В. А. БОСЕНКО-Всеобщая теория развития-1

лучают содержательность мыслительные формы, принципы, понятия. Живет она здесь постольку, поскольку является идеальным выражением общественных отношений. И не в том дело, что форма, как своего рода резервуар, “наполняется” содержанием извне, внешним образом и принимает вид, “конфигурацию” того, формой чего становится. Сама форма в этой реальной жизнедеятельности, в практике человека развивается, не обособляясь собственно в форму, утверждающую собственное, формальное содержание. Выйдя из реальной конкретной жизни такого рода развития и сформировавшись в мыслительные формы, теорию, логику, диалектика не может существовать иначе, кроме как постоянно выходя из этого лона, т. е. без постоянного воспроизведения выхождения из действительности и обратного возвращения в конкретную действительность. Причем “выхождение” и “возвращение” – не два процесса, разделенные пространственно-временными границами, а единый, единовременный процесс. Выхождение – это не обособление логики всеобщего, а возвращение, не структурирование действительности, не приложение к реальному движению и построение последнего, соответственно оптимальным меркам (вспомним приближение, через удаление). Ради этого единосущностного движения всеобщая логика и возникла. Сама практика по преобразованию действительности породила эту форму для себя, для своего продолжения (от невозможности продолжать дело иначе, она возникла, но не в качестве результата практики, отторгнувшей эту форму как нечто порожденное, а в каче- стве порожденной и порождаемой, производимой и воспроизводимой в самом реальном движении революционной деятельности). И она возвращается в качестве, в роли метода, способа постижения и преобразования, способа действия и мышления. И возвращается она таким методом непосредственно прежде всего туда, откуда она вышла – в общественную форму движения, а затем во все остальные формы деятельности и знания, но всегда опосредованно, через общественную. И физик, и химик, и любой представитель конкретной науки должен понять, что только через общественную форму движения, общественную практику он в состоянии получить диалектический метод. При всей могущественной работе в качестве метода все эти диалектико-логико-теоретико-познавательные формы остаются непосредственным выражением (хоть и идеальным) общественных отношений. И от этого никогда никуда не деться. В этом смысле диалектика никуда не выходила и не выходит, а потому и не возвращается. Непосредственно в практике обретает она жизнь и деятель-

ность, как жизнедеятельность реального движения общественной формы движения материи.

Если естествознание желает это понять, вернее, если оно хочет полу- чить этот необыкновенно эффективный метод познания (но не как внешний метод, “привлекаемый” к данной отрасли знания, а свой метод своей области), то оно должно кроме прочего доразвить себя до производства, до производительных сил (т. е. подлинным естествознанием является то, которое становится производительными силами). Кстати, одна из причин неэффективности пока применения диалектики как метода в том и заключается, что этого еще нет. Отдельные науки не доразвились до единой науки в целом (науки-истории), и не стала она непосредственно производительной силой. От естествознания до человекоформирования, человекосозидания нынешней науке предстоит пройти еще немалый путь. Естествознание же – это уже и всегда обществоделание, производство, всегда общественное производство. А уже здесь, в ареале, откуда диалектика непосредственно вышла и куда прежде всего возвращается как метод, ей, диалектике, и “карты в руки”, тут ее стихия (которая таким образом, наконец, должна перестать быть стихией). И она-то, материалистическая диалектика, знает, что дело необходимо иметь не просто с отражением, с отраженным светом (не с мышлением, сознанием), каким является естествознание, и не просто с итогами наук – понятиями, а с реальной действительностью, но при помощи мышления и его форм, без развертывания которых как развития, восхождения не получить действительного положения вещей, раскрытого в развитие и раскрытого в развитии.

Например, “марксист исходит из того же идеала, но сличает его не с “современной наукой и современными нравственными идеями”, а с существующими классовыми противоречиями, и формулирует его поэтому не как требование “науки”, а как требование такого-то класса, порождаемое такими-то общественными отношениями (которые подлежат объективному исследованию) и достижимое лишь так-то вследствие таких-то свойств этих отношений. Если не свести таким образом идеалы к фактам, то эти идеалы останутся невинными пожеланиями, без всяких шансов на принятие их массой и, следовательно, на их осуществление” [28, с. 436].

