Глава 1. Историография проблемы

Проблемы народничества и партийного строительства в целом привлекали внимание исследователей с начала ХХ в. Имеется довольно обширная исследовательская литература, однако вопросам теории партии и партийного строительства народников специального внимание почти не уделялось, а комплексных исследований не было. Существующие же работы условно можно разделить на три группы.

Во-первых, это ряд научных работ, затрагивающих наиболее общие проблемы теории партии, а также теории и истории радикализма. Здесь необходимо выделить статьи Э. Баталова, Л.К. Журавлевой, К. Холодковского, Т.В. Шмачковой, содержательные публикации Г.Л. Олеха, раскрывающие сущность основных подходов к определению партии, содержание признаков данного института и основных направлений его деятельности [1].

Разнообразные точки зрения, сложившиеся в западной и отчасти отечественной литературе по вопросу о партиях, представлены в монографии М.Н. Марченко, М.Х. Фарукшина «Буржуазные политические партии» и работе Г.Л. Олеха «Партийная демократия как политический феномен» [2]. Большое значение имеет присутствующий в них развернутый анализ теории олигархизации партии немецкого социолога Р. Михельса. По его мнению, усложнение условий деятельности партии, расширение ее численности приводят к сокращению контроля рядовых членов за руководящей верхушкой и превращению последней в устойчивую и несменяемую касту или «олигархию» [3]. Это было общемировое явление партийной жизни конца XIX – начала XX в., нашедшее отражение в идеях М.А. Бакунина, П.Н. Ткачева, а также деятельности «Народной воли». А потому мы не можем согласиться с общей оценкой данной теории М.Н. Марченко и М.Х. Фарукшиным как несостоятельной [4].

В то же время несомненным достоинством их работы следует признать качественное и довольно полное рассмотрение авторами основных типов и функций партии, таких как представительства, политической социализации, борьбы за власть и т.д.

Ценный материал по теории партии и общемировым процессам их возникновения содержится в исследованиях зарубежных политологов Р.-Ж. Шварценберга и Дж. Сартори [5].

Проблема радикализма вообще и в отечественной истории XIX в. в частности разрабатывается Г.И. Авциновой, Е.А. Кирилловой и А.Н. Медушевским [6]. Не давая конкретного определения этому феномену, историки предпочитают социокультурный подход. По их мнению, он является состоянием российской культуры, одной из ведущих, наряду с консерватизмом, традиций, обусловленных особенностями духовного, политического развития страны, национального характера, спецификой религиозного сознания, становления государственности, а также географическими условиями, формирующими соответствующий тип социального мироощущения, мышления и поведения. И в этом смысле радикализм является реакцией на «догоняющую» модернизацию и характеризуется «утопизмом, идеализацией, романтизацией... будущего, значения коренных изменений в политическом процессе и социально-политических отношениях» [7].

Террору как «способу управления социумом посредством превентивного устрашения» посвящена статья М. Одесского и Д. Фельдмана «Террор как идеологема» [8]. Авторы раскрывают противозаконный характер подобного устрашения, когда в принципе отсутствует связь «нарушителя и кары», а также условия его проведения, главными из которых выступают страх и массовая истерия. Рассматриваемый в диссертации террор как метод деятельности партии М. Одесский и Д. Фельдман, с опорой на концепцию толпы французского социолога Г. Лебона, относят к «террору толпы», только «толпы», обладающей социальной однородностью, ограниченной численностью, идеологией агрессивного характера и управляемой сформировавшими ее руководителями [9]. Иными словами, авторы ставят знак равенства между «толпой» и партией, что на наш взгляд, не совсем верно. Вызывает сожаление и тот факт, что поставленная проблема анализируется только на материале французской истории конца XVIII в., в то время как российская традиция дает не менее богатую почву для подобного исследования.

Во-вторых, это литература, посвященная истории социально-политических учений и общественного движения России второй половины XIX в. Данная группа включает работы обобщающего характера и помогает рассмотреть развитие теории партии революционных народников, выявить ее влияние на складывавшиеся протопартийные и партийные организации, а также степень преемственности последних между собой.

И, наконец, третья группа исследований, наиболее представительная в количественном отношении, непосредственно касается вопросов изучения творческого наследия Н.П. Огарева, М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева или документов, структуры и деятельности отдельных народнических организаций. Так как эти две группы не являются взаимоисключающими, а расширяют либо углубляют представления по изучаемой проблеме, то, на наш взгляд, возможен их совместный анализ по хронологическому принципу.

Первый этап изучения народнической теории партии связан с марксизмом. В работах Г.В. Плеханова, В.И. Ленина, П.Б. Аксельрода [10] история народничества и созданная им концепция партии делилась на два периода: неполитический и политический, связанный с деятельностью «Народной воли», называемой ими первой российской партией. Высоко оценивая осуществленный ею переход к программе политической борьбы, они вместе с тем критиковали «Народную волю» и другие народнические организации за отрыв от широких масс. С позиции марксистского тезиса о решающей роли пролетариата в политической борьбе они осуждали народников за слабое внимание к данному классу и более или менее явно определяли их теорию и практику партийного строительства как пример тупикового развития партогенеза. В то же время В.И. Ленин, разрабатывая свою концепцию революционной партии, опирался на теорию М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева и приводил в качестве примера правильной организации структуру «Народной воли» [11].

