Бесноватый из Глдаринской страны

Осталось проанализировать последний евангельский текст, включенный в «Бесы»³³: «Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и броси­лось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, видя проис­шедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее; и, придя к Иисусу, нашли человека, из ко­торого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме; и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся» (Лк 8, 32—36).

Учитывая контекст, из которого взят этот отрывок, стано­вится значительным в романе тот факт, что эпизод с беснова­тым из Гадаринской страны следует сразу же после эпизода с успокоенной стихией, где важным является сон Христа, во вре­мя которого ученики были напуганы бурей. Подобную ситуа­цию представляет собой мир «Бесов» в первой части романа.

Отрывок из Евангелия от Луки связывает начало с концом романа на двух уровнях, в которые вовлечены как «внутрен­ние», так и «внешние» его участники. Читатель должен мыслен­но вернуться к эпиграфу именно в последней главе романа, ког­да все уже завершено. Это — приглашение взять ключ для про­чтения, данный в самом начале, способный открыть к концу глубинные значения текста.

Степан Трофимович испытывает потребность в чтении этого эпизода в конце жизни, вспоминая, однако, что «этот отрывок остался у него в памяти с детства». Используя выражение старца из «Братьев Карамазовых», можем сказать, что семя, брошенное в детстве, дало счастливые всходы именно в тот момент, когда жизнь подошла к концу: «Нужно лишь малое семя, крохотное, — говорит Зосима по поводу чтения Библии, — брось он его в душу простолюдина, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание» (14, 266).

Метафора светлой точки многозначна и в романе «Бесы». Специфика оптического восприятия такова, что темное место едва различимо в освещенном пространстве. В темноте же, на- оборот, даже самый маленький источник света заметен и привле­кает внимание. То же самое происходит в жизни главных героев романа и, в особенности, того, кому Достоевский посвящает пос­ледние страницы произведения, предшествующие заключитель­ной главе.

В преддверии смерти Степан Трофимович переживает момент самоосознания, который позволяет ему в первый раз увидеть че­рез евангельский отрывок собственное зло, оказавшее разруши­тельное влияние на доверенное ему молодое поколение (в частно­сти, на Ставрогина, своего сына, Лизу).

В тот момент, когда он чувствует, что потерпел крах и что как личность он кончен, Степан Трофимович под воздействием евангельского отрывка находит силы для того, чтобы спроеци­ровать себя на что-то большее, чем то маленькое «я», которое он лелеял всю жизнь. Легкомысленный, слабый и эгоистичный Степан Трофимович в видении-размышлении, завершающем его существование, погружает Россию, которую, по его словам, он всегда любил, в свет, окрашенный надеждой, воображая свое будущее возрождение и исцеление. В тот момент, когда он за­бывает самого себя, новое для него состояние света окутывает последние мгновения его жизни.

Достоевский дает своему герою в кратчайшее время завер­шить путь, приводящий к состоянию счастья. Как и для самого писателя, согласно его черновикам, — это радость, добытая че­рез страдание, оказавшееся для героя столь глубоким, что уби­вает его. Он потрясен крахом своего мира, произошедшим в один день — в хаосе событий праздника губернатора и преступ­лений пятерки, — а также неожиданным сознанием конца, обес­смысливающим те фальшивые ценности, за которыми он пря­тал даже от себя свои самые глубокие желания.

Степану Трофимовичу, как и каждому, кто в произведениях Достоевского открывает для себя чистую и светлую правду, не­обходимо поделиться с кем-то этим открытием. Осуществляя логический скачок и осознавая в ужасной спешке, что у него нет больше времени, он делится с единственным слушателем, подвернувшимся ему, с книгоношей, продающей Евангелия. Софья Матвеевна, убогая и чистая сердцем, как Соня в «Пре­ступлении и наказании», предлагает в нужный момент Степану Трофимовичу книгу, побудившую его к внутреннему диалогу с самим собой. Именно она читает ему отрывок из Евангелия от

Луки, а затем, по его просьбе, открывает наугад Евангелие, По­слание Лаодикийской Церкви, поражающее героя стихом «Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден»³⁴.

