4. Интернет как публичная сфера, или политика в интернете

До появления средств массовой коммуникации агора (площадь), деревенская церковь, таверна выступали в качестве публичных арен, где разворачивались политические дискуссии и действия.

Медиа (и в первую очередь телевидение), подчинили себе ста­рые пространства политики. Они не только опосредовали про­шлые взаимодействия лицом к лицу, но и выступили как самостоя­тельные публичные образования, где «публичное создается и суще­ствует» [HartleyJ., 1992. Р. 1]. При этом, как считает Поль Вирилио, по мере замены знаковой дискурсивности имиджем публичное все больше превращается в паблисити (рекламу). [VirilioP., 1994. Р. 64]. Однако принятое в современной науке и ставшее уже традицион­ным разделение частного и публичного (именно к последнему от­носится «политическое»), берущее свое начало в предложенной Юргеном Хабермасом типологии [HabermasJ., 1962], как оказа­лось, не работает в условиях Интернета.

Для Хабермаса, стремившегося выявить истоки возникновения гражданского общества и общественного мнения, формирующих реальный политический процесс, именно входе рационального обсуждения разных мнений в рамках публичной сферы, в качестве которой в условиях современности выступают медиа, индивиды могут достичь конвенционального согласия, что знаменует победу критического разума и представляет собой важнейшее достиже­ние демократии. Позднее постструктуралисты, в частности Ж. Лиотар, подвергли идеи Ю. Хабермаса резкой критике, отказавшись считать рационального субъекта основой демократии, феминизма указывали на тендерную слепоту хабермасовского подхода.

Попытку объединить феминистские и постструктуралистские подходы к критике автономного субъекта, предприняла Рита Фельски [Felski R., 1989], предложив свое понимание публичной сферы. С ее точки зрения, публичная сфера вырастает из опыта политического протеста, как показали О. Негт и А. Клюге [Negt О. Kluge А.1993}, отражая позиции множественых субъектов (пост­структурализм) и тендерные различия (феминизм). Хотя Фель­ски критически пересмотрела хабермасовское понятие публич­ной сферы, лишив его всяческих буржуазных, логоцентристских и патриархальных коннотаций, она осталась в рамках старой тра­диции разделения публичного и частного, сводя «политическое» именно к публичному.

Одной из первых попыталась применить концепцию Хабер­маса к анализу сетевых взаимодействий Джудит Перрол [Perrolle J.,1993] в рамках анализа разговоров на досках объявлений. Считая, то в данном случае отсутствует «идеальная речевая ситуация», на показывает искажения, возникающие в «разговорах в сети» на уровне машинного контроля, когда «осмысленность, истина, искренность и уместность... проявляются как физические или ло­гические характеристики машины... а не как результат челове­ческих отношений» [Ibid. Р. 351]. Основные условия речи видо­изменяются в программе виртуального сообщества и остаются не затронутыми самой дискуссией. По мнению Перрол, «дизайн большинства компьютерных интерфейсов не приспособлен для проверки истинности данных, или же он разработан так, что факты могут быть подменены в зависимости от степени мастер­ства пользователя» [Ibid. Р. 354].

Традиционно повестка дня, определявшаяся СМИ, всегда носила политический характер. Пользователь Сети, если и определяет по­вестку дня, то прежде всего свою собственную. Как продукт беско­нечного количества частных инициатив, не встраивающихся це­ликом ни в одну единую идею или теорию, Сеть наглядно демон­стрирует оторванность и конструкционистский характер многих социальных проблем и политических тем, прежде всего самой идеи общества как некоего единого неделимого целого. Сколько людей, столько и мнений—вот вывод, который помогает сделать Сеть на основе живого общения. Масс как таковых в Сети нет, а даже са­мые небольшие группы полны специфических противоречий.

Сеть невероятно демократична и децентрализованна, что, естественно, не могло не возбудить у властных структур в разных странах острого желания если не управлять ею, то, по крайней мере, взять под контроль. Попытки такого рода делаются везде, но до сих пор они нигде не увенчались успехом (пример с СОРМ-2 в России).