Критически подходя к террору как методу деятельности революционной партии при подготовке революции, Г.В. Плеханов и В.И. Ленин признавали большую заслугу народников в разработке принципов ведения социалистической пропаганды и агитации и их осуществлении. Таким образом, работы Г.В. Плеханова, В.И. Ленина, П.Б. Аксельрода положили начало изучению теории партии революционных народников 70-х гг. XIX в. и заложили методологические основы советского периода ее историографии.

Начало же научного изучения революционного народничества как идейного течения и фактора общественной жизни второй половины XIX в. относится к периоду Первой русской революции 1905–1907 гг. Оно было связано, по нашему мнению, с попыткой ряда историков объяснить складывающуюся в стране ситуацию путем нахождения ее истоков, а также с некоторым ослаблением политического режима самодержавия после Манифеста 17 октября 1905 г. Однако в дореволюционный период теория партии народников, планы организации и структуры их объединений не стали объектом специального изучения. Основное внимание уделялось анализу взглядов М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева на будущее общественное устройство и решение крестьянского вопроса, истории возникновения и конкретным мероприятиям народнических партий и протопартий. Именно такой характер носили обобщающие работы Л. Барриве, Б.Б. Глинского, А.А. Корнилова, Н.Д. Носкова, С.Г. Сватикова [12]. Представленный в них фактический материал и документы по вышеуказанным вопросам, хотя и не подвергнутые должному анализу, послужили основой для дальнейшей разработки проблемы.

Социально-политические воззрения М.А. Бакунина и П.Л. Лаврова стали предметом статей М. Антонова и Ю. Стеклова. Данные исследования раскрывают содержание предлагавшихся «бунтарями» и «пропагандистами» схем революции, что позволяет определить понимание ими роли партии в этом событии, трактовку сущности пропагандистского метода деятельности революционной партии [13]. Помимо этого Ю. Стеклов дает обстоятельное объяснение бакунинского идеала революционера как человека, проникнутого «сатанинским» духом возмущения, носящего «черта в теле» [14].

Предыстории народнической теории и практики партийного строительства посвящены исторические очерки М. Лемке. Основываясь на материалах следствия по процессам «32-х» и «Великоруссцев», личных бумагах, изъятых у обвиняемых, автор пытался воссоздать процесс формирования «Земли и воли» 60-х гг., взгляды ее руководителей, особенно Н.А. Серно-Соловьевича, а также показать роль А.И. Герцена, Н.П. Огарева и М.А. Бакунина в образовании данной организации [15]. Наибольший же вклад в изучение исследуемой проблемы в дооктябрьский период был внесен немецким профессором А. Туном и российским историком В.Л. Богучарским.

Работа А. Туна «История революционных движений в России», написанная в 1883 г., явилась первым как отечественным, так и зарубежным, опытом анализа событий второй половины XIX в. В качестве истоков российской традиции партогенеза автор выделял масонские ложи времен Екатерины II и декабристские тайные общества. Рассматриваемую же эпоху он делил на четыре этапа: 1) 1855–1863 гг., связанные с деятельностью А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского; 2) 1863–1869 гг., называемые им «затишьем революционного движения» ввиду отсутствия крупных организаций; 3) 1872–1878 гг. как этап «мирной пропаганды мелких кружков», переходящих в «революционную агитацию», и, наконец, 4) с 1878 г. – «полный поворот в революционном движении», когда на первый план выходит политический аспект, эпоха централизации и террора, связанных с деятельностью «Народной Воли» [16].

И хотя в работе А. Туна многое, на наш взгляд, вызывает возражение, например, в оценках третьего и четвертого из обозначенных им этапов, сведение деятельности «Народной воли» только к террору, на что обращал внимание еще Г.В. Плеханов [17], данная работа имела и имеет большое значение. Несомненной заслугой исследователя следует признать определение им направлений революционного народничества («бунтарского», «пропагандистского» и «бланкистского»), ставшее традиционным для всей последующей литературы [18].

Другим крупным специалистом по изучаемой проблеме являлся историк, редактор журнала «Былое» В.Я. Богучарский. Он так же, как и А. Тун, делил историю партийного строительства революционного народничества на донародовольческий, «аполитичный» и народовольческий периоды. Первый охватывает 70-е гг. XIX в. и связан с именами М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, С.Г. Нечаева и деятельностью «Земли и воли». По мнению Богучарского, в идейном плане он был подготовлен всей предшествующей политической мыслью XIX в., начиная с П.Я. Чаадаева и славянофилов и заканчивая А.И. Герценым, П.Н. Огаревым, Н.А. Добролюбовым, Н.Г. Чернышевским. При этом историк отмечал незначительность размеров движения «шестидесятников», его изолированность от народа и распространение почти исключительно в студенческой среде в отличие от следующего десятилетия [19].

Говоря о развитии теории партии в 70-е гг. XIX в., автор, с одной стороны, анализирует учения ее вышеупомянутых идеологов, а с другой – показывает выработанную ими теорию партии в связи с политическим движением данного периода. И несмотря на то, что вопросы партийного строительства В.Я. Богучарским особо не выделялись, содержащийся в его работах ценный материал по этой проблеме помог ее более глубокому осмыслению. В частности, он утвердил совершенно обоснованный, на наш взгляд, подход к «нечаевщине» как «эпизоду» исключительного характера, порожденному общественно-политическим строем России, но судить по которому обо всем русском освободительном движении совершенно «несправедливо» [20].

