2.3. Л. Витгенштейн: понимание — знание правил игры

Какие же изменения были внесены Л. Витгенштейном в тео-» рии Г. Фреге и Б. Рассела? С чем Л. Витгенштейн был не согласен? Что осталось без изменения? Несмотря на большое .влияние Фреге и Рассела, Витгенштейна можно считать одним

4* 99

из первых критиков их семантических воззрений. Причем еслш теорию дескрипций Б. Рассела он не принимает совсем, то несмотря на то, что семантическая концепция Г. Фреге подвергается им значительной перестройке, все же влияние последнего остается значительным.

Л. Витгенштейн не принимает исходного положения Г. Фреге о том, что имена имеют значение абсолютно. По Фреге, любое отдельно взятое имя (кроме мнимых имен) должно иметь· значение. Л. Витгенштейн утверждает, что имена, взятые изолированно от контекста употребления, значения не имеют. Они получают значение в предложениях, которые истолковывают значение имен. Имена, полагал Витгенштейн, являются «неопределяемыми», исходными знаками (Urzeichen), или «формальными понятиями» (Б. Рассел). «Значения исходных знаков могут быть объяснены через истолкования (Erläuterungen). Истолкования являются предложениями, которые содержат исходные знаки. Следовательно, они могут быть поняты лишь тогда,, когда известны значения этих знаков» [112, с. 20].

На этом модификация концепции Г. Фреге не заканчивается. Имена, по Л. Витгенштейну, не могут иметь смысла. Следовательно, от фрегевского понимания остается лишь то, что имена могут иметь значение, (и только значение), да и то не всегда, а относительно контекста использования. Вне такого контекста они не обладают значением.

В центр своей семантической теории Л. Витгенштейн помещает предложение. Объяснение механизмов формирования смысла предложения есть цель семантики. Такая установка Витгенштейна подтверждается выводами современной когнитивной психологии о том, что дискурсивное мышление людей' происходит предложениями, а не словами. Даже в случае остен-сивного употребления отдельных слов описательную функцию-предложений выполняет внелингвистический контекст действия-указания на объект обозначения. Так, американский психолог У. Найссер пишет: «Мы говорим предложениями, значение которых определяется их грамматической организацией, а также входящими в их состав словами. Отдельные слова фактически полностью лишены значения, за исключением тех случаев,, когда доступный для восприятия контекст выполняет функцию,, обычно принадлежащую предложениям» [57, с. 180].

Приступая к разработке семантической теории предложений,. Витгенштейн критически пересматривает фрегевское положение о том, что предложения являются своеобразными именами, обозначающими особые объекты — «истину» и «ложь», которые выступают в роли значений предложений. Исследователи творчества Л. Витгенштейна заметили своеобразную эволюцию его взглядов по вопросу о том, что является значением предложения. В подготовительных материалах к «Трактату» можно обнаружить указание на то, что он считает предложения языковыми выражениями, обозначающими факты. «Значением пред-

100

ложения является соответствующий ему факт» [112, с. 236]. Здесь он отдает дань предметной теории значения. Но в дальнейшем от этой идеи он был вынужден отказаться, так как она не соответствовала основному замыслу «Трактата».

Исследуя научное творчество Л. Витгенштейна, М. С. Козлова показала, что интерпретация предложений как описаний выполняет важную роль в образной теории языка, при доказательстве принадлежности Л. Витгенштейна к лагерю функционалистов и при демонстрации преемственной связи между логико-философскими взглядами Витгенштейна периода «Трактата» и «поздним» Витгенштейном. Если наделить предложения значением (т. е. считать их именами), то чем бы ни было это значение — фактом или значением истинности в смысле Г. Фреге, — Л. Витгенштейна следует признать субстантиви-стом, а не функционалистом, и гипотеза о преемственности взглядов «раннего» и «позднего» Витгенштейна становится весьма проблематичной. «Расселовский принцип различения семантических свойств «имени» и «описания», — пишет М. С. Козлова, — Витгенштейн применяет к сопоставлению «имени» и «предложения» (высказывания). Продолжая дифференциацию языковых форм по их семантическим функциям, Витгенштейн отказывается от первоначально принятой им именной трактовки предложения (Фреге) и рассматривает предложение как особого рода описание — описание факта. По мысли Витгенштейна, предложение наиболее полно воплощает природу описаний... Описание фактов в предложениях Витгенштейн считает основной функцией языка. В соответствии с этим семантике предложения он отводит главное место» [42, с. 50].