Можно констатировать, что большая часть содержания Интер­нета не имеет отношения к политике (в традиционном понимании этого слова). По отношению к традиционной медиа-политической системе Интернет, по характеристике одного из виднейших со­временных социологов, Николаса Лумана, представляет собой окружающую среду, наглядно демонстрирующую разнообразие ин­тересов и даже реальностей аудитории [LuhraannN., 1992], которую принципиально невозможно свести к общему знаменателю.

Поскольку всякая массовая коммуникация нуждается для своего существования в особом социальном пространстве («публичной сфере» Юргена Хабермаса), то возникает, по мнению Марка По­стера, целый ряд вопросов. Кто и как взаимодействует в Интер­нете? Насколько применим в отсутствии взаимодействия лицом к лицу термин «сообщество»? Какой оказывается политика, т. е. как происходит распределение власти между ее участниками? Что представляет собой феномен кибердемократии (CyberDemocracy)? [PosterM., 2000. P.405] Правда, большинство вопросов оставлено без ответа, но важна уже сама их артикуляция.

Если технологическое обновление медиа рассматривать как угрозу демократии, то возникает вопрос, как должна относиться к этому теория медиа.

Если сегодня машины способны на создание новых форм де­централизованного диалога, различных комбинаций человек—ма­шина и на поддержку новых политических образований, то каковы условия развития демократического общения в новой информа­ционной среде? Что сегодня следует понимать под публичным, если публичные имиджи (в режиме реального времени) оказы­ваются более важными, чем само публичное пространство? Это вопросы, которые, по мнению Поля Вирилио, имеют решающее значение [VirilioP., 1993. Р. 9].

В некотором роде Интернет можно сравнить с хабермасовской публичной сферой: хотя в Сети не выдвигаются претензии на истинность и на существование критического разума, в ней тем не менее происходит рождение неких самоорганизующихся форм, публичных арен. С развитием видео— и аудиоподцержки си­стем общения, строящихся пока преимущественно на тексте, та­кая виртуальная реальность может еще серьезнее заявить о себе, а жалобы на то, что «электронные деревни» —не более чем про­явления эскапизма белых недообразованных мужчин, уже не бу­дут казаться убедительными.

Изменчивый, гибкий статус индивида в Интернете ведет к пе­ременам в природе такого важного социального феномена, как ав­торитет, прежде всего политический. Если в Средние века автори­тет был наследственным, в эпоху модерна базировался на мандате народа, основанном на голосовании, то сам термин «демократия» говорит о суверенитете телесно воплощенных индивидов, опре­деляющих путем голосования, кто ими должен руководить. Ныне, в условиях киберпространства и мобильной идентичности, веро­ятно, потребуется некое новое понятие, фиксирующее отличные от прежних отношения между лидерами и толпой.

На примере деконструкции тендера в интернет-сообществах можно судить о том, насколько серьезными могут быть послед­ствия для политической теории и реальной политики в условиях широкого распространения новых электронных способов передачи информации и потере контроля над ее содержанием. Вы­двинутая под влиянием широкого распространения Интернета

в середине go-х гг. идея «электронной демократии» (electronic democracy), суть которой состоит в возможностях новых элек­тронных медиа улучшить инфраструктуру демократического об­щества, создавая условия перехода от репрезентативной (пред­ставительной) к партисипационной демократии (демократии уча­стия), от простого участия к соучастию всех граждан в решении актуальных социальных проблем вместе с административными органами посредством проведения интерактивных диалогов, фо­румов, телеконференций и телеголосований [Consultant Study... 1995. Dec. №4], хотя и продолжает довольно широко обсуждаться, но ее практическая реализация оказалась весьма сложной.

Технологическое обновление медиа порождает целый ряд но­вых социально-политических проблем: децентрализация демокра­тического дискурса (исчезновение в этих рамках понятий боль­шинства и меньшинства), угроза стабильности существующих государств (из-за утраты ими контроля над приватно-публичной информацией), подрыв основ частной собственности (в силу нео­граниченного воспроизводства информации) и общественной мо­рали (распространение порнографии). Очевидно, что однознач­ного решения эти проблемы не имеют, да, собственно, к поиску решения еще и не приступали. Пока социология массовых комму­никаций и теория медиа только фиксируют ситуацию, нащупывая подходы к формулированию нового проблемного поля.