Глава III Виды юридических лиц

В настоящей главе будут подробно исчислены виды юридических лиц по римскому праву императорского периода, и в особенности с точки зрения источников юстинианова права. К юридическим лицам относятся именно: государство, императорский престол, политические общины, вольные союзы, церковные учреждения и богоугодные заведения, лежачее наследство.

А. Государство. Государство в области имущественных отношений получило в императорские времена название фиска. Мы видели[409], что государственная казна республиканского времени носила название эрара. В переходное от республики к империи время, при Августе, состоялся, как известно, раздел провинций между сенатом как органом старой республики и принцепсом: в свою очередь раздел провинций, из которых стекались в Рим главные доходы государства, сделал необходимой и двоякую государственную казну - сенатскую и императорскую[410]. Первою оставался эрар Сатурна, состоявший в управлении сената; вторая получила название фиска[411], распоряжение которым принадлежало принцепсу; в нее поступали также доходы с тех налогов, которые вновь введены были императорами (напр. 5%-й налог с наследств - vigesima hereditatum, 1% с вещей, продаваемых аукционным порядком - centesima rerum venalium, и др.). Единой фискальной кассы не было; существовали, напр., fiscus Asiaticus, fiscus Judaicus, fiscus Alexandrinus, разные провинциальные кассы; военная касса носила название даже не фиска, а эрара (aerarium militare). Но фиск все-таки остается названием, объединяющим отдельные императорские кассы, состоявшие притом же под известным центральным руководством, сосредоточивавшимся в руках императорского прокуратора a rationibus[412]. Фискальное имущество считалось частным имуществом принцепса как первого гражданина римского народа, между тем как в отношении к эрару субъектом имущественного права оставался populus в лице сената[413].

Этот порядок вещей продолжался недолго: ни фискальное имущество не осталось с характером частного имущества принцепса как первого гражданина, ни деление провинций с соответствующим делением эрара и фиска не удержалось. Напротив, с утверждением императорской власти эрар более и более переходил в ведение императора, так как и фискальные средства, в сущности, расходовались на государственные же нужды, как-то: на содержание войска, флота, жалованье должностным лицам, снабжение столицы хлебом, на устройство военных дорог и проч.[414] При Северах, как полагают[415], окончательно исчезло различие между императорскими и сенатскими провинциями и доходы со всех провинций стали поступать в императорскую казну, за которой по-прежнему удержалось название фиска[416]; сенатский же эрар утратил свое общегосударственное значение и превратился в римскую городскую кассу - конечно, не в смысле современной кассы городского управления, потому что, как указано было выше[417], Рим оставался государством в государстве и жил на счет провинций. Более чем вероятно, что и после слияния эрара с фиском единой имперской кассы не образовалось, а продолжали существовать, как и в первые времена принципата, разные обособленные кассы, объединявшиеся известной центральной дирекцией[418]. Тот переходный момент в истории римского государственного имущества, когда фиск рассматривался как имущество принцепса, не прошел бесследно для государства как субъекта имущественных прав: в императорское именно время суд по процессам фиска сблизился с ординарной юрисдикцией по имущественным делам частных лиц, хотя до полного уравнения государства с частным лицом в области имущественных отношений римская юриспруденция никогда не доходила и даже никогда ясно и отчетливо не ставила государство в ряд допускавшихся ею юридических олицетворений. Фиск пользовался, не считая таких прав, как право на выморочное наследство, следующими привилегиями: 1) он имел законное залоговое право в имуществе своих должников без предварительного с ними соглашения о залоговом обеспечении[419]; 2) по контрактам он взимал с должников проценты без особого соглашения об этом, тогда как сам он, наоборот, без особого соглашения не платил процентов даже и в случае morae[420]; 3) фиск в отношении к защите его интересов пользовался привилегиями, предоставленными несовершеннолетним (jura minorum), в особенности привилегией восстановления в прежнее состояние[421]; 4) фиск переносил на правопреемников право собственности на такую вещь, на которую сам не имел права собственности, т. е. если казна отчуждала частному лицу такое имущество, на которое сама она не имела права собственности, то право приобретателя тем не менее должно было оставаться неприкосновенным на случай эвикции, заинтересованному же предоставлялось в течение

4-летнего срока предъявить свои претензии к казне[422]. Впрочем, постановление решений против казны, по спорным ее делам с частными лицами, не считается преступлением: [423], - eum delinquere, qui in dubiis quaestionibus contra fiscum facile respon-derit". Во всяком случае неслыханный и невозможный в республиканское время судебный процесс между частным лицом и казной сделался возможным в императорское время[424].

Несомненно, с другой стороны, что под фиском, с точки зрения римского права, нужно понимать государство как хозяина государственного имущества[425]. Напротив, отдельные фискальные учреждения (stationes fisci), хотя они в видах практического удобства и целесообразности обособлялись одно от другого[426], в действительности были не самостоятельными субъектами, а обособленными кассами одного и того же хозяина - государства. Это начало с ясностью выражено в том месте источников, где говорится, что поручители освобождаются от своего обязательства, как скоро фиск является правопреемником и кредитора и должника, хотя бы преемствовали два различные фискальные учреждения[427], т. е. конфузия права требования с долгом, следовательно, погашение главного обязательства, а вместе с тем и придаточного к нему обязательства - поручительства наступает в том случае, когда одно фискальное учреждение преемствует кредитору в праве требования, а другое - должнику в долге, все равно как если бы оба эти учреждения были одно и тоже лицо.

В. Императорский престол. При Северах же, ко времени которых относится поглощение древнего народного эрара императорским фиском, состоялось важное также, с юридической точки зрения, обособление императорского коронного имущества от императорского частного имущества. Кроме фискального имущества, которое принадлежало государству в лице императора, последний имел свое особое имущество, patrimonium, которым он мог свободно распоряжаться inter vivos и mortis causa. Однако при смерти каждого императора должен был возникать вопрос, какою частью своего имущества он мог распорядиться в пользу своих детей или родственников, исключенных от престолонаследия, и какая часть должна была перейти к преемнику его на престол, хотя бы этот и не был наследником царствовавшего императора по гражданскому праву, тем более что многие приобретения в пользу императорской кассы делались именно ввиду положения принцепса как принцепса, а не как частного лица. Сюда напр., относятся конфискованные имущества осужденных, а также отказы по завещаниям: при таких императорах, как Калигула, Нерон и Домициан, считалось даже правилом, что завещания, в которых не было распоряжений в пользу императора, признавались ничтожными для того, чтобы сделать возможным открытие наследства фиску, как свидетельствует об этом Светоний[428].

