Э. Джонс и к. Девис

[14] предложили схему ¹, используемую людьми (как они утверждают) при поисках причины совершенного поступка и учитывающую степень информативности различных видов действий. Их схема позволяет воспроизвести процесс рассуждений людей, которые, зная результат поведения, пытаются найти диспозицию личности, ответственную за поступок. Такую задачу постоянно решают психотерапевты, члены жюри и другие эксперты. Авторы считают, что степень уверенности в наличии связи между диспозицией и поступком зависит от двух факторов (при наличии нескольких альтернатив при выборе поступка):

1) уникальность — типичность результата; 2) малая — большая социальная желательность результата (см. схему 3).

В модели Э. Джонса и К. Девиса наблюдатель оценивает степень «уникальности поступка», и если поведение действительно оказывается нетипичным, то оценивающий приобретает субъективную уверенность в том, что причиной поступка является какая-то личностная

¹ Говоря о теориях атрибуции, как они рассмотрены в американской психологии, следует указать, что понятие «теория» употребляется в этих работах в его нестрогом значении, а как синоним терминов: модель, схема, гипотеза.

144

характеристика (ситуация «высокое соответствие» на схеме 3).

Схема 3

Характеристики ситуаций, учитываемых при оценке соответствия диспозиций и поступка (Э. Джонс и К. Девис [13, с. 229])

		Предполагаемая социальная желательность поступка
		Высокая	Низкая
Типичность	Большая	Тривиальная неопределенность	Интересная неопределенность
	Малая	Тривиальная ясность	Высокое соответствие

Наблюдатель, использующий данную модель, не проводит «наивный анализ» единичного поступка, а пытается дать оценку действия в целом на основе сравнения (формулирования специфичности) совершенного поступка с другими возможными в данной ситуации, но от которых индивид отказался (см. схему 4).

Данная модель опознания диспозиций, как и модель Ф. Хайдера, придает намерению статус важнейшего личностного компонента совершения поступка; однако если у Ф. Хайдера компонент «намерение» означал, «что совершается», то у Э. Джонса и К. Девиса он означает «почему». Авторы постулируют то, что индивид имеет предварительное знание возможных результатов своих действий и сознательно выбирает наиболее полезное для себя. Если у Ф. Хайдера поиск объяснений заканчивается отнесением причины к личностным диспозициям или к силам окружения без дифференцировки и тех и других, то у Э. Джонса и К. Девиса после определения намерений уточняется, какого рода конкретная диспозиция личности ответственна за совершенное действие. Забегая вперед, укажем, что модель Г. Келли предполагает большую дифференциацию второго фактора поведения (по Ф. Хайдеру) — «сил окружения», включая в свою схему и детализацию личностных компонентов Э. Джонса и К. Девиса.

Г. Келли

В своей статье Г. Келли [15] впервые начал использовать термин «атрибуция» и попытался придать форму стройной теоретической конструкции идеям каузальной атрибуции. Г. Келли считает, что в процессе поиска причинно-следственной интерпретации поведения людей в наивной психологии здравого смысла используются «априорные каузальные представления» и «каузальные ожидания», которые, заполняя пробелы в наличной информации, создают целостную логическую схему определения причины поведения. Логические схемы здравого смысла аналогичны в ряде случаев более формальным процедурам, применяемым психологами и статистиками при анализе и интерпретации эмпирических данных. Если Э. Джонс и К. Девис рассматривают ситуацию (событие) статически, то для Г. Келли время (длительность, повторяемость) — один из важнейших показателей, учитываемых при формировании суждения о причине поведения.

Г. Келли выделяет два типа ситуаций оценки причин поведения, к которым применяются две совершенно различные логические схемы. Первый тип — ситуация многократного наблюдения, при которой результаты наблюдений могут быть представлены в виде матрицы данных о трех универсальных классах причин событий: 1) индивиде, 2) объекте, 3) ситуации. Логической схемой (принципом), управляющей поиском причин поступка в этой ситуации, является принцип ковариации (совместных изменений), т. е. наличие поведения (события) при наличии и отсутствие такового при отсутствии каждого из вышеупомянутых классов причин. Второй тип — ситуация единичного наблюдения, в которой интуитивный психолог применяет логический «принцип обесценивания», т. е. уменьшения вероятности любого возможного причинно-следственного объяснения события в том случае, если существуют альтернативные. Применение этих двух приципов предъявляет разные требования к интуитивному психологу. При применении принципа ковариации требуется знание статистических процедур и не требуется знания о природе факторов — возможных причин события (индивиде, объекте, обстоятельствах). Принцип обесценивания более психологичен и требует проникновения в личность деятеля и знания многих ситуационных влияний на него.

