Глава II. Роль суверена в религиозной жизни поданных.

«Свобода – это отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы»⁶⁶. В естественном состоянии человек был абсолютно свободен. Он имел бесспорное право думать и делать все, что ему захочется. Не существовало даже сложившихся суждений о добре и зле, ведь эту границу проводит уже общество. Оно создает такое понятие как грех – результат или действие, проистекающие из запретных страстей и желаний, неугодных государству и его морали⁶⁷. По Гоббсу, суверен решает, какие поступки преступны и как за них следует наказывать. Естественно, что установив определенные законы, каждый человек под страхом смерти будет им следовать. Ведь люди уже заключили договор, они передали все свои права одной власти, навсегда их утратив. Но является ли право на суждение отчуждаемым? Ведь невозможно перенести на другого то, чем не обладаешь сам. Может ли человек перестать думать так, как он считает правильным?

На мой взгляд, это парадокс и основная сложность в теории Гоббса. Для него религия представляет собой некую политическую реалию. Это гораздо больше, чем философский вопрос свободы совести и этики. Позволь сегодня человеку рассуждать о добре и зле, так как ему заблагорассудиться, допусти проповедовать свои идеалы всем вокруг, и завтра, прикрывшись своей верой, он поднимет мятеж. Таково, на мой взгляд, магистральное рассуждение Гоббса. Перед его глазами шла непримиримая борьба протестантов и католиков, сторонников англиканской и епископальной церкви, которые с оружием в руках добивались своего права на независимость суждений. А когда одна из сторон, наконец, получала преимущество, то она начинала активно «растолковывать» другой, как же нужно правильно верить. Таким образом, терпимость и плюрализм мнений – два семени, которые упав на благодатную почву, могут вырасти в огромную проблему. Да и ни для кого не было секретом, как стало просто монарху по своему произволу устанавливать господствующую религию. Сначала Генрих VIII оборвал все связи с Римом и в 1535 г. объявил себя главой английской церкви на земле⁶⁸. Затем Мария Кровавая принялась за реставрацию католицизма, а ее преемница Елизавета снова обратилась к англиканству. Эти многочисленные перестановки, в конечном итоге, народом принимались. И проблема состояла не столько в каких-либо символах веры (ведь англиканство сохраняет многочисленные черты обрядовости католицизма), а в праве на религиозную независимость государства. Король, как глава церкви, принимал на себя обязанности и привилегии, прежде принадлежавшие папе⁶⁹. Он становился законодателем и администратором вновь созданной национальной церкви: назначал ее пастырей, устанавливал таинства вероучений и от ее имени преследовал еретиков. Народ, так или иначе, разрывался между католицизмом и англиканством, между установлениями папы и монарха. Он должен был отозваться на призыв той или иной стороны. Но делая выбор в пользу римско-католической церкви, человек оказывался врагом в своей собственной стране. В таком случае, его долг, как гражданина, и как верующего человека оказывался рассеянным по двум берегам. Эта внутренняя анархия должна была рано или поздно выливаться в протест, в желание найти компромисс. Для Т.Гоббса это неприемлемо. Ему трудно решить вопрос, как именно должен чувствовать себя человек в своем внутреннем мире, но его внешние проявления лояльности государству должны быть однозначными. Философ считал, что именно суверен устанавливает угодный ему культ, наиболее полно соответствующий интересам и благу народа (как это сделал, например, Генрих VIII). Мотивы же верховной власти совершенно не учитываются. Необходимо раз и навсегда указать, что и как следует почитать. При этом важно, чтобы культ был единообразным⁷⁰: одна власть и вера. Подобное непринципиальное отношение Гоббса к обрядовой стороне религии объясняется им самим тем, что Бог непознаваем⁷¹. Сами люди выбирают нужные слова и атрибуты, с целью продемонстрировать уважение и благоговение перед объектом почитания. Человеку все равно никогда не понять, что такое Бог, идея и представление о нем не могут быть даны ему непосредственно (за исключением откровения, которое само по себе редкость). Тогда какая разница, какие именно осуществлять внешние действия, если они все равно даже на сотую долю не приблизятся к тому величию, которое являет собой Всевышний? Он бесконечен, человек же может воспринимать только осязаемые вещи, те, которые имеют ограниченную форму⁷². Это искреннее убеждение Т.Гоббса, которое позволяет ему утверждать, что все религиозные споры, касательно обрядовой стороны не просто незначительны и бесполезны, но даже вредны и опасны для государства. И если в естественном состоянии, где каждый человек был сам себе господином, он мог устанавливать произвольные знаки уважения, то в государстве это делает суверен при помощи законов. А так как воля и законы облеченного властью органа или лица, в силу естественного договора, есть воля и закон тех, кто эту власть избрал, то очевидно, что как религия, так и форма отправления культа, должны считаться единственно подходящими для всего народа. Этим актом суверен способствует миру, то есть служит своей основной цели. Важно отметить, что подобное суждение Гоббс распространяет не только на христианские государства, но и на все остальные. Он пишет, что «если человек приезжает в нашу страну (т.е. в Англию – Ю.К.) из Индии и убеждает у нас людей принять новую религию или учит чему–либо ведущему к неповиновению законам нашей страны, то, как бы человек не был убежден в истинности своего учения, он совершает преступление и может быть по всей справедливости наказан за него, и не только потому, что его учение ложно, но и потому, что он совершает то, чего он не одобрил бы в другом, а именно в том, кто прибыл бы в его страну и пытался бы там изменить религию».⁷³

