Элегия II

Кто толь бедному подаст помощи мне руку? Кто и может облегчить, ах! сердечну муку? Мягкосердыя на мя сын богини⁴ злится, Жесточайшим отчасу́ тот мне становится: Неисцельно поразив в сердце мя стрелою, Непрестанною любви мучит, ах! бедою. Сердце равныя ничье не имело страсти, Не впадало тем ничье в равные напасти: Без надежды б чье когда лютый жар страдало?

Ах! невинное мое в лютость ту попало. Прежестокая болезнь всяк час то съедает, Несравненная печаль как зверь лют терзает; Мысли, зря смущенный ум, сами все мятутся, Не велишь хотя слезам, самовольно льются; Вдруг безмолвствую, и вдруг с стоном воздыхаю, Сам не вем, чего желать и чего желаю. Безнадеждие, мятеж, горесть и печали, И несносная тоска ввек на мя напали. В сем смятении моем что чинить имею? Сердце рвется, а целить чем то не умею. Мысль тотчас одну с ума гонит прочь другая, Разум от меня бежит, страсть же мучит злая. Внутренний покой никак мне сыскать не можно, Что б я в помощь ни взывал, всё в удаче ложно. Никому принесть нельзя жалобу сердечну: Купидин мя осудил к молчанию вечну. Нерассудный и слепой, Купидин пресильный, И который толь ко мне ныне не умильный! Я какую тебе мог дать к сему причину, Что ты вечну напустил на меня кручину? Ты велишь мне то любить, нельзя что любити, С света, знатно, ты сего хочешь мя сгонити: Илидары нет уж, ах! нет уж предрагия! Больше Илидары зреть не могу младыя! Прежестока смерть уже ссекла ту косою! Ранить больше мя по ней что ж любви стрелою? О изволь от страсти к ней ныне мя избавить! Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить! Неповинну мне за что кажешь ты немилость? В преглубокую за что вводишь мя унылость? Сердце ти мое когда было не покорно? Оно ты к себе видал быть когда упорно? Быть готово то всегда, ей, в любовном жаре, Но к другой бы красоте, а не к Илидаре. О изволь от страсти к ней ныне мя избавить! Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить! Что крушиться мне о той, где надежды нету? Как велишь мне ты любить мертву, без ответу? И молчу я, и горю, и стражду невольно, А не может никогда сердце быть довольно: Илидара ввек хладна́ ныне пребывает!

Нагла жара моего та не ощущает! Обрати по мне сей жар к красоте приличной, К Илидаре б не горел толь мой необычный. О изволь от страсти к ней ныне мя избавить! Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить! О жар! язва! о и страсть! страсть толь нестерпима! Наглость о моей любви толь неутолима! Больше не могу терпеть; ах! весь пропадаю. Небо! в жизни я пока чуть жив пребываю. Лучше вовсе умереть, нежели страдати, И не умирая всё, только обмирати. Но скажи мне, Купидин, ты начто питаешь Толь сей жар всяк час во мне и воспламеняешь? Ты не мнишь ли, что, любив ону я живую, Мог по смерти позабыть мне всегда драгую? О изволь от страсти к ней ныне мя избавить! Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить! Правда, Илидара как зрилася во свете, Младости своей была как в прекрасном цвете, Я любил, могу сказать, ону несравненно, В мысли ж ныне содержу право незабвенно. Будь не веришь, Купидин, опишу ту живо, Та коликое была в жизни всем здесь диво. О изволь от страсти к ней ныне мя избавить! Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить! Илидара здесь жила вся белейша снега, А на теле всем ее са́ма зрилась нега, Долговатое лицо и румянно было, Белизною же своей всё превосходило. Будь на белость зришь лица — то лилеи зрятся; На румянность буде зришь — розы той красятся; Обе превосходно в ней краски те играли, Обе несравненно ту в жизни украшали. Очи светлы у нее, цвета же небесна, Не было черты в лице, чтоб та не прелестна; Круглое чело, чтоб мог в оное вселиться Разум, данный с небеси, и распространиться. Алость на устах весьма мягкость украшала, А перловы зубы в ней видеть не мешала; Черностыо ее власы соболю подобны, Паче шелку те рукам мягкостью угодны. Всё б ее перстам иметь с златом адаманты,

Груди всё б ее носить чистые брильянты. Ни велика, ни мала, схожа на богиню, Поступью же превзошла всякую княгиню; Со всего, но и всегда зрилась благородна, И богам, богиням быть та казалась сродна; Голос свой имела тих, нрав во всем учтивый, К добрым добр у ней прием, к злым же был спесивый; Ласкова и умна речь, сладка и приятна, Рассудительна, остра, в произносе внятна. Чист и строен та хотя свой убор носила, Больше же, однак, собой оный весь красила. Всяка не могла тогда красота сравниться Илидаре, о моей! купно надивиться. Ум ее мне описать нельзя есть никако; Надо равный мне ее возыметь ум всяко. Как мне словом изъявить остроту велику И догадку, что была в ней всегда, толику? Рассуждение и смысл здрав и преглубокий, Разум зрел весьма и тверд, мысльми же высокий? Словом токмо заключу, что та Илидара Многих лучше всем была, никому не пара. Видишь, о ты Купидин! помню как я ону, Что всю живо описал всяка без урону¹. Будь доволен только сим, что ту не забуду, В гробе затворен пока червиям в снедь буду. О изволь от страсти к ней ныне мя избавить! Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

Я за потребно рассудил приложить здесь две оды моего сочинения, одну в пример нашего пентаметра, а другую в показание тех стихов, которые у нас не стопами, но слогами меряются, из девяти слогов во всяком стихе состоящую; однако ничего я здесь не буду объявлять об одах, что они значат, ибо я довольное рассуждение о них положил вообще, после оды о сдаче города Гданска, которая напечатана; того ради желающих об одах ведать туда отсылаю, здесь токмо просто для примера стихов обе следующие полагая.