Рассматривая народовольческий этап, историк также приводит много ценной информации о структуре и деятельности «Народной воли», дискуссии, развернувшейся в революционном движении по поводу перехода к политической борьбе и террору, показывает их влияние на процесс партогенеза в России второй половины XIX в. [21].

Интересное и содержательное исследование общественной мысли 1860-х гг. (А.И. Герцен, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев, Н.Г. Чернышевский) и 1870-х гг. (П.Л. Лавров, М.А. Бакунин, П.Н. Ткачев) предпринял Р.В. Иванов-Разумник [22]. Им были высказаны ценные замечания по поводу истоков народнической теории партии и образа революционера, методов «хождения в народ» и террора.

В целом есть основание констатировать слабое внимание дореволюционных авторов к проблемам теории и практики партийного строительства революционных народников. В досоветской литературе отсутствовали попытки специального рассмотрения данного вопроса. Большинство публикаций представляют собой очерки социально-политических взглядов идеологов народничества, истории формирования и деятельности отдельных организаций, основанные на обширной документальной, но мало анализируемой базе. Тем не менее некоторые аспекты темы находили освещение. В этот период шло накопление и обобщение документов. Были поставлены вопросы о самобытности русской теории партии и партийного строительства, оправданности террора как метода деятельности и роли «Народной воли» в процессе российского партогенеза.

В советский период продолжала сохраняться тенденция, отмеченная в дореволюционной литературе. По-прежнему основное внимание уделялось концепциям социализма, теории революции идеологов народничества и деятельности отдельных протопартий и партий, что обусловило отсутствие специальных работ по их теории и практике партийного строительства.

Работы 20-40-х гг. ХХ в., рассматривавшие отдельные аспекты изучаемой темы, носили описательный характер и основывались на узкой источниковой базе. К таковым можно отнести обобщающие работы по народничеству Н.П. Полянского, Л.Э. Шишко, М. Поташа, М. Илюковича, Е.Н. Городецкого, публикацию М.М. Клевенского «Ишутинский кружок и покушение Каракозова» [23], а также книги Б.И. Горева и немецкого историка М. Неттлау о жизни и деятельности М.А. Бакунина [24]. На более обширной документальной основе построено обобщающее сочинение по истории революционного движения Ф. Кона [25].

Особое значение из работ этого времени, посвященных персоналиям, имели публикации историков Ю.М. Стеклова и Б.П. Козьмина. Анализ жизни, деятельности и творчества М.А. Бакунина Ю.М. Стекловым носит фундаментальный характер и до сих пор не потерял своей актуальности [26]. Автор не только приводит огромное количество документов, но и подвергает их детальному разбору, пытается вписать каждый источник в ситуацию, складывавшуюся в революционном движении, окружении Бакунина, его личной жизни. Он выделяет три этапа в жизненном пути и идейной эволюции теоретика анархизма (1814–1861, 1861–1868, 1868–1876), показывая особенности его позиций на каждом из них. Работа дает цельное представление о концепции Бакунина, и, что особенно важно для нас, содержит анализ разработанных им в 1848–49 и 60-е гг. XIX в. планов создания революционной партии, раскрывает характер взаимоотношений Бакунина и С.Г. Нечаева, а также отношение мыслителя к пропаганде, агитации и террору как методам революционной партии. При этом мы полностью согласны с высокой оценкой Ю.М. Стекловым планов бакунинского «Альянса» как «верной и здоровой мысли» о том, что массовое движение может рассчитывать на успех, если оно «объединится сплоченной организацией», выражающей интересы масс и пользующейся их доверием. «Это было, – заключает он, – как бы предвидением грядущих форм пролетарской борьбы» [27].

Проблемы теории революции, методов деятельности партии и принципов ее построения в понимании Н.П. Огарева, С.Г. Нечаева и П.Н. Ткачева стали предметом внимания Б.П. Козьмина. Историк одним из первых поставил вопрос о созвучности планов создания партии Ткачева и Нечаева, что объяснялось, по его мнению, деятельным участием теоретика «заговорщиков» в нечаевской организации. Кроме того, им были частично введены в научный оборот и проанализированы документы нечаевской «Народной расправы» и «Общества Народного Освобождения» – тайной организации, которую планировалось создать на базе редакции журнала «Набат» [28].

Важным этапом в изучении народнических организаций стало опубликование исследований-воспоминаний самих народников или их ближайших родственников: С.Ф. Ковалика, О.В. Аптекмана, В. Левицкого (В.О. Цеденбаума), М. Слепцовой [29].

В целом же можно сказать, что большинство работ 1920–1940-х гг., основанных на узком круге источников, носило скорее описательный, научно-популярный характер. При этом начиная с 30-х гг. XX в. шло нарастание тенденции к однозначности оценок народничества и выработанной им теории партии в рамках марксистско-ленинского подхода как бесперспективных с точки зрения исторического прогресса [30].

Новый этап в изучении теории партии и партийного строительства мыслителей второй половины XIX в. начался в 1950–1970-е гг. Одним из первых к ней как к объекту специального исследования обратился Я.И. Линков [31]. В своей статье «Проблема революционной партии в России в эпоху падения крепостного права» ученый систематизировал высказывания Н.Г. Чернышевского, Н.П. Огарева, листки «Великорусса» и «Ответ “Великоруссу”» Н.А. Серно-Соловьевича по вопросу необходимости революционной партии в России, принципов ее построения и методов деятельности и, опираясь на свои изыскания, сделал вывод о наличии определенной теории партии у теоретиков начала 60-х гг. XIX в. Данная работа явилась первым опытом анализа русской теории партогенеза. Однако она охватила лишь 1861–1863 гг. и не содержит каких-либо выходов на последующий период.