Таким образом, в этом рассуждении философа есть сразу два важных момента: во–первых, религия, установленная в государстве, не может быть изменена волей отдельных лиц, во–вторых – ни истинность учения, ни убежденность человека в его правоте не дают ему право на проповедь, там, где это не разрешено законом. И так как только суверен может являться творцом законов, очевидно, что и здесь Т. Гоббс четко проводит линию единоличной власти. Даже те книги, которые являются каноническими, по его мнению, должна устанавливать верховная власть⁷⁴, ведь именно они диктуют каждому человеку правила христианского образа жизни. Но так как обязательные правила есть суть законы, а устанавливает их суверен, то от него и должна исходить инициатива.⁷⁵ В качестве примера, Т.Гоббс приводит свою позицию: «я могу признать Священным писанием лишь те книги Ветхого завета, которые постановила признать таковыми англиканская церковь»⁷⁶. Не это ли сознательное подчинение и признание власти суверена?

Таким образом, можно сделать вывод, что в государстве Т.Гоббса религия должна устанавливаться сувереном при помощи законов. Обрядовая, догматическая сторона тоже входит в сферу его прерогатив. Ведь человек применяет только знакомые ему знаки почитания, которые используют «слабые люди, чествующие более сильных в надежде получить от них какую-нибудь выгоду».⁷⁷ Казалось бы, все ясно и логично, но вопрос остается открытым: как быть человеку, которому суверен говорит (как он думает), что правда - это ложь? И здесь Т.Гоббс становится крайне последовательным. Сначала, как мы уже увидели, ради стабильности государства и в силу договора, философ отнимает у людей право на свою собственную точку зрения. Человек не должен судить о добре и зле, иначе это может привести его к мысли, что суверен неправ, а раз он неправ, то ему не следует подчиняться. Но затем Гоббс указывает, что «вера есть дар Божий, которого никто не может ни дать, ни отнять обещанием награды или угрозой пыток».⁷⁸ Получается абсурд, который философ разрешает только при помощи некого назидательного совета: «исповедание языком есть лишь внешнее действие, и имеет значение не больше, чем всякий другой жест, которым мы выражаем свою покорность и в отношении которого христианин, непоколебимо верующий во Христа, имеет ту же свободу».⁷⁹ Последнее рассуждение созвучно с его идей о несерьезности обрядовой стороны. Но сам смысл получается двояким, автор словно говорит нам, что Бог все стерпит, а вот суверен нет. Одновременно встает вопрос о мучениках: как быть с тем, кто пожелал умереть за свою веру – осуждать или прославлять их? И здесь раскрывается даже некий цинизм философа. Для Гоббса мученик – тот, кто был через откровение призван, открыто проповедовать и исповедовать Царство Христа⁸⁰, от остальных людей требуется только их личная вера и не более того. Тот, кто наперекор законам и власти государства поддерживает учение, которое он или сам создал или принял на веру, подчинившись авторитету частного лица, очень далек от того, чтобы быть мучеником⁸¹. А так как уже в XVII в. Бог неохотно говорил с людьми, возможность появления мучеников была минимальна. «Не стоит умирать за всякий догмат, служащий честолюбию или выгоде духовенства»⁸²- вот приговор Гоббса целой эпохе. Религиозные войны абсурдны, споры о религии тоже: никто, ни один человек не почерпнул своих знаний от самого Бога – его убеждения, основываются на словах людей, которые либо сами не знают, что говорят, либо хотят специально смутить разум, рассказывая о вере, отличной от той, которую установило государство. Огромное количество честолюбцев всегда будет готово нести «свою истину», желая ввергнуть народ в новую волну анархии ради своих частных амбиций. Таким образом, у философа, рассуждение, глубокомысленно начинающееся с веры, как дара Божьего, постепенно снисходит опять до уровня подчинения государству. И тогда встает правомерный вопрос, как понимает Т. Гоббс сущность религии? Но философ слишком умен, чтобы напрямую выразить свою в некотором роде беспринципную логику. Он помещает определение религии не там, где он конкретно рассуждает о государстве и церкви, а гораздо раньше, в части «О человеке». Гоббс соотносит свои рассуждения только с язычеством, но, на мой взгляд, высказанные им постулаты прекрасно применимы и к христианству. Т.