Дескриптивный анализ речи

Содержанием описания является экономия речи в обществе. Описанию подлежит любая форма поведения, релевантная для структурного («эмического» по терминологии Лайка) анализа речи. При этом не следует представлять себе поведенческую реальность в виде пирога, а экономию речи — в виде единственного разреза. Речь идет лишь о точке зрения, упорядочивающей социальную действительность, которая является одной и той же для различных аналитических систем. Я считаю, что структурный анализ в рамках выбранной мною системы будет представлять интерес сам по себе и может оказаться полезным для анализа с других точек зрения.

Под структурным анализом понимается нечто большее, чем размещение данных по выделенному набору категорий. Такое размещение является необходимой отправной точкой, а также результатом, к которому мы стремимся, когда системы, проанализированные по отдельности, изучаются в сравнительном плане. Но при изучении отдельной системы структурный анализ означает научное и моральное обязательство индуктивно обнаружить единицы, критерии и конструкции, которые существенны с точки зрения самой этой системы. Иллюстрацией может служить взаимоотношение между фонетикой в качестве отправной точки, фонологическим анализом данного языка и использованием результатов этого анализа в общем языкознании, например в фонологической типологии; другой пример — этнологические категории в качестве отправной точки, этнографический анализ принятых в данном обществе правил, скажем правил проживания, и использование результатов этого анализа в сравнительном исследовании. Категории, даваемые ниже для этнографии речи, должны рассматриваться как способ проникновения в частные системы; они аналогичны фонетике и, может быть, части практической фонологии. Они мыслятся как эвристические, а не априорные.

Эта мысль кажется очевидной, но опыт показывает, что ее легко понять неверно. Поэтому я поставлю вопрос иначе. Что было бы правильным возражением против того, что излагается в этой работе? Не утверждение, что в действительности имеется три, восемь или 76 факторов или функций речи вообще, что было бы равносильно попытке выяснить, сколько в действительности имеется фонем — вообще. Вопрос же состоит в том, сколько имеется фонем или факторов и функций какой-то определенной системе. Ответы на вопросы о том, каково могло бы быть общее число факторов и функций и каковы инварианты с универсальной! сферой действия, сейчас могут быть угаданы, но с уверенностью их можно будет дать только после структурного анализа многих систем. Следовательно, правильным возражением против излагаемого было бы возражение, которое» помогает этой работе и делает из нее лучшее руководство по практической фонетике и фонологии.

Можно спросить: в каких пределах анализ с точки зрения самой речи является структурно эффективным в конкретном случае? Деятельность, которая определяется как говорение одной группой, может представляться чем-то иным другой группе. Однако различия такого рода сами по себе представляют интерес. Какие-то формы поведения организуются и определяются в терминах говорения в любой группе, и смысл этого поведения может ускользнуть от нас, если мы не проанализируем его как речь. Только если мы сосредоточиваемся на речи, мы можем ответить на структурный вопрос и получить данные для сравнительного изучения степени участия речи в структуре поведения различных групп. В некотором смысле сравнительная этнография речи — всего лишь один из видов сравнительного изучения того, как используются культурные ресурсы вообще.

Следует заметить, что экономия речи в группе определяется относительно совокупности говорящих или общества, как бы последнее ни понималось, а не относительно однородного или ограниченного в пространстве языкового кода. Если одновременно используется несколько диалектов или языков, они рассматриваются вместе как часть речевой деятельности данной группы. Этот подход с самого начала порывает с представлением о взаимно однозначном соответствии языка и культуры. Действительно, для большинства обществ мира главный объект нашего внимания не совпадает с тем, что определяется как отдельный язык. Конструкции языкового кода рассматриваются как одна из нескольких аналитических абстракций, извлекаемых из словесного поведения. В терминах теории культуры они считаются одним из наборов речевых навыков. Закрепление тех или иных языков или их вариантов за определенными ситуациями или функциями и значение каждого из них для личности, статуса говорящего и его образа мыслей также займут свое место в описании. Конечно, будет необходим и общепринятый анализ каждого кода, однако более широкая система представляется более «естественной», антропологической в собственном смысле слова. Этот ход рассуждений сохраняет силу и в том случае, когда внимание сфокусировано на отдельной личности, а не на совокупности говорящих¹.

Необходимый шаг состоит в том, чтобы найти место речи в иерархии включенных друг в друга объектов: не всякое поведение является общением с точки зрения его участников; не всякое общение осуществляется при помощи языка; языковые средства включают не только речь. По поводу той или иной деятельности или ситуации можно спросить: содержит ли она акт общения (с самим собой или с другим) или нет? Если да, то осуществляется ли общение с помощью языка или неязыковых средств (жеста, телодвижения) или того и другого вместе? В конкретном случае одна из этих альтернатив может быть необходима, или возможна, или исключена. В различных группах оценки поведенческой ситуации как общения не совпадают. Каково, например, распределение ситуаций, когда умолчание считается в данном, обществе обязательным, в отличие от ситуаций, когда молчание, являясь факультативным, может служить сообщением? (Говорить, что все является сообщением,— значит превращать этот термин в бесполезную метафору. В случае необходимости можно изменить формулировки следующим образом: не всякое поведение есть посылка сообщения... не всякая посылка сообщения осуществляется при помощи языка... и т. д.) Могут различаться и оценки средств общения. В любой группе некоторые ситуации обязательно оцениваются как ситуации речи, некоторые другие могут быть оценены таким образом, а некоторые не могут. Какие ситуации требуют письма, производных кодов типа пения, свиста, барабанного боя, неязыкового использования голоса или инструментов, жестов? Закреплены ли определенные сообщения за каждым из этих средств?

