Подпольная политическая семиосфера в ссср: альтернатива в виде вестернизации

По общему признанию историков, формирование советского андеграунда началось с движения стиляг. Протест против систе­мы первоначально выражался именно на уровне символов. Толь­ко затем, уже на основе сформировавшейся семиотической ма­трицы, формируется соответствующая идеология. Не идеология привела в данном случае к выдвижению задачи ее символическо­го отображения, а наоборот. Сами символы программировали определенную траекторию идеологической эволюции. Управ­ляемость этого процесса не вызывает, спустя время, сомнений. Развитие психологии коллективного бессознательного привело к разработке технологий оказания манипуляционного воздей­ствия на группы населения посредством символов.

Направление стиляжничества складывалось первоначально в среде «золотой» советской молодежи, преимущественно детей элиты. Для многих это был способ декларации своей особости, принадлежности к «избранным». Официальная советская семиосфера принципиально отвергала саму идею социального из­бранничества. В реальности же формируется «номенклатурный класс», статусное и материальное положение которого станови­лось все более особым. Стиляжничество в этом смысле являлось отрицанием с позиций социальной привилегированности совет­ского уравнительства. Симптоматично, что на деревню стиляж­ничество не распространилось. Более того, ассоциирующиеся с деревней русские национальные традиции относились в новой семиосфере андеграунда к разряду «низкого стиля», служили предметом гротеска.

Другой стороной стиляжничества была выражаемая через мо­лодежь негативная реакция элиты на сохранение мобилизацион­ного типа советской системы. Жить далее в режиме мобилизации (индустриализация, война, восстановление) часть элиты более не желала. Постепенно формируются ассоциируемые с Западом эта­лоны «красивой жизни». Ее оборотной стороной стало распро­странение культа вещественного потребления и удовольствий. Особенно это явление стало отчетливым по мере формирования дефицита товаров народного потребления, ставшего не то чтобы более острым (товаров становилось все больше), но он начал отчет­ливо дифференцировать, по мере роста потребностей, общество на номенклатуру, имеющую все «по блату», и народ. Так возникала своеобразная демаркационная линия, раскалывающая общество. Подобную роль в современности играет социальное расслоение, которое как проблему власть совершенно игнорирует.

Интенция избегать страдания подменяется интенцией мак­симизировать наслаждения. По этому сценарию происходило разложение многих государственных систем мобилизационно­го типа. Классический пример такого рода – моральная эрозия античных Спарты и Рима.

После одержанной СССР победы в войне государству следо­вало бы несколько ослабить мобилизационный прессинг – «спу­стить пары». Но этого по объективным обстоятельствам (атом­ная гегемония США) не происходит.

«Золотая молодежь» отказывалась признавать данные обсто­ятельства. Ее этическим кредо на первом этапе являлась аполи­тичность. Модные импортные вещи служили символом ухода от политики. На другом фланге в дальнейшем возникнет невещная форма демонстрации аполитичности, представленная, в част­ности, движением хиппи. Следовательно, вопрос заключался не только в самих вещах. Западные вещи были лишь знаками раз­рыва с официальной советской семиосферой. Они же стали иден­тификаторами принадлежности к «новому подполью». Именно этого не поняли записные идеологические работники. Борьба была организована против вещизма молодежи, утраты ею духов­ных ориентиров, тогда как вопрос коренился не столько в вещах, сколько в отрицании ценностных оснований советской модели развития. И вот номинированная молодежная аполитичность трансформируется в политическую оппозиционность.

Символами принадлежности к андеграунду являлись не толь­ко вещи, но и включенность в дискурс вокруг западной музыки и кино. Советское киноискусство, как и советская музыка, счи­тались признаком дурного тона. Культивируются образы и сте­реотипы поведения Голливуда. Культовыми фильмами для стиляг стали первоначально «Серенада Солнечной Долины», «Джордж из Динки-джаза», «Тарзан», «Девушка моей мечты», «Судьба сол­дата в Америке» и др. Символическими признаками включенно­сти в андеграунд на уровне музыки стал джаз, позже – рок, тан­цев – буги-вуги, позже – рок-н-ролл¹⁶⁶.

Распространившийся с подачи фельетонистов термин «сти­ляги» маскировал идейные основания нового молодежного движения. Сами же его адепты первоначально называли себя «штатники», т. е. поклонники Соединенных Штатов. И это было преклонение перед страной, являющейся прямым противником СССР в холодной войн». Аполитичность стиляг оказывалась, та­ким образом, достаточно условной.

Сконструированный в семиосфере андеграунда романтиче­ский образ Америки существенно отличался от подлинных Со­единенных Штатов. Подпольный идеомиф о США был таким же идеологически искаженным, как и официальный. О вымышленности образа Америки в культуре советского подполья свидетель­ствуют слова признания в песне «Последнее письмо» популярной андеграундной группы «Наутилус Помпилиус».

«Гуд-бай Америка-о

Где я не был никогда...

Мне стали слишком малы

Твои тертые джинсы.

Нас так долго учили

Любить твои запретные плоды».

Стиляжничество не было изжито в советском обществе после проведения соответствующих организационно-идеологических кампаний. С одной стороны, оно ушло вглубь «подполья», ста­ло менее демонстративным. Это был обычный маскировочный (выражаясь языком революционной эпохи – конспиративный) эффект. Точно так же отказ скинхедов от некоторых атрибутов визуального облика привел правоохранительные органы к «по­тере следа».

Другая сторона состояла в тривиальном изменении стилей. Изменяются доминирующие направления музыки, кино, танцев. Соответственно, все это было транслировано в семиосферу со­ветского андеграунда. Постепенно уходит джаз, но приходит рок- музыка. Новым символом несоветскости в одежде становятся джинсы. Изменения в символике были восприняты ответствен­ными идеологическими работниками как искоренение самого яв­ления молодежной альтернативы. Но символ есть способ выра­жения неких смыслов. Эти способы могут варьировать в рамках одной смысловой парадигмы. В данном случае смысл в виде от­рицания официальной советской семиосферы остался прежним.

Между тем, «магнитофонная революция» существенно рас­ширила границы подпольной семиосферы. Включенность в «под­полье» уже не является исключительно прерогативой «золотой молодежи». В нем оказываются теперь представители разных со­циальных страт и возрастных генераций. Несколько размывается жесткая семиотическая привязка андеграунда к образу США.

Одним из механизмов разбалансировки традиционных цен­ностных ориентиров советского общества в эпоху позднего со­циализма явилась молодежная музыка. «Русский рок» стал сво­еобразным символом разогреваемых протестных настроений молодежи. Имеются все основания обнаруживать в нем нали­чие проектной составляющей. В начале 1980-х гг. рок неожидан­но оказался под идеологическим запретом. Но запретный плод, как известно, сладок. Число адептов рок-музыки в СССР резко возрастает. Для молодежной семиосферы она обретает значение культа. Далее, в самом преддверии перестройки, запрет был снят столь же неожиданно, как ранее установлен. Шлюзы оказались открыты, и несомая энергией молодежного движения волна протестаций против «системы» обрушивается на советский строй.

Проведенный контент-анализ текстов песен «русского рока» по­зволяет констатировать его заметную роль в разрушении цен­ностных оснований существования СССР (табл. 6.6).

Таблица 6.6