Таким образом, в лице императора должно было различаться троякое имущество: фискальное в смысле государственного, коронное и чисто частное имущество. Терминология установилась не вдруг; можно даже сказать, что она и не установилась с такою определенностью, чтобы устранялись всякие сомнения насчет того, о каком имуществе в данном месте источников идет речь. Напр., Сенека, рассуждая о том, что о принадлежности вещей лицу можно говорить в разных смыслах (книги Цицерона или Тита Ливия принадлежат им как авторам, но в то же время принадлежат книгопродавцу Дору, так что и сам Тит Ливий может купить свою книгу у Дора, мудрец может считать весь мир своим), об императоре говорит, что Цезарю принадлежит все, а фиску - его частное имущество, так что в этом противоположении фиск не обнимает ни государственного, ни коронного имущества[429]. Некоторыми писателями вместо фиска употреблялось выражение , и проч.[430] Во всяком случае ко времени Септимия Севера сводится ясное различение частного имущества императора, которым он может распоряжаться в пользу своих детей и родственников, от неотчуждаемого коронного имущества, которое должно было переходить от каждого царствовавшего императора к каждому преемнику его на императорском престоле: и [431].

Обособление это выразилось и в организации особого управления тем и другим имуществом[431], причем и от того и от другого обособленным оставалось управление государственно-фискальным имуществом[432]. В частности, что касается обособления коронного от частного императорского имущества, первое, конечно, не стало лицом, а осталось имуществом; но в этом обособлении выразилась та идея, что самый императорский престол существует как постоянное юридическое учреждение, требующее для себя столь же постоянного обеспечения определенным имуществом, субъект которого есть каждый царствующий государь как таковой. Поэтому и легат, оставленный императору и не полученный им за смертью, получается последующим императором[433]. Привилегии, которые предоставлены были фиску, перенесены были и на имущество императора, как коронное, так и частное, и даже на имущество императрицы[434] - ясный знак, что привилегии коренились не в идее юридического лица, потому что, напр., в отношении к получению легата между императором и императрицей делается различие, а в суверенитете, носителем которого является император с императрицей. С этой точки зрения находили нужным даже теоретически поддерживать привилегированное положение императора и императрицы в имущественных отношениях, все равно о каком бы имуществе ни шла речь - о фискальном, о коронном или о частном императорском.

С. Политические общины. Сюда относятся:

1) города и колонии. Город обозначается в источниках разными названиями: civitas[435], respublica[436], municipium[437], municipes. Это последнее выражение есть наиболее часто встречающийся термин[438] для обозначения городов, встречающийся даже и тогда, когда требовалось бы именно обозначить города как организованное целое в противоположность отдельным гражданам[439]. Выражение употребляется также и в применении к колониям[440], о которых, следовательно, нужно сказать то же самое, что и о городах. По своему историческому происхождению колонии, конечно, существенно различались от муниципий. Муниципии были введены в римскую civitas, а колонии были выведены из нее, как выразился Авл Геллий. Другими словами, муниципии образовались из перегринских civitates, вошедших в сферу власти римского народа, а колонии населялись римскими гражданами по распоряжению государственной власти. С распространением римского гражданства на всю территорию империи различие между колониями и муниципиями должно было исчезнуть[441], так что и введенные в империю civitates, и выведенные из нее (coloniae deductio) колонии одинаково сделались муниципиями с известным объемом государственных прав и с известным кругом самоуправления. На города перенесены были jura minorum[442], а равно городам предоставлены право предпочтительного перед другими кредиторами удовлетворения из имущества должника (privilegium exigendi)[443] и законное залоговое право в имуществе должника[444], не говоря о том, что всячески поощрялась поллицитация в пользу городов.

Савиньи полагает, что городские курии, или коллегии декурионов, которые в источниках представляются обыкновенно органом города как юридического лица, и сами по себе могли быть особыми корпорациями с собственным имуществом, отличным от городского имущества[445]. Но места из источников, на которых он утверждает свое мнение[446], не необходимо обязывают к этому выводу. В первом месте говорится, что смена членов не имеет значения для юридического тожества курии, как и других universitates; но курия, даже и в качестве коллегиального органа городского управления, должна была представляться римским юристам не иначе как организованным целым, следовательно, как universitas, и значит, о ней можно было сказать, подобно всякой universitas, что перемена в ней отдельных членов не нарушает единства universitatis[447]. Из другого места видно, что курия могла приобретать наследство. Если, однако, принять в соображение, что декурионы императорского времени вели городское хозяйство на свой страх, или, точнее говоря, несли на себе финансовые тягости, так что казенные недоимки должны были пополнять из собственных личных средств[448], городское же население находилось в положении дестинатаров, следует думать, что и в 1. 2 С. X, 34 (33) позднего притом времени[449], когда города фактически перестали быть корпорациями, о курии говорится как об органе же городского управления, который не мог получать какого-либо имущества в наследство для себя собственно, а не в видах городских интересов. Мы знаем, что даже и собственное свое имущество каждый отдельный декурион мог отчуждать лишь с соблюдением больших формальностей и с сильными ограничениями и что декурионам[450] воспрещалось брать на себя податной откуп или ставить себя поручителями за откупщиков, , т. е. именно в тех видах, чтобы сделками более или менее рискованного характера не была умалена имущественная состоятельность декуриона, которая нужна и для города, и для государства[451];

2) сonventus civium romanorum, ассоциации римских граждан. Пока не закончился процесс распространения римского гражданства на все перегринские civitates и пока последние не превратились в муниципии римской империи в последнее время республики и в первые два века принципата, римские граждане разных ремесленных и торговых профессий, проживавшие в перегринских городах[452], составляли из себя особую единицу - conventus civium romanorum, за которою признано было право иметь . Taкие конвенты могли быть и в Италии, вне пределов территории, ассигнованной городам. Под понятие конвента не подошла бы совокупность римских граждан одной какой-либо ремесленной профессии, получившая оседлость в каком-либо перегринском городе или вне муниципальной территории. Это была бы скорее коллегия, а не конвент, для понятия которого требовалось, чтобы он был самодовлеющим (αύτάρκης), подобно тому как для понятия города-государства (πόλις) требовалась, по Аристотелю, αύτáρκεια: конвент как подобие города, должен был заключать в себе разнообразие элементов гражданской жизни, людей разнообразной, а не какой-либо односторонней профессии (diversae negotiationis)[453]. Во всяком случае конвенты возникали не ex deductione и в этом отношении резко различались от колоний;