Предложение, по Л. Витгенштейну периода «Трактата», выражает мысль и описывает факт. «Положения вещей могут быть описаны, но не названы» [20, 3. 144]. Но это описания особого рода, основанные на образной природе языка, на принципе изоморфизма языка и мира, а не в духе расселовских дескрипций. Теория Л. Витгенштейна имеет очень мало точек соприкосновения с расселовской теорией дескрипций. «Предложение может только сказать, как существует предмет, но не что он такое» [20, 3. 221]. Мысль, выраженная в предложении, есть логический образ факта. Именно он является его смыслом. Витгенштейн различает содержание и форму смысла. То, что предложение представляет, является содержанием смысла. Иными словами, содержание смысла есть логический образ (представление) факта, выраженного в предложении. «Форма смысла есть то, что имеют общего предложение и представление, чтобы вообще было возможно представление: внешние связи между предложением и положением дел (Трактат, 4.124)» [115, с. 19]. Структурное сходство внешних по отношению к языку положений дел и предложений подчеркивает и М. С. Козлова: «Витгенштейн пришел к выводу, что нелингвистический эквивалент высказывания — предметную ситуацию (отношение между

101

вещами) — в силу ее структурной сложности можно «описать» в предложении с помощью связи терминов, но не назвать» [42, с. 50]. Именно общность структуры предметной ситуации и внутренней связи предложения можно назвать формой смысла.

Основываясь па таком понимании смысла предложения, Л. Витгенштейн различает понятия «знание» и «понимание». «Знание» всегда связано с понятием истины. Мы уже отметили, что предложение является отражением соответствующего ему факта. Л. Витгенштейн периода «Трактата» сказал бы так: «Мы знаем его значение, если мы знаем, истинно оно или ложно» [112, с. 188]. В отношении смысла характерна другая точ-. ка зрения: для понимания смысла предложения непосредственного знания его истинностного значения не требуется. «Мы понимаем смысл предложения, не зная, истинно оно или ложно... Если я понимаю предложение, то я знаю положение дел, представленное им. И я понимаю предложение без того, чтобы мне был объяснен его смысл» (Трактат, 4.021). «Каждое предложение уже должно иметь смысл; подтверждения его ему может быть не дано, так как оно прямо подтверждает смысл» [115, с. 19].

Л. Витгенштейн связывает свою концепцию понимания предложений со знанием условий его истинности. «Смысл предложения есть метод его верификации. Последний является не средством установления истинности предложения, а самим смыслом. Его нужно знать, чтобы понимать предложение» [113, с. 227]. Понимание и объяснение у Л. Витгенштейна прямо не связаны. Для понимания предложения не нужно объяснять его смысл. «Предложение есть образ действительности, потому что я знаю представленное им положение вещей, если я понимаю данное предложение. И я понимаю предложение без того, чтобы мне был объяснен его смысл» (Трактат, 4.021). Смысл уже выражен в предложении, каким-то образом дан. Здесь следует заметить, что преемственная связь с концепцией Г. Фреге остается заметной лишь в том, что смысл предложения зависит от расположения и связи составляющих его имен (знаков) и «может уточняться относительно возможных истинности или ложности предложения» [115, с. 20]. Связи же с расселовской теорией дескрипций не прослеживается совсем.