В ситуации многократного наблюдения события наблюдатель подвергает информацию проверке по трем критериям для того, чтобы быть субъективно уверенным в правильности определения причины:

а) критерию отличия; суждение о причинности связывается с объектом (явлением), если один и тот же эффект имеет место только в присутствии данного стимула;

б) критерию подобия (согласия); объект оценивается одинаково многими людьми;

в) критерию постоянства во времени и по модальности; когда бы и каким бы образом ни воспринимался объект—впечатление будет одинаковым.

Человек обычно в жизни имеет неполную информацию о событии, о поступке, но каждая новая порция информации накладывается в сознании интерпретатора на три «информационных сочетания», которые позволяют дополнить недостающими сведениями каузальную схему (см. схему 5).

Схема 5

	Информационные сочетания
Класс причин	Подобие	Отличие	Постоянство
Стимул (объект)	Большое (Б)	Большое (Б)	Большое (Б)
Индивид	Малое (М)	Малое (М)	Большое (Б)
Обстоятельства	Малое (М)	Большое (Б)	Малое (М)

Л. Макартур предприняла попытку проверить влияние вышеприведенных информационных сочетаний на определение причины впечатлений. Она предложила испытуемым описания реакций людей на различные объекты в разных ситуациях, таких, например, как:

«Полю очень понравилась картина в музее» или «Джон смеется над комиком», сопровождая эти описания различной дополнительной информацией о наличии или отсутствии подобия, отличия, постоянства (например, Полю понравилась только эта картина, все посетители оценили эту картину высоко. Полю понравилась картина и при повторном посещении музея). Всем испытуемым было предложено назвать причину реакции людей в этих ситуациях. При сочетании БББ 61% испытуемых указали на стимул как на причину впечатления, при сочетании ММБ 81% назвали особенности индивида, а при МБМ 70% считали причиной состояния людей обстоятельства (ситуацию).

Д. Бем

Логические схемы определения причинно-следственных связей Г. Келли оказалось возможным применить и для самооценивания, атрибутивные теории включили в себя также и объяснительную модель самовосприятия Д. Бема, сформулированную им в виде двух положений:

«1. Индивиды узнают о своих аттитюдах, намерениях, эмоциях и других внутренних состояниях, делая вывод из знания о своем поведении и об обстоятельствах, в которых это поведение имело место.

2. В той степени, в какой внутренние признаки (ощущения) слабы, противоречивы, неинтерпретируемы, индивид оказывается функционально в том же положении, что и наблюдатель, т. е. оба используют одни и те же внешние признаки, чтобы по ним определить свое внутреннее состояние» [8, с. 2].

Рассмотрим в качестве иллюстрации два эксперимента. В одном из них испытуемые подвергались ударам электрического тока и они имели возможность прекратить действие этих ударов нажатием на кнопку. Инструкция запрещала нажатие на кнопку при зеленом свете, загорающемся на пульте, и требовала делать это всегда при желтом (измерение времени реакции). При красном свете экспериментатор просил не избегать действия тока, если удары будут не слишком болезненными; в то же время исследователь был заинтересован в том, чтобы испытуемые нажимали на кнопку. Требования в этой ситуации были ненавязчивыми, «мягкими», и испытуемые чувствовали возможность выбора: избегать или не избегать действия ударов тока. Интенсивность ударов тока была одинаковой в «каждой попытке» и во всех ситуациях. Однако испытуемые в ситуации, когда могло быть прекращено действие ударов по своему желанию (и они действительно прекращали), оценивали удары как более болезненные, чем в ситуациях запрещения и измерения времени реакции. Таким образом, собственная реализация избегания ударов тока была базой для выведения суждения о большей болезненности последнего.