3) селения (vici, pagi, castella, fora, conciliabula, praеfecturae). Pagi - местные поселения в пределах городской территории; некоторые из них, с ростом города, входили позднее в состав самого города, как это было в Риме[454]. Pagi обозначались также и другим термином , но в особенности последнее название прилагалось к тем поселениям, которые возникали в императорских и других (сенаторских, церковных) латифундиях или доменах (saltus) и состояли сначала из свободных мелких арендаторов - римских граждан, а позднее из прикрепленных к земле (glebae adscripti) колонов. Saltus вообще не входили в территориальные округа городов и сами по себе составляли территориальный, quasi-муниципальный округ, так что если в римском мире существовало нечто подобное современной самостоятельной сельской общине, то не в территориях городов, а в saltus, каковы, напр., в особенности африканские saltus[455]. Селения укрепленные назывались castella. Напротив, fora и conciliabula имели ту общую черту с колониями, что основывались государством; они были publice constituta, т. е. источник их - deductio ех jussu populi romani[456]. Так fora устраивались римскими магистратами на военных дорогах. В этих пунктах, за неимением собственных судебных магистратов, претор в известное время года производил суд, но эти же пункты могли служить и местами для ярмарки (conciliabula)[457]. Префектуры могли обнимать обширные области; так, города неблагодарные или вероломные подчиняемы были режиму префектур. Вообще же под префектурами разумелись те общины, которые не имели собственных магистратов или имели таких, которые вполне или отчасти были лишены юрисдикции и поэтому должны были получать юрисдикцию из Рима, т. е. de jure они подлежали юрисдикции городского претора, который осуществлял таковую через своих praefecti juri dicundo. С точки зрения источников юстинианова права fora, conciliabula, praefecturae представляются уже институтами архаическими. Что касается селений вообще, то, может быть, только те из них, которые имели самостоятельное существование, не в качестве составных частей городского округа, а вне городской территории, имели для области имущественных отношений права юридического лица[458];

4) провинции. В феодосиевском кодексе есть ясные указания на то, что провинции, т. е. обширные округа, обнимавшие несколько городов, рассматривались, как юридическое целое и в области имущественных отношений[459] (commune provinciae). В провинциальных собраниях, имевших место в метрополии, или главном городе провинции, уполномоченные от городов обсуждали общие дела целой корпорации; прошения по поводу разных затруднений адресовались к императорам, и ответный императорский рескрипт также непосредственно адресовался к commune[460]. Даже и в кодексе Юстиниана находим закон Зенона, в котором провинция ставится наряду с другими universitates[461].

D. Вольные союзы. Под вольными союзами нужно разуметь те общества, коллегии, которые не составляли интегрирующей части государственного устройства, но которые тем не менее носили или старались придать себе более или менее публичный характер связью с культом или эксплуатацией ремесла, важного с точки зрения государственной жизни. Но даже и эти последние усвояли себе большей частью сакральные черты, так как имели свой культ (sacra) и свои религиозные торжества[462]. В частности, должны быть упомянуты: коллегии религиозные в собственном смысле, коллегии похоронные, коллегии ремесленников, коллегии или декурии подчиненного служебного персонала, товарищества публиканов, т. е. государственных откупщиков или мытарей.

1. Религиозные коллегии. Между религиозными в собственном смысле коллегиями должно различать публичные жреческие коллегии и остальные религиозные коллегии. Различие между теми и другими состояло в том, что официальные жреческие коллегии не обнимали организованною связью определенную обособленную группу чтителей культа, тогда как остальные коллегии имели общинную организацию. Другими словами, официальные коллегии были только коллегиями жрецов[463], состоявших при том или другом храме, к которым не были приурочены общины верующих. Римлянин прежде всего удовлетворял своим религиозным потребностям в домашнем богослужении (sacra privata), а если для него требовалась особая помощь какого-нибудь бога или если он, быв вынужден трудными обстоятельствами, делал религиозный обет жертвоприношения, то мог исполнить свой обет если не во всех, то во многих храмах государства. Равным образом, жертвоприношения известных лиц в известные дни, напр. матерей и беременных 11 января, родственников молодых людей, принимавших togam virilem, 17 марта, рабов 13 августа, были лишь сингулярными актами, вызывавшимися особыми поводами и не представлявшими какого-либо сходства с общинным богослужением. Напротив, gentes, sodalitates[464] и религиозные коллегии перегринов были корпорациями в том смысле, что для всех членов их существовала обязанность посещения установленных жертвенных собраний в определенных помещениях. Перегрины, например, проживавшие в Риме и приносившие в Рим свой чужеземный культ, устраивали священное место для своего отечественного богослужения и составляли собою сплоченную корпорацию, объединявшуюся двоякими узами - единством происхождения и единством культа[465]. С распространением гражданства ничто не мешало и коллегиям перегринов пользоваться правами юридических лиц. Но еще и раньше распространения гражданства на всех перегринов сенат, повинуясь указаниям сивиллиных книг, организовал публичный культ многих чужеземных богов, причем попечение и надзор над признанными чужеземными культами возложены были на особую коллегию (coll. quindecimviri sacris faciundis), подобно тому как коллегии понтифексов принадлежал высший надзор за отправлением национально-римских культов[466].

Любопытное свидетельство о назначении наследниками языческих богов находим в одном из фрагментов Ульпиана, который в кодификацию императора Юстиниана не был включен, но продолжает иметь цену исторического факта для эпохи языческой империи. Рассуждая о лицах, которые могут быть назначаемы в завещаниях наследниками, Ульпиан говорит: [467]. Таким образом, боги признаны были в качестве юридических субъектов, хотя, как говорит профессор Муромцев, юридическое олицетворение богов было, по-видимому, допущено исключительно в тех видах, чтобы они могли назначаться наследниками в завещаниях частных лиц[468].

Пернице[469] обращает здесь внимание на то обстоятельство, что в числе поименованных Ульпианом богов, которые притом, вероятно, получили право наследования не одним ударом, а постепенно, нет ни одного значительного древнеримского божества, нет Марса, Квирина, Януса, Цереры, нет даже Юпитера Капитолинского. Это значит, говорит Пернице, что за древнеримскими государственными божествами стоит римский народ, которому и принадлежит в последней инстанции собственность в pecunia sacra и который, следовательно, через своих магистратов мог получать то, что во имя поименованных Ульпианом божеств должны были, в силу сенатусконсультов и императорских конституций, получать для бога и вместо бога sacerdotes или custodes посвященного ему храма. Отсюда следует заключить, что роль жрецов при храмах богов сравнительно новейшего происхождения должна была представляться, по римским воззрениям, аналогическою с ролью магистратов по отношению к древнеримским государственным богам. Но магистраты не были субъектами сакрального имущества, они были лишь уполномоченными народа; чьими же уполномоченными могли быть жрецы божества, назначенного в наследники? Об уполномочии жрецов богами римляне всего менее могли говорить, так как полномочие в глазах римлян было чистым юридическим актом, облекавшимся непременно в определенную юридическую форму, причем само уполномочивающее лицо должно было обладать и правом, и фактической возможностью дать полномочие. Ни того, ни другого нельзя было применить к богам.