Большое значение для дальнейшего рассмотрения темы имели работы Я.И. Линкова, посвященные теории партии Н.П. Огарева и попыткам ее воплощения в деятельности «Земли и воли» 60-х гг. XIX в. [32].

Схожая проблематика нашла отражение в монографиях М.В. Яковлева, Э.С. Виленской, Н.Н. Новиковой [33]. В частности, последняя предприняла единственную до сих пор в отечественной литературе попытку установить состав Комитета «Великорусса». На основе сопоставления текстов, материалов следствия, мемуаров и переписки Новикова пришла к выводу, что Комитет был основой будущего общества «Земля и воля», а его листки – набросками его программы, в которых отразились взгляды их авторов – Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, А.А. Серно-Соловьевича, В.А. Обручева, П.И. Бокова, М.Л. Михайлова, Н.В. Шелгунова [34].

Введение в научный оборот новых источников по революционному движению первой половины 60-х гг. XIX в. и их анализ отличало работы профессора М.В. Нечкиной [35]. Несмотря на то, что некоторые сделанные ею выводы, особенно по структуре «Земли и воли», далеко не бесспорны, предпринятая публикация ранних записок Н.П. Огарева с планами создания революционной партии, несомненно, оказала большое влияние на все последующее изучение проблемы.

Качественно иными стали в 1950-е – первую половину 1970-х гг. обобщающие исследования по истории и теории революционного народничества. Значительный эмпирический материал, привлечение основных сочинений идеологов 60–70-х гг. XIX в. сочетались в работах Б.С. Итенберга, В.Ф. Антонова, Ш.М. Левина с тщательной разработкой проблем роли партии в революционном движении, методов ее деятельности, морального облика социалиста-революционера. Не был обойден вниманием и вопрос о соотношении предполагавшейся и реально существовавшей структуры народнических организаций. При этом помимо традиционных «Земли и воли» 1870-х гг. и «Народной воли» анализу подверглись протопартии, такие как «ишутинцы», «чайковцы», Всероссийская социально-революционная организация [36]. Плодотворным для дальнейшего рассмотрения народнической теории партии является, по нашему мнению, сделанный Ш.М. Левиным вывод о преемственности ленинской теории партийного строительства [37], что однозначно отрицалось литературой 1930–1940-х гг.

Однако и в этот период продолжали появляться весьма поверхностные как в фактическом, так и в аналитическом плане работы, к каковым, на наш взгляд, можно отнести книги А.Ф. Костина, И.К. Пантина, Г.Г. Водолазова [38]. Так, например, вызывает недоумение характеристика И.К. Пантиным теории революции и партии П.Л. Лаврова как «идеалистической картины революционного процесса» в связи с тем, что последний «не знает иных форм революционной работы, кроме пропаганды», а будущее освободительного движения рисует как «процесс все более широкого распространения социалистических идей» [39]. Или его же тезис о том, что централизации народнической партии мешали «привычки к своеволию, психология индивидуализма» ее членов [40].

Идейные поиски М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева, в том числе и в области теории партии, нашли отражение в монографиях А.А. Галактионова и П.Ф. Никандрова [41]. Авторы широко использовали сравнительно-исторический подход, в связи с чем их трактовки концепций Лаврова и Ткачева отличаются аналитичностью, взвешенностью оценок и категориальной строгостью. Несколько слабее, к сожалению, представлена теория М.А. Бакунина. Ученые свели его понимание революции, бунта к взаимоотношениям между интеллигенцией и народом как социальными слоями, не вводя понятия «партия», несмотря на то, что у идеолога анархизма оно присутствует [42].

Важные проблемы характеристики социалистических взглядов и теории революции отдельных мыслителей были подняты историками и философами В.М. Кейзеровой, В.Я. Баркаловым, А.И. Демиденко, А.И. Татарниковым, М.Г. Седовым [43]. И хотя некоторые их оценки сегодня подвергаются пересмотру в связи с переосмыслением марксистско-ленинского подхода, ценными остаются содержащийся в них фактический материал и попытки осмысления уже существующей литературы по изучаемым вопросам.

Первой работой, специально посвященной пониманию народниками морального облика члена социально-революционной партии, стала статья-обзор И.А. Зайцева [44], в которой автор кратко останавливается на высказываниях теоретиков и практиков народничества по указанной теме. Большой вклад в изучение структуры, принципов построения и деятельности отдельных народнических организаций 1870-х гг. внесли Р.В. Филиппов, Н.А. Троицкий, П.С. Ткаченко, С.С. Волк, В.А. Твардовская, М.Г. Седов [45].

Признанным авторитетом в области истории народничества является Е.Л. Рудницкая. В советский период ею были исследованы записки, публикации Н.П. Огарева и М.А. Бакунина, другие документы 1860-х гг., касающиеся создания революционной партии. Пожалуй, впервые в отечественной литературе подверглись полному и глубокому осмыслению ранние наброски планов партийного строительства Н.П. Огарева. Совершенно справедливо, на наш взгляд, указано главное отличие предложенной им структуры партии от реально существовавшей у декабристов: ее ориентированность на связь с народом, работу в массах, что проявлялось даже в названии руководящих членов «апостолами», а также федеративный принцип построения организации [46].

