Уход сша и «парад суверенитетов»
Соединенные Штаты Америки, которые останутся самой сильной державой мира в военном и экономическом отношении, качественно меняют свою роль в европейской системе.
Исчезновение советского полюса силы и переход России в разряд крупных, но обычных европейских государств, неспособных и не стремящихся перестроить мир, резко снизили практическую необходимость военного присутствия США на европейской политической и военной сцене.
Участие в делах Европы стало для Вашингтона окончательно бессмысленным после 11 сентября 2001 года. Прямая военная угроза, которая уже унесла жизни тысяч американцев, исходила из мира вне Европы, и борьба с ней должна была вестись на других театрах. В американском лагере запел боевой рожок, призывающий оставить спокойный участок и двигаться туда, откуда совершено нападение.
Главным признаком сворачивания экспедиционного корпуса стал отказ от опоры на постоянный альянс – НАТО, что вызвало стремительную эрозию главного института евро-атлантической безопасности. Приговор ему – «миссия определяет коалицию» – прозвучал из уст бывшего министра обороны США Доналда Рамсфелда. Девальвация альянса в восприятии Америки (начавшаяся еще до сентября 2001-го) наглядно проявилась в нескольких событиях: в одобрении его «игрушечного», не имеющего собственно военного смысла расширения 1999–2004 годов, в прагматичном пренебрежении механизмами НАТО при подготовке операции против режима талибов в Афганистане и в де-факто двустороннем решении о размещении элементов американской системы противоракетной обороны в Польше и Чехии в 2007-м.
Сокращение исторически стабилизирующей роли Соединенных Штатов создает в Европе вакуум силы, заполнить который европейские государства, действующие в рамках своих «вестфальских» суверенитетов, пока не могут. Наиболее серьезной за последние годы попыткой удержать США в европейской орбите или хотя бы «пристегнуть» Европу к изменившейся Америке стали действия правительства Великобритании в рамках иракской кампании администрации Джорджа Буша-младшего.
Перестав играть в Европе роль стабилизирующего фактора, Вашингтон вольно или невольно начинает выступать в достаточно деструктивном качестве. Такие серьезные решения, как размещение элементов системы ПРО в Польше и Чехии, Белый дом принимал с учетом, пожалуй, всех мотивов, кроме укрепления стабильности международных отношений в Европе, частью которых являются связи внутри Европейского союза. С учетом этого неудивительно, что явное обострение риторики между Москвой и Вашингтоном, ставшее особенно заметным с февраля 2007 года, Великобритания и ряд новых стран – членов Евросоюза подавали как осложнение отношений Россия – Запад в целом.
Наконец, уход стабилизирующих Соединенных Штатов – единственного лидера, занимающего главенствующее положение на европейском ринге после крушения СССР, – стал сигналом к своеобразному «параду суверенитетов» европейских государств. Он стал одним из факторов, блокирующих разрешение дилеммы институциональной и экономической неэффективности ЕС. Лишившись дружественной опеки НАТО, в которой доминируют США, Общая внешняя политика и политика безопасности (ОВПБ) Европейского союза оказалась вдруг «на линии огня». Возникшая в конце 2002 – начале 2003-го необходимость сформулировать позицию Евросоюза в отношении иракских планов Вашингтона немедленно показала, что государства – участники ЕС либо рассматривают общие инициативы в качестве продолжения национальной внешней политики, либо просто не воспринимают их всерьез. В обоих случаях ничего европейского в этих инициативах на поверку выявлено не было.
Ситуацию усугубили некоторые лидеры Старого Света, с которыми, по выражению одной французской исследовательницы, Европе сейчас не слишком везет. Они попытались зафиксировать тот пока еще совсем неочевидный факт, что на руинах двухполюсного баланса сил (времен холодной войны) родилась новая геополитическая реальность. Наиболее серьезная из таких попыток была предпринята через самое масштабное расширение Европейского союза и принятие Конституции для Европы в 2004 году. Общий негативный на данный момент баланс реализации обоих проектов только утверждает в мысли, что если недоваренный суп европейских изменений еще и можно было подать к столу, то проглотить и усвоить его оказалось совершенно немыслимо.
Включение десяти новых стран в Евросоюз, а также выдвижение инициативы соседства, построенной на формуле «объединение всего, кроме институтов» (как это было сформулировано Романо Проди) и нацеленной на создание кольца друзей-сателлитов по периметру границ ЕС, были направлены на формирование в Европе нового «центра силы». Причем доминирующую роль здесь играл бы модернизированный «концерт» держав «старой Европы».
Страны-кандидаты, преимущественно бывшие члены социалистического лагеря, подверглись достаточно долгому «вымачиванию» в «котле» Копенгагенских критериев. Однако даже самое качественное выполнение этих рамочных требований не могло решить главную проблему – избавить новые государства – участники Европейского союза от их суверенных прав. И они не замедлили их продемонстрировать, чем серьезно осложнили предпринятые в январе – июне 2007-го попытки достичь компромисса по обновленному конституционному устройству и добиться прогресса в области внешних связей Евросоюза.
Однако предотвратить деструктивное поведение Варшавы, Праги и ряда других стран в ходе дебатов вокруг Конституции было в принципе невозможно. Копенгагенские критерии, успешно выполненные странами-кандидатами, выстраивались в соответствии с нормами и правилами взаимодействия государств – участников ЕС-15. В нем нерушимость государственного суверенитета хотя и была «прикрыта» огромным количеством согласовательных механизмов на уровне сообщества, но осталась главным принципом отношений, а с 1991 года была надежно защищена еще и правилом субсидиарности.
Кроме того, выйдя в результате расширения и провозглашения Европейской политики соседства за пределы условно постмодернистской Европы 15-ти, Европейский союз столкнулся с нежеланием новых соседей и партнеров считаться с принятым в этом сообществе обычаем улаживать противоречия посредством кропотливого и многоуровневого диалога.
Да и в целом, приступив на уровне институтов европейской интеграции к решению проблем безопасности – сферы даже в ЕС-15 исключительно суверенной, – страны – члены Евросоюза практически поставили на службу своим частным национальным интересам такие инструменты сообщества, как торговая политика и ряд других. В результате действительно единые для всех государств – участников Европейского союза институты либо потеряли заметную часть своих полномочий, либо ринулись в совершенно несвойственные им сферы деятельности. Примером этой подмены функций является бурная деятельность комиссара ЕС по торговле Питера Манделсона на исключительно политическом поприще.
Вторая политическая мегаинициатива – придание интеграционному проекту конституционного, а не договорного характера – со временем должна была привести к формированию новой суверенности в лице Евросоюза.
Но ранее, сколь глубокие формы ни принимало бы сотрудничество (вплоть до снятия всех ограничений на передвижение товаров и введения единых технических стандартов), оно всегда основывалось на договорных отношениях, участниками которых оставались суверенные европейские государства. Конституция для Европы предполагала и символизировала переход к новому, протофедеративному образованию, а не углубленному союзу государств.
Как подтвердили дальнейшие события, у европейских лидеров, казалось, достаточно сил инициировать оба проекта, но не хватило решимости их успешно реализовать, убедив население, а зачастую и самих себя в самостоятельной ценности Конституции. Конституция для Европы разбилась о стену национальных суверенитетов при обсуждении политических и экономических вопросов, расширение же еще больше разбалансировало институты и механизмы принятия решений в сообществе. В результате о новом «центре силы», появление которого в теории могло бы уравновесить европейское мироустройство после крушения СССР и ухода США, приходится забыть.