Возможно, что Ульпиан в приведенном фрагменте стоит не на точке зрения научной юриспруденции, а на почве народных воззрений, применяясь к вульгарным понятиям, подобно тому как позднее император Юстиниан допустил возможность распоряжений последней воли в пользу Ииcyca Христа, архангела или мученика, не желая этим, однако, сказать, чтобы и в самом деле Иисус Христос, архангел или мученик были истинными юридическими субъектами с точки зрения юриспруденции и законодателя. И как Юстиниан впоследствии указывал, что подобного рода завещания должны считаться составленными в пользу известных церковных институтов[470], так и в голове языческого юриста III в. могла носиться идея религиозного учреждения, видимым носителем которого являлась коллегия жрецов, состоящая при храме данного божества[471]. Если даже юриспруденция юстинианова века при юридических олицетворениях не сходила с почвы корпоративных воззрений[472], то тем труднее было сойти с этой почвы юриспруденции классической, для которой, как говорит Пернице[473], юридическое лицо должно было решительно иметь своим предположением союз лиц. Правда, и коллегии по общему правилу даже и в позднейшее время не получили права наследования, как получили это право политические общины, но по специальной привилегии и для них было возможно назначение в наследники[474], а Ульпиан в приведенном фрагменте именно и говорит о наследовании в силу особой привилегии.

2. Похоронные коллегии. К религиозным же коллегиям должны быть отнесены или, по крайней мере, в ближайшую связь с ними поставлены похоронные коллегии (collegia funeratitia), как потому, что местам погребения римляне усвояли религиозный характер, вследствие чего они причислялись даже к res divini juris[475], так и потому, что коллегии этого рода, по всей вероятности, становились под защиту какого-нибудь определенного божества, культ которого и был специальным культом коллегии[476]. Члены этих коллегий, которыми могли быть даже рабы с согласия их господ и которые вообще вербовались из низших недостаточных классов населения (tenuiores), собирались раз в месяц для внесения и сбора членских взносов, из которых составлялась общая касса коллегий, для религиозных же целей могли собираться и чаще. Из общей кассы в случае смерти одного из членов выдавалась денежная сумма (funeratitium) для покрытия издержек погребения[477].

Тождественны ли collegia funeratitia с collegia tenuiorum, об этом спорят[478]. Дело в том, что юрист Марциан, говоря о дозволении tenuioribus ежемесячных собраний и проч., не указывает, на какое употребление должна была идти касса коллегии, составлявшаяся из взносов членов[479]. Но не случайное, конечно, совпадение, если в уставе чтителей Дианы и Антиноя почти буквально в тех же выражениях приведен тот сенатусконсульт, на содержание которого ссылается Марциан, причем похоронная цель прямо и ясно усвояется этой коллегии[480]. Почему же Марциан умалчивает об этой цели, если допустить, что под collegia tenuiorum он разумеет те же похоронные коллегии? Гушке[481] высказывает довольно правдоподобное предположение, что указание на похоронную цель месячных взносов было вычеркнуто из данного фрагмента кодификаторами дигестов и слову намеренно был придан общий смысл. При Юстиниане, говорит Гушке, христианская церковь распространилась уже по всей римской империи, а так как погребение бедных христиан рассматривалось как долг любви, лежащий на христианских общинах, и даже для попечения о погребении ставились особые церковные служители (copiatae и parabolani), то цель похоронных коллегий, по крайней мере в городах с развитым христианским общинным устройством, отпала, и выражение могло получить более общий смысл.

Конечно, трудно бы было доказывать, что фрагмент Марциана содержал в себе указание на похоронную цель названных коллегий и что Юстиниан в самом деле вычеркнул это указание. Но трудно было бы отрицать и то, что похоронные коллегии действительно сделались анахронизмом для юстинианова времени. Христианские общины во времена гонений при языческих императорах сами бывали вынуждены принимать на себя вид похоронных коллегий, для того чтобы обеспечить себе легальное существование, хотя христиане и старались при случае объяснить все различия между полными всяких излишеств торжествами языческих коллегий и полными благочестия и благотворительности христианскими агапами[482]. При христианских императорах не было уже надобности в составлении обществ с целью обеспечения места погребения на случай смерти, так как обычным местом погребения стал служить церковный двор (atrium), расположенный вокруг церкви[483]. Таким образом, для юстинианова права похоронные коллегии составляли во всяком случае уже антикварный институт.

3. То же самое нужно сказать о collegia sodalitia, или просто sоdalitiа, для которых религиозная цель служила только предлогом и которые на самом деле были клубами для общественного развлечения, в конце же республиканского времени сделались политическими клубами для поддержания кандидатуры того или другого лица, хорошо оплатившего эту поддержку, и вследствие этого стали источником смут и опасностей для правительства, которое и запретило их[484].

4. Коллегии ремесленников. В императорское время образовались наследственные цехи, члены которых вместе с их потомками должны были обязательно отправлять известное ремесло как повинность в пользу государства, которое за то освобождало их от несения других повинностей или тягостей. Гай приводит в пример таких коллегий с корпоративными правами хлебопеков или булочников (pistores) в Риме и корабельщиков (navicularii) в Риме и в провинциях[485]. Хлебопеки и корабельщики действительно до времен Юстиниана сохранили наиболее важное значение для государственной жизни, как действовавшие по снабжению столиц продовольствием. Корабельщики, напр., должны были транспортировать поступавший в государственную казну зерновой хлеб, но также и другие предметы городских потребностей, как дерево, и даже поставлять необходимые для государства корабли и ремонтировать их. Обязательная наследственная служба корабельщиков тяготела и на их имуществе, даже если оно переходило, путем универсального или сингулярного преемства, к лицам, не принадлежащим к корпорации. Всякий обладатель patrimonii naviculario muneri obnoxii, хотя бы он занимал высшую должность, обязан был нести лежащее на этом имуществе бремя или же выдать имущество corpori naviculariorum[486]. То же нужно сказать и об ordo или corpus pistorum, а также о разных других корпорациях, которые обязаны были нести повинности по разгрузке доставленного в гавань хлеба, по доставке его в римские магазины (как lenuncularii, codicarii и проч.), а также по перевозке зерна на мельницы из государственных житниц и с мельниц муки в пекарни (как ordo catabolensium). Все эти корпорации возникли в императорскую эпоху и не имеют связи с древними collegia opificum. Только одна из старинных коллегий (collegium fabrum) сохранилась до позднейшего времени, получив при Августе новую организацию в смысле принудительного цеха[487]: это ремесленники, работавшие над твердым материалом (кузнецы, медники, плотники - fabri tignarii). Но и те коллегии, которые не были прямо учреждены правительством, а образовывались сами собою среди ремесленного населения благодаря единству ремесленной или промышленной специальности, получали тот же принудительный характер, и, между прочим, правило о том, что одно и то же лицо не может быть членом двух коллегий[488], вначале установленное, вероятно, для принудительных цехов, а позднее распространенное даже и на похоронные коллегии, должно было действовать как общее правило. Кроме упомянутых коллегий, имеются сведения о существовании разных других коллегий, отчасти служивших городскому благоустройству (как, напр., coll. centonariorum для прекращения пожаров), отчасти снабжавших город мясом (как coll. suariorum по снабжению свининой, coll. pecuariorum и boariorum по снабжению говядиной), отчасти отправлявших повинности в пользу императорского двора (как corpora murilegulorum et conchyliolegulorum для ловли пурпурных улиток, шедших на окраску придворных одежд)[489].

