Фрейм (frame)

Английское слово «фрейм» обозначает широкий круг понятий, связанных со структурированием реальности, в широком смысле это — «форма». Гофман имеет в виду перспективу восприятия, соз­дающую формальные определения ситуации. Фрейм представляет собой процедурное знание — «знание как» или последовательность действий, описывающих либо креативный аспект предмета, либо его функциональный аспект²⁴. Как правило, фреймы не осознаются субъектом, и попытка их экспликации и уяснения приводит к дезор­ганизации восприятия. Например, если управлять собственной речью или анализировать мотивы и цели поведения, то речь может стать бессвязной, а поведение — девиантным. Лексические эквива­ленты фрейма — рамка, схема, план, шаблон, сценарий, гештальт, прототип, парадигма (в языкознании), дисциплинарная матрица (в науковедении). В когнитивной психологии формальные схемы, ор­ганизующие восприятие и память, называются кодирующими систе­мами²⁵. По М. Минскому, фрейм — это структура знаний для предс­тавления стереотипной ситуации²⁶. В информатике фрейм может форматироваться как таблица с фиксированными семантическими полями (слотами), предикативная функция или строка (кортеж), включающая наименования свойств. Примером фрейма является библиографическое описание издания: {(автор) & (заглавие) & (об­ласть ответственности) & (область издания)} — значения в скобках могут меняться, но фрейм не меняется. Другой пример фрейма — для поступающих в аспирантуру: заявление, личный листок по уче­ту кадров, копии дипломов, списки научных работ, реферат, резуль­таты вступительных экзаменов по специальности, философии, иностранному языку и другие поля, релевантные данной ситуации.

Понятие фрейма Гофман заимствовал у этолога Грегори Бейтсона, который в своих исследованиях высших приматов, выдр и дель­финов ориентировался на теорию коммуникации, теорию множеств и кибернетику. Идея фрейма возникла в процессе наблюдения обезьян в зоопарке Сан-Франциско. Интерпретируя поведение имитирую­щих драку высших приматов, Бейтсон предположил, что они обмени­ваются метакоммуникативными сигналами, означающими, что «это — игра» или, наоборот, что «это — драка «по-настоящему»». При этом реальность усложняется: участники взаимодействия распознают «ре­альную реальность» и «реальность понарошку». Гофман называет фреймами определения ситуации, которые основаны на управляю­щих событиями принципах организации и вовлеченности в события. Он говорит, что фреймы организуют вовлеченность в ситуацию так же, как и смыслы порождают предложения. Гофмановское понятие фрейма близко введенному Фредериком Бартлеттом понятию мен­тальной схемы — антиципирующей реакции индивида на определен­ную ситуацию, или, по Чарльзу Филлмору, фреймовой семантики, позволяющей объяснять понимание языковых выражений при помо­щи указания на типичные ситуации словоупотребления.

В книге «Анализ фреймов» развертывается система микросоцио­логических описаний, в некоторой степени аналогичных описаниям социальных институтов в макросоциологии. Фреймы преобразуют рассыпанную на отрезки, или фрагменты (strips), эмпирическую ре­альность в определения ситуаций. На этой основе становится воз­можным и социальное взаимодействие, связанное с пониманием. Гофман выделяет первичные системы фреймов (primary frameworks), разграничивающие сферы «природного» и «социального». По Гоф­ману, отделение неживой природы от «жизни» и «культуры» имеет смысл только в рамках специфической мыслительной перспективы. Здесь используется не родовидовое, объективное, определение, а ти­пичное для прагматистской методологии указание на специфический вид действия с объектом. Гофман пишет, что физические события (например, погода) не подчинены человеку, а события социальные имеют смысл лишь в той степени, в какой они являются результатом целенаправленного действия. В самом деле, если предположить, что природные явления подчинены целеполагающей воле, то они станут неотличимыми от социальных. Кажущееся тривиальным различение «природной» и «социальной» систем фреймов имеет, по Гофману, принципиальное значение для «нормальной» организации мира. Приписывание физическим объектам «одушевленных» свойств, во­ображаемые контакты с пришельцами из космоса, вера в спаситель­ную силу кактуса разрушают базовую систему фреймов и лишают жизненный мир привычной упорядоченности. Так граница физичес­кого мира конституируется фреймом человеческого вмешательства в ход событий и, вероятно, предположение о социальном конструиро­вании тела устраняет само «физическое» из картины мира.