Распределение актов и средств общения в наборе поведенческих ситуаций составляет один уровень описания. Типы сочетаемости и частотность являются одним из оснований для сравнения различных групп. Гораздо более сложным является анализ самого акта общения (рассматривая его, я буду использовать термины «речь» и «говорение», но эти слова — лишь суррогаты, обозначающие все формы общения, и описание должно быть обобщено таким образом, что бы охватить их все). Подчеркну еще раз, что нижеследующее является не готовой системой, в которую должен быть уложен материал, а последовательностью вопросов, которые следует поставить. Я надеюсь, что вопросы дадут возможность нащупать составные части и перейти от них к структуре речи данной группы. Существуют, по-видимому, три аспекта экономии речи, которые полезно рассмотреть по отдельности: акты речи (speech events — «речевые события») как таковые; конститутивные факторы (constituent factors) актов речи; функции речи (functions of speech). Каждый из аспектов выделяется в результате изменения точки зрения на предмет, и полное описание одного аспекта осуществляется отчасти в терминах двух других.

Акты речи

При изучении каждого аспекта полезны три типа вопросов. Приступая к рассмотрению речи данной группы следует узнать: что мы относим к актам речи? Какие классы актов речи выделяются или могут быть выделены? Каковы дифференциальные признаки, на основе которых они различаются? (Здесь необходима ссылка на то, как представляются факторы и выполняются функции.) Каковы типы их сочетаемости, их распределения относительно друг друга и относительно внешних событий (в терминах поведения вообще или одной из его сторон)?

Хорошим этнографическим приемом обнаружения актов речи, а также других категорий является рассмотрение слов, которые их называют. Некоторые классы актов речи в нашей культуре хорошо известны: .воскресная проповедь вступительное слово, .клятва верности. О других дают представление такие разговорные выражения, как heart-to-heart «разговор по душам», salestalk «торговаться», man-to-man «мужской разговор», woman’s talk «дамский разговор», bull session «полицейский допрос», chat «треп», polite conversation «вежливая беседа», chatter (of a team) «профессиональные разговорчики», chew him out «пилить кого-л.», give him the lowdown «выложить кому-л. подноготную», get it off his chest «дайте ему высказаться и облегчить душу», griping«воркотня» и т. п. Я не знаю, как их анализировать со структурной точки зрения. Совершенно ясно, что этот материал не может быть набран только по словарю: отдельные случаи и классы актов речи могут называться самыми различными средствами — не только существительными, но и глаголами, словосочетаниями и предложениями. В ответ на вопрос «Nice talk?» [«Хорошо поговорили?»] ситуация может быть охарактеризована так: «Couldn’t get a word in edgewise» [«Не мог вставить ни словечка»].

Поскольку члены общества воспринимают свое словесное взаимодействие в терминах таких категорий, имеет смысл искать их существенные свойства и распределение. Возьмем хотя бы категорию cussing out «перебранка», используемую при описании определенного класса актов речи в языке чинук. Это набор глагольных основ для называния различных видов перебранки. Какие альтернативные акты (языковые или неязыковые), такие, как попытка прогнать иди избить, возможны в той же ситуации? Если принимать во внимание факторы, то кто ругается, с кем, когда и где, в рамках какого стиля или кода, из-за чего? Если исходить из функций, то имеется ли в перебранке эстетический элемент, оцениваются ли говорящие по своим способностям ругаться, к чему приводит перебранка для ее участников, каково ее ожидаемое или реальное воздействие на слушателей? Какова роль перебранки в сохранении данной социальной системы, культурных ценностей, личностных систем? (В этом плане интересен анализ слова roka «восхваление, пение хвалы» в хауса, проведенный Смитом,— см. Смит 1957; см. также К о н к л и н 1959.)

Интересен и вопрос о том, какие явления могут завершать акты речи или какой-либо отрезок внутри акта речи.

Факторы в актах речи

Любой акт речи может рассматриваться как состоящий из нескольких компонентов, и анализ этих компонентов является одним из важных аспектов этнографии речи. Можно выделить семь компонентов, или факторов. Каждый акт речи включает в себя: 1) Отправителя (Адресующего, Адресанта); 2) Получателя (Адресата); 3) Форму сообщения; 4) Канал связи; 5) Код; 6) Тему; 7) Обстановку (Сцену, Ситуацию)¹.

Набор из семи типов факторов является исходной («этической») системой. У любой группы категории могут отличаться числом и содержанием, и все их проявления и классы должны быть эмпирически установлены. Так Отправитель и Адресующий или Получатель и Адресат не обязательно будут совпадать. В языках восточночинукской группы торжественная церемония отчасти определяется тем, что слова вождя или устроителя повторяет для собравшихся специально выделенный служитель. Вообще категории этих двух факторов должны исследоваться в терминах ролевой системы данной группы. Более того, в зависимости от верований и обычаев категории Отправителей и Получателей по-разному распределяются среди членов данной группы. Прилет стаи воронов означал для носителей языка квакиутль предупреждение, и существовала соответствующая категория Получателя: тот, чей послед был съеден воронами, мог, став взрослым, воспринимать крики воронов и интерпретировать их как то или иное из ограниченного набора высказываний на языке квакиутль. Для индейцев племени фоке типом потенциального Отправителя является камень. Грудных детей иногда считают, а иногда не считают классом потенциальных Адресатов, и с ними иногда говорят, а иногда не говорят; как Адресаты они рассматривались носителями языков могав и тлингит, которые считали младенцев способными понимать речь (практика обращения с маленькими детьми и домашними животными и в нашем обществе тоже не единообразна).