Л. Витгенштейн полагал, что предложение имеет смысл, если все его составные части имеют значение. Если же по крайней мере одно входящее в предложение имя не имеет значения, то предложение является бессмысленным, даже если оно выражено в правильной грамматической и логической форме. «Предложение понято, если поняты его составные части» (Трактат, 4.024). Исходя из герменевтической перспективы, «Трактат» ставит вопрос об условиях понимания предложений, поскольку понимание смысла предполагает верификацию предложений. Так как действительность может быть «зафиксирована или не зафиксирована» с помощью предложения, то понимание импли-

102

цирует знание о возможной истине или лжи. «Понимание» является возможным только на основе определенности смысла в его отношении к миру, который «есть то, что он есть». На основе трансцендентальной характеристики смысла и значения конкретизируется герменевтическая постановка проблемы, выливаясь в вопрос, как возможно, что отношение языка к действительности «всегда уже» понимается и этим способом язык «сам о себе заботится» [115, с. 22].

Понимание у Л. Витгенштейна является первичным, оно есть условие, выполнение которого необходимо до постановки вопроса об истинности предложения. «Для выявления истинности элементарного предложения,— читаем мы у Т. И. Хилла,— мы сравниваем его смысл с фактами» [82, с. 468]. Если мы знаем условия истинности предложения, то мы знаем возможные положения вещей. Логический образ положения вещей есть смысл предложения. Понимание предложения (постижение смысла) есть знание условий его истинности. Если смысл предложения соответствует положению дел, то предложение является истинным и данное положение дел в действительности существует. Если смысл предложения не соответствует положению дел, то предложение будет ложным, а данное положение дел несуществующим. Знание действительных и возможных фактов соответствует в языке разным уровням постижения предложений. Знание возможных фактов связано со знанием условий истинности, с выявлением смысла предложения. Возникающее на этом уровне понимание предложений не зависит от знания их истинностного значения. Если же ставится вопрос о значении истинности предложений, то он будет уместен при наличии у предложений смысла, и в случае того или иного решения этого вопроса предложение будет описывать действительное (существующее или несуществующее) положение дел.

Чтобы определить значение истинности предложения, мы должны знать его смысл. Здесь следует помнить, что, во-первых, знание смысла, по Л. Витгенштейну, является условием знания истинности элементарного предложения, которое есть отражение, языковая модель атомарного факта. Истинность же сложных предложений, которые тоже отражают соответствующие структуры мира, может быть определена без обращения к действительности, логическим способом, так как она является функцией от значений истинности элементарных предложений. И во-вторых, смысл предложений зависит от знания фактической стороны дела. Предложения, которые сопоставимы с фактами, образуют множества осмысленных предложений. Существуют, как полагал Витгенштейн, еще два класса предложений: бессмысленные (sinnlos) и лишенные смысла (unsinnig). Отрицание осмысленности неэквивалентно бессмысленности. Если считать, что отрицание осмысленности есть лишенность (отсутствие) смысла, то такой характеристикой будут обладать, по Л. Витгенштейну, и аналитические априорные выска-

103

зывания. Они лишены смысла, не несут информации о действительности. Ими могут быть a priori истинные (тавтологии) и a priori ложные (противоречия) предложения логики и математики. Но они не могут быть отнесены к классу бессмысленных высказываний наряду с предложениями «традиционной философии». Бессмысленные предложения могут быть обнаружены в результате «языковой критики» (большинство предложений философии) или они являются отражением «мистического» в языке, того, что не может быть высказано, о чем следует молчать (предложения этики, эстетики, метафизики). Это положение, сформулированное Л. Витгенштейном, сыграло большую роль в становлении принципа демаркации научного знания в логическом позитивизме и в постпозитивистских концепциях.

Таким образом, у Л. Витгенштейна периода «Трактата» можно выявить три формулировки смысла предложения. Первая утверждает, что смысл предложения есть логический образ факта. Все рассмотренные нами понятия «содержание смысла» и «форма смысла» в совокупности представляют собой уточнение понятия «смысл». Вторая формулировка связывает смысл предложения со знанием условий истинности. Для третьей трактовки характерна интерпретация смысла как метода верификации предложений. Понятия «условия истинности» и «метод верификации» у Витгенштейна равнозначны.

