Jonathan Swift (1667 – 1745)
Gulliver's Travels (Travels into Several Remote Nations of the World, in Four Parts. By Lemuel Gulliver, First a Surgeon, and then a Captain of several Ships) – 1726 - 1727
И. Кукурян – An outline of English Literature, стр.60
Англичанин Свифт родился в 1667 в Ирландии, т.е. он выходец из семьи английских поселенцев, которых в Ирландии не очень любили. Его дед – священник англиканской церкви, отец – мелкий судейский чиновник, умер еще до рождения сына. Свифт изучал богословие в колледже св. Троицы в Дублине. После низложения Иакова II (1688) был вынужден бежать в Англию. В 1692 получил магистерскую степень в Оксфорде и был рукоположен в сан священника. Стараниями матери еще в 1689 г Свифт был пристроен в дом сэра Уильяма Темпла, который удалился от государственной службы и коротал досуг, ведя изящную литературную и культурную жизнь в своем поместье. Интересно, что Темпл оказал значительное влияние на развитие мысли Англии эпохи Просвещения: «Следуя похвале наслаждению у Эпикура, Темпл в своем эссе «О садах Эпикура» (1685) изобразил цивилизацию как общество, которым благосклонно правят амбиция и стяжательство: это отстраненное, ироничное описание, получившее знаменитое развитие в «Басне о пчелах» Бернара Мандевилля». Возможно, цинично-прагматичные взгляды Темпла на человечество отразились и в позднейших взглядах Свифта. Как, видимо, отразилось в них и другое – переживания честолюбивого и самолюбивого, но нищего Свифта в этом богатом доме, которые во многом определили его дальнейшие взгляды на человечество. |
|
|
|
Мы все выросли с «Приключениям Гулливера» и привыкли, соответственно, считать их детской книгой. Это, естественно, совсем не так. Во времена Свифта детских книг как жанра, в общем-то, не было. Джонатан Свифт начинал свои путешествия Гулливера как сатиру на современную ему политическую ситуацию в Англии и Ирландии, но постепенно эта сатира переросла узко политические рамки. Даже с самого начала сатира его была настолько обобщенна, что, и узнавая в ней конкретных политических деятелей того времени, современные читатели легко могут распространить его насмешки на свое время и на своих политических деятелей.
|
Его остроконечники и тупоконечники, напоминающие нашу поговорку «выеденного яйца не стоит», представляют собой пародию на борьбу католиков и протестантов в Англии и Ирландии. Канатный плясун Флимнап – это Роберт Уолпол, премьер-министр Англии, а королевская подушка, смягчившая его падение – любовница Георга I герцогиня Кендельская, добившаяся его восстановления. Конечно, знание таких подробностей делает чтение текста более забавным, но и без него горькая пародия Свифта на политические установления любой страны весьма и весьма прозрачна. |
Однако Свифт не ограничивается политикой. «Гулливер у лилипутов» и «Гулливер у великанов» подрывают нашу уверенность в привычном для нас физическом мире. Размер человека оказывается совершенно относительным, и один и тот же Гулливер может быть и великаном, и карликом, в зависимости от того, куда он попадет. Но если трансформации Гулливера можно сравнить с тем ощущением относительности, о котором писал Державин («Я раб! Я царь! Я червь! Я Бог!», когда человек ощущает свою малость и тленность в мироздании, но тем не менее чувствует в себе образ и подобие Божие, то самое, что давало Фаусту Марло возможность вообще подумать о бунте, богоборчестве и обожении), то сатира Свифта чужда таких идей. Сатира в «Гулливере» идет по нарастающей, и в следующем путешествии Гулливера на летающий остров Лапута сатире подвергаются не сиюминутные политические проблемы Британии, но одно из фундаментальных занятий человечества – наука. Свифт начинает отрицать возможности человеческого разума. Гамлет у Шекспира, словно откликаясь на знаменитую речь Пико делла Мирандола «О достоинстве человека» (1548), восклицал: "Что за мастерское создание человек" <...> Как похож разумением на Бога!" Наука представляет собой воплощение достижений этого самого богоподобного разума. И с точки зрения Гулливера, наука оказывается примерно такой же осмысленной, как и споры остроконечников и тупоконечников. А чтобы читатель не подумал, что это относится к отдельным безумным проектам, существующим в любой эпохе и в любой стране, Гулливер посещает Глаббдобдриб и устами Аристотеля заявляет, что он сам ошибался, и участь его отвергнутых теорий постигнет и те теории, которые выдвигаются современными Свифту учеными. Бесполезность науки универсальна. |