Форма сообщения, или типичная форма класса сообщении, является дескриптивным фактом, который приобретает особую значимость как эстетический и стилистический фактор, рассматриваем ли мы его по отношению к кодовым средствам (Ньюмен (Ньюмен 1940) показал, что йокутс и английский резко противопоставлены друг другу) или по отношению к конкретному контексту (Риффатер (Риффатер 1959) считает это отношение фундаментальным для анализа стиля), или же по отношению к конкретному референту (примером последнего является ритмическое предпочтение, отдаваемое некоторыми лингвистами определению «Trager-Smith» в противовес определению «Smith-Trager»).

Межкультурные различия в Каналах связи хорошо известны. К их числу относятся не только наличие или отсутствие письменности, но и разработка инструментальных каналов связи такими западноафриканскими народностями, как ябо, использование тонового свиста некоторыми группами масатеков в Мексике и т. д.

Уже отмечалось, что фактор Кода является переменной, которая находится в центре внимания при изучении речевых навыков данного сообщества. Имеется широкий диапазон возможностей – от сообществ, в которых используются стилистические разновидности одного и того же диалекта, до сообществ, в которых многие владеют несколькими различными языками. Сюда же относится и наличие арго, жаргонов, форм речевой маскировки и т. п. В настоящее время усиленно обсуждаются такие термины, как «диалект», «вариант языка», vernacular «исконный язык», level «стиль» (см. Фергюсон и Гамперц 1960, Х и л л 1958, К е н ь о н 1948). Ясно, что нельзя определить ту или иную форму речи как диалект, язык или стиль исходя только из ее языковых признаков; не могут быть определены таким образом и категории. Необходимо учитывать I еще и социокультурное измерение (см. работу Вольф 1959 о несовпадении объективных языковых различий с границами общения); в связи с ним должны быть найдены туземные категории вместе с их различительными признаками и тем смыслом, который приписывается использованию той или иной из них в данной ситуации. В зависимости от нашего отношения наличие очень немногих черт может наложить на данную форму речи печать другого стиля или диалекта¹.

Фактор Темы связан с изучением лексической иерархии языков, на которых говорит данная группа, включая анализ идиом и любых принятых в данном обществе стандартных высказываний, на предмет выяснения того, что вообще может быть сказано. В большей степени это значит попросту то, что семантическое исследование необходимо во всяком исследовании речи. Этнография речи также обращает особое внимание на туземные категории, которые могут служить в качестве тем. Следует знать категории, в терминах которых люди ответят на вопрос: «О чем они говорят?» – а также признаки и типы сочетаемости таких категорий. Сюда же можно отнести и старую риторическую категорию общего места.

Фактор Обстановки является фундаментальным и с трудом поддается анализу. Он лежит в основе многих других факторов, но вместе с тем нелегко определить, из чего он I складывается. Мы принимаем в качестве осмысленных такие термины, как «контекст ситуации» и «определение ситуации» но редко задаем вопрос об этнографических критериях ситуации, возможных типах ситуаций, их числе и т. п. Слова данного языка являются одним из средств разрешения этой трудности; полезными при определении поведенческих обстановок и членении континуума поведения будут уже соображения Баркера и Райта (Б а р к е р и Р а й т 1955)².

В какой-то мере значение этих типов факторов будет выяснено при их рассмотрении относительно функций речи. Что касается самих факторов, подчеркнем еще раз, что много информации о них содержится в лексических категориях исконного языка и что противопоставление внутри конструкции является основным приемом при установлении единиц и классов и обнаружении дифференциальных признаков.

Если для некоторой группы даны существенные единицы и классы, можно изучать типы их распределения. Один из возможных способов состоит в том, чтобы выделить единцу или класс и, сохраняя их неизменными, варьировать другие компоненты. Подобно технике составления конкордансов, это приводит к инвентарю — описанию элемента в терминах его сочетаемости с другими элементами. Будучи общим дистрибутивным приемом, данный метод может привести к обнаружению отношений, существующих между различными элементами: устанавливается, является ли сочетаемость обязательной, или факультативной, или структурно невозможной. Иногда данным отношением могут быть связаны только два элемента (как это имеет место в случае, когда к определенной категории Получателя может обращаться только определенная категория Отправителя), иногда — несколько. Это отношение может быть присущим и классу актов речи.

Таким образом мы можем обнаружить правила поведения, принятые для себя индивидом или целой группой (признаки, указывающие на то, что такие правила были нарушены, оказываются особенно полезными для их обнаружения). С лингвистической (Кодовой) точки зрения такие правила могут объяснить варьирование в речевом материале, на котором основано описание, показав, почему не встречаются некоторые грамматически возможные высказывания (дадим в качестве примеров иллюстрации на каждый из типов факторов: потому что информанту не полагается быть Отправителем; данный исследователь не имеет права быть Получателем; предпочитается иной выбор слов или их порядок; сообщение обычно поется и не может быть продиктовано иначе как по этому каналу связи; сообщение выдержано в ', таком варианте или стиле речи, которого информант избегает или не должен использовать; тема высказывания табуирована; ситуация, которая может быть предметом такого высказывания, никогда не имела места или является воображаемой; такое говорится только в контексте, к которому ; лингвист не имеет доступа). С этнографической точки зрения обнаружение принятых в данном обществе правил поведения представляет практический интерес, поскольку тогда можно наблюдать общение, будучи его участником; с другой стороны, такие правила занимают центральное место во всей концепции речи как системы. Типы речи составляют систему, по крайней мере отчасти, именно благодаря ограничениям на сочетаемость элементов.

