«Экономика переживаний»

Вышла книга, которая называется «The economy of experience». Перевести однозначно на русский довольно сложно. Experience – это такая штука, которая отчасти «опыт», отчасти «переживания». «Экономика переживаний», пусть будет так. Как водится в большинстве американских книг, они построены по такой хабордовской схеме непрерывного внушения. Содержание всего странички на две, но это 270 страниц заклинания: поверь, поверь, поверь. Но две страницы модно из нее отжать: заглавие и две страницы. О чем идет речь? О невероятно важном повороте или перевороте, который переживает сейчас эта завязка цивилизации и культуры. Схему книжки можно передать самым примитивным образом: если я покупаю кофе сырой, зеленый в мешке и сам его поджариваю, то чашечка кофе мне обойдется в 2 цента. Если покупаю кофе упакованный, бренд известный, тогда чашечка кофе будет стоить 10-12 центов. Если я забегаю в «Добрую чашку» в Петербурге, я плачу за чашечку доллар, и это еще экономика услуг. Первое – это экономика сырья, второе – экономика товара (упаковка, реклама), третья – это экономика услуг (могу взять с собой). А если я хочу выпить кофе на площади Сан-Марк в Венеции, то это будет 15 долларов. Я плачу не за кофе же, а за experience, за переживание того, что я наконец этот тип опята могу позволить. На этом построена вся программа Диснея, которая привела к формированию не просто Диснейленда, а тематических парков. Какова модель тематического парка: главнее – это переживание, совместное, семейное. Потом между родителями и взрослеющими детьми рассматривается как общая память, как переживание, у которого есть история, обращенная в будущее.

Сегодня в эту логику встраиваются все торговые сети. Например, книжная торговля, которая стала создавать кафе внутри магазина. Создать переживание видения периферии, что я не один такой сумасшедший, что есть и другие заинтересованные. Возникает общение по этому поводу, возникает культурное переживание.

У нас все быстро подхватили. Издательство «ОГИ» уже такую схему развивает. Моя недавняя сотрудница недавно открыла «ОГИ» во Львове, во враждебной политической среде. Вы знаете, что Западная Украина долгое время спекулировала на отталкивании всего московского. «ОГИ» открылся с гигантским успехом. Местные газеты писали такую любопытную вещь: два года назад мы бы писали «Вот эти москали…», а сегодня, нет. Возник, во-первых, колоссальный голод на большой мир, который создается магазином, типа «ОГИ» - немного книг, но гигантский веер растяжки (сразу привозят 20 тысяч названий). Это обрушивается на изголодавшуюся по хорошей литературе публику. И, кроме того, он открыт 24 часа в сутки, и там можно на галерейке прилечь на матрасик с книжкой, взять с собой чашку кофе. Возникло место экономики переживаний. Значит, это не обязательно смешно и в наших условиях. Иногда смешновато, когда в Москве возник крокус-сити, подражающий тематически паркам, пока это забавно, они финансово пролетают чудовищно. Пролетают по культурному невежеству. Крепкие бизнесмены не читали книжки и не могли понять, что технологии тематического парка рассчитана на среднего клиента, а вовсе не на высшего. И делать это при ценах запредельных для среднего класса, проект немедленно провалился. Экономика и культура оказываются зацеплены здесь жесточайшим образом, но общего тренда это не меняет. Мы погружаемся в это. И я узнал, что уже третий кинотеатр в Тольятти перестраивается, возрождается в новом, потому что поход в кино опять трактуется в категории экономики переживаний. Переживания совместно с другими. Это не может быть заменено ни просмотром ни DVD, ни домашнего кинотеатра, если кто и может себе это позволить.

Это структурирование возможностей и отличает город от негорода. Город от села или очень большое села. Город отличается не тем, что у него непременно архитектура другая, у него и архитектура то другая потому, что весь его строй рассчитан на то, чтобы создавать многообразие выбора.