В работе «Русская революционная мысль: демократическая печать. 1864–1873» [47] историк, анализируя судьбу эмигрантских революционных изданий, прослеживая их связи с эволюцией революционно-демократического движения в России, представляет процесс развития различных направлений русской революционной мысли. Нетрадиционно много внимания уделено пропагандистской кампании М.А. Бакунина – Н.П. Огарева – С.Г. Нечаева в 1869–1870 гг. Однако применительно к изучаемому вопросу мы не можем согласиться с утверждениями автора об отрицании Бакуниным роли организации, заменяемой стихийностью, из враждебности его к сознательному началу в революционном движении; о совместном авторстве «Катехизиса революционера» и принадлежности Бакунину прокламации «Начало революции», призывающей к террору [48]. Тем более, что подобным выводам противоречат другие, более ранние, публикации Е.Л. Рудницкой, затрагивающие планы партийного строительства М.А. Бакунина [49].

В целом же статьи и монографии Е.Л. Рудницкой оказали значительное влияние на дальнейшее изучение теории партии и партийного строительства революционных народников.

Социально-политическую доктрину М.А. Бакунина избрала предметом своих многолетних исследований Н.М. Пирумова. Именно ее изыскания поставили точку в вековом споре об авторстве «Катехизиса революционера». Анализируя большое количество источников, историк пришла к выводу, что данный документ принадлежит перу С.Г. Нечаева и Г.П. Енишерлова [50]. Это позволило рассматривать все более поздние попытки приписать его Бакунину только как идеологический прием.

Комплексный анализ теории революции, партии и морального облика ее члена теоретика анархизма представлен в ее работе «Социальная доктрина М.А. Бакунина». Автор подробно освещает идейные истоки бакунинской концепции, ее содержание, показывает процесс сближения мыслителя с Нечаевым, его «метания», а также влияние бакунизма на российское революционное движение. Абсолютно справедливо, по нашему мнению, делается вывод о приверженности теоретика «бунта» организации, дисциплине, отрицании им террора как метода деятельности и рассмотрении партии как необходимого условия подготовки революции. Обширная источниковая база и взвешенные оценки обусловливают огромное значение данной монографии для дальнейшего изучения творчества М.А. Бакунина [51].

Высокая оценка его роли в русском революционном движении в плане разработки методов агитации и работы с народом дана в статье Н.Ю. Колпинского и В.А. Твардовской, ставшей, по сути, переломной в традиции рассмотрения бакунизма как «антинаучного» противника «марксизма» [52].

Процесс складывания централистского подхода к структуре революционной партии в теории и практике охарактеризован В.Ф. Пустарнаковым, Б.М. Шахматовым, А.И. Володиным, Е.Г. Плимаком и др. [53].

В этот же период, в 1960–1970-е гг., народничество и созданная его идеологами концепция партии начинают активно изучаться за рубежом. Появляются как обобщающие сочинения, так и монографии, посвященные деятельности отдельных мыслителей. В англо-американской историографии наиболее авторитетными признаны работы Ф. Вентури, И. Берлина, Л. Шапиро, Э. Хингли и др. [54]. Теория партии П.Л. Лаврова анализировалась Ф. Вэлкером, а Н.А. Бакунина – Е. Карром, А. Келли и др. [55]. Не была обойдена внимание и такая колоритная фигура, как С.Г. Нечаев, рассматривавшаяся как традиционная для русского освободительного движения, с чем, конечно же, нельзя согласиться [56]. Общим для всех англо-американских исследователей народнической теории партии являлось признание ее в качестве идейного истока ленинской теории, против чего решительно возражали советские историки. Особенно отчетливо подобное утверждение проявилось в публикациях, посвященных П.Н. Ткачеву [57].

Иной точки зрения придерживался французский коммунист Ж. Дюкло. Его работа, заключающая в себе критику теории М.А. Бакунина, носит своеобразное название: «Бакунин и Маркс: Тень и свет», демонстрирующее, по нашему мнению, скорее пропагандистский, чем научный подход автора: «...Свет – это свет марксистского учения, его предельно ясное понимание мира и общества и выдвигаемой им цели – кардинальных социальных преобразований. Говоря же о тени, я имел в виду бакунинские концепции, их утопичность, двусмысленность и запутанность» [58]. Тот же характер носит содержание книги, представляющее собой цитаты из работ М.А. Бакунина, К. Маркса и Ф. Энгельса как антитезы, но без какого-либо анализа. Теория революции Бакунина автором определяется словами Маркса и Энгельса как «ряд убийств, сначала индивидуальных, затем массовых», а революционер приравнивается к «разбойнику» [59], что, конечно же, не совместимо с реальной концепцией мыслителя.

В целом же заслуга зарубежных исследователей состоит в том, что несмотря на слабую источниковую базу они обоснованно подошли к народнической теории партии как к истоку российской традиции партогенеза.

Однако подобный тезис не соответствовал марксистско-ленинскому подходу, господствовавшему в советской историографии проблемы, и вызвал большое количество «обличительной» литературы [60]. Несколько выделялись в этом ряду монографии В.Г. Джангиряна, Л.Г. Сухотиной, М.Д. Карпачева. Наряду с критикой, они дали достаточно полное представление об англо-американской историографии народничества 1950–1970-х гг., в связи с чем до сих пор не потеряли своей актуальности. Хотя некоторые приведенные в них суждения сейчас нуждаются в пересмотре [61].