Этнографы уже обращали внимание на соответствующие данные; в особенности это касается таких лексических единиц, выбор которых обусловлен свойствами говорящих,– например, терминов родства. Лингвисты учитывали такие единицы, когда различия между ними получали формальное выражение в коде, как это происходит, в частности, в том случае, когда пол говорящего и слушающего определяет выбор морфемы или парадигмы (лучшая работа на эту тему — Х а а с 1944). Тогда соответствующие свойства участников речи могут рассматриваться как элементы окружения при использовании принципа дополнительного распределения и трактовке форм как лексически или грамматически эквивалентных: однако такие данные рассматриваются скорее как периферийный участок грамматики, чем как выход в более широкую систему речи (факты этого рода иногда служили основанием для представления о различных мужских и женских «языках», но серьезных описаний речевых различий между мужчинами и женщинами этих обществ фактически нет).

Дескриптивный анализ типов речи в терминах конструктивных факторов акта речи, как они преломлены данным туземным языком, заслуживает внимания сам по себе; с другой стороны, он открывает возможность предсказания поведения. Если нам дан акт речи в узком смысле слова, т. е. конкретное сообщение, то часто наш интерес сосредоточивается на том, что может быть сказано об одном или нескольких из его конститутивных элементов. Что может быть сказано об Отправителе – либо с точки зрения определяющих его свойств (возраста, пола, социального класса и т. п.), либо с точки зрения мотива, отношения, личности? что может быть сказано о Получателе, включая и его или ее вероятный ответ? о Контексте (включая предшествующие события, речевые или неречевые)? и т. д. (Для исследователя, работающего в поле, или для обучающегося ребенка может представлять интерес вопрос о том, что может быть сказано о Коде; для инженера-связиста – вопрос о том, что может быть сказано о Канале связи.) Мы можем рассматривать отношения между элементами или рассматривать все элементы в их отношении к какому-то одному из них.

Преимущество такого подхода состоит в том, что очень часто это как раз тот материал, с которым мы вынуждены работать, а именно текст того или иного рода. Исследования такого типа обычны в науке и вне ее. В нашем собственном обществе успех такого исследования предполагает знание отношений – предсказуемостных, вероятностных,— которые связывают конститутивные элементы актов речи. Мы знаем типы речи, лежащие в основе данного текста или сообщения, и в какой-то мере способны ответить на вопрос, что изменилось бы, если бы Отправитель был другим, если бы другими были его мотивы и т. д. Применительно к другому обществу эта техника противопоставления внутри конструкции должна опираться на эксплицитный анализ типов речи.

Функции актов речи

Третий аспект актов речи — их функция. В антропологии функции речи (или языка) рассматривались обычно в терминах универсальных функций. Хотя важно знать, в чем сходствуют функции речи в разных группах и для разных лиц, здесь мы будем заниматься их различиями. Один из возможных способов сделать это состоит в том, чтобы перевернуть обычный вопрос «Какова роль языка в сохранении личности, общества и культуры?» и вместо этого спросить: «Какова роль личности, общества и культуры в сохранении языка?» Различные функциональные связи речи и языков можно особенно ясно видеть в тех случаях, когда мы задаемся этим вопросом применительно к ситуациям культурного изменения.

Исследователями стандартных (standart) языков установлены функции этих языков и соответствующие им эмоциональные отношения. Они практически приложимы ко всем языкам и могут служить основой для сопоставления их ролей. Пример: язык хопи-тева выполняет престижную, объединяющую и изоляционистскую функции; хопи-тева испытывают гордость за свой язык и обнаруживают большую языковую лояльность. У восточных чероки иерархия функций, по-видимому, обратная: сохранение языка выполняет главным образом изоляционистскую функцию, и к нему относятся лояльно, но без особой гордости. Вероятно, наше мышление чересчур окрашено европейским языковым национализмом XIX в., чтобы мы могли заметить, что далеко не все языки имеют статус символа, необходимого для единства группы. Племя фульнио в Бразилии в течение трех столетий поддерживало свое единство, потеряв свои земли, но сохранив свой язык и главные обычаи, а гуайкери в Венесуэле достигли того же самого сохранением своей системы отношений собственности. На протяжении нескольких поколений у них не было и следа особого языка и религии. Можно подозревать, что отношение гуайкери к своему языку отличалось от отношения фульнио.

Когда в обществе остается лишь несколько носителей данного языка, его сохранение почти всецело зависит от тех явных и неявных функций, которые он для них выполняет. Вот как, например, Суонтон спас офо – важный и самостоятельный язык семейства сиу. Отчасти ему повезло: он воспользовался случайным замечанием последней носительницы языка, которая ничего не знала о его присутствии. Однако отчасти это произошло благодаря личности женщины, которая смогла стать информантом, потому что она годами разговаривала на этом языке сама с собой, после того как все остальные его носители умерли.

Эти примеры широких функциональных связей речи и языков поднимают вопросы, на которые можно ответить только в рамках общей этнографии или социальной антропологии. В той мере, в какой этнография речи создается особой точкой зрения, а не особым предметом, это верно для нее и в других отношениях, но здесь это особенно важно потому, что необходимый концептуальный аппарат существует почти исключительно за пределами лингвистики. Тем не менее результатов в некоторых направлениях можно добиться и за счет лингвистического рассмотрения функций речи в терминах конструктивных факторов акта речи.

