Последние недели перед войной

 

Итак, отныне мне предстояло одно: включиться в подготовку операции «Вайс», поскольку я снова должен был сопровождать Гитлера в его очередной поездке как дежурный адъютант. На основе общей директивы ОКВ, составные части вермахта были обязаны издать собственные оперативные приказы. Штабы и войска работали в условиях наивозможнейшего сохранения тайны. Но отделаться от впечатления, что готовится что‑то из ряда вон выходящее, все‑таки было нельзя. Я находил удивительным, что между фюрером и командованием сухопутных войск неожиданно воцарились мирные отношения. Год назад, когда опасность большой войны была минимальной, главнокомандующий и начальник генерального штаба этих войск пытались убедить Гитлера отказаться от его плана нападения на Чехословакию. Правда, тогда, в 1938 г., начальником генштаба был еще Бек, но негативное в принципе отношение к фюреру со стороны Браухича как главнокомандующего и Гальдера как преемника Бека с тех пор не изменилось. Теперь же, когда после оккупации Чехословакии напряженное политическое положение не разрядилось и нападение на Польшу могло вызвать европейскую войну, командование сухопутных войск, казалось, никаких опасений больше не испытывало. Эта позиция внушала мне неуверенность и одновременно недоверчивость, ибо в генеральном штабе люфтваффе тоже были озабочены и оптимизма Геринга в оценке обстановки не разделяли.

6 июля Гитлер впервые полетел в Мюнхен на новом самолете «Фокке‑Вульф‑200», получившем наименование «Кондор». Фюрер пришел в восхищение от этой машины, она казалась ему в воздухе более спокойной и менее шумной. Несколько скептически оценил он только убирающееся шасси – нечто новое, чего еще не видел. Но вскоре привык. В самолете имелось на 6‑8 мест больше, чем в прежнем «Ю‑52», и летел он почти на 150 км в час быстрее. Это означало солидное сокращение времени полета из Берлина в Мюнхен.

В тот же вечер Гитлер выехал на автомашине на Обер‑зальцберг и оставался там целую неделю, которая для меня опять полностью прошла под знаком вооружения. Насколько подробно фюрер занимался деталями, показывает следующий эпизод. Однажды он обратил внимание на то, что военно‑морской флот держит предназначенные для линкоров «Шарнгорст» и «Гнейзенау» 380‑миллиметровые орудия в арсенале. Мне пришлось тут же передать Кейтелю его указание изготовить железнодорожные лафеты и смонтировать орудия на них. В другой раз дело касалось производства снарядов для зенитных орудий. Незадолго до того Кейтель, информируя фюрера о требовании люфтваффе увеличить выпуск боеприпасов для зенитной артиллерии, высказался против этого, сославшись на нехватку сырья. Гитлер согласился и определил объем ежемесячного производства в 100000 выстрелов снарядов калибра 88 мм. И соответствующего количества для других калибров. Я попытался доказать фюреру, что при нынешнем наличии у зенитной артиллерии 2500 орудий калибра 88 мм снарядов для них следует производить из расчета 40 на каждое орудие в месяц. Но он не уступал, аргументируя тем, что склады и так переполнены боеприпасами, а потому приоритет должно иметь производство не снарядов, а зенитных орудий.

Гитлер тщательно занимался оперативным планом сухопутных войск для похода на Польшу. Браухич и Гальдер обсуждали с ним подробности и получали его одобрение. Продолжалась и подготовка Имперского партийного съезда, а также празднования в конце августа 25‑летия битвы под Танненбергом. Фюрер лично принял участие в «Дне германского искусства» в Мюнхене и посетил Байройтский фестиваль (25 июля – 2 августа), сделав небольшой перерыв для военных бесед в Берлине и на Западном валу в районе Саарбрюккена. Прием в честь музыкантов 1 августа в «Зигфрид‑Вагнерхаузе» заставил его на какое‑то время позабыть о военных планах. Пребывание Гитлера в Байройте завершилось 2 августа оперой «Гибель богов». Это был тот самый день, когда 25 лет назад началась Первая мировая война. Но об этой годовщине говорили мало. Гораздо большую роль играли в эти дни служебный юбилей Шмундта, а также поступление Гитлера в свое время добровольцем на военную службу в пехотный полк «Лист». Фюрер получил множество поздравлений, а большое число поздравителей собралось в «Бергхофе».