Таким образом, в 1950–1970-е гг. произошло дальнейшее осмысление концепции партии и партийного строительства революционных народников. На основе введенных в научный оборот новых источников были проведены интересные изыскания Е.Л. Рудницкой, Н.М. Пирумовой, М.В. Нечкиной, Я.И. Линковым, затронувшие проблемы формирования теории революционной партии в работах Н.П. Огарева, Н.Г. Чернышевского, Н.А.Серно-Соловьевича, М.А. Бакунина и их влияние на складывание народнических организаций исследуемого периода. Все явственнее наблюдался переход от однозначных характеристик к более взвешенным оценкам места данной проблемы в истории и теории русского освободительного движения, укрепившийся в литературе в 1980-е гг.

Всплеск интереса к народнической теории и практике партийного строительства в начале 1980-х гг. был инициирован 100-летием со дня покушения народовольцев на Александра II 1 марта 1881 г. В связи с этим в центре внимания историков оказалась «Народная воля», определяемая ими как «партия действия» с нарастающей централизацией структуры и многоплановой деятельностью [62].

Исследуя причины перехода народовольцев к террористической деятельности, Е.Г. Плимак и В.Г. Хорос сделали важный, по нашему мнению, вывод о специфике «революционной» ситуации 1879–1881 гг. Они показали, что в ней не было фактора «низов», а был террор революционеров и метания «верхов» в связи с ним [63]. Следовательно из двух предназначенных террору функций – «пробуждения массы» и дезорганизации власти – в тот период выполнялась только последняя.

В целом ряде монографий этого периода, посвященным социально-политическим и философским взглядам идеологов революционного народничества, нашла отражение и теория партии Н.П. Огарева, М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева, П.А. Кропоткина [64]. В качестве их источниковой базы выступили уже опубликованные произведения мыслителей, однако авторы подошли к ним взвешенно, руководствуясь не идеологическими постулатами, а особенностями духовного и политического развития России второй половины XIX в. Справедливо отмечалось выдвигавшееся всеми идеологами требование связи партии с народом, характеристика ее как «подготовителя» социальной революции, а также разное понимание ими принципов построения революционной партии. Но изложение материала по персоналиям, преобладание философской и социологической проблематики не позволяют составить на основе этих работ цельное представление о народнической концепции по исследуемому вопросу.

Не очень удачную попытку отойти от марксистских оценок теории и практики партийного строительства народников демонстрирует монография М.Д. Карпачева, носящая обобщающий характер [65]. Историк объясняет распространение их концепций социально-экономической и политической неподготовленностью России к восприятию марксизма. При описании идейных течений 1870-х гг. на первый план у него выходят взаимоотношения в паре «интеллигенция-народ» в трактовке М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова и П.Н. Ткачева. Не совсем уместными в подобного рода сочинении выглядят определения тактики Ткачева как «революционного авантюризма» и «отрицания политической борьбы» народниками как «застарелого предрассудка» [66]. В целом, фактическая сторона данной работы значительно превышает ее оценочный компонент, что характерно и для других публикаций второй половины 1980-х гг.

Особенности революционной традиции России XIX в., степень преемственности и новизны каждого ее этапа, сущностные черты сложившегося в 70-е гг. нового типа личности – профессионального революционера, раскрывают И.К. Пантин, Е.Г. Плимак, В.Г. Хорос [67]. Их совместный труд заслуживает особого внимания, так как наряду с богатой эмпирической базой по структуре и деятельности конкретных организаций авторы рассуждают о степени взаимовлияния теории и практики в русском освободительном движении, начиная с Радищева и декабристов и заканчивая Ткачевым и «Народной волей». Говоря о преемственности, они выводят принцип централизованного построения народнических партий из опыта «Южного общества» во главе с Пестелем. На протяжении всей работы историки ставят и решают вопрос о естественности перехода от заговорщических организаций к строго законспирированным протопартиям и партиям, осознавшим необходимость постоянной связи с народом, а также об истоках, причинах и логичности появления террористического направления их деятельности. Предпринятая И.К. Пантиным, Е.Г. Плимаком, В.Г. Хоросом попытка вписать революционное народничество и созданную им теорию партии в контекст политического развития России, показав преемственность ленинского этапа, имеет исключительное значение для дальнейшей разработки проблемы.

Трактовка М.А. Бакуниным, П.Л. Лавровым и П.Н. Ткачевым морального облика профессионального революционера – члена социально-революционной партии рассматривалась в диссертационном сочинении А.А. Шиширянц. Автор справедливо, на наш взгляд, указывает общие требования, предъявлявшиеся к революционеру – критическое отношение к миру, беззаветная преданность делу революции, единство с народом. Менее обосновано выглядят положения об отождествлении Бакуниным революционной деятельности с «разрушением, насилием, вседозволенностью» и стремление соединить моральный образ члена партии Нечаева с бакунинским, хотя в литературе уже существовали достаточно аргументированные противоположные точки зрения [68].

В 1987 г. вышла работа С.Н. Канева «Революция и анархизм», получившая резко негативную оценку. Книга была написана в ключе марксистско-ленинского подхода и носила компилятивный «обличительный» характер. Автор сводил всю теорию революции М.А. Бакунина только к крестьянскому бунту, а идеалом партии для него считал «организацию ордена иезуитов». В связи с этим он делал вывод о противоречии бакунинского анархизма и планов построения партии [69].