|
|
Итак, в путешествии в Лапуту Свифт разобрался с человеческими трудами и устремлениями. Теперь ему осталось разобраться с человеческой природой, что он и делает в следующем путешествии Гулливера в страну разумных лошадей гуигнгнмов. В рабстве у них находятся зверообразные люди йеху. В этом путешествии Гулливер обрушивается на самую человеческую природу. Снова пародируются общественно-политические установления Англии, но теперь они рассматриваются как вытекающие из самой природы человека. |
Жизнь человека не управляется никакими высшими побуждениями, никакими метафизическими соображениями. Это грязное физическое существование. (Впрочем, религия не очень прельщала и интересовала Свифта, ставшего настоятелем по необходимости, а не по призванию. Видимо, так же, как он не простил вигам отказа в его ходатайстве, он не простил церкви своего вынужденного священства и распространил свою антипатию к церкви и на религию. Хотя он и называет себя добрым христианином в путешествии в Японию, это делается, скорее всего, чтобы подчеркнуть лицемерную религиозность остальных, которые легко готовы попрать ногами распятие, если только это поможет в торговых делах.)
Идеалом оказываются разумные лошади гуигнгнмы, ведущие мирное, безэмоциональное существование. Утопия, предлагаемая Свифтом, как и все утопии, довольно ужасна. В мире гуигнгнмов нет отвратительных страстей, но нет и сильных положительных чувств. У них нет лжи, но нет и сомнения, нет зла, но нет и мнения. У них нет личности, нет поиска, нет всего того, что мы привыкли отождествлять с сутью человечности. У них нет страстей, потому что нет желаний. В конечном итоге возникает вопрос: а где во всем этом сам Свифт? Вот что пишет американская исследовательница Робин Фойер Миллер:
Гулливер восхищается гуигнгнмами: «И разум для них вовсе не так сложен, как для нас. <…> Он не смешан, не затемнен, не обесцвечен страстью или корыстью…». Когда гуигнгнмы умирают, «их друзья и родственники не <выражают> ни радости, ни горя по поводу их кончины. <…> Они торжественно прощаются <…>, как будто их друзья отправляются в отдаленную часть острова». Гулливера крайне поражает то, что в языке гуигнгнмов нет слов для «лжи», «сомнения», «мнения» или «зла». «Умереть» значит «вернуться к своей первой матери». К концу своего повествования Гулливер становится свого рода безумным проповедником, он проповедует отвращение ко всему человечеству. Встреча Гулливера с идеальным, не испытавшим грехопадения обществом, сделала его неспособным сносить человеческие слабости и даже самую человеческую природу современников на родине. Цели Свифта глубоко сатиричны. Даже призывая читателя восхищаться отдельными аспектами цивилизации гуигнгнмов, он явно хочет, чтобы мы отвергли гулливерово безумное отвращение в конце романа. Мы можем сочувствовать Гулливеру, понимая его жалкое положение, но мы не должны подвергнуться такой же психической трансформации, как та, что произошла с ним после его путешествий. |
|
Однако точка зрения Миллер остается спорной, особенно учитывая нагнетание мизантропии в путешествиях Гулливера. После Мильтона Свифт поражает своим пессимизмом и глубинным человеконенавистничеством и мироненавистничеством. У Мильтона, потерявшего зрение, было куда больше оснований к мироненавистничеству, чем у Свифта, не так уж скверно существовавшего в роли декана собора св. Патрика в Дублине, но тем не менее именно Свифт написал четыре своих мизантропических романа, посвященных последовательному уничтожению всяческих претензий человека на какое бы то ни было не то что особое, а просто даже и место в мире.
