Зонтхаймер К. немецкая политическая культура //

Зонтхаймер К. Федеративная республика Германия сегодня. – М., 1993.

Традиции

Нет никакой общей немецкой политической традиции и нет исторической преемственности политических учреждений Гер­мании. Существуют лишь элементы традиции, обладающие разной силой в различные периоды, в зависимости от внешних усло­вий. Этот запас традиций отчасти и по сей день еще определяет Политическое и социальное сознание. «Эпохи, налагавшие сильный отпечаток на немцев, а также определившие их собственное представление о самих себе, это эпохи от конца Средневековья до окончания религиозных войн, пора обывательщины (роман­тизма) и времена грюндерства при Вильгельме» (Й. Гросс). От­сутствие центральной государственной организации и притяга­тельной силы общегерманской столицы подкрепляли раздроб­ление политической культуры.

Романтизм породил политически неангажированного бюрге­ра, идиллический образец аполитичного немца, который в то же время, не будучи чистым идеалистом, охотно сходится с себе по­добными (общинное сознание). Вильгельмовская эпоха произве­ла, наконец, на свет то недоброе сочетание жажды национально­го престижа с жесткой реальной политикой, которое в XX веке сделало Германию столь трудным партнером в европейском концерте, поставив под угрозу с трудом стабилизировавшееся в XIX веке европейское равновесие. В годы грюндерства вырос­ло страстное желание немцев быть чем-то важным в мире, полу­чить свое место под солнцем. В вильгельминизме смешались чувство гордости крепнущей экономической мощью со стремле­нием обрести мировое значение как политическая сила.

Идеологические предпосылки такого представления об осо­бой роли Германии как сильной державы в сердце Европы, пред­назначенной исполнить историческую миссию в этой части ми­ра, были заложены романтизмом. В ту пору представители гер­манского духа противились принятию западного мышления и за­падных учреждений. В ту эпоху сформировался германский кон­серватизм, который не только заботился о защите традиционной структуры собственности, но и действовал при помощи таких впечатляющих и опасных новых формул, как: идея органично­сти в противовес якобы механически сконструированному строю западного либерализма; идея цельности и общности в противовес индивидуальности и личной свободе; наконец, мес­сианское представление, будто немецкая нация призвана оздоро­вить весь мир*, ибо в немцах-де, в силу их уникального историче­ского прошлого, особенно глубоко укоренены высокие ценно­сти человеческого бытия.

Индустриальная Германия предвоенного времени выросла вместе с шизофренической политической философией: она на­прягла все свои силы, чтобы средствами экономической и науч­ной рациональности построить индустриальное общество техни­ческого прогресса, и сделала это весьма успешно. С другой сто­роны, в идейно-политической сфере она закоснела в своенравном партикуляризме и иррационализме, который она — особен­но в 1914 г. — защищала внутри и вне страны. Германское по­нятие свободы, как подчеркивал еще Томас Манн, всегда имело внешнюю направленность: «Оно подразумевало право быть не­мецким, только немецким и никаким иным, ничем стоящим вы­ше него; оно было протестующим понятием эгоцентрического отпора всему, что хотело бы поставить в- рамки и ограничить "народнический"* эгоизм, укротить его и поставить на службу обществу, на службу человечеству» («Германия и немцы»).

Политическое сознание немцев и их политическое поведение в современную эпоху определяются, таким образом, многими ис­торическими факторами, зачастую порожденными противопо­ложными тенденциями. Однако образ бряцающих саблей, бахва­лящихся немцев, образ Германии реакционных прусских юнке­ров, воинствующих милитаристов и подобострастно вытянув­ших руки по швам верноподданных возник только в начале XX столетия. Именно он прежде всего определил отношение запад­ных демократий к немцам. Такая Германия, запечатленная в ка­рикатурах либеральной прессы, никогда не была всей Германи­ей, а тем более не является ею сегодня.

Национал-социализм с его империалистической и преступной политикой, с его доведенной до гигантизма технократической романтикой, с бесчеловечным расовым учением и хорошо сма­занным механизмом тоталитарного государства вновь распро­странил по всему миру негативный образ немца и сформировал его как стереотип. Сегодня, когда немцы по праву считают, что они другие, когда они, наконец, серьезно воспринимают демо­кратию, им трудно понять, что их «имидж» за рубежом все еще определяется отрицательным опытом, приобретенным челове­чеством в период 1914—1945 годов.

Любой глубокий исторический перелом изменяет политиче­ское сознание, в формировании которого участвуют также и внешние условия жизни того или иного народа. Крах нацио­нал-социализма и стал таким переломом. Германия была повер­жена и как политический общественный организм она могла снова возродиться только в том случае, если была готова от­речься от тех определенных политических традиций, которые привели ее к катастрофе.