Я, просматривая города Поволжья, использовал очень простой критерий – цена билета на дискотеку. Очень удобно. По округу эта цена варьируется от двух рублей до ста двадцати. Но гораздо интереснее другое, можно сразу определить город это или не город по одному признаку – если в нем есть дискотеки с разной ценой – это город, а если с одной, то это еще слобода. Именно настройка на разное определяет в гораздо большей степени, чем просто количество ассигнаций, которыми мы можем вымостить городскую площадь.

Есть очень хороший пример. В крупных волжских городах есть несколько пешеходных улиц. Есть пешеходная Покровка в Нижнем Новгороде, есть пешеходная Баумана в Казани, есть пешеходная в Саратове, в Самаре. Все они строились по стереотипу. Но из всех этих улиц только саратовская является городской в европейском смысле. Денег на нее затрачено много меньше, чем вколотят в Нижнем Новгороде. За счет чего я могу говорить о том, что саратовская пешеходная улица задала и поддерживает стандарт именно городской среды и городской культуры. Не удалось выяснить сложилось это из-за того, что были остроумные проектировщики, или просто денег не хватило. Мне кажется, что по второй причине, но на пользу пошло. Потому что Саратовская улица настроена как музыкальный инструмент, вернее как оркестр на людей с разной толщиной кошелька. Внутри саратовской улицы и студент с тридцаткой в кармане, и человек с несколькими средними регистрами, и человек очень состоятельный находит себе свое, не вступая в конфликт с другим. Если это многообразие выбора пропущено, а так произошло, к сожалению, в Казани, где очень скульптура бронзовая, прекрасное мощение. Но там или очень дорогие бутики и дорогие рестораны, или тентовые пивнушки. Между этими двумя регистрами нет ничего, в результате неуютно все. Сегодня вечерняя казанская улица Баумана, могла бы быть очень симпатичной декорацией для городской жизни, становится местом неуютным.

В Саратове в центре улицы стоит Интернет-кафе, которое носит название «Бешеная мышь». За этим филологическая отстройка саратовской городской культуры. Читая саратовские вывески, вы увидите, что это целый литературный пласт, и не случайный пласт. Просто ведут эту работу по городскому фольклору. В этом же направлении работает Пермь сейчас, максимально выстраивая самопознания пермской культуры.

Эта штука особенно у нас приобрела тройное значение. Сельская культура, большевиками довольно успешно выкошена. Осталась от нее в основном мемориально-музейное содержание. Научиться использовать это содержание гораздо сложнее, чем драть с глянцевых чужих журналов. Когда мы проводили, еще завершаем культурную столицу в Чебоксарах. Одна из самых интересных вещей, которая была там явлена, это разработки дизайнеров, разработки в том числе текстилей и костюмов, действительно отталкивающихся от традиционной чувашской одежды, но не купируя ее. И тем не менее, позволяя ее обозначить. Это означает, что в городе созревает культура, так как она способна относиться к любому прошлому и настоящему, включая свое собственное как к предмету деятельности, а не просто как к той ценности, которой положено поклоняться.

Сельская культура отсутствует как действующий феномен. И сложность в том, что у нас с вами в ряде регионов собственной и одноориентированной, национальной или городской культуры никогда не было. Сельская была, а городской не было. На всем Поволжье за исключением традиционных русских городов была только Казань. Все остальное, чувашское, мордовское, удмуртское только сельские традиционные культуры. Начать строить на переживании их как ценности, значит выйти не прямо в лоб копирования экономики переживания, а выстроить свою этику, эстетику переживания. Это дается довольно трудно. Особенно трудно дается в таких спорных слободах как Набережные Челны или Тольятти. Как писал один из губернаторов в ответ на запрос Екатерины Великой, что там происходит в Херсонской губернии, «со всяких земель сходцы, не помнящие родства». Эта правда была.

