«Балладный год» Шиллера и Гёте
Летом 1797 года Гёте и Шиллер интенсивно занимались балладами. В итоге почти одновременно возникли «Коринфская невеста», «Легенда», «Бог и Баядера», «Ученик чародея» Гёте и «Кубок», «Перчатка», «Поликратов перстень», «Ивиковы журавли», «Пловец», «Рыцарь Тогенбург» Шиллера. Они были опубликованы в их совместном «Альманахе» за 1798 год, многие приобрели мировую славу.
В эту пору эстетические искания Гёте и Шиллера были сосредоточены на проблемах эпического и драматического в поэзии. Гёте считал, что «вся удача произведения покоится на выразительном сюжете». Баллада позволяла на малом пространстве опробовать эпическое (повествовательное) и драматическое и при том разрабатывать «выразительные сюжеты». Посылая друг другу свои баллады, Гёте и Шиллер обменивались замечаниями касательно техники стиха. Кстати, сюжеты нескольких баллад Шиллеру подарил Гёте.
Баллады Шиллера отличает бóльшее единство тематики. Они рассказывают о людях, подвергающихся испытаниям в экстремальных ситуациях. Они задуманы так, чтобы через драматически напряженное событие показать идеальное. Простота и задушевность речи, драматизм повествования, живописность подкупают читателя. Красота подвига прославляется в «Кубке». Юный паж дважды бросается в пучину за царским кубком, первый раз – из отваги, второй – из любви к царевне, из желания получить ее в жены. Гёте более всего ценил в «Кубке» описание водоворота и подводного мира, тем более удивительное, что Шиллер никогда не видел моря (перевод В. Жуковского):
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет...
Не море ль из моря извергнуться хочет?
В «Перчатке» истинное благородство рыцаря противопоставлено жестокости его дамы, которая, испытывая юношу, бросает перчатку на арену между лежащими на песке свирепым львом и тигром. Рыцарь с риском для жизни выполнил ее каприз, но, возвращая красавице перчатку, он холодно сказал: «Не требую награды».
Баллада «Ивиковы журавли» основана на предании о греческом поэте Ивике, убитом разбойниками, когда он шел в Коринф на Истмийские игры. Его сопровождали лишь журавли в небе. Они и оказались свидетелями злодейского убийства. Легенду эту Шиллер вычитал у любимого им с детства историка Плутарха. Ивик перед смертью взывает к журавлям (перевод Н. Заболоцкого):
Лишь вы меня, родные птицы,
В чужом не бросили краю!
Откройте ж людям, кто убийцы,
Услышьте жалобу мою!
Слух об убийстве кроткого Ивика достиг Коринфа. Игры по традиции завершались представлением в театре, во время которого хор Эриний, страшных богинь мщения, исполнил зловещую песнь о неизбежном возмездии грешникам, убийцам, всем, «кто злое дело творит украдкой тут и там». И в это время над театром появляются журавли. Они сами по себе не открыли бы убийства, но их появление поставлено Шиллером в связь с песней Эриний. Впечатление от пьесы было таково, что убийцы, присутствовавшие в театре, напуганные угрозами Эриний, при виде журавлей сами себя выдали: «Взгляни на небо, Тимофей, / Накликал Ивик журавлей!» – и стали добычей праведной мести. Искусство, над которым надругались, карает убийцу. Такова главная мысль баллады.
Баллады Гёте охватывают более широкий круг тем, некоторые сюжеты он долго вынашивал. К таким относится «Коринфская невеста», написанная всего за два дня. Мотив зловещего появлялся и в ранних балладах Гёте, в них он выступал как нечто неведомое, пугающее и притягивающее к себе человека. «Коринфская невеста» – это «вампирическое стихотворение». Нам оно известно в классическом переводе А.К. Толстого.
Афинский юноша, помолвленнный в детстве с девочкой из Коринфа (таков был обычай тех лет), прибывает в дом своей невесты, не зная о ее смерти. Мать девушки, перешедшая в христианство, «во имя новой веры изрекла неслыханный обет»: она объявила дочь Христовой невестой, и девушка умерла от отчаяния.
Ночью в комнате появляется в белом одеянии дева, в которой югоша узнает невесту. Их диалог исполнен горечи, с ее стороны, и страсти – с его. Она противится его ласкам, он настаивает: «Верь мне, друг, о верь, / Мы вдвоем теперь / Брачный пир нежданно совершим!» «Но, кипящий жизненною силой, / Он ее в объятья заключил: / «Ты хотя бы вышла из могилы, / Я б согрел тебя и оживил!»». Говоря так, жених не подозревал, насколько он близок к истине: его невеста и впрямь пришла на свидание из могилы.
Мать, привлечённая шумом в покое гостя, явственно различая звуки поцелуев, входит в комнату. А далее следует страстный монолог умершей, упрекающей мать и обвиняющей новую веру в бесчеловечности. Девушка, которая еще язычницей была обещана жениху «именем Венеры», теперь осуждена стать вампиром (месть богини!). Насильно подавленная в ней плоть теперь должна торжествовать в дико извращённой форме:
Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь.
И, покончив с ним,
Я пойду к другим, –
Я должна идти за жизнью вновь!
Насилие над природой человека порождает противоестественные явления. Гёте осуждает христианство, подавляющее естественные инстинкты, подменяющее аскетизмом чувственную любовь. В фундаментальной критике религии Гёте «Коринфская невеста» – веское слово.
И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
Агнцы боле тут
Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!
По глубине гуманистической мысли «Коринфская невеста» и написанная следом за ней баллада «Бог и баядера», в которой «падшая» оказывается способной к чистой любви и проявляет редкую самоотверженность в своём чувстве, намного превосходят непритязательную «Ленору» Бюргера.