И действительно, после второй мировой войны немцы в зна­чительной мере подавили в себе национал-социалистические, милитаристские и антидемократические традиции — не полно­стью, но настолько решительно, что те уже не смогли оказать определяющее влияние на политическое сознание немцев Феде­ративной республики. Она стала страной западной цивилизации. Официальная политика федерального правительства и веду­щих партий действительно едва ли давала основания для тех опа­сений, с которыми в первой половине века постоянно ассоцииро­валась германская политика. Пережив катастрофу, Германия сумела развить свой западно-демократический потенциал, но внутри этих рамок все же действовали еще некоторые старые традиции, которые удерживали Германию от того, чтобы еще в XIX веке получить либеральную конституцию и парламент­скую систему. К ним относились:

А) Этатистская традиция

Среди продолжающих действовать традиций прошлого на первом месте следует назвать этатистскую, которая после века религиозных войн развилась в абсолютизм. В Германии государ­ство всегда значило особенно много. Гегель поднял его значение до реализации нравственной идеи, а его многочисленные эпиго­ны видели государство в роли укротителя не упорядоченного без него общества. Государство служило воплощением обществен­ного блага и, даже стоя до 1918 г. над партиями, оно отлично блюло интересы господствующего класса. Но ему все же удава­лось изображать свою политику как ориентированную на общее благо. Немецкое политическое мышление с середины XIX в. рассматривало несформированное общество как противо­положность сформированному государству. Оно считало госу­дарство не политической организацией общества, а неприкосно­венным инструментом обеспечения и упорядочения обществен­ных отношений. Соответственно, дисциплина, долг и послуша­ние постоянно ставились на шкале ценностей выше, чем свобо­да, индивидуальность, оппозиция.

Из этой установки выросли неприязнь к общественной спон­танности, трудности восприятия партий и представительств ин­тересов иначе, чем в качестве манифестаций партикулярных ин­тересов, направленных против государства как воплощения все­общего интереса. Консервативная критика плюрализма все еще определяется именно этой немецкой идеологией государства.

Она видит в политической активности общественных групп по­тенциально анархический элемент.

Однако после 1949 г. эта традиция не стала действительно сильной. Хотя в эру Аденауэра она частично и господствовала в официальной терминологии режима, которая хотела прочнее привязать гражданина к такому государству, но фактически взя­ла верх плюралистская система партий и союзов интересов — эта современная движущая сила формирования политической воли. Немецкая политология внесла свой вклад в теоретическое осмысление современной модели демократии.

6) Традиция аполитичности

В довольно непрочной связи с этатизмом находится все еще действующая традиция аполитичного немца. Она является про­должением в эпоху демократии мировоззрения верноподданного авторитарного государства. Выражается она в том, что полити­ка рассматривается не как потенциальное дело всего народа, а преимущественно как дело тех, кому надлежит ею ведать. Тра­диция аполитичности поначалу усилилась в результате негатив­ного опыта нацистского режима. Жалкий конец гитлеровской эры оживил в массе немцев желание никогда больше не иметь ничего общего с политикой. Так, заинтересованность в органи­зации партий ограничилась всего 3% населения, а многие объе­динения, существующие в Федеративной республике, насчиты­вают среди членов в большинстве своем пассивных сторонников, едва участвующих в процессе формирования мнений и воли. И наконец, тенденция аполитичности поддерживается растущей бюрократизацией государства и олигархизацией его руководя­щих политических групп. У отдельного гражданина в Германии гораздо меньше, чем в странах классических западных демокра­тией, сформировано представление, что он достаточно зримо может соучаствовать в определении общественных отношений и оставить след своего участия в политической жизни.

К традиции ограничения себя сферой своего дома и быта, преданности культу интимной жизни немцев, идущей от пиетиз­ма и филистерства, добавляется все еще распространенный взгляд, что политика — не для порядочного человека, она его только пачкает. Впрочем, такая идеология благоприятна для приспособленцев и карьеристов и именно потому она подкрепля­ет господствующее у многих граждан негативное представление о политическом гешефте и его процедурах.

Государственные органы старались разрушить у своих граж­дан столь предвзятое мнение о политике. При помощи организа­ции политического образования они пытаются примирить их с нею. Но не столько эти усилия, сколько возросший после 1967 г. интерес к участию в принятии решений заметно смягчил аполитичную манеру немцев и привел их к новым формам уча­стия в виде так называемых гражданских инициатив.