Летние поездки

 

Теперь календарь Гитлера оказался свободен от официальных или военных мероприятий. Шмундт воспользовался этим, чтобы уехать в отпуск, а Альбрехт решил жениться. Поэтому оставшуюся часть месяца службу пришлось нести Энгелю и мне; мы решили этот срок поделить, я взял на себя его первую половину.

Целью первой поездки явилось посещение 7 июня 1939 г. еще строившегося автомобильного завода «Фольксваген» в Фаллерслебене. Камень в его фундамент Гитлер заложил еще примерно год назад. Туда же были вызваны Лей, д‑р Фридрих Порше и Якоб Берлин. Лей финансировал это строительство, Порше был конструктором «Фольксвагена», а Берлин – советником фюрера по автомобильным вопросам и его собеседник по делам моторизации.

Я познакомился с Берлином еще осенью 1937 г. на Оберзальцберге. Оказалось, он, являясь директором филиала «Мерседес‑Бенц» в Мюнхене, был знаком с фюрером еще с 1923 г. и поставлял ему автомобили. Уже вскоре после своего прихода к власти Гитлер попытался через Берлина сделать идею выпуска «народного автомобиля» привлекательной для автопромышленности. Но из‑за тогдашних трудных экономических условий автофабриканты не решились приступить к производству новой конструкции, успех которой казался им неясным. Однако Берлину удалось заинтересовать проектом конструктора Порше, ранее работавшего в фирме «Мерседес», и связать его с Гитлером. Узнав об этом плане, Лей увлекся им и предложил финансировать строительство за счет «Банка германского труда» – домашнего банка своей организации, в котором лежали деньги ее членов{159}. На строительство завода в районе Вольфсбурга Лей отводил год, и первый «фольксваген» должен был, как он считал, сойти с конвейера в конце 1940 г. Мне хорошо помнится многоголосая критика в адрес «одержимого манией величия» Лея, утопические планы которого считались нерентабельными и неосуществимыми, а сама идея производства «народного авто» – ложной. Однако фюрер всячески поддерживал Лея и эту идею. Оба они возлагали большие надежды на эту маленькую автомашину, которая должна была стоить всего 1000 рейхсмарок. Вермахт же тогда этой автомашиной не интересовался, считая ее непригодной в военном отношении.

Следующая поездка была в Вену на «Имперскую театральную неделю». Гитлер любил культуру, искусство и исторические традиции этого города. Но вот самих венцев он не любил и не скрывал этого. А потому, будучи на сей раз не обременен государственно‑политическими обязанностями, говорил здесь только о культуре и искусстве. По большей части он рассказывал о событиях своей венской молодости, о том, какие оперы слышал, какие спектакли в Бургтеатре видел, какими художниками восхищался. В архитектуре и живописи фюрер отдавал предпочтение XIX столетию. Особенно восторгался он такими творениями готики, как собор святого Стефана, а также зданиями в стиле барокко, которыми так богата Вена. Но искусство XIX в. было ему ближе, ибо оно моложе и, на его взгляд, все еще не завершено в своем развитии. Примыкая к этому искусству, современные живопись и архитектура должны, однако, выходить за рамки той эпохи и искать новые пути. В своей живописи Гитлер и сам пытался продолжать это направление в искусстве. Стилистическим образцом для него, даже в выборе сюжетов и мотивов, служил Рудольф фон Альт, которому он подражал.

Последний день в Вене начался с посещения Гитлером могилы его племянницы Гели Раубаль на Центральном кладбище. Затем мы вылетели в Линц. К этому городу у фюрера было отношение иное, чем к Вене. Здесь он чувствовал себя вольготно. Но, по его мнению, Линцу не хватало зримых культурных ценностей, и теперь Гитлер желал этот пробел восполнить{160}. На обратном пути он посетил еще некоторые места, связанные с его детством и юностью.

В «Бергхоф» Гитлер вернулся бодрым и возбужденным поездкой. Однако уже в первый вечер я заметил, что мысли его опять блуждают где‑то далеко. Никогда еще мне не бросался так в глаза контраст между его приватным любимым занятием – строительством и постоянным размышлением о путях осуществления своих политических замыслов, как в эти дни на Оберзальцберге. Его собеседниками были попеременно Шпеер и я.

Целыми часами вышагивая по большому холлу, Гитлер давал свободу собственным мыслям. В словах его звучало желание как можно быстрее создать базу для манящего мирного труда, а базой этой должен был служить именно Великогерманский рейх, не оспариваемый и признанный народами Европы и всего земного шара. Мне казалось, что главную роль здесь играло для него даже не территориальное расширение рейха, хотя он и делал утрированно звучащие намеки насчет такого расширения на Восток. В сущности, для него дело преимущественно заключалось в уничтожении «еврейского большевизма» как величайшей опасности для Германии и Европы. Под этой угрозой немецкий народ не может жить мирной жизнью и выполнять предписанную ему историей задачу: оберегать те культурные ценности, которыми он обладает, и создавать новые – так аргументировал свою политику Гитлер. Сознаюсь, эти идеи производили на меня впечатление. Кажущаяся ясной оценка положения убеждала меня в правильности его планов.

Но прежде всего я верил его словам, что предпосылкой конфликта с Россией и Польшей должна быть единая Европа. Он не сомневался, что кампания против Польши будет короткой и победоносной – это для него было бесспорно. Но он бы предпочел получить Данциг и часть коридора без применения вооруженной силы и установить с Польшей новые прочные отношения. Он не может себе представить, чтобы шовинизм поляков зашел столь далеко, что они недооценивают силу германского вермахта и переоценивают возможность помощи со стороны Англии. Такая ложная оценка может означать конец Польши. Гитлер не верил в активное вмешательство Англии, ибо исходил из того, что англичанам требуются еще минимум два года, пока они вооружатся для войны. Вот это время он и хочет использовать, ибо подобный случай решением польской проблемы создать базу для неизбежной вооруженной борьбы против России снова не представится.

Во время одного такого вечернего хождения по холлу я спросил Гитлера, верит ли он в то, что англичане признают гегемонию Германии в Европе. Фюрер ответил: им не останется ничего другого, если они хотят сохранить свою мировую империю. С Польшей они еще до конца не определились. Осторожные англичане пока выжидают. Они наверняка станут совсем тихими, когда он осуществит союз с Россией. Тогда, несомненно, полякам придется перестать задаваться, ибо русских они боятся сильнее, чем нас{161}.