Потому и справедливо, что коммунизм не идеал, не цель, а реальное движение, вытекающее непосредственно из реальных общественных отношений и их свойств как противоречий. “Коммунизм не докт-

ðèíà, à движение. Он исходит не из принципов, а из фактов. Коммунисты имеют своей предпосылкой не ту или иную философию, а весь ход предшествующей истории и, в особенности, его современные фактические результаты в цивилизованных странах” [20, с. 281]. Это приходится подчеркивать в наши дни, так как теоретики капитализма и реформизма пытаются представить дело в перевернутом, нематериалистическом виде и таким образом облегчить себе критику социализма, обвиняя его то в отклонении от идеала, то в устарелости идеала, который-де следует сменить новыми “моделями”.

Наконец, В. И. Ленин прямо говорит, что “с точки зрения Маркса и Энгельса, философия не имеет никакого права на отдельное самостоятельное существование” [28, с. 438].

Сказать, например, что то-то нужно сделать потому, что таковы “требования современной науки”, или сличать идею, идеал с “современной наукой”, – это и есть уступка идеализму. Это может быть требованием каких-то объективных процессов реального развития и развертывания реальных противоречий, которые и следует анализировать. “Энгельс... – подчеркивает Ленин, – превосходно заметил, что это – старый психологический метод: сличать свое понятие не с фактом, который оно отражает, а с другим понятием, с слепком с другого факта” [28, с. 436]. Это похоже на “метод Прудона, желающего переделать товарное хозяйство по своему идеалу справедливости” [28, с. 437]. Подобный метод совершенно так же нелеп, как метод химика, который пожелал бы вместо “”изучения действительных законов обмена веществ” преобразовать этот обмен по законам “сродства”” [28, с. 437].

В. И. Ленин предостерегает от претензий на так называемые “философские обоснования” и предупреждает, что под этим можно разуметь или сопоставление посылок философии с твердо установленными законами других наук (но заметим: философских посылок, сопоставленных с твердо установленными законами, а не наоборот, законов, сопоставленных, согласованных с принципами философии), и это требование материализма, или опыт применения этой теории. По поводу первого Ленин говорит, что сами конкретные науки дают в своей основе материалистические конкретно-научные положения и не нуждаются в так называемом обосновании, в принятии в качестве основания, основы под конкретно-научные знания общетеоретических философских положений. Что касается второго – опыта дальнейшего философского познания, так то, что называется материализмом, – это и есть научное

истолкование, материалистическое (т. е. в плане верного решения вопроса об отношении бытия и сознания в рассмотрении законов, иначе говоря, “материализм – единственно научный метод” [28, с. 438]).

В. И. Ленин критиковал Ф. Лассаля в “Философских тетрадях” именно за то, что он, как и Гегель, исходил из принципа движения, а не анализа реального движения и выведения из него понятий и принципов. Многократно повторяя, что в понятиях нельзя иначе выразить принцип движения, как принципом тождества противоположностей, Лассаль оставляет реальное движение без противоположностей, без тождества, возвратов, отрицания, т. е. без развития, которое, по Лассалю, является прерогативой мышления, сознания. Таким образом, у него принципы, понятия, категории начинают претендовать на значе- ние самостоятельной сущности, на собственное развитие, на единственно возможный ареал существования развития, на роль обеспечи- теля развитием действительности, природы, которая у Ф. Лассаля, как и у Гегеля, получается, собственного развития не имеет. Поэтому у Ф. Лассаля и стоимость выступает как мысленная абстракция. Так же и закон, и тождество противоположностей, и единство, и т.п.

Говоря, что Лассаль буквально колотушкой вбивает в голову читателя мысль о том, что все дело в принципе и отсюда-де, а не из действительности, мы получаем то, что называется развитием, В. И. Ленин категори- чески возражает против этого [34, с. 308]. Когда Лассаль говорит о единстве, тождестве, то у него “объединителем” выступает принцип, развитие обосновывается принципом повторяемости, принципом противоречия.

Об этом не стоило бы, очевидно, много говорить, если бы не встре- чались и в наши дни случаи подведения (подгонки) действительности под абстрактно-всеобщие принципы – вместо конкретного анализа конкретных форм движения и восхождения к принципам (подобное подведение делал в свое время Лассаль; и опыт критики классиками такого переворачивания нам может послужить сегодня). Ф. Лассаль даже Гераклита стремился подогнать под свое идеалистическое воззрение и, как отметил В. И. Ленин, пытался доказать, будто “принцип развития, des Werdens (становления. – Ðåä.), у Гераклита logisch-prдexistent (ëîãè- чески-предшествующий. – Ðåä.)”, а “критерий истины для него... согласие с идеальным законом тождества бытия и небытия” [34, с. 311, 312].