Семантика «Трактата» есть сочетание десигнативной семантической теории имен и теории предложений как своеобразных описаний, изоморфных фактам, — описаний, являющихся логическими образами фактов. Л. Витгенштейн здесь «непоследователен». Но эта непоследовательность вынужденная. Если бы он отказался от обозначающей функции по крайней мере некоторых языковых выражений совсем, то он должен был бы отказаться от образной теории языка и от принципа изоморфизма языка и мира. И более того, он должен был бы отказаться от последней ниточки, связывающей язык (а следовательно, и мышление, и логику) с действительностью. Трактовка предложений как особых описаний, отражающих структуру фактов, десигнативпая функция имен и внутренняя структура предложений являются предпосылками витгенштейновской образной теории языка и основанной на ней теории понимания предложений.

Витгепштейновская теория понимания предложений оказала большое влияние на становление идей и методов логической семантики. Она, безусловно, имеет значение для семантического анализа искусственных языков. Но попытки применить эту теорию для семантического анализа естественного языка наталкиваются на значительные трудности. Теория понимания Л. Витгенштейна и логическая семантика абстрагируются от многих существенных моментов реального понимания человеком языка. Так, например, усилия Л. Витгенштейна направлены на постижение смысла всего предложения в целом, для него «схва-

104

тывание» смысла есть некий одномоментный акт. Понятно, что этот прием абстрагирования от реальных процессов понимания важен для отмежевания от психологических установок при решении проблемы понимания. Но абсолютизация этой абстракции ведет к отрыву от действительной практики языкового общения людей. В реальной практике понимание предложений всегда является процессом, длящимся определенное время и имеющим сложную многоуровневую структуру. В этом процессе сложнейшим образом переплетены синтаксический, семантический и концептуальный аспекты коммуникативной деятельности людей, приходится учитывать информацию, не только явным образом выраженную в языке, но и содержащуюся в языковых выражениях скрытно, неявно. Адекватное понимание зависит от намерений лица, передающего языковое сообщение, от целей, которые им преследуются, от всевозможных контекстов использования языкового выражения и от многих других моментов, которые не всегда легко предугадать. Реальное человеческое понимание неизмеримо богаче любых теоретических его воплощений. Та или иная теоретическая концепция в лучшем случае может претендовать на изучение отдельных сторон, свойств этого многогранного феномена. Воплотить в теории процесс человеческого понимания языка так, как он осуществляется человеком, невозможно. Но смоделировать некоторые его особенности с определенной точностью можно, такая задача вполне выполнима.

Рассматривая концепцию понимания Л. Витгенштейна, следует отметить, что ему удалось зафиксировать некоторые реальные особенности понимания человеком языковых выражений. Выделение их и всестороннее изучение являются его заслугой, но абсолютизация их значения есть недостаток его теории.

В поздний период своей деятельности Л. Витгенштейн выдвигает проблему понимания языковых выражений на первое место. «Меня вновь... занимает вопрос, — пишет он, — что значит понимать предложение... Это связано с общим вопросом, что такое, что называют намерением, мнением, значимостью. Обычной на сегодняшний день является точка зрения, что понимание есть психологический процесс, который разыгрывается «во мне». Я спрашиваю, является ли понимание процессом, который соответствует движению вдоль предложения, точнее, высказанного или написанного предложения? Какую структуру имеет тогда этот процесс? Ту же самую, примерно как и предложение? Или этот процесс есть нечто аморфное, нечто такое, как если бы я читал предложение и испытал при этом зубную боль? Я полагаю, что понимание не является особым психологическим процессом, который еще, кроме этого, имеется здесь и ведет к восприятию образа предложения. Если я слышу или читаю предложение, то во мне разыгрываются, безусловно, различные процессы, всплывает образ предложения, имеются ассоциации и т. д. Но все эти процессы меня не интересуют. Я