Гоббс начинает с того, что называет несколько «семян» веры человека. Во-первых, желание найти причину.⁸³ Людям свойственно доискиваться причин своего счастья и несчастья. Во-вторых, при виде какой-либо вещи, человек задумывается, почему она возникла именно в данный момент, а не раньше или позже⁸⁴. В-третьих, каждый замечает, как одно его действие или событие порождает другое, видит в этом некую нескончаемую цепь или провидение⁸⁵. Но самая главная причина – это беспокойство о будущем. Видимо, для Т.Гоббса, вся человеческая цивилизация основана на коренной метаморфозе состояния страха,⁸⁶ и религия в том числе. Люди всегда беспокоятся о смерти, бедности или другом бедствии, имея отдых или передышку разве лишь во время сна⁸⁷. Они хотят себя обезопасить, умилостивить неведомые силы, движущие их жизнь. Но человек не имеет представлений о том, как это сделать, и тогда он начинает использовать те формы почитания, которые ему известны среди людей.⁸⁸ Это рассуждение уже появлялось ранее, когда говорилось о том, как неважна для Гоббса обрядовая сторона. Но теперь оно приобретает новый смысл: религия – это просто суеверие, страх человека, который разрешен государством⁸⁹. Если нет – остается просто суеверие, но не более того. И Т.Гоббс, правда, относительно язычества, прямо пишет, что «религия имела единственной целью держать народ в повиновении и мире».⁹⁰ Но разве не в этом, как было уже мной выяснено, состоит основная задача суверена в государстве Гоббса? Философ пишет, что цари всегда заботились, во-первых, о том, чтобы внушить народу веру, будто те наставления, которые они дали ему в отношении религии, не является собственным изобретением, а продиктованы каким-нибудь богом или духом; во-вторых, о том, чтобы внушить веру, будто те самые вещи, которые запрещены законами, неугодны также и богам; в-третьих, они предписывали церемонии, молебны, жертвоприношения и праздники и заботились о том, чтобы народ верил, будто этими средствами может быть умилостивлен гнев богов и будто неудачи на войне, большие эпидемии, землетрясения и личные несчастья каждого человека происходят от гнева богов, а этот гнев происходит от пренебрежительного отношения к их культу и от забвения или ошибочного понимания какого-нибудь пункта предписаний церемоний».⁹¹ Но разве нет этого в христианстве? Можно привести немало примеров, когда европейское государство и в XVII в. искало виноватых в бедствиях среди отступников веры. Свидетельствует об этом и приведенный нами эпизод с эпидемией чумы и пожаром в Лондоне в 1665-6гг., когда главной причиной объявили недостаточность веры и начали гонения на инакомыслящих. А охота на ведьм, религиозные войны – не следствие ли это все тех же обстоятельств, только что описанных Гоббсом?

Таким образом, свобода совести и мнений сводится у философа в один единственный постулат: раз религия есть не более чем суеверие, то являясь гражданином своей страны, человеку разумнее всего будет принять то, что ему велят. Догматы – как пилюли, их нужно глотать целиком и не разжевывая⁹². Думай про себя все, что хочешь, если не можешь не думать, но лучше все-таки не рассуждай о делах религии, это дело государственное. Можно пойти дальше и вообще заявить, что Т.Гоббс ставит проблему массового обмана как существующую политическую реальность, с которой нужно считаться⁹³. Он не атеист, в полном смысле этого слова, скорее Гоббс просто индифферентен. Философ видит и понимает, что бесстрашный разум безбожен. Религия нужна: народ невежествен и должен слепо следовать за своими вождями, но к этому его надо побудить страхом не только перед земной, но и божественной карой.