Глава ιι

«Прозу Нины Садур сравнивают с осколками зеркала, отражающего не жизнь прямо, а с превращениями, так что в любой маленькой истории видится и угадывается многое. Это проза пограничных состояний и странных героинь, которые драматически не совпадают с «обычной» жизнью. Может потому, что они – «злые девушки»? Или сама жизнь – это всегда «жестокие игры», и они всего лишь пытаются победить ее…»

Проза Нины Садур не предназначена для трансляции самодостаточных смыслов или проведения готовых идей. Прозаик избегает смысловых путей, лежащих на поверхности сюжета. Сюжеты неожиданны, работают не на внешний смысл, а сами на себя. Демонизм, иррациональность, эстетизм, лиричность – вот самый краткий список расхожих определений этой прозы. В рецензируемой книге – три крупные вещи: «Немец», «Девочка ночью», «Чудесные знаки спасения» и девять рассказов, она составлена так, чтобы показать все грани таланта прозаика, весь его жанровый диапазон, от лирической прозы до городских страшилок.

Ритмичность этих текстов создает ощущение скованности, городского фольклора; соответствует этому и точка видения – взгляд снизу, из клетушек коммунальных квартир, подневольных, забитых, вызывающих жалость героев. Современный человек у Садур слаб, подавлен страхом, душевными муками, обременен заботой и борьбой с внешним миром. Мир выставляет ему массу обманок, чтобы запутать, чтобы человек подумал, что мир прекрасен. На самом деле он заманивает человека в себя, притупляет его бдительность, лишает осторожности, чтобы потом окутать черным воздухом, обессилить подземными токами… Недомолвками, недомыслиями растерянные героини пытаются защититься, суевериями и приметами выгородить себе безопасный путь, поняв тайнопись этого мира.

Любое чувство у Садур находится в пространстве трех координат: любви, печали и злости. Когда любовь растоптана или безответна, а печаль постоянна и незаметна, наиболее действенной становится злость. Может, оттого, что героини жалки, их злость вызывает сочувствие, а не отторжение. Да и злость эта детская: пусть мне будет плохо, и тогда они поймут, как были несправедливы ко мне… Есть, правда, среди героинь настоящие злые девушки. Такие же, в сущности, ведьмы, как и их мучители.

§1 Женские образы в романе «Немец»

Индивидуальный ритм улавливается с первых строк романа «Немец» и подчиняет себе: «Тоскую обо всех подряд. Подсчитывала на пальцах: «Яблоню пропустила, черемуху пропустила, сирень пропустила. Пребыла всю весну в темноте, раз так». Поступательное движение синтагм «…неостановимо, без передышки…»¹ - стиль торжествует над логосом и дает перескочить смысловые разломы там, где нарушены логические связи. «Все напоено жизнью насквозь. Все-все. Мир пронзен жизнью на сквозь. Бестрепетный и ускользающий, он скован и пойман смертной, милой, легкомысленной плотью жизни. Как легонькая рюмочка поймана вином. Как пробирка поймана кровью»².

Автор пристально вглядывается в каждую вещь, будь то снежинка, травинка или ластик, и вот они тоже становятся действующими лицами: «Любила часами цепенеть над травинкой, утешаясь ее неподвижным стоянием в лете. Не любила ни сильных движений, ни мыслей взрывных. Любила только одно – смотреть без мыслей, без чувства на пустую красоту ластика, стеклышка, перышка»³.

В центре сюжета – точнее, поводом к нему – роман героини с каким-то немцем, то ли существующим на самом деле, то ли придуманным, за которого она думает выйти замуж, чтобы уехать в Германию. Героиня не существует как цельный человек, только как интонация не прерывающегося бреда, поток замутненного сознания. Как жидкость из сосуда в сосуд, она переливается из человека в человека, из вещи в вещь, принимает их форму, подчиняется им и существует только в них, как не может вода быть самой по себе – без кувшина, без берегов реки, без формы капли. И в то же время всевозможные формы только берут на постой этого гостя: настроение у него бездомное, созерцательное. Интонация эта выпевает мотив трагичности и безысходности жизни, ее метафизической неустроенности. Создается ощущение прозрачности, призрачности. Постоянные путешествия героини похожи на путешествия в мире ином. Отчужденность от всех: Кирилла, Олежки, Люси, официанта… Неприязнь, беспокойство от чего-то… Что вызвало в ней это беспокойство, страх, отчуждение, постоянное ожидание чего-то? Чего она боится? Чего ожидает? Была любовь. Любовь к человеку неродному, чужому: «Ах, какой нерусский!»¹ И только эта любовь связывает все путешествие души героини, ее искания. В ее мыслях всегда одно – встретить то чужое, которое вторило ей отчужденность от всех. Вторило ей тоску, смерть… Она так и осталась бродить монашком со сбитыми в кровь руками и ногами, стертыми до десен зубами… Осталась без чужого, но на родной необъятной российской земле