Системы фреймов не заданы в качестве алгоритмов восприятия, а всегда пребывают в процессе своего формирования. Фреймы социабельны. Иными словами, происходит постоянное «фреймирование» или форматирование реальности. Гофман рассуждает о «клю­чах» (keys) и «переключениях» (keyings) фреймов — соотнесении воспринимаемого события с его идеальным смысловым образцом.

Key — это ключ, обозначающий тональность межличностного обще­ния. Keying — транспозиция темы из одной тональности в другую. Keying означает также настройку распознавания ситуации. Опять же, здесь угадывается неокантианская процедура отнесения к иде­альному типу, создающая возможность понимания. Хотя мы видим одни события, мы имеем основания («ключи») говорить, что на са­мом деле они означают совсем иное: мы создаем нереальный мир, чтобы понимать мир реальный, и настраиваем эту процедуру так, как настраивается музыкальный инструмент.

Бесчисленное количество ситуаций, с которыми сталкиваются люди, казалось бы, требует для входа в них бесчисленного количест­ва «ключей». Однако Гофман предлагает всего пять основных «клю­чей» к первичным системам фреймов: выдумку (make-believe); сос­тязание (contest); церемониал (ceremonial); техническую переналад­ку (technical redoing); пересадку (regrounding). Выдумки превраща­ют серьезное в несерьезное, создают вымышленные миры. Любое драматургическое представление реальности — это «выдумка». Имея ключ к подобным ситуациям, люди (во всяком случае, режис­серы) отличают инсценировки от реальности. Таковы фреймы теат­ра, кинематографа, массовой информации. Состязание — это пере­ключение фрейма схватки в безопасную форму игры, которая под­держивает ощущение риска и неопределенности обстоятельств. Це­ремониал временно отделяет участников от мира и превращает («фреймирует») их в живое воплощение ролей, демонстрируя тем самым образцы надлежащего поведения. Церемониал присяги созда­ет солдата, присуждение ученой степени превращает нормального человека в доктора наук, а свадебная церемония являет собой ключ к фрейму жениха и невесты. Техническая переналадка — собиратель­ное слово для обозначения разного рода презентаций, инсценировок, демонстраций, выставок и т.п. Во всех этих случаях реальная ситуа­ция превращается в ее изображение и сопровождается отчетливыми фоновыми указаниями на ее восприятие как реальной. Пересадка — своеобразный ключ к пониманию мотивов действия в ситуациях, когда изображение не соответствует реальности. Например, казино нанимает псевдоигроков, которые должны изображать увлеченность игрой, хотя на самом деле они нанимаются не для игры.

В той степени, в какой первичные системы фреймов могут быть настроены на восприятие определенных смысловых пластов («под­ключены» к ним или «отключены» от них), они могут быть много­кратно перенастроены или переключены. Такое переключение суще­ственным образом изменяет и сами фреймы, и предыдущие настрой­ки. Поэтому задача состоит в последовательном обнаружении раз­личных смысловых слоев фрейма, каждый из которых является как таковой подлинным. Соответственно, понимание фрейма зависит от статуса участника взаимодействия, точнее, от его удаленности от «центра» или границы фрейма, заданных языковыми средствами статусной идентификации. Например, наблюдая за развертыванием сценического действия в театре с дистанцированной позиции зрите­ля, мы отдаем себе отчет (принимаем фрейм), что происходящее на сцене — выдумка, хотя можем предполагать, что актеры, играющие Ромео и Джульетту, действительно любят друг друга. Кроме пере­ключений и настроек, средством преобразования первичных систем фреймов служат фабрикации. Фрейм является сфабрикованным, когда он специально направлен на введение в заблуждение некото­рых участников взаимодействия, которые не могут знать, что на са­мом деле происходит внутри фрейма. Легкая форма фабрикации не опасна и морально оправданна. Например, вера юного музыканта в то, что его игра доставляет слушателям удовольствие, а не отвраще­ние, — вполне полезная фабрикация. Иное дело — фабрикация в ко­рыстных целях, то, что называется обманом.