105

понимаю предложение, если я его применяю. Понимание, следовательно, совершенно не является особым процессом, а есть оперирование с предложением. Предложение существует здесь для того, чтобы мы с ним оперировали (то, что я делаю, есть операция)» [113, с. 187]. Много раз повторяющиеся, аналогичные приемы использования языковых выражений обусловливают их понимание. «Понимание слова или предложения есть повторение» [ИЗ, с. 168]. Л. Витгенштейн неоднократно настойчиво подчеркивает, что мы можем пользоваться словами языка, если уже понимаем их. Различные оттенки языковых выражений могут видоизменяться в зависимости от их использования в различных контекстах, но функциональные их особенности аналогичны: «То, что я делаю со словами языка (если я понимаю их), есть то же самое, как и то, что я делаю со знаками исчисления: я оперирую ими» [113, с. 169—170].

Каким же образом может быть включено понятие смысла в витгенштейиовскую концепцию понимания языковых выражений? По Витгенштейну, смысл предложения неразрывно связан с методом его верификации и является необходимой предпосылкой понимания. Таким образом, необходимыми условиями понимания языковых выражений, утверждал Витгенштейн, являются знание их смысла и умение оперировать ими.

Витгенштейновскую концепцию применения органично дополняют теория языковых игр, понятие «семейных сходств», контекстная теория значения и деятельностный подход к природе языка. Определение смысла предложения в поздний период научной деятельности Л. Витгенштейна зависит не только от метода верификации предложения, но и от правил, конвенционально принятых тем или иным языковым сообществом в соответствующей «языковой игре». Произвол в наделении смыслом языкового выражения при использовании его в разных языковых играх с разными правилами ограничивается существенной предпосылкой: до того как быть включенным в определенную языковую игру, языковое выражение уже должно обладать смыслом. Различные языковые игры могут лишь модифицировать уже имеющийся смысл предложения. Они не являются методом конструирования смысла, но оказывают существенное влияние при его изменении. Изменение смысла есть необходимый момент применения языка.

Понимание Л. Витгенштейн связывает с процессом, который направлен па постижение смысла предложения в целом. Составные части предложения не могут быть поняты сами по себе, отдельно от всего предложения. Вопрос о понимании отдельных слов и выражений, входящих в предложение, сводится к вопросу об использовании, умении применять их. Значение слова, по Л. Витгенштейну, определяется употреблением его в языке. И здесь на передний план выдвигается грамматика, которая описывает употребление слов в языке. «Она относится, следовательно, к языку так же, как описание игры, как прави-

106

ла игры к игре» [114, с. 60]. Концепция истолкования значения как употребления неразрывно связана у Л. Витгенштейна с системным характером языкового знака. Подчеркивая это фундаментальное свойство языка, особо заостряя на нем наше внимание, Л. Витгенштейн использует термин «Kalkül» («исчисление», «вычисление»): «Имя имеет значение, предложение имеет смысл в исчислении, к которому оно относится» [114, с. 63].

Л. Витгенштейн позднего периода своей научной деятельности пересматривает свои собственные взгляды на природу значения и подвергает критике точки зрения Г. Фреге и Б. Рассела. «Значение есть роль, которую играет слово в исчислении. Значение имени не суть то, на что мы показываем при остен-сивном объяснении имени; т. е. оно не является носителем имени. Выражение «носитель имени >./V<» равнозначно имени «jV». Это выражение может применяться вместо этого имени. «Носитель имени >./V< болен» значит: N болен. Нельзя сказать: значение «А^» больно» ^:[Н4, с. 63—64]. Как видно из этого отрывка, Л. Витгенштейн подвергает критике предметную теорию значения. В «Философских исследованиях» он еще более четко конкретизирует свою мысль: «Наименование вещей еще ни о чем не говорит. Нет ни одного имени вне игры» [112, с. 315]. Здесь Л. Витгенштейн вовсе не говорит о бесполезности остенсивных определений слов. Таковые имеют большое значение при обучении. Но одновременное указание на какой-либо объект и проговаривание соответствующего выражения эффективны «лишь внутри системы других языковых поступков» [114, с. 71]. Остенсивное определение языковых знаков является не применением языка, а частью обучения языку. Оно является предварительным этапом, подготовкой к применению языковых знаков. Остенсивные определения выполняют безусловно важную, но тем не менее вспомогательную функцию: «Можно понимать остенсивное объяснение как правило перевода с языка жестов на язык слов» [114, с. 88].