Как видим, признание принципов, без доведения до которых невозможно верное понимание развития, еще не гарантирует от искажения реального положения вещей. В. И. Ленин не зря указывал на воз-

можность опошления истины даже в случае согласия “всех” с принципом развития. Здесь, в самом принципе, в признании его и согласии с ним вместе с тем и таится опасность мистификации и отхода от материализма. Стоит упустить из виду предупреждение Ф. Энгельса

îтом, что принципы должны быть в конце, а не в начале исследования, что “принцип – не исходный пункт исследования”, неправильно распорядиться принципами, и мы получим чистейший идеализм гегелевского толка. Малейшее преувеличение этой черточки, ступени познания, абсолютизация, разбухание ее – и она начинает претендовать на самостоятельное развитие, на объективизацию. Поэтому В. И. Ленин против слов Деборина о том, что “внешний мир составляет также и принцип закономерности”, делает замечание на полях его статьи: “Неуклюжее и нелепое слово!” [34, с. 532].

Нередко принципы, понятия, категории становятся самоцелью, первым и единственным предметом исследования. Можно даже встретить мнение, будто диалектика – это наука о категориях и принципах,

îсистеме категорий. Разумеется, постижение природы понятий, принципов и т. п. является существенной предпосылкой диалектического способа мышления, познания, но лишь ïðåäпосылкой, а не целью, начальным и конечным пунктом. Речь должна идти об исследовании реального движения, чтобы вскрыть не менее реальное развитие в нем (осуществив углубление от внешнего движения к внутреннему, необходимому – самодвижению и его законам), что, безусловно, невозможно без теоретического мышления, без искусства оперирования (и даже сознательного) понятиями, принципами, категориями* но только при помощи этого арсенала мыслительных форм, а не путем анализа их самих (и, таким образом, подменой этим анализом анализа реального процесса) или “уточнения понятий” и т. п. Цель познания – получение истины, объективной и конкретной (единство в многообразии), а не переключение (соскальзывание) на познание средств такого получения. У Прудона, например, по меткому выражению К.Маркса, “разрешение современных проблем заключается... не в общественном действии, а в диалектических круговоротах, совершающихся в его голове. Так как для него категории являются движущими

*Более того, только категориальное мышление, доводящее противоположности до единства, до взаимопроникновения, до тождества противоположностей, в состоянии постичь и выразить, отразить, изобразить реальное развитие во всей его противоречивости.

форм легко может стать одним из тех “кусочков”, “обломков” сложной спиралевидной линии познания, который, будучи “односторонне превращен... в самостоятельную, целую, прямую линию” [34, с. 322], вырастает из оттенка в целую философскую систему (например, логический позитивизм).

И даже если не сводить то, что в диалектике называется “логи- ческим”, к оперированию терминами, к проблеме построения высказывания, технологии мышления и другим операциям с внешними формами мышления в формально-логическом духе, а понимать на уровне содержательной диалектической логики (и всю важность собственно логического оценивать, руководствуясь словами В. И. Ленина о том, что “нельзя вполне понять “Капитала” Маркса... не проштудировав и не поняв âñåé Логики Гегеля” [34, с. 162]), даже тогда, при всем уважении к логике, следует все же сказать, что это только предпосылка, средство познания, но не самоцель; это лишь то, при помощи чего осуществляется познание законов объективного мира, исследование реального движения и его законов, а также их отражение и воспроизведение в движении логических форм.

В проблему категорий и их природы путаницу вносит нередко то, что рассматриваются, исследуются не столько категории, сколько понятия о категориях, их понятийное, мысленное (а то и языковое) выражение, т. е. нечто внешнее категории, а не живая жизнь ее, которая пребывает как бы вне формы мысленной. Последняя с необходимостью вызывается первой, оформляет первую, доставляет ей мысленное выражение и т. д., но не подменяет собой и остается лишь формой формы, т. е. как бы вторичной формой категории, которая ведь в свою очередь есть сама форма – форма человеческой деятельности, в живой жизни которой, способе существования заключается также и момент необходимого порождения, оформления уже мысленного.