Хотя переключения и фабрикации разрушают фреймы и, соотве­тственно, уверенность людей в правильности принятых ими опреде­лений реальности, они поддерживают воспроизводство социального опыта и картин мира. Структуры взаимодействия постоянно воссоз­даются в деятельности субъекта, предполагающей значительный компонент риска и неопределенности. Преодоление неопределен­ности связывается Гофманом с процедурами крепления (anchoring) фреймов, или рутинизацией повседневного опыта. Нужны опреде­ленные гарантии, что заявленный смысл фрейма и его реальная по­доплека практически совпадают, и, в общем-то, большая часть пов­седневных действий осуществляется почти механически. Люди при­вычно опознают, «что есть что» и «кто есть кто» благодаря следую­щим «креплениям»: заключению в скобки (bracketing devices), ролям (roles), преемственности ресурса (resourse continuity), несвязаннос­ти (unconnectedness) и общепринятому представлению о человеке (what we are all like). Скобки показывают, где начинается и где кончается фрейм (ситуация), а, кроме того, приучают уважать границы фреймов. Скобки бывают внешними (например, школьный или теат­ральный звонок) и внутренними, которые выделяют локальную смысловую область внутри действующего фрейма. Например, пре­подаватели нередко допускают отклонение от темы, чтобы расска­зать о том, что они вчера видели по телевизору, — если это отклоне­ние ясно и недвусмысленно заключено во внутренние скобки, оно скрепляет фрейм преподавания; если же невозможно отличить со­держание лекции от собственных размышлений лектора, фрейм раз­рушается. Социальные роли позволяют закреплять ожидания в стандартных ситуациях взаимодействия. Если роли играются ответ­ственно и серьезно, их смысл распознается с минимальным риском ошибки, если же в реализации ролей существенно сказывается субъ­ективное действие актора, бывает трудно определить, что же проис­ходит на самом деле. Социальное взаимодействие скрепляется также преемственностью (передачей) ресурса или определениями прошло­го, в формировании которых основную роль играют авторитетные свидетельства, закрепляющие «значимые события». Несвязанность как средство создания фрейма является коррелятом неокантианско­го принципа дистанцирования: многие действия и события, происхо­дящие «внутри» фрейма, нерелевантны и должны быть отсечены, устранены из рассмотрения, поскольку мешают пониманию смысла. Здесь имеется в виду сборка событийной канвы фрейма из нужного материала. Представление о человеке является весьма специфичес­ким фреймом, — речь тут идет о личностной идентичности. Вера в постоянное ядро личности, целостность «Я», объединяющего роле­вые репертуары, — социологический коррелят кантовского «транс­цендентального единства апперцепции». Гофман считает, что фрейм направленности личности скрепляет в смысловом отношении все ее действия. Например, не получив от кого-либо из родственников или друзей поздравления с днем рождения, мы с высокой степенью уве­ренности скажем, что ничего не случилось, поскольку он (она) «та­кой человек»; в других случаях неполучение поздравления вызовет серьезную обеспокоенность, поскольку должно произойти что-то непредвиденное, чтобы «такой человек» нарушил свои обыкнове­ния. Обычно личностные идентичности маркируются в языке мета­форами и аллюзиями.

Игра (game)

Метафора игры дает возможность расширить описания межлич­ностных взаимодействий и понять рациональный смысл обменов, парадоксально соединяющих в себе попытки манипуляции поведе­нием другого и отношения доверия. Игра — это форма взаимодей­ствия «чужаков», которые внимательно изучают друг друга, прис­матриваются и, наконец, принимают один другого с незаметно-нап- ряженной учтивостью. Под игрой здесь имеется в виду вовсе не инс­ценировка воображаемой ситуации, а вполне реальный обмен действиями и ресурсами для достижения цели. В англо-американс­ком языковом узусе игры легко разделяются на play (изображение) и game (состязание). Это различение вошло в теоретическую социо­логию благодаря Джорджу Герберту Миду. В русском языке и то и другое обозначается словом «игра».