По Витгенштейну, слово не может обозначать предмет, к которому оно относится. Если так все же происходит, то здесь совершается грубая ошибка, заключающаяся в смешении значения имени с предметом, который назван данным именем. По этому поводу Витгенштейн пишет: «Важно здесь констатировать, что слово «значение» употребляется в языке превратно, когда им обозначают вещь, которая >соответствует< слову. Это означает, что значение имени смешивают с носителем имени. Если господин NN умер, то говорят, что умер носитель имени, а не умерло значение имени» [112, с. 310].

Витгенштейн ограничивает область действия конвенций при определении значения языкового знака. Конвенции имеют место лишь при выборе правил грамматики, но сами правила могут только объяснять употребление слов, но не раскрывают природу их значения. Выбор правил конвенционален, но сами они, их содержание не являются конвенциональными: «Я не на-

107

зываю правила игры конвенциями, потому что их можно оправдать тем, что игра, если она соответствует им, согласуется с действительностью» [114, с. 186]. В каком смысле можно говорить о произвольности грамматических правил? Грамматика не может обусловливать значение языковых выражений. «Грамматические правила лишь определяют значение, конституируют его и за него поэтому неответственны и в этом отношении произвольны» [114, с. 184]. Но в то же время, поскольку правила грамматики несут ответственность за достижение окончательного результата, цели игры, они не могут быть произвольными. «Правила игры произвольны» означает: «понятие >игра< не определено через действия, которые она должна оказывать на нас» [114, с. 192]. Грамматика объясняет (но не формирует) значение знака, она оправдывает выбор слов и сама оправдана выбором правил. Изменение правил грамматики означает лишь переход к другой игре. По Л. Витгенштейну, нельзя сказать, что объяснение значения слов оправдывает их выбор, но можно сказать, что выбор слов оправдан применением к ним грамматических правил.

Большое значение имеет для Витгенштейна понятие игры. «Мы рассматриваем язык, — говорит он, — под углом зрения игры по твердым правилам. Мы сравниваем его с игрой, измеряя его в ней» [114, с. 77]. Но что понимается под игрой? Рассматривая различные игры, Витгенштейн замечает, что они имеют много различий, и весьма существенных, поэтому определение понятия игры посредством выделения общих черт, присущих многообразным конкретным играм, обречено на неудачу. Игры имеют между собой черты сходства, подобия. Л. Витгенштейн пишет: «Я не могу эти сходства охарактеризовать лучше, чем оборотом «семейные сходства», так пересекаются и перекрещиваются различные сходства, которые имеются между членами семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и пр. И я буду говорить: >игры< образуют семью» [112, с. 324— 325]. Понятие семейных сходств Л. Витгенштейну потребовалось для корректного введения понятия игры. Объяснив, что такое семейные сходства, можно ввести понятие игры при помощи описания какой-либо конкретной игры и добавления: «Это и все подобное этому является игрой» [112, с. 326]. Получаются своеобразное определение игры через пример (базовый шаг индукции) и индуктивное обобщение по аналогии (посредством понятия семейных сходств).