|
С прошлой недели я начал позволять моей жене садиться обедать вместе со мной на дальнем конце длинного стола и отвечать (как можно короче) на немногие задаваемые мной вопросы. Все же запах еху по- прежнему очень противен мне, так что я всегда плотно затыкаю нос рутой, лавандой или листовым табаком. И хотя для человека пожилого трудно отучиться от старых привычек, однако я совсем не теряю надежды, что через некоторое время способен буду переносить общество еху-соседей и перестану страшиться их зубов и когтей. Мне было бы гораздо легче примириться со всем родом еху, если бы они довольствовались теми пороками и безрассудствами, которыми наделила их природа. Меня ничуть не раздражает вид судейского, карманного вора, полковника, шута, вельможи, игрока, политика, сводника, врача, лжесвидетеля, соблазнителя, стряпчего, предателя и им подобных; существование всех их в порядке вещей. Но когда я вижу кучу уродств и болезней как физических, так и духовных, да в придачу к ним еще гордость, - терпение мое немедленно истощается; я никогда не способен буду понять, как такое животное и такой порок могут сочетаться… |
*Цитирую Кукурян: «Swift hated mankind but loved humans as individuals».
В прошлый раз мы назвали Марло предшественником романтизма. Свифта можно назвать предшественником постмодернизма. В каждом литературном направлении различаются формальные и содержательные стороны. Формальной стороной постмодернизма считается цитатность текста, игра с читателем, насыщенный аллюзивный ряд. По этим формальным признакам некоторые рьяные теоретики постмодернизма относили к нему всю русскую литературу, начиная со времен Петра I. Чем, впрочем, выказывали свою неосведомленность о художественных принципах культуры до Нового времени, поскольку оригинальность никак не являлась положительной чертой того искусства и, наоборот, подражание и ссылка на авторитеты, т.е. цитатность, были его существенными признаками. Однако у постмодернизма и постмодерна есть важная содержательная черта, которой принципиально не соответствует большая часть литературы до второй половины 20-го века.
Эта черта – релятивизация сознания и мироздания. Начиная от произвольности значения слова, постмодернизм переходит к произвольности всего сущего, к отсутствию фиксированных смыслов, к отсутствию фиксированных ценностей и так далее. Корни такого миросозерцания можно проследить в глубину веков, к древнегреческим софистам и к средневековым номиналистам, но их непосредственные предшественники и родители – левое движение 60-х, опиравшееся, в том числе, и на релятивизацию ценностей на классовой основе в философии социализма и коммунизма. Свифт начинает с релятивизации физического мира и переходит к утверждению отсутствия всякий ценностей в принципе в человеческом мире как таковом. В этом отношении Свифт является явным предшественником постмодернизма 20-го века. |
Кукурян: «Swift didn’t see any sure way of making people happy» - hence he had pessimistic style.
Пересказ
«Путешествия Гулливера» — программный манифест Свифта-сатирика. В первой части книги читатель смеётся над нелепым самомнением лилипутов. Во второй, в стране великанов, меняется точка зрения, и выясняется, что наша цивилизация заслуживает такого же осмеяния. В третьей высмеивается, с разных сторон, самомнение человеческой гордыни. Наконец, в четвёртой появляются мерзкие йеху как концентрат исконной человеческой природы, не облагороженной духовностью. Свифт, как обычно, не прибегает к морализаторским наставлениям, предоставляя читателю сделать собственные выводы — выбрать между йеху и их моральным антиподом, причудливо облечённым в лошадиную форму.