Своего шеф‑адъютанта Шмундта Гитлер произвел в полковники, что служило знаком признания и доверия. Однако в кругу высших офицеров генштаба сухопутных войск это было воспринято иначе. Встреченный ими с недоверием уже просто как преемник Хоссбаха, Шмундт к тому же все эти годы часто подвергался с их стороны критике. Истинной же причиной было противоречие между ОКВ и ОКХ. Последнее не хотело и не могло примириться с тем, что ОКВ в качестве военного штаба Гитлера выполняло задачи в масштабе всего вермахта, т.е. и за сухопутные войска – все равно, касалось ли это командных вопросов или же экономики и вооружения. Офицеры генерального штаба сухопутных войск видели в Шмундте человека ОКВ, а не первого адъютанта и военного советника своего Верховного главнокомандующего. Они отказывали ему в том признании, которым вознаграждали Хоссбаха, хотя оба эти офицера по своей пригодности к данной деятельности стояли на равном уровне. Разница была лишь в их задачах. Хоссбах, по поручению начальника генерального штаба генерала Бека, был обязан следить за тем, чтобы Гитлер не вмешивался в дела сухопутных войск. Шмундт же имел от фюрера поручение, будучи его военным адъютантом, нести ответственность только перед ним лично. Теперь он вот уже полтора года находился в тяжелом положении, дискриминировавшем генштаб сухопутных войск. После всего того, что довелось пережить Шмундту с тех пор, перед ним мог стоять только один вопрос: pro или contra Гитлера?

Он решил быть за фюрера, между тем как его лучший друг со времен службы в 9‑м пехотном полку Хеннинг фон Тресков принял решение быть против. Оба являлись солдатами, оба имели тогда одинаковое мировоззрение и оба верили в то, что, выполняя свои задачи, совершают наивысшее благо для собственного отечества. Шмундту было трудно выполнять свою задачу, и решение это далось ему нелегко. Он рассматривал свою должность как чисто военное дело. Особенно важным Шмундт считал хорошие отношения между Гитлером и руководством сухопутных сил. Ему постоянно приходилось бороться с влиянием на фюрера партии и СС. Усилия эти принесли лишь частичный успех, а несколько друзей – сослуживцев по генштабу даже называли его «чистейшей воды глупцом». Нет, в оценке своего шефа Шмундт «глупцом» не был. Он очень хорошо умел разглядеть события и лица и приходил в отчаяние от дистанцированной в отношении Гитлера позиции генералов. Однажды в разговоре со Шмундтом на эту тему я упрекнул его в том, что он мог бы оказывать большее влияние на персональное замещение должностей в штабах сухопутных войск, добиться чего ему удалось бы только через Гитлера. Но Шмундт был слишком порядочным человеком: в его глазах это было интриганством против своих генералов. Сам же он получил от них в ответ только неблагодарность и высокомерное сочувствие.

Итак, Гитлеру предстояло решить, предпринимать ли сосредоточение и развертывание сухопутных войск для назначенного на 26 августа нападения на Польшу. К середине месяца становилось все яснее: Польша окажет вступающим германским войскам сопротивление. В эти дни мне удалось переговорить с двумя нашими посетителями: Бем‑Теттельбахом и Карлом Ханке. Последний был до недавнего времени статс‑секретарем геббельсовского министерства пропаганды и имел мобилизационное предписание в танковые войска. Оба они в то, что при германском нападении на Польшу Англия останется нейтральной, не верили и считали, что это будет означать и одновременное военное столкновение с Францией. Ханке полагал, что германо‑русский союз не произведет на британцев никакого впечатления. Это отвечало и моим представлениям, но я все‑таки никак не мог поверить в то, что Польша рискнет пойти на сопротивление двум превосходящим ее по мощи державам – Германии и России. Пожалуй, это все же было бы последним шансом на новые переговоры с нею.

Я ценил Ханке, мы подружились и часто беседовали между собой. Мне были известны его умные и глубоко серьезные взгляды на многие вопросы политики и жизни. В последнее время его имя часто связывалось с любовными похождениями Геббельса с чешской кинодивой Лидой Бааровой. Во время Байройтского фестиваля Гитлер, мягко применив силу, снова воссоединил супружескую пару Геббельсов. Но этому предшествовали бурные недели. Поначалу Магда Геббельс обратилась за советом и помощью к Ханке в надежде на то, что он подействует на ее мужа и уговорит того прекратить свои любовные эскапады. И она, и Ханке знали, что этого желает и Гитлер. Тщетно пытался Ханке урезонить Геббельса, и это привело лишь к отчуждению между Ханке и Магдой. Тогда она решилась на развод с Геббельсом. Узнав об этом, фюрер вмешался, и Магда приняла его «судебный приговор». Мы же, однако, были убеждены в том, что на самом деле большой любовью Магды был не кто иной, как сам Адольф Гитлер, и, пусть даже эпизодически, она пользовалась его взаимностью. Брак с Геббельсом явился для нее выходом, дав возможность жить в близком общении с Гитлером. Иначе объяснить замужество этой необычайно привлекательной женщины с хромоножкой Геббельсом мы никак не могли.