5. Коллегии или декурии подчиненного служебного персонала. Лица подчиненного служебного персонала вообще носили название аппариторов, так как они adparebant, или apparebant magistratibus, состояли в подчинении у магистратов[490]. Декурия в собственном и первоначальном смысле слова означает отделение из десяти лиц, установленное в интересах администрации[491], или отделение корпорации, расчлененной по десяткам; но позднее термин этот сделался настолько техническим, что стал прилагаться и к таким корпорациям этого рода, которые не распадались на отделения[492]. De jure аппариторы при том или другом магистрате должны были назначаться магистратом не далее как на время прохождения должности самим магистратом, т. е. обыкновенно на год. На самом же деле ниоткуда не видно, чтобы служба аппариторов ограничивалась этими пределами. Вероятно, составление декурии (legere in decurias) производилось на несколько лет[493], а может быть, даже и пожизненно[494]. В случае выхода из службы аппаритор мог представить вместо себя кандидата, которого магистрат и утверждал, если не находил в нем ничего укоризненного, а отсюда легко развилась продажа аппариторами своих мест третьим лицам при выходе из службы, так как, натурально, в коллегиях аппариторов должно было существовать определенное число мест. Поэтому покупка места в декурии (decurium emere, или scriptum emere[495]) сделалась способом принятия в ассоциацию[496]. Ассоциация как таковая имела права юридического лица[497].

6. Общества или товарищества публиканов. Публиканами у римлян (греческ. τελώναι) назывались вообще лица, бравшие у государства в аренду или на откуп какой-либо род государственных доходов[498]. Римская администрация вообще отличалась той особенностью, что предпочитала, так сказать, оптовые операции, оставляя детали и отдельные сделки частным предпринимателям. Так, даже военная добыча и имущество, доставшееся государству путем конфискации или в качестве выморочного, продавались целиком, после чего покупщику предоставлялась распродажа в розницу[499]. Точно так же и взимание различных налогов и повинностей[500] производилось не должностными лицами государства в государственную казну, а частными лицами, обязывавшимися вносить ежегодно в казну круглую сумму. При императорах, впрочем, были сделаны решительные шаги к установлению государственного контроля за взиманием налогов, причем, как надо думать, образцом служила птоломеевская система финансового управления, господствовавшая в Египте до покорения его Римом[501]. Значительнейшие из публиканов были мытари, арендовавшие десятину (decumani)[502], таможенные пошлины (portitores), публичные пастбища (pecuarii, scripturarii). Контракты публиканов с государством назывались locationes, но часто также и venditiones или redemptiones vectigalium, а публиканы - redemptores[503], хотя, как справедливо говорит Книп, договор публиканов с государством не был консенсуальным контрактом, т. е. не был ни куплей, ни арендой, потому что, во-первых, это была хромающая сделка (negotium claudicans), не дававшая места никакому иску против государства, а во-вторых, само государство ни к какому иску против публиканов не прибегало, приступая непосредственно к экзекуции[504]. Цензоры свое право взятия в залог вещей в случае неуплаты налога перенесли и на публиканов, которым в качестве способа принудительной экзекуции с неплательщиков предоставлены были pignoris capio и неразрывно связанное с нею право осмотра[505].

Для операций публиканов требовались большие капиталы, особенно с тех пор как территория римского государства получила громадное расширение, и в аренду стали сдаваться доходы с обширнейших провинций. Поэтому арендаторами могли быть только такие лица, которые имели высший ценз, т. е. принадлежали к сословию всадников, и публиканам именно присвоен был в знак легитимации их в их публичном положении золотой перстень, который позднее стал служить почетным отличием для целого ordo equester[506]. Естественно, что для осуществления такого предприятия, которое требовало больших денежных средств, уже в древнее время составлялись товарищества капиталистов. В составе товарищества различаемы были товарищи собственно (socii) и лица, участвующие в предприятии вкладами (participes или affines)[507].

Во главе товарищества стоял manceps (греч. àρχώνης)[508]. Он ли один заключал сделку с государством или контрагентами выступали все товарищи - вопрос спорный. Сальковский[509] и Пернице[510] предполагают, что manceps один заключал договор с государством и затем вступал в товарищеское отношение с каждым отдельным товарищем, причем товарищами всего естественнее могли быть те самые поручители (praedes), которые представили свою земельную недвижимость (praedia) в обеспечение исполнения манцепсом его обязательства перед государством, - таким путем взамен принимавшегося ими на себя риска получался и соответственный шанс барыша. Книп[511] находит взгляд Сальковского и непрактичным, и не соответствующим понятию товарищества: непрактичным потому, что лица, желавшие взять на себя аренду сообща, должны были предварительно вступить в соглашение по этому предмету; несоответствующим понятию товарищества (ungesellschaftlich) потому, что сумма отдельных товарищеских договоров не могла дать в результате единого товарищеского договора. Но все-таки и Книп склонен думать, что договор с государством заключал манцепс. Проф. Соколовский, напротив, предполагает, что все члены товарищества были непосредственными контрагентами фиска, что товарищеские союзы образовывались даже без предварительного договора между отдельными публиканами, что последних связывала единственно солидарная ответственность перед казной, так что publicani состояли корреальными кредиторами и должниками aerarium'a, и что уже после приобретения этими товариществами корпоративной организации контрагентами фиска стали являться не отдельные публиканы, хотя и действовавшие сообща, но вся компания, и именно в лице ее представителя-манцепса[512].

Аналогия с греческими политиями говорит, как кажется, скорее в пользу Сальковского и Пернице, и эта аналогия тем более должна приниматься во внимание исследователем, что, пока римляне не пришли вообще к юридическим олицетворениям, податные откупа в римской civitas должны были определяться теми же началами, как и в греческом мире. А, напр., в Афинах государство всегда имело дело с одним только человеком - с άρχώνης, все равно предпринимался ли откуп одним лицом или товариществом. Αρχώνης, если составлялось товарищество, входил с дольщиками в частное соглашение, государство же этими дольщиками как таковыми не интересовалось[513]. Тит Ливий рассказывает о том, как во время второй пунической войны, ввиду крайней необходимости снабжения действовавшего в Испании войска и флота одеянием, провиантом и проч., на вызов претора Фульвия выступили три товарищества в общем количестве 19 человек (tres societates hominum undeviginti), соглашаясь взять на себя поставку всего необходимого, но выговаривая при этом два условия: во-первых, чтобы все контрагенты лично были освобождены от несения воинской повинности на время исполнения контракта, имеющего публичный интерес (ut militia vacarent, dum in eo publico essent), и, во-вторых, чтобы риск доставления груза, ввиду опасностей от неприятеля и от морских бурь, взяло на себя государство (ut quae in naves imposuissent ab hostibus tempestatisque vi publico periculo essent)[514].