В другом опыте Г. Девисон и С. Велинс применили три серии ударов электрического тока якобы с целью измерения порогов болевой чувствительности [9]. Испытуемые должны были указать, когда они впервые почувствуют боль и когда терпеть боль им становится уже невозможно. В первой серии ударов таким образом определяли болевые пороги для каждого испытуемого. Перед началом проведения второй серии испытуемые принимали лекарство (фактически плацебо — «пустышку»), якобы понижающее чувствительность кожи. Затем следовала вторая серия ударов, и вновь определялись пороги. Сила ударов тока во второй серии была вдвое меньшей, чем в первой, однако испытуемые полагали, что интенсивность ударов в обеих сериях была одна и та же. Естественно, во второй серии испытуемые могли выдержать большее количество ударов и считали, что болевой порог действительно повысился. Перед проведением третьей серии ударов половине испытуемых сообщили, что они приняли сильнодействующее лекарство, другой половине—что они принимали плацебо. Затем следовала третья серия ударов по интенсивности, равная первой серии. Те испытуемые, которые считали, что перед началом второй серии они приняли плацебо, были более терпеливы к ударам электрического тока; их порог болевой чувствительности повысился по сравнению с результатами первой серии. Обе группы испытуемых после проведения второй серии имели одинаковое знание о своем реальном поведении, но разные знания о причине последнего. Принявшие плацебо объясняли причину повышения порогов тем, что они в процессе тренировки «научились безболезненно реагировать на большую силу тока» (внутренняя причина), а принявшие «лекарство» — действием этого лекарства (внешняя причина).

Таким образом, мы формируем суждения о себе, учитывая показатели собственного поведения. Избегание тока в первом опыте влияло на мнение о силе болевого ощущения: терпимость к большей интенсивности ударов тока — на уменьшение чувства боли (во втором опыте). Но такое направление логического вывода субъекты используют, когда считают, что их поведение было вызвано главным образом отношением к объекту суждения, и не используют, если полагают, что поведение было вызвано внешними факторами — требованиями экспериментатора, лекарством. Человек может вести себя как умелый наблюдатель своего поведения и контролирующих это поведение ситуационных факторов. Д. Бем предложил различать два типа высказываний людей, употребление которых зависит в разной степени от требований ситуации. Первый тип (tact) — суждения, вызванные отношением субъекта к характеристикам объекта, второй (mand) — чем-то внешним по отношению к оцениваемому объекту. Пример высказывания второго типа: человек солгал, боясь негативных санкций со стороны других людей или чтобы достичь каких-то преимуществ (второй тип часто маскируется под первый). Наиболее типичны суждения, включающие в себя черты и первого, и второго типа, но степень веса (значимости) черт разных типов суждений будет различной. Так, если мужчина высказывает комплимент женщине, то в нем совмещены и оценка «объекта», и требование ситуации и для определения, какой фактор влияет сильнее, нужен специальный конкретный анализ случая.

Модель Д. Бема позволила открыть новый феномен, противоположный явлению когнитивного диссонанса: последствия сверхдостаточного оправдания поведения. «Если в диссонансной ситуации (при недостаточном оправдании поступка, противоречащего социальной установке) индивид обнаруживает в самом стимуле (объекте своего поступка) причины своего поведения, то в ситуации сверхоправдания он будет игнорировать эти стимульные причины» [23, с. б]. В экспериментах по созданию когнитивного диссонанса свойства объекта, на который направлено поведение, не оправдывают его (не объясняют причину выбора такого поступка), и в то же время нет другого «оправдывающего» фактора окружения (фактически таким фактором является хорошо скрытое социальное давление со стороны экспериментатора, но испытуемый не замечает этого давления). «Естественный» выход, который находит большинство испытуемых, — обнаружение не замеченных ранее свойств объекта или усиление позитивной оценки уже известных характеристик объекта. Если же и в объекте есть черты, ради которых человек выберет соответствующее поведение, и, кроме того, ожидаются и позитивные последствия, внешние по отношению к объекту, то внутренний интерес индивида к избранному типу поведения может быть значительно уменьшен при побуждении этого человека использовать данное поведение как средство к достижению некоей внешней цели.

Для проверки такой возможности М. Леппер и его сотрудники провели следующий эксперимент [19].