Игра часто воспринимается как нечто эфемерное — образец конструирования реальности. В статье «Мутные жанры: преобразо­вание общественной мысли» Клиффорд Гирц показывает, что нап­равленность и форма общественных наук изменяются под влиянием смешения жанров в интеллектуальной деятельности, отказа от поис­ка общих закономерностей в пользу «случаев» и «интерпретаций» и использования аналогий, заимствованных из драмы, игр и текста. Как полагает Гирц, социальная теория является сферой деятельности игроков и эстетов, что влечет за собой опасность ее превращения в изысканную болтовню, занятный разговор о разговоре. Ведущим представителем этого стиля Гирц называет Гофмана, рассматривав­шего общество как «игру во взаимодействие»²⁷. Вероятно, такое прочтение Гофмана неверно, поскольку изучаемая им проблематика связана, прежде всего, с отношениями солидарного доверия (траста), организующими интерсубъективные значения. Игра, таким образом, принимает усложненную двуплановую форму, где одним из планов является индивидуальный интерес, а другим — надындивидуальная структура отношений, достаточно безразличная к сюжетам, вокруг которых развертываются игры. Томас Шеллинг, обсуждая феномен «лицедейства» при анализе международных конфликтов с игровой точки зрения, показал, что сверхдержавы, как и уличные торговцы, всем своим видом выражают общечеловеческие ценности, чтобы по­тенциальные покупатели смогли реализовать присущее им желание «сохранить лицо» и приверженность норме, даже если это лицо при­надлежит вовсе не им²⁸. Чаще всего люди играют в игры с нулевой суммой. Однако наибольший интерес представляют скоординирован­ные игры» и «игры со смешанными мотивами», где стремление к выиг­рышу соседствует со стремлением к кооперации. Эти два типа игр су­щественно отличаются от игр с нулевой суммой. Так, соблюдение правил этикета и других ограничений объясняется тем, что оно явля­ется «решением» в координированной игре, предполагающей неяв­ное соглашение о вознаграждениях, даже если интересы игроков пе­ресекаются. В игре с нулевой суммой личное общение игроков совер­шенно излишне, — им ни к чему демонстрировать стремление к соли­дарности. В координированной же игре личное общение является за­дачей первостепенной важности, поскольку позволяет игрокам про­демонстрировать приверженность общему интересу. Игры со сме­шанными мотивами отличаются неопределенностью сведений о ре­сурсах и намерениях сторон, поэтому центральной проблемой в дан­ном случае является коммуникация. Очевидно, что для игры с нуле­вой суммой доверие и открытость поведения равнозначны проигры­шу. В координированных играх они являются предпосылками взаи­модействия. В повседневной жизни — играх со смешанными мотива­ми — проявления «трастов» объясняются не только индивидуальны­ми интересами, но и ожиданием доверия. Подразумевается, что об­щая заинтересованность в сохранении рутинного образца доверия пе­ресиливает индивидуальные склонности. Говоря словами Канта, долг оказывается сильнее склонности. Это происходит потому, что совре­менная социальная организация и «нормальное» общение наполнены тысячами рутинных ситуаций, поведение в которых невозможно без «трастов», минимизирующих совокупные проигрыши.

В таком ключе Гофман рассматривает «стратегии выигрыша», осуществляемые в ситуациях повседневного общения. Каждый «стратег» пытается обнаружить слабость других и являет собой им­перский тип, независимо от величины его империи. «Стратегии вы­игрыша» образуют схему информационной игры, определяющую стиль поведения. Гофман рассматривает ритуальное управление межличностными контактами, когда индивиды должны не только уметь выходить из ситуаций, напоминающих холодную войну, но также уметь относиться к подобным ситуациям уважительно, с ри­туальным почтением — независимо от того, нравятся ли они им или не нравятся. Фактически речь идет о феномене священного, лежаще­го в основе социальных порядков. Индивидуальные выигрыши час­то оказываются мнимыми, а победы — пирровыми. Вообще в повсед­невной жизни победить мало, нужно заслужить моральное одобре­ние своих действий.