Из этого рассказа о совершенно исключительном случае, не относящемся притом к откупной аренде, когда каждый из товарищей должен был лично для себя выговорить освобождение от военной службы, нельзя делать никаких общих выводов. Без всякого сомнения, наивысшего процветания товарищества публиканов достигли в конце республиканского времени. Нельзя сомневаться также и в том, что важность дела, которое брали на себя компании публиканов, и необходимость придать им юридическую устойчивость повели к выделению этих товариществ из ряда обыкновенных договорных товариществ и к признанию за ними прав юридического лица, причем manceps должен был действовать при заключении договоров с государством уже не от своего имени, а во имя корпорации. Но отсюда нет необходимости делать тот вывод, что товарищества публиканов именно и расцвели благодаря тому, что им предоставлено было . В противоречии с этим выводом стояло бы все то, что мы знаем об историческом генезисе юридических олицетворений у римлян[515].

Громадные капиталы, которыми стали располагать нажившиеся на откупах в приобретаемых Римом провинциях публиканы, делали возможной реализацию откупного дела в форме обыкновенного товарищества, и, напротив, потребность в должна была чувствоваться сильнее, когда большие капиталы стали скрываться. А принимая во внимание, что во времена империи стал устанавливаться правительственный контроль над откупщиками, причем и самые conductores стали превращаться в получиновников[516], и притом же ответственность за аккуратный взнос податей стала возлагаться на города с их декурионами или куриалами, а поставки разного необходимого материала возложены на известные коллегии - цехи, можно думать, что вообще время процветания публиканов как богатого и могущественного сословия и время существования товариществ публиканов в качестве юридических лиц решительно не совпадают и что исторический период, в течение которого товарищества облекались юридическою личностью, был не особенно продолжителен.

Гай в известном нам фрагменте, в котором он говорит о ремесленных корпорациях, упоминает также о товариществах по аренде публичных налогов, золотых и серебряных рудников и соляных копей как о таких обществах, которым предоставлены корпоративные права[517]. В этом же смысле должны быть понимаемы и те места источников, где societas ставится наряду с municipium, respublica, decuria и проч.[518] и где, натурально, под societas можно понимать не всякое товарищество, а только такое, которому предоставлено иметь , что известно лишь о товариществах публиканов. С этой точки зрения объясняются и те особенности, с которыми в источниках выступают товарищества публиканов в отличие от обыкновенных товариществ. Обыкновенное товарищество прекращается смертью товарища: это положение имеет настолько безусловный характер, что даже и при самом заключении товарищеского договора не допускаются никакие соглашения относительно того, чтобы отдельному товарищу преемствовал в товарищеском деле его наследник, хотя продолжение товарищества оставшимися в живых товарищами допускалось, но и то лишь в силу явственного соглашения при заключении товарищеского договора[519]. Кроме того, как консенсуальный договор товарищество могло быть нарушено и отказом или выходом товарища из товарищества, хотя и установлены были известные гарантии на случай несвоевременного или прямо недобросовестного выхода товарища из товарищества[520]. Все это вытекало из основной идеи римского товарищества, как братства, как интимного отношения, существующего лишь между данными лицами[521].

Между тем в отношении к товариществам публиканов было признано противоположное начало - начало независимости бытия товарищества от смены отдельных членов. В том самом фрагменте[522], в котором говорится о распадении товарищества со смертью одного из товарищей, замечается напротив, что товарищество податных откупщиков продолжается и после смерти одного из товарищей, при том предположении, что пай умершего переписан на имя наследника, за исключением того случая (который должен быть констатирован in concreto), если умерший, по его значению для товарищества, незаменим. Таким образом, пай умершего товарища переписывался в книгах товарищества на имя его наследника (partis adscriptio) на основании решения товарищества, в силу которого новое лицо становилось признанным товарищем (adscitus)[523]. Возможно, что переписка пая и признание нового лица товарищем условливались не только универсальным, но и сингулярным преемством, т. е. что паи имели известную рыночную ценность и, подобно нынешним акциям, могли переходить из рук в руки[524]. Отсюда легко объясняется то обстоятельство, что хотя арендные договоры публиканов с казною должны были, собственно, заключаться на пятилетний срок (lustrum), по истечении которого цензором вновь должны были составляться цензуальные списки соответственно переменам, проиcшедшим в имущественном положении плательщиков, но в действительности существовали и долгосрочные, даже столетние аренды[525]. Некоторыми, впрочем, отрицается за товариществами публиканов корпоративный характер[525]. Другие, признавая их обыкновенными договорными товариществами, допускают, что, кроме того, они могли иметь и корпоративное имущество, и корпоративный строй[525].

Сомнение возбуждается, во-первых, тем обстоятельством, что partes, паи, рассматриваются в источниках как собственность отдельных товарищей, а не корпорации как юридического лица, и, во-вторых, тем, что за товарищами признается товарищеский иск (actio pro socio), направленный на раздел имущества. Но что касается первого обстоятельства, то пока товарищество не распалось, паи все-таки могут считаться собственностью целого товарищества, как такового, подобно тому как d о s считается имуществом мужа, пока не последовало прекращения брака и выделения приданого из имущества мужа[526]. Относительно иска о разделе в источниках действительно есть указание, но в применении лишь к таким товариществам, которые состоят из двух товарищей[527]. Отсюда следовало бы только то, что не всякое товарищество публиканов непременно было корпорацией, что предприятия по аренде налогов могли сниматься и двумя лицами, которые, конечно, не могли образовать собою корпорации[528]. Это может быть объясняемо тем, что не всякий откуп имел одинаково грандиозные размеры, которые бы требовали громадных капиталов и корпоративного строя арендаторов. К сказанному нужно добавить еще то, что юридическая личность товарищества с ответственностью, ложащейся лишь на то имущество, которое составляет arcam communem товарищества, имела цену лишь в отношении товарищей к третьим, а не к государству, так как, по справедливому замечанию П. Е. Соколовского, "казна никогда не признавала societas vectigalium в ее совокупности своим должником, а до самых позднейших времен считала ответственными перед собой отдельных публиканов"[529], т. е. производила экзекуцию с манцепса, отвечавшего перед нею всем своим имуществом, и с поручителей-praedes, которые отвечали своими praedia.