Идеалом игры является игра по четким, однозначно заданным правилам. Языковые игры, по Л. Витгенштейну, такой особенностью не обладают. Если взять за идеал язык логики, то едва ли можно говорить о том, что языковые игры приближаются к такому идеалу. В противном случае «наша логика была бы логикой для безвоздушного пространства» [112, с. 332]. Гово рить о приближении к такому идеалу — значит, во-первых, ста· вить под сомнение теорию понимания языка и, во-вторых, отры

108

•зать логику от языка. Логика конструирует свой идеальный язык, но прилагательное «идеальный» не понимается,/здесь в смысле «самый лучший», «совершенный». Логика создает свой язык, который позволял бы легко выявить логическую форму языковых выражений, отделять правильные предложения от неправильных и ставить множество других специфических логических вопросов. Для нее идеальный язык — это язык, опирающийся на необходимые для его создания абстракции и идеализации.

Языковые игры, как и любые другие, происходят по опреде-.лепным правилам, которые устанавливаются конкретным лингвистическим сообществом. Члены этого сообщества следуют в языковых играх принятым правилам. Следуя правилам, мож-•но представить себе явным образом множество употреблений слов нашего языка вместе со связями между словами. Здесь -Л. Витгенштейн вводит важное, с его точки зрения, понятие «очевидное представление». «Главный источник нашего непо-.нимания, — говорит он, — есть то, что мы не обозреваем употребления наших слов. — Нашей грамматике не хватает оче-гаидности. — Очевидное представление способствует пониманию, которое состоит в том, чтобы мы видели связи» [112, с. 345]. По-шятие очевидного представления имеет основополагающее зна-*чение. Действия (языковые поступки), совершаемые по определенным правилам, формируют очевидное представление, т. е. •область, которую можно обозреть.

Понимание языка есть сознательное производство действий по нашим правилам, — правилам, принятым нашим лингвистическим сообществом. Следуя правилу, можно «обозреть» любое нужное нам количество частных случаев применения языковых выражений. Отсюда вытекает, что следование правилу формирует область, «горизонт» нашего понимания, нашего постижения языка и действительности, дает возможность объяснить понимание и порождение абсолютно новых языковых выражений. Наконец, хотелось бы обсудить вопрос о критериях пониманияязыковых выражений. Это, пожалуй, один из центральных вопросов теории понимания Л. Витгенштейна. Рассматривая проблему критериев понимания, он напоминает, что «слово «понимать» отсылает к определенной области грамматики» Π14, с. 82] и что данная проблема является проблемой грамматической. Конечно, можно судить о том, понимает ли некто данное слово, по его умению находить ему внелингвистические корреляты или по способности определить его. Об этом человеке можно сказать, что он понимает данное слово. Но далеко не все слова нашего языка можно задать таким образом. Критерием понимания, по Витгенштейну, является сознательное формулирование правил и умение применять их [см.: 114, с. 84]. Правда, Витгенштейн делает существенную оговорку, ограничивая область практического применения этого критерия, называя его «образцом» («идеалом») употребления слов. Представ-

109

ляется, что введенное ограничение позволяет оценить данный критерий понимания языковых выражений как теоретически возможный, допускающий создание еще одной гипотезы понимания языковых выражений, а вопрос об адекватности данной гипотезы повседневной практике использования языка нуждается в особом обосновании.

Важную функцию выполняет у Л. Витгенштейна понятие контекста. Контексты бывают лингвистическими и внелингви-стическими. Оба вида контекстов принимают участие в формировании смысла и значения языковых выражений. Для слов контекстом может служить предложение, точнее, внутренние связи предложения. Включенность слов в предложение является необходимым моментом при решении вопроса об их значении. Слова, взятые изолированно от контекста использования, значением не обладают. «Слово, выражение, символ имеют значение только в контексте предложения. Чтобы представить себе значение слова, нужно обратить внимание на смысл предложения, в которое оно входит, на способ верификации» [ИЗ, с. 227]. Как бы уточняя выдвинутую им на раннем этапе своего научного творчества концепцию понимания языковых выражений и подход к смыслу предложения как методу его верификации, Л. Витгенштейн дополняет их тезисом о зависимости смысла и значения языковых выражений от их применения, от правил, принятых конвенциональным образом в определенной языковой игре, об использовании их в различных контекстах, от выбора способа поведения субъекта, использующего языковые выражения.