В книге «Ритуал взаимодействия» упоминаются наблюдения за игроками в казино Лас-Вегаса. Социальное действие связывается Гофманом с намерением «попытать случай»: люди совершают пос­тупки с непредвиденными последствиями; игроки делают ставки, пытаясь взять куш и т.п. Аналогичный жаргон использован Гофма­ном в книге «Стратегическое взаимодействие», где обсуждаются различные типы «движений» игроков, от «нечаянных» и «наивных» жестов до «управляющих движений», осуществляемых для того, что­бы повлиять на игру, а также «обнаруживающих движений», цель ко­торых — выявить «управляющие движения». Дополнительно могут разыгрываться и «контруправляющие движения». Все эти «исполне­ния» свидетельствуют о том, что само «действо» игры важнее выиг­рыша, игроки получают возможность продемонстрировать «харак­тер» и хотя бы ненадолго избавиться от рутины. Гофман замечает, что в современной жизни не так уж много ситуаций, где люди могут проявить свои моральные качества, следовательно, «добропорядоч­ный» человек вынужден воздерживаться от экстремальных сегмен­тов социальной жизни. Тем самым он теряет сопричастность высо­кому — социальным ценностям, которые конституируются уже не повседневностью, а «фабриками грез»: телевидением, кинематогра­фом, литературой. Открывая прямой доступ к возвышающему нас обману, казино позволяет обрести новую юность, дарит пережива­ние мгновенного риска, удачи и красивой жизни. Пафос казино зак­лючается не в наивной вере игроков в удачу, а в развертывании ри­туального действа. В дальних углах казино, где стоят пяти- и десяти­центовые автоматы, люди доказывают смысл жизни только самим себе. «Выброшенный из общества человек может вставить монетку в машину, чтобы показать другим машинам, что у него еще остались социально одобряемые качества. Эти мгновенные обнаженные спаз­мы социального «Я» происходят у последней черты, но и здесь мы обнаруживаем действие и личность»²⁹. Метафора игры позволяет, таким образом, найти способ противостоять этому миру.

Доверие (trust)

Гофман определял социальные правила как лежащие в основе по­ведения невидимые коды. Прежде всего, они выполняют функцию ограничителей. Правила разделяются на следующие оппозиции: 1) субстантивные и церемониальные; 2) симметричные и асимметрич­ные; 3) регулятивные и конститутивные. Субстантивные правила (например, правила дорожного движения) описывают нормы пове­дения, а церемониальные правила одновременно регулируют и конс­титуируют структуру социального взаимодействия, обычно в виде фоновых допущений. Симметричные правила свойственны отноше­ниям равных индивидов, а асимметричные характеризуют отноше­ния власти. Нередко правила предстают как взаимные обязательства и ожидания. Даже формально кодифицированные правила содержат неявные предположения, необходимые для установления смысла правил. Так формулируется проблема «следования правилу», кото­рая активно обсуждается в аналитической философии: чтобы знать правило, надо знать правило применения правила. В президентском послании Американской социологической ассоциации Гофман пи­сал, что действие порядка интеракции можно рассматривать как сис­тему соглашений, подобных правилам игры на корте, правилам до­рожного движения или синтаксису. Из всех видов правил наиболь­ший интерес, по Гофману, представляют церемониальные правила (являющиеся, казалось бы, чистыми условностями). Взятые сами по себе, они не имеют смысла, но без них теряют значение субстантив­ные правила. Именно в церемониальных правилах приоткрывается смысл порядка взаимодействия, из них созданы «фабрики доверия». Например, жесты могут ошибочно считаться семантически бессодержа­тельными, на самом же деле они — самые насы­щенные из всех знаков поведения. Гофман раз­личает два элемента церемониальных правил: почтительность (deference) и манеру (demea­nor). Первое правило может быть любым зна­ком воспризнания, выраженным посредством ритуала, второе означает способность индивида соответствовать требованиям перевоплощения Ирвинг ГОФМАН в участника взаимодействия. Почтительность и манера совпадают в акте общения и могут быть различены только аналитически. При этом почтительность отлича­ется от подчинения, поскольку последнее означает лишь асиммет­ричное распределение власти. Напротив, взаимная почтительность характеризует «идеальные линии руководства». Почтительность под­разделяется также на «ритуалы избегания» и «презентационные ри­туалыНапример, ритуалы избегания предписывают сохранять фигуру умолчания относительно огорчительных или дискредитиру­ющих эпизодов. Презентационные ритуалы являют собой ресурс ин­дивидов, имеющих какие-либо заслуги. Гофман перечисляет четыре таких ритуала: приветствия, приглашения, комплименты и поддерж­ку. Различение регулятивных и конститутивных правил, вероятно, заимствовано Гофманом из классической работы Джона Серля по теории речевых актов³⁰. Регулятивные правила относятся к форме высказывания и представляют собой реакцию на контекст общения, а конститутивные правила сами создают контексты. Во всех случаях социальные правила являются ограничениями действий, хотя, в от­личие от правил игры, они выполняют функцию практического, не­дискурсивного знания. Составить свод социальных правил невоз­можно, однако Гофман обсуждает принципы социального взаимо­действия как «заповеди уместного поведения».