Е. Церковные институты христианского времени. При христианских императорах юридическое олицетворение перенесено было на церковные учреждения, и именно в лице их администраторов. По законодательству императора Юстиниана, кроме епископской церкви, которая первоначально была единственным церковным институтом, облеченным правами юридического субъекта в лице своего епископа, к юридическим лицам причисляются: церкви вообще, монастыри и богоугодные заведения[530]. Что олицетворение связано было с институтом в лице его администратора, а не с общиной, хотя, как указано было выше, юриспруденция и законодательство продолжали подводить религиозные учреждения под понятие корпорации, это доказывается не только выражениями [531], но и объяснительными указаниями Юстиниана относительно того, как должны быть истолковываемы завещания, в которых наследниками назначены И. Христос, архангел или мученик, а также бедные или пленные, равным образом в которых сделаны отказы И. Христу или бедным как легатарам. Так как, говорит Юстиниан, во многих завещаниях наследником назначается (в целом, в половине или в какой-либо части) Господь И. Христос без упоминания при этом о каком-либо священном доме[532] и отсюда возникли многие недоумения (mutla exinde incerta facta esse), то мы определяем прямо считать наследницей св. церковь того города, селения или деревни, в которых проживал умерший[533]; то же самое в случае оставления легата или фидеикомисса в подобных же выражениях. Если, продолжает далее законодатель, наследником назначается один из архангелов или мучеников без упоминания о священном доме (что встречается на практике даже в завещаниях, составленных знатными и не лишенными как общего, так и юридического образования лицами[533]), то поступать нужно следующим образом: если в том городе или в округе его существует молитвенный дом во имя упомянутого в завещании архангела или мученика, то этот дом и считать наследником или легатаром; если же такого нет ни в городе, ни в округе его, то относить завещательное распоряжение к тому из молитвенных домов на пространстве целой метрополии (провинции), который носит имя означенного архангела или мученика, или, в случае несуществования такового и в целой провинции, предоставлять наследство или легат местной церкви; если тестатор не назвал определенного места, а в городе или в округе его находится несколько молитвенных домов, то иметь в виду тот дом, который особенно любил посещать и к которому имел особенную привязанность умерший; наконец, если всего указанного будет недостаточно для разрешения практического недоумения в конкретном случае, то из нескольких домов, носящих одно и то же имя, считать наследником или легатаром беднейший из них[534]. Подобные же руководственные указания были даны Юстинианом относительно завещательных распоряжений в пользу бедных и пленных. Если наследниками назначены бедные вообще (indiscre-te), без указания на определенную богадельню (ptochium) или на определенный странноприимный дом (xenon), то наследство получает местное богоугодное заведение того города, в котором жительствовал тестатор, причем на администратора заведения (ксенодоха) возлагается обязанность распределения завещанного имущества в сообразность воле наследодателя. Если в городе находится несколько богоугодных заведений, то наследство получается беднейшим из них. Если в городе нет ни одного богоугодного заведения, то с наследством, оставленным в пользу бедных, поступать нужно так же, как с наследством в пользу пленных, а именно, епископ и эконом епископской церкви того города, в котором жительствовал умерший завещатель, получают наследство в качестве фидуциаров, обязанных раздать или употребить его в пользу бедных или пленных[535].

Таким образом, хотя бы законодатель, держась научной терминологии своего времени, называл разные учреждения, религиозные и богоугодные, коллегиями или союзами, в действительности качество юридического субъекта связывалось не с корпорацией как союзом лиц в древнеримском смысле, а с теми органами, которые получали полномочие от церковного правительства заведовать делами религиозных и богоугодных учреждений. Само собою разумеется, что не все администраторы оказывались на высоте той идеи, что имущественные права принадлежат им не как частным лицам и не их личным интересам должны служить. Но уже самые постановления соборов и императорских законов, направленные против злоупотреблений[536], выясняют ту точку зрения, с которой христианское римское право смотрело на церковные учреждения: имущественные права принадлежат епископам или другим администраторам как таковым и для церковных целей, - поэтому и требуется установление надежных гарантий правильного употребления церковного имущества против тех администраторов, которые недостаточно ясно отличают свое частное имущество от церковного. Любопытно, что закон Валентиниана I[537], вызванный злоупотреблениями духовных лиц, пользовавшихся своим религиозным влиянием на женщин для получения дарений и легатов (конечно, на богоугодные цели), запретил духовным лицам посещать дома вдов и сирот и объявил недействительными все распоряжения, сделанные этими последними в пользу духовных лиц. Отсюда видно, что пожертвования на богоугодные цели делались именно духовным лицам, конечно, не в видах их личного обогащения, а как фидуциарам.

Не менее любопытны также те меры, которые приняты были Юстинианом к тому, чтобы не допустить смешения имущества, находившегося в руках администраторов как таковых с их частным имуществом. В епископы, говорит он, нужно избирать и посвящать лиц, не имеющих ни детей, ни внуков, с тем чтобы они, свободные от житейских забот (так как дети в особенности составляют предмет забот для родителей), могли обратить всю свою ревность и все свои помыслы на божественное служение и на церковные дела. Ибо, если люди, в надежде на Бога и для спасения своей души прибегая к св. церквам, епископам именно самим жертвуют и оставляют свое имущество, с тем чтобы оно обращено было на бедных, больных и на какое-либо другое благочестивое употребление, то нелепо было бы епископам обращать его на детей и родственников. Поэтому епископам безусловно воспрещается завещать, дарить или каким-нибудь другим способом[538] отчуждать что-либо из имущества, приобретенного ими после посвящения (все равно по завещанию, дарению или другому титулу), за исключением лишь того, что они имели до возведения в епископскую должность или что досталось им позднее от родителей, дядей и братьев; все же остальное имущество, полученное не от упомянутых родственников, виндицируется церковью в лице ее экономов по смерти епископа. Ибо можно ли сомневаться в том, что люди, оставившие или оставляющие свое имущество епископам и каким-либо способом переносящие на них свои имущественные права, имеют в виду собственно епископскую должность (ίερωσυνη, sacerdotium) и действуют в уверенности, что епископы не только сделают блогочестивое употребление из того, что оставлено им, но еще и свое собственное имущество приложат к этому? Экономов законодатель обязывает строго ежегодною отчетностью, а на случай смерти эконома раньше сдачи им отчета постановляет, что его наследники должны быть допрошены и принуждены к выдаче того, что оставалось на руках у эконома. Равным образом и тем лицам, на кого возлагается попечение о странноприимных домах, больницах, сиропитательных и воспитательных домах, законодатель воспретил переносить на других, посредством завещания или другим каким-либо способом, то, что приобретено ими после определения на должность администратора, за исключением того, что могло быть получено ими от родителей, дядей и братьев. Ибо явно, прибавляет законодатель, что тот, кто оставляет или дарит что-либо, в письменной форме или без таковой, ксенодоху, нозокому, брефотрофу или орфанотрофу, дает затем, чтобы этот обратил данное на благочестивое употребление, так как он именно имеет многие случаи для такого благочестивого употребления в пользу лиц, состоящих под его попечением. И, разумеется, было бы неправедным делом, если бы получивший имущество во имя тех, которые состоят под его попечением, тратил это имущество не на них, а на себя и извлекал из него личную свою выгоду, забыв страх Божий[539].