Насколько я знаю Тольятти, насколько я знаю попытки выстроить здесь художественную деятельность, делались и делаются очень важные попытки найти в этом «со всех земель сходце» память о родстве, встроенность в гораздо большее культурное пространство, что создает огромный ресурс. Более того, Тольятти – это второй город по отношению к городу первому, который тут не так уж далек (Самара). Мои наблюдения показывают, что весь настоящий авангард возникает только во вторых городах, а не в первых. Это понятно. Первым и так хорошо, а вторым необходимо делать рывок для того, чтобы самоосознать и двигаться дальше. Самые интересные дизайнерские работы делаются во вторых городах, самые интересные архитектурные проекты реализуются во вторых городах. Пока что с литературой не очень. Почему, я не знаю, для меня это загадка. Почему я считаю так важно об этом говорить. Потому что сегодня, оказавшись в ситуации конкуренции между городскими центрами, конкуренции за жителей попросту. Но ведь не за всяких жителей. Есть жители, которые нужнее, а есть жители, которые менее нужны. У Щедрина была по этому поводу была замечательная фраза, когда кличут клич, откликаются те Ивановы, которые нужны, а которые не нужны, сидят по своим норам и трепещут. Щедрин всегда видел структурность организации культуры, чем и отличался от других литераторов, за что они его терпеть не могли.