Сначала они наблюдали, сколько времени дети 4—5 лет спонтанно используют новые (лучшие по качеству) фломастеры и специальную бумагу, которые они принесли в детский сад. Регистрация естественного интереса детей к новым «инструментам» игры продолжалась три дня. Затем через две недели дети поодиночке попадали в «волшебную комнату», оставаясь наедине с экспериментатором, который просил их нарисовать картину, используя тестовые фломастеры и бумагу. Создавались три экспериментальные ситуации: 1) без награды; 2) неожиданная награда и 3) ожидаемая награда. Детям, попавшим в третью ситуацию, показывали очень красивый аттестат-награду и обещали вручить его после выполнения задания. После того как дети из первой группы заканчивали рисовать, их просто устно благодарили, во второй и в третьей группе — награждали и затем расставались с детьми. Через неделю фломастеры и бумага были вновь принесены в группы, и незаметно для детей экспериментаторы стали наблюдать и фиксировать, сколько детей из какой группы и сколько времени использовали тестовые материалы. 93% детей, не получивших награду, 89% не ожидавших, но получивших и 62% ожидавших и получивших награду брали в руки фломастеры; испытуемые первой и второй группы в 2 раза дольше, чем дети третьей, рисовали этими фломастерами.

Нам представляется возможным использовать для объяснения результатов данного опыта описание одной сказочной истории об умелом использовании награды в повседневной жизни. Одному старому человеку очень мешал шум, устраиваемый подростками под окнами его дома. Он позвал детей в дом и сказал, что ему очень нравится детский шум, но у него слабый слух, и он просит их шуметь погромче, за что будет давать каждому по 25 центов ежедневно. Подростки взяли деньги и согласились шуметь погромче и действительно выполнили обещание в тот день. На следующий день старик дал каждому по 15 центов, сославшись на финансовые трудности; дети остались не очень довольны, но продолжали усердно шуметь и в этот день. Потом старик-«экспериментатор» снизил плату до 5 центов, а затем вообще отказался платить. Тогда подростки отказались выполнить просьбу «Мы не дураки работать бесплатно», — заявили они и больше никогда не шумели под окнами этого старика. Внешнее подкрепление (оплата) подорвало естественное внутреннее желание вести себя как дети. Любимая игра превратилась для них в нелюбимую работу.

К началу 70-х гг. описания исследований по каузальной атрибуции стали доминирующей категорией статей в социально-психологических журналах США. В своих обзорных статьях 1971—1973 гг. Г. Келли [16, 17, 18] попытался выразить результаты подобных экспериментов в формализованной форме каузальных схем, рассматриваемых как сформулированные в опыте причинно-следственные стереотипы, отвечающие потребности человека в быстром и экономичном анализе причин поведения. Различные типы каузальных схем (различные ходы мысли) актуализируются при знаках соответствующей информации и являются реверсивными, т. е. можно предсказать результат на основе знания возможных причин и можно на основе знания одной из причин и результата «вывести» другую причину. «Каузальная схема — это своеобразная общая концепция данного человека о возможных взаимодействиях разных причин, о том, какие действия в принципе эти причины производят» [2, с. 28].

Работы по каузальной атрибуции имеют ценность не только в том, что формулируют «различные ходы мысли» интуитивного психолога, но и в том, что открывают типичные для него ошибки, которым, как оказалось, подвержены и профессиональные психологи. Рассмотрим некоторые из этих ошибок, те, которые Л. Росс назвал фундаментальными ошибками атрибуции [24, с. 183].

1. Общая тенденция переоценивать роль диспозиционных (личностных) факторов регуляции поведения и недооценивать влияние ситуационных факторов. Результаты многих социально-психологических экспериментов потому и были неочевидными в свое время, что и профессиональные психологи, признавая влияние ситуационных факторов (например, мнений других людей), недооценивали их силу, их «способность» преодолевать влияние личностных диспозиций. Так, в опытах психологам часто удавалось создать у испытуемых состояние когнитивного диссонанса, возникающее при расхождении намерений людей и их реального поведения только потому, что испытуемые недооценивали достаточность ситуационного давления для того, чтобы они были уступчивыми, и переоценивали свою роль в выборе поступка, противоречащего их намерениям. Другой вариант этой ошибки атрибуции был описан У. Мишелем [22], показавшим малую валидность (обоснованность) личностных тестов для предсказания поведения индивида в разных ситуациях. В ряде экспериментальных работ У. Мишель и его сотрудники демонстрировали, как такой незаметный ситуационный фактор, каким является «отсрочка подкрепления», предопределяет одинаковость поступков людей в разных ситуациях. Многие социальные психологи, планируя и проводя эксперимент, используют веру читателей (и испытуемых) в преобладание силы личностного влияния над ситуационным в повседневном общении.

