Георгий Иванович Петров

«Отлучение Льва Толстого»

Издательство «ЗНАНИЕ», Москва, 1964

Начало века

Наступил 1901 год. Первый год XX века, века торжества пара и электричества, как об этом возвещала мировая пресса. Новогодние газеты предсказывали своим читателям расцвет наук, культуры и промышленности в начавшемся столетии, открывающем широкие перспективы для мечтаний о новой эре предпринимательского процветания.

Русские газеты вышли в свет с пессимистическими размышлениями о судьбах России на пороге нового века.

«На смену отжившего прошлого, – невесело отмечали «Московские ведомости», – является новое, XX столетие со всеми своими жгучими запросами настоящего и неизвестностями будущего».

Либеральные «Русские ведомости» встретили вступление в новый год и новое столетие горячими пожеланиями упрочения международного мира, особенно необходимого для России, во многом отставшей от передовых государств Запада и сохранившей ряд темных сторон, неблагоприятно выделяющих ее на общем фоне европейской культуры: материальную необеспеченность большинства населения, юридическую его приниженность, господство в его среде безграмотности и невежества, слабый уровень образования и знаний даже в более обеспеченных классах, отсутствие прочного правопорядка, излишнее стеснение общественной самодеятельности и свободы слова, ставившие преграды правильному развитию страны.

Эту лаконичную, глубоко правдивую общественно-политическую характеристику России на рубеже XX века как страны нищей, отсталой, придавленной тупым, застывшим в своей косности самодержавием, следует дополнить тем, о чем газета не могла сказать открыто: нарастал небывало широкий революционный подъем пробуждающихся народных сил, готовых выступить на борьбу за право на человеческую жизнь – без царя, помещиков и капиталистов.

Начавшиеся еще в 1900 году студенческие волнения продолжались в Петербурге, Москве, Киеве и Харькове. Опять наступило тревожное время террористических покушений. Выстрелом из револьвера бывший студент смертельно ра­нил министра просвещения Боголепова...

Так вступила самодержавная Россия в XX век.

И вдруг, подобно внезапно разорвавшейся бомбе, удару грома в ясный безоблачный день всю Россию, весь мир ошеломило сообщение Российского телеграфного агентства об отлучении от церкви всемирно известного писателя земли русской — Льва Николаевича Толстого.

«Русскому телеграфу, — писал в связи с этим В. Г. Короленко, — кажется, приходится в первый раз еще со времени своего существования передавать такое известие. «Отлучение от церк­ви», передаваемое по телеграфной проволоке, парадокс, изготовленный историей к началу XX века».

Русская православная церковь на весь мир отметила начало нового века неуклюжим действом, заимствованным из арсенала средневековья.

Великому обличителю самодержавия и церкви — Льву Толстому — невозможно было избежать горькой участи, постигшей талантливых передовых людей России прошлого: Радищева, Новикова, Рылеева, Пушкина, Лермонтова и многих других.

Скорбный список героев и мучеников русской передовой мысли, классиков литературы, несомненно, пополнился бы и Львом Толстым, но то обстоятельство, что он принадлежал не только России, а всему человечеству, удерживало его коронованных врагов и «святых отцов» церкви от физической расправы с ним.

Толстой был под защитой всего передового человечества. Его нельзя было вызвать на дуэль и убить, вложив пистолет в руки какого-нибудь проходимца, нельзя было сдать в солдаты, ввер­гнуть в тюрьму или дом умалишенных, или применить иной «проверенный на опыте» способ устранения неугодного человека.

Известный в свое время реакционный журна­лист А. С. Суворин записал в своем дневнике: «Два царя у нас: Николай Второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай Второй ничего не может сделать с Толстым, не может по­колебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописи и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».

Отлучение Толстого от православной церкви, официально объявленное синодом в конце февраля 1901 года, взволновало не только интеллигенцию и широкие рабочие массы, но и крестьянство, которому имя Льва Толстого было уже известно: в деревне читали двухкопеечные издания «Посредника», расходившиеся в небывалом количестве. Это была совсем новая, неожиданная и нежелательная для правящих сфер литература, вкус к которой, пожалуй, прежде всех привил народу Толстой: он подменил традиционные лубочные сказки и «жития святых» своими сказками и своими религиозными сочинениями, написанными с громадной силой анализа.

К отлучению Толстого, несомненно, прибегли также и с целью дискредитировать его имя в глазах религиозно воспитанных масс, но результат получился обратный: народные массы определенно обиделись, оскорбленные в своих чувствах к выдающемуся мыслителю.

И не только религиозно воспитанные массы, но и безрелигиозная интеллигенция, передовая часть городского пролетариата и учащаяся молодежь – все приняли отлучение Толстого как личную обиду.