В прежней лингвистической традиции в качестве функций речи выступали обычно факторы акта речи, рассмотренные с точки зрения мотива или цели, и в результате получался набор функций – по одной на каждый из выделенных факторов. Иногда с функцией ассоциируется особый признак, лингвистическая категория или литературный жанр. Так, местоимение первого лица, междометия и лирические стихотворения ассоциировались с экспрессивной функцией (выделение Отправителя в акте речи); местоимение второго лица, императивы и риторическая или драматическая поэзия – с директивной функцией; местоимение третьего лица и эпическая поэзия – с референционной функцией¹.

Какая-то концепция функций речи обязательна для любой теории поведения, если она хочет объяснить речь. То же самое верно и относительно описания языка в рамках теории культуры. Действительно, соперничающие взгляды по многим вопросам, касающимся речи, могут быть лучше всего интерпретированы как основанные на различных до-1 пущениях о существовании и относительной важности тех или иных функций. Для этнографии речи, следовательно, вопрос состоит не в том, должна ли она включать концепцию речевых функций, а в том, какова должна быть эта концепция.

В настоящее время можно дать только предварительную наметку. Она мыслится в качестве инструкции для полевой работы, и поэтому особое внимание в ней следует уделить объему системы и ее гибкости. Не следует понимать функции речи чересчур узко, ограничивая их число или область действия, и в то же время не следует навязывать языку фиксированный набор функций. Хотя некоторые общие классы функций, бесспорно, универсальны, в каждом конкретном случае следует искать то, что отличает его от других, и быть готовым к тому, что функция, выделимая в одной группе, отсутствует в другой.

Можно указать семь широких типов функций, соответствующих перечисленным выше семи типам факторов (каждый тип может быть назван по-разному, и самое удачное наименование может варьироваться в зависимости от обстоятельств; альтернативы указаны в скобках). Эти семь функций суть: 1) Экспрессивная (Эмотивная); 2) Директивная (Конативная, Прагматическая, Риторическая, Побудительная); 3) Поэтическая; 4) Контактная; 5) Метаязыковая; 6) Референционная; 7) Контекстуальная (Ситуационная).

В простейшем случае каждый тип функций можно считать связанным с соответствующим типом фактора, и можно выделить вопросы и реплики, а также единицы, которые ассоциируются с каждой из них по преимуществу.

Высказывание «Вы говорите это с таким чувством» указывает на экспрессивную функцию, и в языке могут быть единицы, закрепленные за ней, например франц. [h] («Je te H’aime») и английское растяжение гласных («What a fiiiiiiiiiine boy» — «Что за чууудный мальчик!)», используемые для передачи сильного чувства. (Признак может быть закреплен за экспрессивной функцией только в тех случаях, когда он не является референционным, т. е. когда это фонетический признак, не функционирующий фонологически для различения лексических единиц.) «Делай как я говорю, а не как я делаю» указывает на директивную функцию; императивы уже упоминались как директивные единицы по преимуществу, «Так часто думали, но никогда так здорово не выражали» указывает на поэтическую функцию (внимание сосредоточено на форме сообщения), так же как и «Звук должен казаться эхом смысла». Стопы, строки и метрические единицы вообще имеют главным образом поэтическую функцию. «Если бы я мог сказать это, вместо того чтобы писать!» и «Ты слышишь меня?» указывают на контактную функцию; ритмические группы могут быть единицами канала связи в случае устной речи, подобно страницам в случае печатного текста. «Пойди посмотри это в словаре» указывает на метаязыковую функцию, на обращение к коду, с помощью которого осуществляется общение; такие слова, как «слово», и специальные лингвистические термины, которые делают возможным разговор о коде, выполняют главным образом метаязыковую функцию. Кавычки имеют метаязыковую функцию, когда они являются сигналом того, что форма цитируется или приводится в качестве примера, и контактную функцию, когда в них заключена 'прямая или воображаемая речь. «О чем ты собираешься говорить?» и «Что он хотел сказать?» (внимание сосредоточено на теме) указывают на референционную функцию. Большинство лексических и грамматических единиц являются референциными по преимуществу и анализируются дескриптивной лингвистикой в терминах этой функции. «Когда ты ему скажешь об этом?», «Как сказано выше», «Здесь вы не должны так говорить!», «Если вы все же собираетесь использовать эту сцену, вы должны ввести ее в пьесу позднее» выполняют главным образом контекстуальную функцию, равно как и светящийся знак «Внимание! Микрофон включен!» или авторские ремарки в начале пьесы («Эльсинор. Площадка перед замком»).