Сегодня этот вопрос «Ивановы, которые нужны» вырос в стратегическую проблему для страны в целом. Для страны в целом, потому что она, страна, держится на каркасе городов. Ничего другого у нее нет. А чтобы держаться на каркасе городов всерьез, когда нет госплана, который вливал гигантские федеральные или советские деньги в какую-нибудь точку. Этого нет и не будет, проехала. В экономике работает чисто ценностное понятие «инвестиционная привлекательность». Это критерий, который вбирает в себя тысячу показателей, но мгновенно опознается и распознается. Борьба за инвестиционную привлекательность, давно идущая в старом свете, сегодня охватывает и нашу конструкцию и вплотную ставит задачу конструктивно-проектную – как смонтировать достаточный человеческий ресурс, чтобы эту привлекательность выстроить как образ. Как смонтировать управленческую машину, которая позволила бы результат работы людей, способных в совокупности создать этот образ, превратить в планы реальной деятельности. Ну и, наконец, само видение контекста, в котором эта задача решается. Под контекстом, надо иметь ввиду, очень разные вещи. Недавно в телевидении мелькнул замечательный сюжет у Парфенова в «Намедни». Семейство ... во Флоренции и там жил садовник, который из Кемерово заработал там денежку, чтобы купить землю в Краснодарском крае. Я сталкивался с тем, что в Кировской губернии есть целые поселки, откуда все трудоспособное население было на уборке урожая в Испании. Человеческая индивидуальная география деятельности в этом отношении стремительно расширилась и изменилась. Целые области работают в Тюменских болотах вахтовым методом, и география этой работы охватывает полстраны. Представление о расстоянии как препятствии перестает здесь играть роль. А мышление людей, формирующих город, чаще всего замыкается его чертой или максимум регионом, под которым он прописан, то начальство, откуда он субвенции и трансферты получает из госбюджета. Есть здесь разрыв, цивилизационный разрыв на самом деле в технологиях видениях. У людей он уже есть, а в институтах власти его еще нет. То же самое происходит, когда мы обнаруживаем, что та иерархия, в советские времена запечатленная, какие предприятия важные, какие не очень, а какие совсем не важные, замечательно продолжает жить. Я работал с Рузаевкой, это райцентр в Мордовии, очень любопытный по составу, где и сейчас можно увидеть: номером 1 стоит завод по производству чего-то, на котором работает всего 100 человек. А холдинг, который охватил собой производство хлеба, соленья, полуфабрикатов и всего прочего, где работает уже 220 человек лежит внизу списка, потому что в системе ценностей еще невозможно поставить его на первую позицию. Как же так, это ж непонятно что! Изменение структуры видения в этом отношении вступает в острейший конфликт с реальным процессом эмансипации местного сообщества и вызревания местной элиты. Второй раз я произношу это слово, потому что оно мне очень важно в конце. Я наблюдаю невероятно интересное социальное явление, о котором раньше не приходилось и думать, потому, что в советское время существовала площадка, на которой представители разных цехов, разных видов деятельности хотя бы встречались. Это называлось бюро райкома. Или горкома. Где людей вытаскивали в одно фойе, и они могли деятельно узнать друг друга. Прошло некоторое время и оказалось, что такой площадки нет вообще. И разбежка такова, что даже в городе, где 10-12 тысяч человек, большинство людей друг друга не знает, т.е. знает в лицо, возможно, здоровается, но деятельностно не знает, не отражает другого в себе, не представляет человеческого контекста. И только последние несколько лет стало складываться деловое сообщество или клуб – как угодно, в основном, на том, что компенсирует неэффективность государства в выполнении своих обязательств – ну, мост надо починить? Надо, надо скинуться – надо. Крышу надо починить, еще чего-то. Этот клуб становится реальной влиятельной силой, уже на уровне райцентров – это я могу как свидетель зафиксировать. И от этого остается только полшажочка до перехода этого клуба в позицию проектирующего будущее субъекта. Трудность заключается в том, что этот клуб сам по себе не войдет в отношения с тем культурным субстратом, без которого он эффективно работать не может. Когда это происходит – почему я и проводил проектные семинары в трех республиках, в трех областях – на севере, на юге, на востоке округа, чтобы иметь выборку такую достаточно эффективную – когда эта работа провоцируется как совместно-проектная, совместно-творческая – эти связи почти мгновенно устанавливаются. Но без вмешательства третьего агента эти связи установиться пока не могут. Чудеса бывают изредка, но, как и положено чудесам, действительно, очень редко. И вот здесь я подхожу к завершающей части монолога, потому что вообще мне гораздо интереснее отвечать на вопросы, если они есть, третий раз, произнося слово элита. Сложилась определенная публицистическая чушь, в которой под этим словом стали подразумевать, так сказать, богатеньких и знатненьких. Это полностью противоречит классическому, культурному образу того, чем является национальная элита. Национальную элиту во всем мире готовит только один институт – университет. Единственная функция университета – это подготовка национальной элиты, потому что обучать можно еще 27 способами. Поэтому недаром выпускники университетов – серьезных университетов во всем мире – образуют собой могучую среду взаимной поддержки – есть галстук, система пожертвований и завещают университету не потому, что им нужно здесь выразить тщеславие – как правило, это люди, которые имеют 100 разных способов его выразить, и более шумных – это не очень шумный. А потому что видят в этой машины главный инструмент поддержания равновесия культуры и социальной и политической стабильности своего общества. В элиту входит лишь тот, кто мыслит большими категориями, параллельно решая задачи личной карьеры, никоим образом не надо противопоставлять одно другому. Но непременно присутствует это третье измерение – мышление длинной категорией, мышление местом, страной, местом страны в мире только тогда о ней можно говорить всерьез. Поп-звезд можно обзывать, что у нас и делают в газетах. Элита вырастает. Российская элита была, не очень уж удачная, но уж какая получилась, потом ее почти смело историей. Сегодня зарядка, шанс у страны только в этом – в выстраивании, в выращивании национальной элиты, способной осуществлять связку между миром дела, миром деловых людей и миром общественных проблем, быть тем связующим кристаллом, который выражает интересы общества и содержит политиков, а не находится на содержании у политиков. Шанс на это есть, но это только шанс. Воплотить его сегодня в первых городах гораздо труднее, чем во вторых. По понятным причинам – по слежавшимся и сложившимся конструкциям, по самодовольству устойчивых цехов, поддерживаемых из престижных соображений, подкармливаемых региональной властью. У вторых городов нет другого выхода – либо они станут генераторами элиты в этом отношении, мыслящим город через культуру, культуру через город как ресурс, либо они рассосутся. Повторяю – конкуренция за людей будет стремительно нарастать.

Час монолога – более чем достаточно.

- Считаете ли вы, что университет может стать центом развития культуры?