2. Ошибка «ложного согласия», заключающаяся в том, что индивид считает свое поведение и суждения «нормальными» и соответствующими обстоятельствам. Люди в повседневной деятельности для обоснования естественности, разумности своего поведения используют для сравнения с собой примеры поведения тех людей, которые похожи оцениваемыми характеристиками на него. Демонстрацией данного положения может служить результат эксперимента Л. Росса [24, с. 191], который предлагал испытуемым в течение получаса носить рекламный значок. Некоторые испытуемые согласились с этим предложением, другие — отказались. На вопрос экспериментатора, как много других людей согласится с его просьбой или откажется от нее, согласившиеся испытуемые ответили, что 62% согласятся, 38% откажется; несогласившиеся — соответственно 33 и 67%. Таким образом, все участвующие в опыте оценивали свое поведение как типичное (они полагали, что большинство сделает так же, как и они).

3. Ошибка «неравных возможностей ролевого поведения». Разные социальные роли предполагают разную степень контролирования со стороны деятеля содержания своего поступка. Так, исполняя разные взаимодополняющие друг друга роли (например, учитель — ученик, начальник — подчиненный, врач — больной), люди имеют неодинаковую возможность выбора стиля исполнения этих ролей. Врач, контактируя с больным, может выбрать, какую неформальную роль он должен играть: строгого родителя, доброго друга или увлеченного ученого; у больного выбор более ограничен. В одном из опытов Л. Росс [24, с. 195] распределил испытуемых по жребию на две группы: «экзаменаторов» и «экзаменующихся». Первые задавали вторым вопросы с целью выяснить их общую эрудицию по различным проблемам, «ученики» отвечали и, так как вопросы были трудные, делали ошибки. Предполагалось, что экзаменаторы тоже не знают ответов на многие вопросы, но их роль позволяла им не проявлять публично свое незнание (напомним, что такую роль они получили случайно, по жребию). Затем, когда все испытуемые оценивали свое знание тестовых проблем и компетентность своего партнера, экзаменаторы оценивали одинаково высоко и себя, и партнера (отвечающего), а последние в свою очередь считали, что экзаменаторы разбираются в обсуждавшихся проблемах глубже, чем они. Интуитивные психологи недостаточно чувствительны к тому, что нормы общения дают возможность людям, выполняющим более «привилегированные» роли, проявлять только свои плюсы, а в некоторых случаях, наоборот, выполняя «подчиненные» роли, люди вынуждены раскрывать свои недостатки.

4. Игнорирование информационной ценности «неслучившегося». Часто более важным фактором, результатом взаимоотношений людей является не то, что человек сказал, а то, что он не сказал; не то, что он сделал, а то, что не сделал. «Как объяснял Шерлок Холмс доктору Уотсону, лающая ночью собака не доказывает ничего, а молчащая указывает на то, что вор был ей хорошо знаком» [24, с. 198]. Различие между случившимся и неслучившимся часто является чисто семантическим, но и этого достаточно, чтобы неслучившееся исключалось людьми из числа возможных причин каких-либо событий. Если неслучившееся выразить в противоположных позитивных терминах, то такой факт будет более заметен, лучше запомнится (так отсутствие зрительного контакта может быть описано как избегание взгляда).

Американскими психологами описаны и классифицированы каузальные схемы и типичные ошибки интуитивного психолога, указаны условия актуализации схем (своеобразных концепций, «теорий» о всевозможных взаимосвязях факторов, регулирующих поведение человека), однако ими не был даже поставлен вопрос об источниках и процессах возникновения («порождения») каузальных ожиданий и схем. Г. М. Андреева пишет:

«Априоризм схем Г. Келли и крайне абстрактный характер многих употребляемых им понятий очевидны. Остается открытым вопрос о том, откуда они берутся у человека, от чего зависит их содержание» [2, с. 35]. Зарубежными авторами верно подмечено, что сильная потребность в опознании целостной каузальной единицы побуждает человека не удовлетворяться полученной (и всегда недостаточной для уверенного вывода) информацией, а восполнять до наиболее подходящей каузальной схемы. Поиск прекращается при достижении удовлетворительного, а не лучшего результата, и человек не столько познает, сколько приписывает причины поведения другому человеку.

