти.

О смерти я помнила. А вот о КГБ – позабыла.