Такая же подмена происходит и в том случае, когда задачу и предмет диалектики видят в стендовом рассмотрении собственно категорий. Разложенные на предметном столе исследования в очередном “пасьянсе”, претендующем на построение очередной системы, категории принимают на себя роль начального и единственного объекта диалектического анализа (вместо реального движения), а с этим такое рассмотрение собственно форм, оторванных от живой жизни, составляющей их субстанцию, и от их познавательной работы, приводит к тому, что они начинают претендовать на предмет диалектики. Так получа-

ется своего рода логика, не ставшая теорией познания, формальная и безразличная ко всему тому, аналогом чего, какого реального движения являются эти формы и их связь, фактически не имеющие собственного развития. Все сводится к рассмотрению того, как категории формировались, вернее, оформлялись и осознавались в истории философии, узнавались, а не формировались в истории человеческой общественной исторической практики.

Когда историю узнавания категорий стремятся выдавать за историю развития самих категорий, то поступают примерно так, как если бы желали изучать жизнь через изучение теории прозы. За живой жизнью категорий следует обращаться к сфере истории человеческой практики прежде всего, и лишь затем и вместе с этим – к истории теорети- ческого узнавания этого явления. Этот же механизм, видимо, должен заключаться и в онтогенезе способа существования и функционирования категорий – этих “эмбрионов”, по словам Энгельса, человеческого духа. Они – концентрированное выражение всей истории природы и ее действительного практического освоения, преобразования, развития природы и духа и потому итог, вывод, резюме всей истории не только форм общественного сознания – науки, философии, но и техники, производства, общественных отношений. Воспроизведение своего происхождения в каждый данный момент и включение в механизм своего функционирования (в способ существования такого диа- лектико-логико-теоретико-познавательного движения в восходящем, пульсирующем, живом действовании) позволяет категориям в таком движении давать теоретическое воспроизведение, реконструкцию действительного движения (но уже как самодвижения, развития) в той или иной из конкретных форм, ставших предметом диалектического исследования.

Не удивительно, что в результате сведения сути диалектики к набору категорий и принципов представляют иногда развитие диалектики в виде лавинообразного размножения категорий и создания (?!) все новых и новых. Так нередко прямо и ставится вопрос – о необходимости “ввести в обиход” новые категории. Все предлагаемые невозможно даже перечислить, так их много. Категориальный сель готов все смести на своем пути, в том числе и саму философию. Основные поставки наименований для новоявленных категорий, конечно же, идут из естественных наук. Некоторым кажется, что если приобщится философия к преуспевающему естествознанию, то ей прибавится авторитета. Оттуда переносят полюбившиеся конкретно-научные по-

нятия, которые объявляются вдруг философскими: “Пора перевести такое-то общее понятие в статус (модное словечко) философской категории”. Вот так просто взять и перевести, с сегодняшнего дня именовать его “категорией диалектического материализма”.

Делается это нередко под видом “обогащения” и “конкретизации” материалистической диалектики, – такой “общей, абстрактной, неконкретной”, или под видом “связи с жизнью”. Идет это еще и от того, что считают, как это нередко встречается в литературе, что естествознание поставляет факты, а философия, знай, обобщает их. И вообще философия тем и живет, что кормится от стола естествознания, что подадут от щедрот своих естествоиспытатели. А теперь и категории в готовеньком виде стали прихватывать, думая, видно, что такое их зву- чание сблизит естествознание и философию. А диалектика с ее общими, “неконкретными” положениями для того, получается, и существует, чтобы ее бесконечно “подтверждали”: не успеет появиться какое-либо естественнонаучное открытие, а философ уже тут как тут: “это еще одно подтверждение диалектики”. Это все профанация диалектики и непонимание ее места и роли в познании. И никто не может ни создавать, ни “переводить” категории. Они не “идеологические формы” (как считал Богданов), и “нужно изменять практическую жизнь для того, чтобы изменять категории” [9, с. 410], а не придумывать или одалживать их у естествознания.

Безудержное размножение категорий, этакий “категориальный взрыв” идет от непонимания самой сути природы категориальности, непонимания того, что не продукт они сознания, мышления, головы и даже философии, и тем более не прихоти ее представителей (которые могут по своей воле декретировать эти формы человеческой деятельности)*. Происходит это и от непонимания природы развития, которое обычно сводится к постоянному количественному прибавлению, приращению новых форм (в духе дурной бесконечности).

Кстати, делает свое пагубное дело здесь злополучное противопоставление онтологии (учения о бытии) гносеологии и логике. Отсюда некоторые общие конкретно-научные понятия, приспособленные для фиксирования отдельных сторон бытия действительного мира, возво-

*Человечество в практической истории должно выковать, пережить, буквально выстрадать (а не придумать) категории, всю систему категорий как способ деятельного освоения действительности (и притом как нечто одно, единое, целостное, а не объединение отдельных определений, составленных в систему).