университет в первую очередь. Но не просто университет, я ведь не вывеску имею в виду. Вот что сейчас я разыгрываю, как социальный экспериментатор. Это будет вам очень характерным полупояснением. Чебоксары – абсолютно новый город во всех смыслах. Во-первых, потому что старые Чебоксары просто утопили, во-вторых, потому что это был маленький плюгавый заштатный городок, просто у большевиков была железная логика – ни в коем случае не делать столицу в том месте, где она была. Исключения есть, но их мало. И поэтому вместо Анадыря, где была традиционно центр территории, ее сделали в Чебоксарах, где было 17000 душ, занятых разгрузкой барж. Сегодня это город, становящийся город, с городской культурой и, кстати, мощным университетом. Но этот университет уже успел застыть в формах воспроизводства профессионализов, а это еще не есть создание элиты, городской культуры. Чтобы размочить эту ситуацию, воспользовавшись рамкой культурной столицы, я подбил мужественного ректора университета на опыт – в этом году каждую субботу в Чебоксарах читали личностные лекции, не вписывающиеся ни в какие стандартные курсы, люди, которых приезжали и приезжали. Это было рискованно, потому что внесение такого заряда разно-ориентированного личностного потенциала – на это надо еще пойти, потому что это надламывает веру в традиционные программы, модели курсов, смешивает и переженивает. Эксперимент вроде бы получился, хотя на результаты надо еще посмотреть. Брожение в педагогическом корпусе началось. В Ижевске сейчас мы разыгрываем другую схему. Для того чтобы университет вошел в реальное взаимодействие с городом, когда преподаватели – народ занятой, им подработать надо, и студенты – народ занятой, им тоже подработать надо, а те, кто незанятой, тот и не нужен, не тот Иванов, значит, единственный шанс – это втянуть внутрь учебного процесса целевые установки принципиально важные для формирования города. Сейчас в Ижевске, собрав сначала три группы людей, представляющих сообщество академическое, сообщество деловое и общественное и сообщество архитектурно-дизайнерское, проектно-ориентированное, сначала по отдельности, а потом вместе, мы провели мягкое рейтингование проблемных точек в городе – где явные проблемы? Во-первых, в Ижевске обнаружилось, негде назначить свидание. Это размыто в пространстве. А это очень существенно, потому что это определяет зрелость городской среды. Произошел отбор в логике консенсуса. Выбрали пять ключевых точек – речка, впадающая в роскошный индустриальный пруд, набережная, отсутствие роллодрома – нет, велосипедных дорожек нет – а потом говорят, что нечем заняться – нет условий. И целый ряд других точек, которые позволяют одновременно вести курсовые работы по 27 кафедрам, нацеленные на эти точки. Там есть работа для экологов, для инженеров, потому что нужно укрепить набережную, инвестирование этого процесса, ну про архитекторов и дизайнеров – все понятно. И если удастся осуществить защиту курсовых работ по одному объекту сразу во множестве мест – мы получим просто некое иное культурное качество. Не навязываю как образец, просто называю. Это одна из форм установления моста. Естественно , здесь рядом художественный мир – уже существует, музейный мир, безумно интересный, который надо втягивать в деятельность – они и так священные безумцы, они и так без денег работают. Им дать возможность самореализации. И здесь крошечный пример. Давным-давно, еще на излете советских времен, я столкнулся в маленьком городе Старица с очень широко присутствующей в стране проблемой. Прелестный городской декор, просечные доски, полотенца и все такое – спалось уже как осенняя листва – ну рано ил поздно это происходит. Т.е. консерваторы реставраторы такие мастера были сметы закладывать, что всего городского бюджета на два домика бы не хватило. Тогда начинается такая проработка – а где у нас есть незадействованные в хозяйстве ресурсы. В школе были уроки труда, на которых бедные школьники и их учителя занимались каким-то вздором – делали табуретки или еще чего-то. Без любви, без желания, абы сделать, материал перевести. Один минус, который подлежит использованию. В городе музеи бедные симпатичные люди собрали огромный массив прорезей, фотографий, всего чего не было – то минус, потому что все это лежит незадействованное. А на деревообрабатывающем предприятии всегда были и есть такие обрезки, которые по лености российской жгли, потому как надо увозить, за это платить – проще сжечь. Вот эти три минуса, завязанные в плюс, дали эффект, при котором эти самые подростки просекали под надзором того же самого учителя труда с соблюдением всех правил безопасности эти доски, а уж когда они сами их приколотили на место… так они никому и не дадут это попортить. Поэтому вопрос здесь часто не в деньгах, а в создании схем, сначала проектный образ, потом оргсхема, которая позволяет ему реализовать наличными средствами или с минимальным привлечением ресурсов.