Глава 15. Первый и второй светильники, рациональный страх и самосознание

Страх—основа безопасности

Тертуллиан

Как сообщалось из Далласа, Джекки Кеннеди отказа­лась переодеть свой залитый кровью костюм: «Пусть все видят, что они сделали». Прежде всего мы должны устрашиться своего положения. Страх может быть кон­структивным.

Эта идея в наше время приводит в замешательство, да­же вызывает отвращение. Мы склонны смотреть на все страхи, как на нечто нежелательное — ненормальное, ир­рациональное или невротическое. Я беру психологический словарь и читаю определение страха: «Разновидность примитивных, интенсивных и обычно причиняющих вред эмоций» ^б. Не более лестно и'о беспокойстве.

Страх, связанный с пониманием — источник подлин­ной смелости. В британской армии высшая военная награ­да, крест Виктории, присуждается не тому, кто безрассуд­но бросается навстречу опасности, не заботясь о судьбе вверенных ему людей. Эта награда — не для «людей без страха», но для тех, кто овладел своим страхом и исполь­зовал его. Нам нужен такой рациональный страх перед шестью угрозами и Седьмым Врагом. Страх не должен быть патологическим, истерическим или болезненным. Он не должен ни вызывать панику, ни делать нас жалкими.

К несчастью, в обществе изобилия мы забываем о том, что в конечном счете так же не можем выйти за рамки условий человеческого существования, как и племя хуру в Центральной Африке, население нагорья Шан, абориге­ны Великой Пустыни Виктория или бушмены Калахары. Мы забыли, что не имеем права быть привилегированны­ми мира; что мы не избранный народ избранной страны, что лишь в силу случайности, а не из-за особых досто­инств или по договору с богом сохраняем свои богатства и как бы избавлены от жестокостей жизни. Отсутствие страха сегодня — одна из величайших наших опасностей.

Рациональный страх — позитивная сила, биологиче­ская функция, необходимая для выживания. Он повышает бдительность, как у атлета на старте⁷, порождает насто­роженную готовность и избавляет нас от нереальных ожи­даний и горьких разочарований. Он снижает опасность травмы и, я полагаю, использования крайних мер про­тиводействия в условиях Кризиса.

МЫСЛЕННЫЙ ОБРАЗ КАТАСТРОФЫ

Недостаточно лишь назвать угрозы. Только их образы способны сделать страх реальным и эффективным— застывшие глаза и вспухшие животы, бунтующие толпы и безжалостные войска, пытки пленных и разрушение го­родов, радиоактивные ожоги и сорная трава, пробиваю­щаяся сквозь асфальт мертвых улиц.

Генри Джеймс сказал: «Я обладаю чувством катастро­фичности бытия и вижу жизнь поистине жестокой и злове­щей». Большинство из нас этого не видит. Разрыв ме­жду нашей технической способностью к совершению же­стокостей и воображаемой способностью не давать им осуществиться расширяется с опасной быстрой. Роберт Джей Лифтон, изучавший последствия для людей первой атомной бомбардировки, считал, что мы должны «настро­ить воображение на процессы апокалиптические в букваль­ном смысле этого слова, которые совершенно не под­даются обузданию и являются в конечном счете ре­шающими». Опасная наивность считать, говорит он, что наше отношение к образам разрушения мира остается неизменным, что мы можем и дальше проводить вроде бы столь очевидное различие между психотической склон­ностью к образам катастрофы.и «нормальным» стремле­нием избежать их⁸.

АПОКАЛИПТИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ

Неожиданное возникновение шести угроз к концу вто­рого христианского тысячелетия представляется порази­тельным подтверждением древних традиций. Со времени начала христианской эры, которое совпало с великим схож­дением планет в зодиакальном знаке Рыб, существовала вера в то, что следующий двухтысячелетний цикл закон­чится апокалиптическими ужасами. Конец эры Рыб и переход под знак Водолея, ко всеобщему братству лю­дей будет огненным крещением.

Иоанн в книге Откровения говорит о Четырех Всадни­ках Апокалипсиса и (что я только недавно заметил) о се­ми чашах, наполненных семью последними язвами (21.9).

Для индусов наш век есть Кали-Юга, век тьмы, когда Шива высоко заносит для броска свой очищающий огонь. Многие индийцы верят, что в 1990-е годы станут свидете­лями Апокалипсиса. Параллельная традиция существует и в Центральной Америке. Майя считают, что конечное разрушение мира неизбежно (и случится 24 декабря 2011 года). Подобные мифы раздвигают границы нашего во­ображения и трогают сердце вопреки разуму.

Существует опасность страха, парализующего волю к действию и делающего жизнь почти невозможной. Мы не способны перенести слишком большой дозы реально­сти. Но и самоуспокоенность лишает нас способности Действовать. Не стоит ни погружаться в образы Апока­липсиса, ни цепенеть перед ними. Они должны побуждать к Действию. Ядерный физик Юджин Рабинович рассказал, как, гуляя весной 1945 года по улицам Чикаго, он смотрел на его громадные здания и вдруг представил себе ката­строфу, в которой все они рушатся. Тогда он поклялся уд­воить усилия, чтобы организовать петицию ученых про­тив сбрасывания атомной бомбы без предупреждения на населенную местность.

В конце концов, как бы ни был велик риск, мы должны непременно высказывать истину такой, какой мы ее видим. Умалчивание могло бы тяжело оскорбить наших дру­зей и, быть может, обречь человечество на предельное отчаянье. Как показал Рабинович, страх может под­толкнуть к новым начинаниям. Апокалипсис одинаково означает и новое рождение и родовые боли. Это знал еще Спиноза несколько веков назад: «не может быть ни страха без надежды, ни надежды без страха».