Источник и перечень приписываемых качеств могут быть найдены лишь при анализе совместной деятельности людей в реальных социальных группах. Так, одним из первых результатов начинающейся совместной групповой деятельности является дифференциация ролей и индивидуализация ролевых ожиданий, которые можно рассматривать как одну из конкретных форм каузальных ожиданий. Чтобы обнаружить процесс и механизм формирования каузальных схем, необходимо углубиться в сферу реальных взаимоотношений людей, которые всегда опосредуются содержанием совместной деятельности. Г. Келли и его сторонники берут причинно-следственные стереотипы как нечто данное и изучают проявление, влияние их на оценку людьми друг друга в повседневном общении.

Наиболее точным выражением отношения советских исследователей к разнообразным эмпирическим фактам использования схем атрибуции, обнаруженным западными психологами, является, на наш взгляд, следующая оценка, данная Г. М. Андреевой: «Каузальная атрибуция — это не процесс интерпретации поведения людей со стороны научной психологии. Это процесс, совершаемый каждым отдельным человеком, группой в ходе повседневной жизни. Нельзя сказать, что это «плохо» — приписывать нечто другому человеку, а не стремиться к действительному познанию. Важно подчеркнуть, что это «так» происходит: обыденная психология тем и отличается от научной, что интерпретация внутреннего мира, поступков других людей осуществляется не на основе применения специальных методик, а на основе житейских представлений, своеобразных житейских методов. Приписывание характеристик и причин поведения — один из таких методов, им реально пользуются люди. Следовательно, для научной психологии необходимо принимать в расчет этот реальный процесс, не оценивая его с точки зрения того, «плохо» это или «хорошо», а всесторонне изучая его для того, чтобы на основе этого знания можно было строить какие-то рекомендации, хотя бы раскрыть содержание и механизм этого процесса его участникам и тем самым обеспечить коррекцию в тех случаях, где это надо сделать» [2, с. 36].

Данные представленных здесь зарубежных работ показали, что психологи стоят гораздо дальше от подлинного понимания процессов, протекающих на микроуровне при формировании представлений у людей о своих намерениях, мотивах, эмоциях, чем это представлялось исследователям, и указали на сложность и неизвестность там, где все считалось решенным и понятным. Вместе с тем следует помнить о том, что описанные опыты зарубежных ученых основаны на значительном упрощении модели человека: их модель аналогична модели машины, способной к чистой мыслительной деятельности, свободной от чувств. Такая абстракция позволила им продемонстрировать «абстрактные возможности абстрактного индивида» (выражение П. Н. Шихирева [5]) как интерпретатора социального поведения людей. Можно считать доказанным то, что человек способен применять каузальные схемы при оценке поведения людей в повседневной деятельности, но в каких условиях, как часто люди делают это — эта проблема не рассматривалась авторами теорий атрибуции. Ряд исследований, проведенных в последнее время, показал, что сторонники теорий атрибуции завышали процент времени, которое уходит у человека на поступки, сопровождаемые столь сложно функционируемой когнитивной структурой (подробнее об этом см. [4, гл. VI]). Некоторые из результатов, обосновывающих данное критическое замечание, следующие: 1) часто ситуация должна вынудить человека воспользоваться этими возможностями, иначе поведение человека будет регулироваться обобщенной стереотипной информацией — «сценарием»; 2) люди часто «говорят больше, чем они знают», т. е. переоценивают рефлексивные способности субъекта по поводу своих поведенческих намерений.

Главный порок теорий атрибуции — отсутствие ответа на вопрос (даже отсутствие такого вопроса вообще) об источниках формирования (возникновения) в сознании человека каузальных схем; нельзя найти ответ на данный вопрос, если не изучать реальных людей в реальных группах во внелабораторных условиях или в таких, которые могли бы имитировать типичные социальные ситуации, присущие нашему обществу.