Во всех приведенных постановлениях проглядывает одна и та же мысль, что в гражданском обороте действуют как субъекты имущественных прав администраторы учреждений, которые, однако, не должны забывать, что они суть собственники - фидуциары или наследники[540], и обязаны все свои силы и помыслы посвящать на то, чтобы употреблять находящееся в их руках имущество на богоугодные цели. Законодатель желал бы даже поставить администраторов так, чтобы находящееся в их руках имущество было только и единственно имуществом институтным, за исключением того имущества, относительно которого они могли бы доказать, что имели его еще до поступления на должность администраторов или, состоя на должности, получили его от близких родственников. Юридическая самостоятельность отдельных институтов[541], получивших для себя юридическое олицетворение в своих администраторах, хотя и состоявших под надзором епископским, доказывается многочисленными местами источников, в которых монастыри, странноприимные дома и проч. ставятся наряду с церквами. Так, когда законодатель воспрещает всякие сделки, клонящиеся к отчуждению церковного имущества (продажу, дарение, мену, вечный эмфитевзис и специальный залог), это запрещение он относит одинаково к епископам, ксенодохам, птохотрофам, нозокомам, орфанотрофам, геронтокомам, брефотрофам, т. е. администраторам госпиталей, богаделен, больниц, сиропитательных домов, а также настоятелям и настоятельницам монастырей[542]. Равным образом всем упомянутым администраторам вменяется в обязанность быть осторожными при заключении таких контрактов, в силу которых приобретается какое-либо имущество, во избежание убыточных приобретений[543]. Дарение допускается как в пользу церкви, так и в пользу ксенодохии, орфанотрофии, нозокомии и птохотрофии (или все равно на имя самих бедных), подобно тому как допускается дарение в пользу городов[544]. Всем институтам приписываются земельные владения[545]. Относительно бездетных лиц, вступающих в монастырь, определено, что имущество их обращается в собственность монастыря[546]. Похитителей девиц, вдов и диаконисс, посвященных Богу, предписано подвергать уголовному наказанию и, сверх того, имущество похитителей отдавать монастырю, в котором пребывала посвященная, или в собственность церкви, при которой состояла диаконисса, с пожизненным узуфруктом для этой последней[547]. От определяемых на должности принимается пожертвование в пользу того учреждения, к которому они определяются, но если что-либо дается за самое посвящение или опредление, то как дающие, так и принимающие и посредники между ними подлежат каноническим наказаниям, администраторы лишаются должности, данное же виндицируется той церкви, священство при которой хотели купить, или тому богоугодному заведению (ксенодохии и проч.), к которому определился кто-либо путем симонии[548]. Наконец, как епископам, так и администраторам разных заведений усвояется право искать и отвечать на суде[549], равно как для всех их установлена льготная (100-летняя) погасительная давность в отношении к виндикации отказанного, проданного, подаренного или завещанного на богоугодные цели имущества[550].

Ко всему сказанному, впрочем, следует добавить, что далеко не все церкви, монастыри и богоугодные заведения были в действительности самостоятельными юридическими институтами. Законодатель признавал за всеми этими религиозными и богоугодными учреждениями права юридического лица, поскольку сами они не состояли в собственности церкви или даже частных лиц. Из 11-й главы новеллы VII видно, что во времена Юстиниана, как это было и позднее, монастыри в Египте и в некоторых других странах, вместе и с находившимися в монастырях храмами, не только состояли в частной собственности, но и служили предметом купли-продажи, мены, дарения с обращением притом священных мест ad privatum usum et conditionem. Законодатель возмущается этой профанацией святыни, объявляет подобные сделки недействительными и штрафует продавца rei et pretii amissione; но ниоткуда не видно, чтобы он в принципе отвергал самое право собственности[551].

F. Лежачее наследство. Hereditas jacens есть своеобразное юридическое лицо, о котором обыкновенно и в источниках говорится с оговорками, что оно только в известных отношениях принимается за лицо: [552], [553], [554]. Ниже, в главе V, будет указано, в каких именно отношениях наследство принимается за юридическое лицо, т. е. какие именно права и обязанности приписываются ему в качества юридического субъекта. Во всяком случае, отрицать это качество с точки зрения источников юстинианова права значило бы идти против ясных выражений источников, которые явственно ставят наследство в ряд юридических олицетворений, как municipium, decuria, societas[555].

Зом в своих "Институциях", решая вопрос о субъекте прав и долгов, принадлежащих к лежачему наследству, в смысле тех фрагментов, которые говорят об обратном действии вступления наследника в наследство и в которых центром юридического построения лежачего наследства представляются интересы наследника[556], т. е. в том смысле, что субъект означенных прав и долгов есть наследник[557], становится на точку зрения современных, а не римских понятий, как они догматизировались в Corpus juris civilis. To положение, что действие вступления наследника в наследство, говорит Зом, имеет обратную силу, значит, что наследник с самого начала, непосредственно после смерти наследодателя, был субъектом всех прав и долгов наследодателя. Наследодателю прямо и без перерыва наследует наследник, даже если он через долгое время приобретает наследство. Даже и тогда, когда наследство еще не приобретено, не неизвестно, что субъект у него есть, - неизвестно только, кто именно этот субъект. Если в источниках говорится, что hereditas non heredis personam, sed defuncti sustinet, то, по мнению Зома, этим местом не обессиливается, а поддерживается высказываемый им взгляд: "поскольку наследник есть наследник, он есть не он сам, а наследодатель". Таким образом, наследник в качестве субъекта наследства представляет не себя самого, a personam defuncti. Сказанное о наследстве относится и к наследству до вступления в него наследника: и в этом периоде времени в наследстве скрывается уже наследник, только еще не распознаваемый. Наследство обладает качеством наследника представлять наследодателя. Наследство есть наследник, имеющий вступить в будущем, и именно поэтому оно не есть наследник (в его качестве как другой личности), а есть наследодатель, ибо наследник как наследник есть скорее наследодатель. Вся эта аргументация, дóлжно признаться, не отличается особой ясностью и отчетливостью и не только не делает для нас понятным сопоставление лежачего наследства с муниципией и декурией, но не согласуется и с теми местами источников, в которых наследник представляется субъектом некоторых прав не с момента открытия, а с момента вступления в наследство.

Суворов Н.С.

Об юридических лицах по римскому праву