Второй светильник. Самосознание

Полковник Лоуренс ван дер Пост, освободившийся от ужасов японского лагеря для военнопленных на острове Ява, отказался сотрудничать с союзными военными три­буналами, созданными тогда на Дальнем Востоке. Позд­нее он писал: «Мне представлялось, что есть что-то нере­альное, если не крайне фальшивое, в том, что люди, сами не испытавшие того, что мы, вроде европейцев, кото­рые расследовали военные преступления, оказываются более жестокими и мстительными, чем мы сами. Кажется, в этом заключены семена великого, классического и роко­вого искажения человеческого духа, которое, как я пола­гаю, несет ответственность и в коллективном, и в индиви­дуальном смысле за большинство трагедий исторической жизни и еще в большей мере за трагедии, с которыми мы сталкиваемся в современном мире» ⁹.

Я часто указывал на высокомерную тенденцию ху­лить других, искать козлов отпущения, вместо того что­бы признать свою долю вины в мировом зле. Полагаю, что самосознание должно признать, что каждое престу­пление находит отзвук в нас самих и возбуждает тайное удовлетворение, хотя оно часто маскируется моральным возмущением. Жертвы, судьи и палачи бессознательно разделяют участие в преступлении. Психологически мы все — жертвы и все убийцы. Я подозреваю, что эта непо­пулярная идея имеет жизненное значение для осознания нашей ситуации в ее подлинной глубине. Как однажды пи­сал Юнг: «Так как общепризнано, что человек есть только то, что его сознание знает о нем самом, он считает себя не­винным и тем самым ко злу добавляет еще и глупость» ¹⁰.

Современный человек любит думать о себе как об «ос­мотрительном», «разумном» и «реалистичном». Мы со­противляемся той идее, что многие из наших действий представляют собой только рационализированное про­изводное от наших скрытых потребностей или желаний. Мы пренебрегаем тем, что так тонко колеблется на грани­це сознания и бессознательного, формируя наши воспри­ятия и фильтруя неосознанно для себя реальность. Мы постоянно рекомендуем друг другу «добраться до су­ти дела» или «твердо стоять на ногах». Мы постоянно го­ворим с пренебрежением о простых чувствах, фантазиях, мифах, снах и инстинктах. Все эти богатые ресурсы ис­пользуются для развлечений и пустых анекдотов. Как ско­роспелые всезнайки, мы подавляем в себе примитивного ребенка и становимся грубоодносторонними. И тогда вдруг можем открыть, что оставленный без внимания примитив впадает в пьянство или хватает нас сзади за гор­ло, как это было в предвоенной Германии.

Контакт с бессознательным, а не его подавление исце­ляет и делает человека целостным, помогает созреванию, становлению самим собой, достижению индивидуации. Быть может, не так уж маловажно, что некогда мы гово­рили о «поисках души» — процессе более тонком, чем «наблюдение над нашим сознанием».

Различные лица, сюжеты, мотивы и места, которые появляются в наших сновидениях, пытаются нам что-то передать. Сны—это друзья, к которым нельзя относиться с безразличием или пренебрежением, но впадая в другую крайность, нельзя набрасываться на сонники в поисках значений, отвечающих мелким амбициям нашего эго. Сно­видения открывают доступ к внутренней творческой лабо­ратории души. И самое лучшее—«дружеское» отношение к сновидению, как рекомендует Дж. Хиллмен в своей книге «В поиске» ¹¹, или, имплицитно, Р. У. Мартин в «Глубин­ном эксперименте» — в ценном сочинении для тех, кто стремится к углублению своих внутренних связей¹².

Каковы бы, однако, ни были применяемые средства, более полное самосознание оказывается жизненно необ­ходимым для ответа на угрозы нашего времени. Без него мы так и останемся на поверхности жизни, слепые и глу­хие к собственному богатству (значит, к богатству и нрав­ственной полноте других), равно как и к собственному участию в общих бедах. Ясное сознание реальности в та­кой же мере требует внимания к внутреннему духу познаю­щего, как и к «неопровержимым фактам» внешнего мира.

Теперь мы видим, что «европейская проблема» пред­военной Германии была в значительной мере христиан­ской или «арийской» проблемой. Тем не менее большин-

ство европейцев (и североамериканцев) продолжают счи­тать современную расовую проблему «черной», хотя по существу она есть проблема белых. Чтобы подавить эти нежелательные рефлексии, мы прибегаем к морали са­мооправдания и хронической путанице в мышлении. В Британии, например, мы отказываем в праве на пребы­вание так называемым «некоренным жителям» и ав­томатически относим наших черных и коричневых согра­ждан к «иммигрантам», хотя треть из них родилась в этой стране. Сходным образом мы проявляем свою инфан­тильную склонность передать нашу ответственность в ру­ки какого-либо патриарха, постоянно требуя «лидер­ства» и переносим на других собственную неспособность и чувство вины, как это происходит в опасных проекциях взаимной ненависти между Востоком и Западом.

Такая бессознательная двуличность позволяет нам со­хранить соблазнительный, но фальшивый образ самих себя. Но пока мы не научимся распознавать своего прича­стия к мировому злу, мы не сможем проявлять милосер­дия к нашим врагами и они—к нам; и это составляет осо­бую проблему для американцев, многие из которых — жертвы псевдоневинности «американской мечты». Как выразился один из их ведущих историков: «Две мировых войны не вызвали в них ни чувства греховности, ни осозна­ния зла, что почти инстинктивно присуще народам Старо­го Света»¹³.