Все признаки акта речи, включая все признаки языкового кода, могут принимать участие во всех функциях. Об этом следует сказать, потому что некоторые признаки часто трактуются в терминах какой-то одной функции. Однако, как указал Кеннет Бёрк, любое высказывание, например даже междометие, выступая во вторичной функции, может служить названием для контекстов, в которых оно уместно, и, следовательно, иметь референционный аспект. Для некоторых языковой код — это последовательность уровней, интерпретируемых всецело в терминах референционной функции; остальные функции, такие, как экспрессивная, рассматриваются как относящиеся только к уровню целого высказывания или еще более крупных единиц. Разумеется, все функции, включая и референционную, начинают действовать только на уровне высказывания; вне высказывания нет никаких функций. Однако, когда речь идет об анализе, все функции должны быть рассмотрены относительно всех уровней. С одной стороны, на каждом уровне кода имеются соответствующие ему типовые экспрессивные единицы; с другой стороны, для конкретной единицы, такой, как фонема, может быть указан широкий круг выполняемых ею функций. Хотя первоначальная задача дескриптивного анализа состоит в том, чтобы рассмотреть фонемы с точки зрения их роли в референционной функции (т. е. роли в отождествлении и различении высказываний), это не исчерпывает их функциональной нагрузки. Возьмем, например, /р/: Бёрк отметил «два типа р» по экспрессивности,причем одно из них — сильно аспирированное — выражает отвращение, и отказ (Бёрк 1957, 12 и ел.). Типы /р/ могут участвовать в поэтической функции, организуя, например, среднюю строку следующей строфы Уоллэса Стивенса: «The romantic intoning, the declaimed clairvoyance/ Are parts of apotheosis, appropriate/ And of its nature, the idiom thereof!» [«Романтический речитатив и ясновидение, само заявляющее о себе, суть неотъемлемые части апофеоза, его природы, его языка!»] Функциональная нагрузка /р/ в обществе не может быть проанализирована в отрыве от характера и использования различных каналов связи; у племени пима /р/ имеет различают функциональную нагрузку в пении и устном творчестве, а представители либерийского племени ябо при передаче речи барабанным боем не выделяют /р/ среди других согласных, а регистрируют лишь общий характер звука. Общепринятые названия фонем, позволяющие рассматривать их в абстракции, связаны с метаязыковой функцией; термины для обозначения таких дифференциальных признаков, как назализация, имеются даже в примитивных обществах: s’am (-qsən «нос») в салийском халькомелем (подробности см. в Э л ь м е н д о р ф и С а т т л с 1960, 7). В качестве сокращения «Р» может служить средством референции; так, на спортивной форме оно обозначает школу, а прописное «Р» в противоположность строчному — знак спортсмена, который в главных видах спорта завоевал право быть членом спортивной организации и носить ее инициалы. Если на форме, в которой спортсмен выступает на состязаниях, есть буква, а на тренировочном костюме ее нет, то соответствующий элемент (такой, как «Р») имеет контекстуальную функцию. В этих случаях фонологическая структура языка обусловливает существующую практику.

Мы привели всего несколько иллюстраций, но если самые разнообразные функции свойственны признакам, которые воспринимаются как наиболее тесно связанные с внутренней структурой кода и менее всего опосредованные внешними связями, то наши рассуждения должны быть верны и для всех остальных признаков. Ограничивать лингвистическое описание или психологическое исследование речевыми навыками, рассматриваемыми только с точки зрения референционной функции,— значит ограничивать наши научные представления, особенно представление об аспектах речи, важных для поведения и формирования личности. Если значение языковой формы определяется как общая предрасположенность использовать ее, то для значения оказываются существенными несколько функций, поскольку каждая из них вносит свой вклад в абсолютное предрасположение. Сначала производится анализ в терминах референционной функции, а другие функции могут временно не учитываться, но это не может быть постоянной стратегией.

Назначение этих иллюстраций состоит лишь в том, чтобы указать на более широкие проблемы. В конкретном случае и относительно конкретной функции, скажем экспрессивной, исследователь может поставить перед собой задачу обнаружить систему единиц, способных обычно выполнять экспрессивную функцию, а также установить типы выводов о намерениях говорящего, которые делаются в данной группе участниками акта речи, и факты, которые лежат в основе таких выводов. Можно ожидать, что разные группы будут отличаться друг от друга числом общепринятых экспрессивных единиц и частотой их использования, а также характером выводов о намерениях говорящего и признаками (независимо от их природы), используемыми для их подтверждения. Можно попытаться выделить типы экспрессивных функций, формирующих поведение данной группы или проявляющихся в нем. Отправитель не может не выражать своего отношения ко всем другим факторам акта речи – своим слушателям, стилю своего сообщения, используемому коду, каналу связи, своей теме и обстановке, в которой происходит общение. Внешний наблюдатель может, конечно, интерпретировать речевой акт как экспрессивный в терминах всех этих факторов, обращаясь к ним поочередно. Однако главная этнографическая проблема состоит в установлении того, какие типы экспрессивных функций присутствуют фактически, входя в намерения или воспринимаясь участниками акта речи. Какие типы, так сказать, «кодируются» и «декодируются»? Аналогичным образом акт речи может исследоваться исключительно с точки зрения директивной функции или же только метаязыковой функции; в последнем случае можно заниматься исключительно фактами, свидетельствующими о существовании общих сигнальных систем — не только в области грамматики и словаря, которые выполняют референционную функцию, но и в области кодов, предназначенных для экспрессивной и других функций.

Подобно тому как это делается при исследовании других аспектов речевых актов, можно попытаться обнаружить дифференциальные признаки функций и типы их сочетаемости в поведении данной группы.