Ответом на нее стала статья А.К. Исаева и Д.И. Олейникова «Бакунизм нуждается в более серьезном изучении» [70]. По их мнению, «задача показать бакунизм в качестве непримиримого врага революции и революционной демократии неблагодарна изначально». Он нуждается в серьезном критическом изучении, но рассматривать его при этом следует как одно из направлений социалистической мысли. Как и всякая идеология, бакунизм имеет «свои сильные и слабые стороны, свои взлеты и свои трагические ошибки» [71]. Определяя место Бакунина в освободительном движении, историки обращаются к его теории партии и совершенно верно отмечают осознание им необходимости сплоченной организации с внутренней дисциплиной для подготовки и осуществления революции, неприятие террора как метода деятельности и «гениальную догадку», что такая организация сложится вокруг единой общерусской политической газеты [72]. Таким образом, аргументировано опровергая сложившийся в литературе вывод о пагубном влиянии бакунизма на революционное движение в России, Исаев и Олейников действительно переосмыслили его, показав огромное влияние идей Бакунина на теорию партии 1870-х гг. и последующих десятилетий.

Смене оценок роли М.А. Бакунина в процессах партогенеза XIX в. способствовала и монография М.И. Михайлова «Мелкобуржуазное бунтарство в эпоху промышленного капитализма». В ней почти не содержится суждений по поводу бакунинской теории партии, однако очень подробно описаны первая попытка создания революционной организации идеологом анархизма в 1849 г., а также цели, принципы и структура Альянса интернациональных братьев [73]. К творческой биографии теоретика анархизма в этот период также обращался В.Г. Графский [74]. Социально-политическая доктрина П.Л. Лаврова, в том числе и в области партийного строительства, в 1980-е гг. детально анализировались Г.И. Кучерковым [75], В.Ф. Антоновым и Б.С. Итенбергом. Последние достаточно полно раскрыли ее содержание от общей постановки вопроса о роли партии в революционной борьбе в «Исторических письмах» до определения ее структуры и правил построения в «Государственном элементе в будущем обществе», а также показали причины перехода Лаврова на позиции централизма [76].

Большое внимание уделено трактовке мыслителем этики социалиста-революционера. Правильно было отмечено то исключительное значение, которое придавал Лавров вопросу нравственно-уставных требований к членам партии, их взаимоотношениям между собой, отношению организации к своему члену, проблеме партийного лидерства и вождизма. В этой связи ценен анализ В.Ф. Антоновым рассуждений теоретика о статусе лидера в кружке и партии, а также сделанный им вывод о том, что «учение П.Л. Лаврова о нравственности революционера и партии является начальным этапом в разработке моральных норм социалиста», оказавшим огромное влияние на последующие поколения революционеров [77].

Отличием работ стал принцип компоновки материала – хронологический у Б.С. Итенберга и проблемный, дающий, по нашему мнению, более цельное представление по проблемам, у В.Ф. Антонова. Разрабатывался ими и такой значимый аспект, как отношение Лаврова к террору. Авторы единодушны в том, что террор представлялся идеологу «пропагандистов» весьма опасным средством борьбы за социализм, хотя рассматривался им как доказательство народу возможности протеста против самодержавия [78].

В целом работы В.Ф. Антонова и Б.С. Итенберга, вобрав в себя и систематизировав накопленный материал по теории партии и партийного строительства П.Л. Лаврова, как бы подвели итог почти вековым изысканиям в этой области. Содержащиеся в них оценки вполне современны, что, возможно, и обусловило отсутствие внимания к творчеству теоретика «пропагандистов» в 1990-е гг.

В последние годы отечественные исследователи все более активно обращаются к изучению спорных моментов теории и истории народничества, а также пытаются посмотреть на идеи и события второй половины XIX в. в свете современных представлений о роли революции в истории вообще и революционного движения в истории России в частности, о значении и оправданности террора в политической борьбе, степени преемственности организационных форм народнического и большевистского этапов русского освободительного движения. При этом следует отметить, что наибольшее внимание ими уделяется концепциям П.Н. Ткачева, С.Г. Нечаева и практике «Народной воли».

Серьезное исследование идейной и практической деятельности П.Н. Ткачева предприняла Е.Л. Рудницкая [79]. Историк проследила целое направление в русском освободительном движении: декабристы – «Молодая Россия» П. Заичневского – С.Г. Нечаев – П.Н. Ткачев – «Народная воля» – В.И. Ленин. Для него было характерно признание исключительной роли партии в осуществлении революции, ее централизованной структуры, а с конца1860-х до начала 1880-х гг. – террора как метода деятельности. В монографии детально рассматриваются работы идеолога «бланкистского» направления, относящиеся к характеристике революционной партии, методов ее деятельности, облика члена, а также приводятся (в приложении) и анализируются документы «Общества Народного Освобождения», которое предполагалось создать на базе редакции «Набата». Кроме того, автор подробно описывает отношения П.Н. Ткачева и С.Г. Нечаева, показывает близость их взглядов по вопросам партийного строительства. Четко прослеживается и тезис Рудницкой об огромном влиянии теории Ткачева на идеологию и практическую деятельность «Народной воли» [80]. Обширная источниковая база и взвешенность оценок делают эту работу очень важной для характеристики теории партии и партийного строительства идеолога «заговорщического» направления революционного народничества.