Официальная печать пыталась разъяснять, что в этом отлучении неверующего Толстого от церкви верующих, со стороны последней нет ничего враждебного или несправедливого, ибо Толстой сам «откололся», и что поэтому церковь-де невольно должна подтвердить совершенный им самим акт собственного «раскольничества», однако лицемерные «разъяснения» реакционных подголосков не достигли своей цели и были встречены бурей протеста, недоверия и антипатии к разъяснителям, пытавшимся оправдать гонения против Толстого. Вскоре страну наводнили всевозможные издания, выходившие неле­гально или отпечатанные за границей – со словами гневного протеста и едкой сатиры (басни, рисунки, карикатуры и т. п.).

Церковь отлучила Толстого. Резонанс этого события прокатился по всему миру, и отзвуки его долго не сходили со страниц иностранных газет и журналов, проявивших огромный интерес к этому невероятному событию, не укладывающемуся в умах современников.

Подчеркиваем, иностранных, потому, что в России министерством внутренних дел было издано циркулярное запрещение печатать телеграммы, известия и статьи, выражающие сочувствие писателю и осуждающие определение синода.

В чем же был смысл отлучения? Был ли это акт, завершающий длительную борьбу правительства и церкви с Толстым, или только эпизод в этой борьбе, которая после отлучения должна была принять более ожесточенный характер, чтобы, наконец, сломить волю упорствующего Толстого, поставить его на колени, заставив отречься от всего написанного и сказанного в обличение самодержавия, правительства, религии и церкви, как это было достигнуто в борьбе с Гоголем, который под влиянием мракобесов и реакционеров, окружавших писателя в последние годы его жизни, проявил малодушие и отступничество от своих убеждений, пытаясь оправдать существующий строй?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо, во-первых, ознакомиться с историей длительной подготовки синода к отлучению Толстого.

Мысль об отлучении Толстого от православной церкви возникала в церковном мире неоднократно и задолго до принятия синодом «определения» от 20–22 февраля 1901 года* (* Еще в 80-х годах в общество проникли слухи о предполагаемом отлучении Толстого от церкви и заточе­нии его в монастырь).Указание на это имеется в ряде писем и документов. Например, близкий к синоду херсонский архиепис­коп Никанор высказал в письме к Н. Я. Гроту в 1888 году: «Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему... Толстому». Говоря «мы», он подразумевал синод, который вынашивал план анафематствования Толстого. Таким путем был пушен слух о предполагаемом (или желаемом) отлучении, в надежде на про­верку впечатления, которое он произведет, однако ожидаемого эффекта не получилось.

Более откровенно – и уже публично – через три года выступил харьковский протоиерей Буткевич, который на торжественной литургии в годовщину восшествия на престол Александра III произнес в кафедральном соборе проповедь о том, что Толстой «больше всех волнует умы образованного и необразованного общества своими сочинениями, отличающимися разрушительной силой и растлевающим характером, проповедующими неверие и безбожие».

Распалившийся иерей тут же предал Толстого анафеме и выразил надежду, что «благочестивейший государь пресечет своевременно его разрушительную деятельность». Таким образом, Толстой, хотя и в харьковских масштабах, но уже был анафематствован. Об этом случае, сообщенном газетой «Южный край» 5 марта 1891 года, синод, конечно, не мог не знать, но он никак не отозвался, ожидая откликов. Передовая общественность подошла к этому наскоку на Толстого, как к очередному юродству, свойственному не в меру усердным «верноподданным» служителям церкви того времени, и с брезгливостью игнорировала его.

В конце того же года, подбирая обличающие материалы для синода, тульский архиерей посылает в Епифанский уезд двух священников «для исследования поведения» Толстого.

Через три месяца – в марте 1892 года – Толстого посещает ректор Московской духовной академии архимандрит Антоний Храповицкий, а через месяц жена писателя Софья Андреевна писала из Москвы мужу о полученном ею сообщении, что Московский митрополит хочет торжественно отлучить его от церкви.

Казалось, все было подготовлено синодом для «отторжения от церкви заблудшей овцы»; обер-прокурор синода К. П. Победоносцев также склонился на сторону синодального большинства. Но все планы рухнули, разбившись о непреклонность Александра III, верного своему обещанию «не прибавлять к славе Толстого мученического венца». Осторожный царь, опасаясь взрыва негодования за рубежом, воспротивился открытому, идущему сверху преследованию Толстого. Синод был вынужден отступить, отложив церковную расправу с Толстым до благоприятного момента...

После смерти Александра III синод вновь ставит на очередь вопрос об отлучении Толстого: в 1896 году, в письме к своему другу и единомышленнику С. А. Рачинскому Победоносцев сообщает о необходимости отлучения Толстого.