Как и Ставрогин, но без противодействия, Степан Трофимо­вич приходит, наконец-то, — благодаря увеличительному стеклу, которым его снабдили евангельские отрывки, — к видению себя нагим и бедным, и принимает помощь, предложенную ему книго­ношей.

Достоевский завершает роман «Бесы» словами Степана Тро­фимовича, глубоко созвучными свидетельствам смертельно боль­ного брата Зосимы, Таинственного посетителя, Смешного чело­века. «И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия <...>. О, я бы очень желал опять жить! — воскликнул он с чрезвычайным приливом энергии. — Каждая минута, каждое мгновение жизни должны быть блаженством человеку... долж­ны, непременно должны! Это обязанность самого человека так устроить; это его закон — скрытый, но существующий непре­менно... О, я бы желал видеть Петрушу... и их всех... и Шатова!» (10, 505).

(в образе Степана Трофимовича), противопоставленный право­славному мыслителю К. Е. Голубову. Интерес писателя, однако, почти сразу же переносится на двух вымышленных героев: Князя (будущего Ставрогина) и студента Шатова, а также на их раз­мышления и беседы вокруг идей Нечаева и Голубова. «Голубова не надо», — пишет Достоевский в черновиках (11, 135) и оставляет только Князя с его сомнениями и страданиями,

Летом 1870 г. обнаруживается неожиданная перемена. Боль­шой, многообещающий роман, который в письмах был опреде­лен как «самое важное произведение жизни», перестал привле­кать внимание Достоевского и оставлен. Одновременно все боль­шую важность, вплоть до полного овладения писателем, приоб­ретают «Бесы», «В конце прошлого года, — пишет Достоевский в октябре 1870 г., — я смотрел на эту вещь <...> как на сочинен­ную <...>. Потом посетило меня вдохновение настоящее — и вдруг полюбил вещь, <...> и давай черкать написанное. ГТогом летом опять перемена: выступило еще новое лицо (Ставрогин С С.) <...> так что прежний герой (Петр Нечаев — С. С.) стал на второй план, Новый герой до того пленил меня, что я опять принялся за переделку» (Письмо Н. Н. Страхову от 9/21 октяб­ря 1870 г. — 29 (1),148). С этого момента, как отмечено в летних записях (11, 190—196), глава «У Тихона» становится централь­ной в-романе.

Анализ черновиков и писем обнаруживает, что эта перемена родилась не под влиянием новой идеи, неожиданно захватившей автора, а скорее как результат переноса героев и тем из одного произведения в другое. Открытием для писателя стало осознание того, что самое жизненное и дорогое автору ядро «Жития» смогло сразу же найти место и конкретизироваться в создаваемом уже новом произведении.

Именно трудоемкий процесс написания «Бесов» выявляет те глубинные порывы, которые соответствовали автору в его поиске. Несмотря на уже составленные планы работы и на интерес Достоевского к философско-идеологическим вопро™ сам тех лет, носители представленных в его романах идей (Рас­кольников, первоначальный вариант Шатова, Кириллов, Иван Карамазов) живут под тяжестью неразрешимых противоречий, которые заканчиваются провалом. Это происходит, как уви­дим в процессе анализа, от глубокого убеждения автора в том, что ответы на проблемы бытия находятся не в абстрактных тую фигуру. Это уж не Костанжогло-с и не немец в ^иОбломо- ве". ГТочем мы знаем: может быть, именно Тихон и

который

Тихона, которого я принял в свое сердце давно с восторгом. Но я сочту, если удастся, и это для себя уже важ- (29(1),118).

эиод, прис уп к ^ ^ Майкову (29

(1),145)⁴, Достоевский цитирует отрывок с бесноватым из Га- i того, чтобы