Исследование распределения речевых функций в наборе поведенческих ситуаций ставит перед нами несколько трудных проблем. Первая из них – это проблема отношения между определенными функциями и определенными явлениями или классами явлений речевого акта. Один и тот же акт речи может быть рассмотрен в терминах всех семи типов функций, причем самым различным образом. (Высказывание «Once more unto to the beach, dear friends, once more» [«Еще раз в пролом, дорогие друзья, еще раз»] может восприниматься как представляющее Шекспира, Генриха V или же Лоренса Оливье; как директивное и определяющее последующие действия солдат или актеров; как образец пятистопного ямбического белого стиха, который хуже или лучше варианта «Once more, once more into to the beach, dear friends»; как действующее сильнее при слуховом восприятии, чем при чтении; как материал для изучения фонологической системы автора или актера; как информация о ходе осады Харфлера; как сигнал (если зритель вошел в зал Е в этот момент), что это пьеса Шекспира, а именно сцена из «Генриха V», следующая сразу за прологом к третьему действию.) Даже если сузить перспективу до ситуации с одним участником, в данном акте речи обычно будет налицо более одной функции. Якобсон предлагает считать, что функции всех типов всегда соприсутствуют, и рассматривать данный акт речи как характеризуемый определенной иерархией функций. Имеются ясные примеры, подтверждающие правильность этого подхода, в частности случаи, когда экспрессивная функция (сигнализируемая, может быть, интонацией) господствует над референционной; имеются интересные ситуации ее использования, например ситуация, когда несовершеннолетняя дочь говорит в свое оправдание: «Но ведь я сказала всего-навсего...»—и оформляет протест интонацией, которая была воспринята как оскорбительная. Она оправдывает свою реплику ссылкой на ее референционную функцию, которой в нашей культуре обычно придается большее значение, чем другим функциям. Если и прав голландский лингвист Де Гроот (Д е Гроот 1949), утверждающий, что при конфликте между референционным и экспрессивным содержанием сообщения последнее одерживает верх, то практика нашего общества этого не подтверждает. Этот конфликт был отмечен Сэпиром (С э п и р 1931) и лежит в основе концепции Бейтсона о «double bind» многих детей, заболевающих шизофренией. Однако конфликт порождает сомнения в том, что все сообщения могут быть проанализированы в терминах такой иерархии функций, при которой одна функция является доминирующей. Характерной чертой некоторых актов речи может быть равновесие нескольких функций, гармонически сочетающихся или конфликтующих. Если это так, то интерпретация речевого акта отнюдь не сводится к тому, чтобы подвести его под одну из семи функций.

Здесь мы сталкиваемся со второй проблемой — проблемой отношения определенных функций к конститутивным факторам актов речи. Хотя в предварительном порядке функции были представлены как корреляты факторов, отношения между ними более сложны. Действительно, было бы большой ошибкой анализировать реальную ситуацию так, как если бы каждый фактор определял единственный тип функции.

Пожалуй, именно в этом вопросе этнографический подход отклоняется от подхода, обрисованного Якобсоном. Работа Якобсона представляет собой решающий шаг вперед для антропологии и лингвистики. Она привлекает внимание к речевым функциям, которыми до недавнего времени занимались лишь спорадически; она порывает с приверженностью к схемам, оперирующим двумя-тремя функциями (референционной, экспрессивной, конативной)¹, и исходит из того, что все признаки сообщения могут присутствовать во всех функциях. Однако по поводу отношения функций к факторам Якобсон пишет: «Каждый из этих шести факторов определяет особую функцию языка. Хотя мы различаем шесть основных аспектов языка, мы едва ли, однако, найдем словесные сообщения, которые выполняют только одну функцию. Разнообразие коренится не в монопольном положении одной из этих функций, а в иерархическом порядке функций, разном в разных сообщениях. Словесная структура сообщения зависит преимущественно от главенствующей функции» (Якобсон 1960, 353). Однако расхождение между нами может быть чисто терминологическим, поскольку Якобсон впоследствии говорил, что «определяет» – не то слово и что, скорее, каждый тип функции сфокусирован на определенном факторе. Этот взгляд не исключает того, что с функцией может быть связано более одного фактора. Очень сомнительно, чтобы в конкретном случае те или иные функции можно было определить исключительно в терминах факторов. Определение всегда, по-видимому, предполагает два или более фактора (или элемента, или класса элементов внутри типа факторов).

Так, экспрессивная функция признаков должна быть определена относительно референционной функции. Функция, которую Малиновский назвал «фатическим общением», может рассматриваться как разновидность взаимно-возвратной экспрессивной функции речи, примером которой может служить разговор домашних хозяек, рассказывающих друг другу о своих детях, или беседа антропологов, обменивающихся информацией о своей полевой работе. Далее, охарактеризовав фактор «.контакта — физического канала и психологической связи между адресующим и адресатом, дающих им возможность завязать и поддерживать общение» (стр. 353), Якобсон ставит ему в соответствие «сообщения, которые служат главным образом для того, чтобы начать, продолжить или прервать общение, проверить в порядке ли канал связи («Алло, вы слышите меня?»), привлечь или поддержать внимание собеседника», и причисляет сюда же «фатическое общение». («Такова характеристика контакта, или, говоря словами Малиновского, фатической функции» (стр. 355).) Психологическая связь между участниками общения представляется мне принципиально независимой от природы и состояния канала связи; она характеризует не столько канал связи, сколько главным образом собеседников. Когда отправляется или принимается сообщение, целью которого является установление, поддержание или прекращение коммуникации, у собеседников нет еще чувства, что они уже находятся в состоянии общения; канал связи может быть свободен, но связи может и не быть. Вероятно, правильным было бы решение считать, что ссылка на «физический канал» и «психологическую связь» указывает на два главных подтипа функции контакта (Томас Сибеок подчеркнул важность фактора шума при анализе канала связи и контакта). Как бы то ни было, если фатическое общение является функцией речи в поведении данной группы, его следует выделить эмпирически и указать черты, характеризующие его участников и ситуации. Даже если фатическое общение является универсальным, оно носит разный характер в разных случаях и играет разную роль в разных группах, поэтому с этнографической точки зрения оно не может считаться эквивалентом одного фактора.