Последний аспект, учитывающийся при определении семантических характеристик языковых выражений, и деятельност-ный подход к выявлению природы языка дали повод некоторым исследователям для квалификации теории Л. Витгенштейна как весьма близкой к диалектико-материалистической теории языка и для объявления самого Л. Витгенштейна по крайней мере «непоследовательным диалектическим материалистом» [см., напр.: 111]. Такое заявление лишь частично соответствует действительности. Концепция Л. Витгенштейна столь же ограничена, сколь ограничены референциальная, менталистская, бихевиористская, операционалистская, контекстная, функционали-стская и прочие теории значения при расширении сферы их применения па область любых языковых выражений. В ней абсолютизируются фактор употребления языковых выражений и роль контекстов в определении значения. Она столь же ограничена, сколь недостаточна и любая концепция, поддерживающая свои силы за счет ограниченного использования живого человеческого понимания, за счет абсолютизации отдельных его черт и преувеличения их роли. Слабости концепции Витгенштейна очевидны, как очевидны и достоинства. Отделить первое от второго представляется весьма актуальным. Последние достижения в области семантики как раз и говорят о том,

ПО

•что такое отделение происходит весьма успешно и что использование положительных моментов концепции Витгенштейна позволило обогатить современные исследования новыми подходами и идеями. Эти идеи основываются на разработке логико-семантических аспектов теории Витгенштейна.

Оценивая философскую значимость исследований Витгенштейна обоих периодов его эволюции, нельзя не обратить внимания на факт «подделывания», «подчистки» Витгенштейна под материалиста, имеющий место в иных исследованиях. Часто дело представляется чуть ли не таким образом, что Витгенштейн в поздний период своей деятельности совершил радикальный «поворот» от субъективного идеализма в сторону диа--лектического материализма. Такие представления являются результатом недоразумения или сознательной мистификацией. Категория деятельности, которую часто использует Витгенштейн, не имеет ничего общего с категорией практики как исторической культурно-преобразовательной и научной деятельности людей. Для Витгенштейна «действие» тождественно понятию «языковой поступок», а деятельность есть прежде всего языковая деятельность. Значение языковых выражений связано с умением применять их. Такой подход к определению значения характеризует узость его точки зрения, он является внесистемным (не учитывается многообразие других каналов формирования значения) и внеисторическим (не рассматривается фактор развития языка), а следовательно, антидиалектическим.

Не учитывается Витгенштейном и социальный фактор — роль -общества в возникновении, развитии и функционировании языка, их взаимодействие. Вместо этого Витгенштейн употребляет понятие «языковое сообщество», которое понадобилось ему, чтобы избавиться от обвинений в релятивизме. Языковое сообщество, по Витгенштейну, выбирает правила использования языка, „делает их относительно устойчивыми. Однако упреки в релятивизме этим не снимаются. Введение еще одного понятия выглядит как «терминологическая игра» из-за того, что Витгенштейн не сумел обосновать основной вопрос: какова природа тех конвенционально выбранных правил, которым следует языковое сообщество в языковых играх? Роль конвенций Витгенштейном, казалось бы, сведена к минимуму: они участвуют лишь в выборе правил, а не в их задании. Но как раз этот момент говорит о противопоставлении конвенции практике при решении вопроса о значении языковых выражений, что является еще одним доказательством субъективно-идеалистического характера теоретизирования Витгенштейна. Гораздо более основательным представляется мнение, что Витгенштейн никакого «поворота» к диалектическому материализму не совершал. Основу его концепции на всех этапах его философского развития составляли субъективно-идеалистические воззрения. Но данный вывод нисколько не умаляет значимости идей Витгенштейна и их огромного влияния на развитие конкретно-научных и философских ис-

111

следований в области логики, семантики, лингвистики и методологии пауки.