В статье «Условие блаженства» («Условие Фелиции»), опублико­ванной после смерти автора, в 1983 году, Гофман рассмотрел «пре­суппозицию пресуппозиций» — общую предпосылку квалификации речевых действий как «нормальных», т.е. соответствующих функци­ональному порядку интеракции. Эта идея развивает концепцию рече­вых действий Джона Остина, который описал процедуру высказыва­ния определенных слов в определенных обстоятельствах, обеспечи­вающую возможность понимания (предполагающего появление од­них и тех же мыслей и чувств у участников ситуации). Гофман ставит задачу выработать типологию общепринятых «речевых практик» и указывает два аспекта этой проблемы: каковы пресуппозиции (опре­деления ситуации), делающие возможным понимание? каково разли­чие между артикулированным высказыванием и значением высказы­вания? В отличие от большинства исследователей речевых действий, разрабатывающих типологии локутивных, иллокутивных и перлоку- тивных языковых конструкций, Гофман обратил внимание на несхо­дство моделей общения знакомых и незнакомых людей и продемон­стрировал типичные «мостики», которые сооружаются при установ­лении (конституировании) межличностного взаимодействия. Обще­ние знакомых ориентировано на воспроизводство «близости», а об­щение незнакомых — на воспроизводство «доверия». Скажем, «мос­тик» при контакте незнакомых людей выстраивается посредством просьбы о незначительной услуге: узнать который час или попросить прикурить. Как правило, содержание этих речевых действий заклю­чается не в услуге, а в легитимации контакта, и тогда общение приоб­ретает рутинную форму. Напротив, общение близких знакомых ха­рактеризуется значительной диффузностью, и постороннему практи­чески невозможно понять содержание их высказываний, наполнен­ных эллипсисами (пропусками) и анафорами. Однако включенность «близких» акторов в контекст разговора позволяет им уверенно опе­рировать устойчивыми оборотами приветствий, вопросов и ответов, дейктическими конструкциями — всем, что делает техники общения обыденными и привычными. Во всех случаях сохраняются различия между содержанием высказывания (референцией) и его значением. Часто обмен информацией представляет собой только видимость данного процесса, — участники общения не узнают ничего нового, и главную роль играет фатический компонент речи, направленный на конституирование самого общения.

Условия оптимального речевого общения должны отвечать сле­дующим требованиям: 1) участники взаимодействия обязаны соб­людать ситуативные приличия; 2) им необходимо тщательно выби­рать соответствующий уровень вовлеченности; 3) участники взаимо­действия должны быть доступны для всех, кто включен в круг обще­ния; 4) участники взаимодействия должны проявлять гражданское невмешательство. Ситуативные приличия определяются следую­щим образом: в присутствии друг друга люди могут выступать в ро­ли не только физических, но и коммуникативных инструментов. Та­кая возможность имеет важное значение для каждого, кто участвует в общении, и подчинена нормативной регуляции, образуя некую раз­новидность упорядоченного коммуникативного движения. Начало общения и его поддержание требуют от участников хорошей осве­домленности о правилах поведения, диктуемых ситуацией, а также отчетливого осознания границ коммуникативной ситуации. Хотя эти правила неявны, они имеют довольно жесткий характер. Ситуа­тивные приличия являются критерием «нормальности» поведения индивидов и, соответственно, распознавания отклонений. Чрезвы­чайно важное положение гофмановской теории пресуппозиции об­щения (не только речевого) заключается в том, что его «настройки» и соответствующие ожидания не должны быть осознанными действиями; наоборот, осознанные установки нередко приводят к разрушению искренности и доверия.