Часть 1. Путешествие в Лилипутию Судовой врач Лемюэль Гулливер попадает в страну Лилипутию, в которой живут маленькие, в двенадцать раз меньше людей, человечки. (В оригинале Лилипут — Lilliput — это название самой страны, а её жители называются «лилипутийцы» — Lilliputians). Они захватывают Гулливера в плен, позже местный король принимает от него вассальную клятву с обещанием послушания и освобождает. В этой части тетралогии Свифт саркастически описывает непомерное самомнение лилипутов и их нравы, карикатурно копирующие человеческие. Многие эпизоды здесь, как и в других частях книги, сатирически намекают на современные Свифту события. Есть, например, конкретная сатира на короля Георга I (вычеркнутая редактором в первом издании) и премьера Уолпола; выведены также политические партии тори и вигов («высококаблучники» и «низкокаблучники»). Религиозные разногласия между католиками и протестантами изображены знаменитой аллегорией бессмысленной войны «остроконечников» и «тупоконечников», спорящих, с какого конца надо разбивать варёные яйца. В конце I части Гулливер ввязывается в войну между Лилипутией и соседним государством Блефуску, населённым той же расой (комментаторы полагают, что имеется в виду Франция, хотя есть гипотеза, что Свифт подразумевал Ирландию). Гулливер захватывает весь флот неприятеля и решает войну в пользу Лилипутии. Однако из-за придворных интриг Гулливера приговаривают к ослеплению, и он вынужден бежать из Лилипутии. Иногда здесь видят намёк на биографию государственного деятеля и философа виконта Болингброка, близкого друга Свифта, обвинённого Георгом I в измене и бежавшего во Францию. Из-за этой (самой популярной) части тетралогии в современном языке слово «Гулливер» часто используется как синоним гиганта, хотя на самом деле Гулливер — обычный человек нормального роста, который лишь попадает в страну карликов. В следующей книге Гулливер оказывается в стране великанов, и там уже сам выглядит карликом.
Часть 2. Путешествие в Бробдингнег
Исследуя новую страну, Гулливер оставлен своими спутниками и найден великаном-фермером, ростом 22 метра (в Лилипутии все размеры в 12 раз меньше наших, в Бробдингнеге — в 12 раз больше). Фермер относится к нему как к диковинке и показывает его за деньги. После ряда неприятных и унизительных приключений Гулливера покупает королева Бробдингнега и оставляет при дворе в качестве забавной разумной игрушки. Между небольшими, но опасными для жизни приключениями — такими, как борьба с гигантскими осами, прыжки на крыше в лапах обезьяны и т. д. — он обсуждает европейскую политику с королём, который иронически комментирует его рассказы. Здесь, так же как в I части, сатирически критикуются человеческие и общественные нравы, но уже не аллегорически (под маской лилипутов), а прямо, устами короля великанов. Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия… Потом, взяв меня в руки и тихо лаская, обратился ко мне со следующими словами, которых я никогда не забуду, как не забуду и тона, каким они были сказаны: «Мой маленький друг Грильдриг, вы произнесли удивительнейший панегирик вашему отечеству; вы ясно доказали, что невежество, леность и порок являются подчас единственными качествами, присущими законодателю; что законы лучше всего объясняются, истолковываются и применяются на практике теми, кто более всего заинтересован и способен извращать, запутывать и обходить их… Из сказанного вами не видно, чтобы для занятия у вас высокого положения требовалось обладание какими-нибудь достоинствами; еще менее видно, чтобы люди жаловались высокими званиями на основании их добродетелей, чтобы духовенство получало повышение за свое благочестие или учёность, военные — за свою храбрость и благородное поведение, судьи — за свою неподкупность, сенаторы — за любовь к отечеству и государственные советники — за свою мудрость. Что касается вас самого (продолжал король), проведшего большую часть жизни в путешествиях, то я расположен думать, что до сих пор вам удалось избегнуть многих пороков вашей страны. Но факты, отмеченные мной в вашем рассказе, а также ответы, которые мне с таким трудом удалось выжать и вытянуть из вас, не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности.» Король великанов — один из немногих благородных персонажей в книге Свифта. Он добр, проницателен, умело и справедливо управляет своей страной. Предложение Гулливера использовать порох для завоевательных войн он с возмущением отверг и запретил под страхом смерти всякое упоминание об этом дьявольском изобретении. В главе VII король произносит знаменитую фразу: «Всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине бо́льшую услугу, чем все политики, взятые вместе». Страна великанов носит некоторые черты утопии. Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдать справедливость, ими достигнуто большое совершенство. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получила бы невысокую оценку… В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощи числа слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всего двадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. Все они выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов; писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением. Последний абзац заставляет вспомнить обсуждавшееся почти на столетие раньше «Народное соглашение», политический проект левеллеров времён Английской революции, в котором говорилось: Число законов должно быть уменьшено для того, чтобы все законы поместились в один том. Законы должны быть изложены на английском языке, дабы каждый англичанин мог их понять. Во время поездки на побережье коробка, сделанная специально для его проживания в пути, захвачена гигантским орлом, который позже роняет её в море, где Гулливер подобран моряками и возвращён в Англию.