В сентябре 1897 года к Толстому посылается тульский тюремный (!) священник Дмитрий Троицкий со специальной миссией склонить его к возвращению в православие.

Как известно, посещение Толстого Троицким не дало желаемых результатов.

В ноябре 1899 года харьковский архиепископ Амвросий составил проект постановления синода об отлучении Толстого от церкви, но решение по этому проекту синодом не было принято. Вскоре - в марте 1900 года – первенствующий член синода митрополит киевский Иоанникий, согласно определению синода, секретным циркуляром обязал все духовные консистории объявить подведомственному духовенству «о воспрещении поминовения, панихид и заупокойных литургий по графе Льве Толстом в случае его смерти без покаяния».

Это определение синода, отвратительное по своему гробокопательскому цинизму и надругательству над болевшим в то время писателем, чье имя было гордостью всего человечества, можно рассматривать как заключительный акт истории подготовки отлучения от церкви Льва Толстого.

Выход в свет в 1899 году романа «Воскресение» и одновременное издание его за границей с сохранением всех текстов, изъятых цензурой в русских изданиях, привел в негодование и замешательство правительственные и высшие церковные сферы. Назначение в 1900 году первоприсутствующим в синоде митрополита петербургского и ладожского Антония, неоднократно ранее пытавшегося ускорить церковную расправу с Толстым, наконец, крайнее озлобление обер-прокурора Победоносцева, представленного в романе отталкивающей реакционной личностью под фамилией Топорова, — все это ускорило приготовления к отлучению Толстого. К концу февраля 1901 года многолетние усилия «отцов церкви» увенчались скандальным актом, ставшим на долгое время предметом недоумения и осуждения всеми нормально мыслящими людьми всех стран, народов и сословий.

С отлучением от церкви кончается первый период сопротивления правительства и церкви просветительной и обличительной деятельности Толстого, характерный отсутствием крайних мер преследования писателя. Самодержавие и церковь переходят к открытому наступлению на Толстого, поставив его церковным отлучением вне защиты силой религиозных догматов и даже как бы вне гражданских законов, что было крайне опасным, принимая во внимание бескультурье, религиозный фанатизм и черносотенный квасной патриотизм «истинно русских» людей, усиленно подогреваемые правительством и церковью в отсталых и реакционно-монархических слоях населения.

О том, какой серьезной опасностью угрожало Толстому отлучение, достаточно ясно сказано им самим в «Ответе синоду».

Итак, определение синода не было безобидным пастырским посланием, «свидетельством об отпадении от церкви», но являлось замаскированным призывом темной толпы изуверов и черносотенцев к физической расправе с Толстым. Подобно евангельскому Понтию Пилату синод выдал Толстого толпе фанатиков и «умыл руки». Охраняемая всеми установлениями и законами Российской империи, направленными к утверждению самодержавия и православия, церковь была оплотом и вдохновителем черносотенной реакции, и данный «отлучением» сигнал к расправе с Толстым представлял собой недвусмысленную и реальную угрозу.

Полицейско-жандармский аппарат и царская цензура замкнули кольцо вокруг Толстого. Было установлено особо тщательное наблюдение за каждым его шагом. Газетам и журналам запрещено печатание сведений и статей, имеющих отношение к отлучению. Принимались все меры к тому, чтобы пресечь какие бы то ни было выступления о солидарности с Толстым.

Однако все попытки изолировать Толстого от общества натолкнулись на массовый протест, а осуждение и резкая критика «определения» вызвали такое смятение в среде высших иерархов церкви, что понудило синод к выступлениям в защиту и оправдание этого акта.

Прошло лишь немногим более недели со дня отлучения Толстого от церкви, как общественное мнение России было взволновано и возмущено новым репрессивным актом самодержавия. 4 марта 1901 года в Петербурге, на площади у Казанского собора, полиция напала на демонстрацию и зверски избила многих ее участников. Волна протеста прокатилась по всей стране.

Узнав об этом событии, Толстой сейчас же отозвался, послав приветственный адрес комитету Союза взаимопомощи русским писателям, закрытому правительством за то, что его члены решительно протестовали против полицейской расправы с участниками демонстрации, и сочувственное письмо Л. Д. Вяземскому, высланному из Петербурга Николаем II за попытку остановить избиение демонстрантов. Под впечатлением этого события и полицейских репрессий против студентов Толстой пишет свое обращение «Царю и его помощникам».

Ни отлучение от церкви, ни прямые угрозы расправы, ни преследования правительственных органов – ничто не могло заставить замолчать великого писателя: «Его устами говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, после­довательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними» * (*В. И. Ленин. Соч., т. 16, стр. 323).