Идеи Гофмана занимают важное место в современной теорети­ческой социологии. Рэндалл Коллинз отмечает, что концепция Гоф­мана, являющаяся интеллектуальным откликом на идеи Дюркгейма, объединяет в «континуум фреймов» и этнометодологию, и символи­ческий интеракционизм³¹. Несмотря на своеобычность концепту­ального словаря, Гофман сохранил преемственность с классической социологической традицией и предложил перспективную версию микросоциологии на основе синтеза реалистического и «понимаю­щего» подходов.

²¹² Winkin Y. Erving Goffman: Les Moments et Leurs Hommes. Paris: Minuit, 1988. P. 235-236.

1 Turner J. The Structure of Sociological Theory. Belmont (CA): Wardswoth Pub­lishing Company, 1986. P. 449-450,458.

2 Автономова H.C. Деррида и грамматология // Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. и вступ. статья Н.С. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000. — С. 19.

3 Следует отличать «эвфорию» — уверенное включение в интеракцию от состо­яния расторможенности и радостного возбуждения — «эйфории».

4 Goffman Е. The Presentation of Self in Everyday Life. Harmondsworth: Penguin, 1959. P. 81.

5 Там же. - P. 244.

6 Neumann J. von, Morgenstern О. Theory of Games and Economic Behavior. Prince­ton (NJ): Princeton University Press, 1944.

7 Goffman Е. The Interaction Order // American Sociological Review. 1983. Vol. 48. P. 1—17.

8 Результаты опроса участников Всемирного социологического конгресса в Монреале опубликованы в электронной форме на сайте <http://www.ucm.es/info/ isa/books/vt/bkv_000.htm>

9 Maclntyre A. After Virtue. Brighton: Duckworth, 1981. P. 30-31, 109.

10 Sennet R. The Fall of Public Man. Cambridge: Cambridge University Press, 1977. P. 36.

11 The Sociology of Georg Simmel / Transl. by K. Wolff. New York: The Free Press, 1950. P. 9.

12 Там же. —

13 Goffman Е. Interaction Ritual: Essays on Face-to-face Behavior. New York: Anchor, 1967. P. 10.

14 Blumer Н. Symbolic Interactionism: Perspective and Method. Englewood Cliffs (NJ): Prentice Hall, 1969. P. 6-21.

15 Goffman Е. Interaction Ritual: Essays on Face-to-face Behavior. New York: Anchor, 1967. P. 2-3.

16 Garfmkel Н. On Ethnomethodology // Ethnomethodology / Ed. by R. Turner. Middlesex: Penguin, 1974.

17 Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Собр. соч.: в 8 томах. Т. 3. М.: Чо- ро, 1994. - С. 158-159.

18 Parsons Т. A Revised Analytical Approach to the Theory of Social Stratification // Parsons T. Essays in Sociological Theory. Glencoe (111.): The Free Press, 1954. P. 393-394.

19^2,6 Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. Harmondsworth: Penguin, 1959. P. 26.

20 Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. М.: Мысль, 1974. - С. 265,268-269.

21 Goffman Е. Frame Analysis: an Essay on the Organization of Experience. New York: Harper & Row, 1974. P. 127.

22 Гаспаров М.Л. Записи и выписки. М.: Новое литературное обозрение, 2000. — С. 259.

23 Goffman Е. The Presentation of Self in Everyday Life. Harmondsworth: Penguin, 1959. P. 37. 14—1135

24 Баранов А.В. Введение в прикладную лингвистику. М.: Эдиториал УРСС, 2001. - С. 15.

25 Брунер Дж. Психология познания / Пер. с англ. К.И. Бабицкого. М.: Прогресс, 1977. - С. 239.

26 Минский М. Фреймы для представления знаний. М.: Энергия, 1979.

27 Geertz С. Local Knowledge. New York: Basic Books, 1983.

28 Schelling Т. The Strategy of Conflict. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1960. P. 128.

29 Goffman Е. Interaction Ritual: Essays on Face-to-face Behavior. New York: Anchor, 1967. P. 237.

30 Searl J. Speech Acts. Cambridge: Cambridge University Press, 1969.

31 Collins R. Theoretical Sociology. New York: Harcourt Brace Jovanovitch, 1986. P. 296.