Жизни и деятельности С.Г. Нечаева посвящена документальная повесть Ф.М. Лурье «Созидатель разрушения» [81]. Публицистичная по стилю изложения, она содержит ценный фактический материал и основные документы, характеризующие «нечаевщину». Автор дает свое понимание этого явления, которое во многих случаях нетрадиционно, и, на наш взгляд, дискуссионно. В частности, определяя «нечаевщину» как «вседозволенность в политической борьбе» [82], Лурье выступает против господствовавшей оценки ее как «эпизода» революционного движения и считает, что она не закончилась с арестом Нечаева. «Нечаевщина», по его мнению, сопутствует конспирации и заговору, нечаевщина и конспирация неразделимы, они всегда вместе. «Без нечаевщины нет конспирации», может только меняться интенсивность ее проявления [83].

Историк относит Нечаева к бланкистскому направлению, рассматривавшему партию как «запал революции», но в то же время говорит о Бакунине как «прямом отце» создателя «Народной расправы». Их, по его словам, роднит «страсть к разрушению и вседозволенности» [84].

Схожую точку зрения о преемственности этапов русского партогенеза и присутствии элементов «нечаевщины» в деятельности «Народной воли» и большевистской партии высказал М. Геллер [85]. Им же был вновь поставлен вопрос о естественности терроризма как метода партийной деятельности для освободительного движения в России, влившийся в дискуссию 1996 г.

Позиции Ф.М. Лурье о почти полном сходстве идей Бакунина, Нечаева и М. Геллера повторил в ходе дискуссии В. Страда [86]. В своей статье он сопоставляет теории революции и партии Бакунина, Нечаева и Ткачева, показывает причины их сближения и разрыва, а также отмечает, что мистификация внутри организации и в отношениях с народом присуща не только революционерам, но и истории России в целом. Показательно обращение автора к Ф.М. Достоевскому и его терминологии, в результате чего Нечаев и его единомышленники называются «бесами».

Противоположного мнения придерживался Н. Троицкий. По справедливому замечанию А. Левандовского, пафос его статьи заключался в том, чтобы «накопившееся в обществе сомнение в правоте и правомерности народнических акций вновь заменить безудержным восторгом». Автор тщательно разводил народничество и «нечаевщину» как централизованный принцип построения партии, а при описании «Земли и воли» 70-х гг. подчеркивал иной характер ее централизации. Основное внимание историк уделил практике «Народной воли». Он видел в ней «первую в России политическую партию», состоявшую из людей, которые бы «в любой цивилизованной стране были бы национальной гордостью» [87].

За более взвешенный подход к теории и практике партийного строительства народников выступил А. Левандовский [88]. Отрицая террор как метод политической борьбы, он аргументировано указал на его господство в идеологии и деятельности «Народной воли». Считая «нечаевщину» лишь нетипичным эпизодом, исследователь вместе с тем показал ее единство с народничеством в плане социального состава интеллигентов-разночинцев. Общими были и их идеи, различались лишь методы подготовки революции.

Своего рода энциклопедический характер носит монография М.А. Малинина «История русского утопического социализма: вторая половина XIX – начало XX вв.». Автор полно, но не давая каких-либо оценок, раскрывает теорию партии, методов ее деятельности С.Г. Нечаева, П.А. Кропоткина, П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, П.Н. Ткачева и практику партийного строительства «Земли и воли» 60-х и 70-х гг. XIX в., ишутинцев, Всероссийской социально-революционной организации, «Народной воли». При этом в работе явно превалирует практический аспект [89].

Складывание народнической теории партии в 60-70-е гг. XIX в., ее истоки и эволюцию пытался проследить В.Г. Графский [90]. Специального внимания этому вопросу им не уделялось, однако был высказан ряд ценных замечаний по причинам появления у народников идеи о необходимости революционной партии для успеха социальной революции в России.

Проблему влияния романа Н.Г. Чернышевского на нравственный идеал и моральный облик революционеров 1870-х гг. анализировал Э.Л. Афанасьев [91]. Некоторые вопросы концепции партии и партийного строительства М.А. Бакунина поднимались в публикациях В.А. Должикова, Ю.А. Борисенко, Д.И. Олейникова [92].

Относительный возврат к дискуссиям середины 1990-х годов демонстрируют статья американского историка Дж. Энтина, исследовавшего социокультурные и психологические детерминанты конспиративной традиции, и монография О.В. Будницкого, посвященная эволюции теории и практическому использованию террористических методов в русском революционном движении второй половины XIX – начала ХХ в. [93]. В частности, Будницкий попытался понять сущность терроризма, чтобы сравнить террор с его современными формами и выделить их особенности, а также им дан развернутый анализ историографии данной проблемы [94].

Таким образом, в отечественной и зарубежной историографии был затронут ряд проблем по теории и практике партийного строительства революционных народников 60–70-х гг. XIX в.: рассмотрены концепции партии, ее характера, методов деятельности, принципов построения и морального облика члена, принадлежавшие Н.П. Огареву, С.Г. Нечаеву, М.А. Бакунину, П.Л. Лаврову, П.Н. Ткачеву; исследованы программные и уставные документы партий «Земли и воли» 70-х гг., «Народной воли» и протопартийных народнических организаций, выявлены их структура, основные направления функционирования; сделаны важные наблюдения о преемственности и взаимовлиянии теории и практики партийного строительства в русском революционном движении.

Тем не менее можно констатировать, что видение данной проблемы как определенной и в известном смысле целостной системы взглядов, имевшей характерные черты и наложившей отпечаток на протекание политического процесса в России в последующие десятилетия практически отсутствует. В литературе получили освещение лишь отдельные ее фрагменты, но и они, как правило, несут в себе установившееся за советский период стереотипные оценки и требуют пересмотра.