Еще более поразительным является фактор Формы Сообщения, который не может быть ассоциирован прямо или однозначно с Поэтической функцией. Отношение между напечатанным сообщением и Получателем (не Адресатом), выступающим в качестве корректора, является чистым и очевидным случаем функции, связанной с формой сообщения. Чем больше корректору удается отвлечься в своих реакциях на форму сообщения от всех других аспектов последнего, в особенности от референции, тем лучше. Более того, всякий раз, когда мы детально интересуемся поэтическим аспектом формы сообщения, мы должны рассматривать его в его отношении к другим факторам. Использование той или иной звуковой субстанции может быть интерпретировано только относительно референции; так, фонемы в строчке «the murmuring of innumerable bees» [«жужжание несчетных пчел»] рождают мысль о производимом пчелами звуке только в связи с темой, возвещаемой значениями слов (о том же говорит и строка Попа «The sound must be an echo to the sense» [«Звук должен казаться эхом смысла»]. Недавние работы, посвященные критериям стилистического анализа, принимают в качестве фундаментального тот принцип, что стилистическая ценность признака зависит от его восприятия относительно ограниченного словесного контекста (Риффатер 1959). (Якобсон впоследствии пояснил, что наименование «поэтический» не должно вводить в заблуждение; по его мнению, «поэтическая» функция не обязательно связывается с поэзией, но касается любого случая установки (Einstellung) на сообщение, так что с определенной точки зрения сообщение становится самодостаточным. Поэзия становится, таким образом, не более чем основным подтипом поэтической функции, а читка корректуры – ее периферийным подтипом.)

Вообще сообщение или какой-то признак имеют ту или иную функцию в поведении только для определенных классов участников акта речи. Для человека, ничего не знающего о соответствующем языке, некий акт речи может иметь директивный смысл, но при этом быть лишенным какого бы то ни было референционного смысла. Много случаев непонимания возникает и в ситуациях, когда усваивается только референционный смысл сообщения, но не его экспрессивное или директивное содержание, потому что Получатель не знает известных Отправителю условностей или кода, связанных с этими ситуациями. Коротко говоря, функции речи должны быть определены относительно ситуаций использования речи.

Распределение функций речи показывает один аспектговорения как системы. Если речевая экономия данной группы формулируется в терминах взаимозависимости различных факторов, то такая система является простой. Примером может служить случай, когда возможны не любые комбинации факторов, то есть когда они не случайны, но подчиняются определенным правилам. Чтобы образовать функциональную систему, экономия речи должна не только допускать разложение в структуру частей, но и обладать свойством, благодаря которому состояние некоторых из этих частей определяет, будет ли данной системе присущ признак G; части подвержены варьированию, при котором G исчезает, если варьирование никак не компенсируется; если одна или несколько из этих частей варьируются в определенных границах, другие части тоже будут варьироваться, чтобы компенсировать первоначальное изменение, и G сохранится; если же варьирование одной или нескольких частей выходит за эти рамки, компенсация становится невозможной и G исчезает. Когда эти условия удовлетворены, части системы могут называться «функциональными» относительно G (Нагель 1953, Нагель 1956. Я обязан Франческе Вендель Кансиан этими соображениями).

Легко видеть, что фонемы образуют функциональную систему, потому что изменение одной из них может компенсироваться изменением другой, так что фонологическое противопоставление сохраняется. В лингвистике такая интерпретация хорошо известна, и фонологической теории, например теории Андре Мартине (Мартине 1955), больше подобало бы название структурно-функциональной теории изменения. Интерпретация речи в таких терминах требует смелости, которую находят в себе немногие. Для любой функции речи в поведении данной группы различные факторы (Отправитель, Получатель и т. д.) могут рассматриваться как координаты состояний, значения которых варьируются в определенных пределах для ее поддержания. Общение может рассматриваться как общий термин, покрывающий большинство специфических функций, или как весьма общая самостоятельная функция. Если рассматривать общение как свойство, которое подлежит сохранению, можно видеть, что оно фактически зависит от значений других функций. Это может касаться целого языкового общества; ср., например, анализ случаев сохранения или утраты взаимной понятности диалектов. Рассмотрим отдельные акты речи. Члены некоторой группы имеют представления и ожидания (ехрес1а11опз) по поводу того, как будут распределены между ситуациями функции речи; в случае, если несколько функций соприсутствуют, ожидания организуют их в относительную иерархию. Эти ожидания могут носить самый разный характер — от формальных норм данной культуры до проекции своих индивидуальных нужд. Если два собеседника воспринимают ситуацию в терминах конфликтующих иерархий речевых функций и если не происходит адаптации, то либо коммуникация прекращается, либо у одного из собеседников молчаливо складывается неблагоприятное мнение о другом.

Рассмотрим отношение экспрессивной и референционной функций в широком понимании этих терминов, Группа женщин-матерей может непринужденно разговаривать о своих детях. Если какая-то другая женщина вдруг потребует точной информации, она оказывается неспособной понять преобладание экспрессивной или фатической функции в ситуации. Допустимы вежливые расспросы, но не настойчивое требование фактов. С другой стороны, группа женщин может вести о детях серьезную научную беседу. Если другая женщина прерывает ее чисто ассоциативными или биографическими репликами, она оказывается неспособной понять преобладание референционной функции. Допустимы научные данные, а не случайные подробности, несущественные для взглядов и теории, которые являются предметом обсуждения. В обоих случаях нарушителя могут исключить из общения или избегать впоследствии в аналогичных ситуациях. Подобным образом может быть изучено много других примеров общественного поведения. Вообще случаи прекращения общения или ощущения неловкости при общении являются хорошим свидетельством того, что налицо какое-то правило речи или ожидание, включая различия в иерархии функций.

Мы очертили три аспекта экономии речи – акты речи, их конститутивные факторы и различные типы функций. Каждый из них создает определенную точку зрения для обозрения речевого поведения в целом, и полное описание каждого аспекта осуществляется отчасти в терминах двух других. Такой подход должен быть полезен для всякого, кто интересуется сравнительным изучением человеческого поведения, или поведением, типичным для группы, или различным поведением индивидов внутри одной группы.