Полученные результаты переносятся в итоговую таблицу.

Литература.

Андреас К., Андреас С. Измените ваш мозг и сохраните изменения: Но­вейшие субмодальные вмешательства в НЛП. — М., 1992.

Бейтсон Г., Бейтсон М. К. Ангелы страшатся. — М., 1994.

Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М., 1974.

Бендлер Р., Гриндер Д. Рефрейминг. — Воронеж, 1995.

Бендлер Р., Гриндер Д. Структура магии. — СПб., 1993.

Бендлер Р., Гриндер Д., Сатир В. Семейная терапия. — Воронеж, 1993.

Захаров А. И. Психотерапия неврозов у детей и подростков. — Л., 1982.

Калина Н. Ф. Основы психотерапии. — М.; Киев, 1997.

О'Коннор Д., Сеймор Д. Введение в нейролингвистическое программиро­вание. — Челябинск, 1997.

Психотерапевтическая энциклопедия / Под. ред. Б. Д. Карвасарского. —

СПб., 1998.

Пуселик Ф., Льюис Б. Магия нейролингвистического программирования без тайн. — СПб., 1995.

Тиллих П. и Роджерс К. Диалог // Московский психотерапевтический жур­нал. — 1994. — № 2. — С. 133-150.

Глава 12. Принцип процессуальности в психотерапии.

Одна из ключевых классификаций психотерапевтической помощи состоит в различении и противопоставлении содержательно-ориентированного и процессуально-ориентированного подходов.

Содержательно-ориентированная психотерапия предполагает анализ со­держания проблемы клиента/пациента и нахождение способов ее решения или преодоления (психотерапия, направленная на решение проблем): содер­жания детских травм (отвержение, лишение, подавление и т. п.), содержания Эго-объектных отношений (с мамой, папой, братьями, сестрами, бабушкой, дедушкой и т. п.), содержания и видов защитных и совладающих стратегий (вытеснение, проекция, ретрофлексия, отрицание и т. п.) и т. д. Содержатель­ная психотерапия может быть направлена как на внешнее, так и на внутрен­нее содержание по отношению к личности. Под внешним по отношению к личности содержанием проблемы понимаются конфликтные отношения и сложности в семье, в сексе, в любви, на работе, проблемы с самоутверждени­ем, со здоровьем и т. п., которые снижают качество жизни. Под внутренним по отношению к личности содержанием проблемы понимаются особенности отношения клиента/пациента к психотравмирующей ситуации (актуальной или инфантильной): его мысли, переживания (гнев, обида и т. п.), защитные стратегии и т. д.

Идея процессуальности психотерапии связана с теми ее моделями, кото­рые фокусируются на непосредственном опыте переживания ситуации «здесь и сейчас» (И. Ялом, А. Минделл и др.). Будучи важной и, с нашей точки зре­ния, ключевой в психотерапии, идея процесса не получила должного распро­странения в отечественной среде практикующих психотерапевтов. Ориента­ция на систему теоретических знаний или на содержание проблемы клиента (содержательно-ориентированная психотерапия) подменяет психотера­пию консультированием и превращает ее в разновидность «разговорного» жанра. Процессуальность психотерапии, являясь ее глубинным чувственным основанием, роднит самые различные виды психотерапии и, напротив, суще­ственно различает психотерапевтов одного направления. Как пишет Дж. Бьюдженталь, «психотерапевты отличаются друг от друга так же, как спе­циалисты в любой другой области, но еще большая разница обнаруживается в их искусстве. И все же те, кто многие годы практиковал " интенсивную", или " глубинную", психотерапию, часто даже расходясь в теоретических во­просах, в способе ее проведения больше сходны друг с другом, чем с теми, кто разделяет их клановое имя и имеет с ними общие " академические кор­ни"» (Бьюдженталь, с. 14).

В 1990-х гг. Э. Минделл ввела повое для психотерапии понятие «духовный метанавык», под которым она понимает верования, убеждения и чувства психотерапевта. Эти метанавыки одушевляют процесс психотерапии, кото­рый несводим к теории, техникам и анализу проблемы клиента в содержа­тельном контексте. Психотерапия становится искусством, сказкой, особым типом контакта психотерапевта и клиента, она глубже теории и техники ими в полной мере не описывается. Такая психотерапия предполагает, что: 1) кли­ент движется в своем, только им переживаемом (не мыслимом, а именно пе­реживаемом!) направлении изменения; 2) психотерапевт, чувствуя траекто­рию движения клиента в психотерапевтическом процессе, помогает ему (во­просами, сосредоточением внимания на «ключевых» словах, позах, жестах, ощущениях) утилизировать собственный (внутренний) ресурс; 3) существует вера в саногенность спонтанного, живого процесса, который происходит в клиенте (конечно, если последний решается на него). Такая психотерапия может быть обозначена как процессуально-ориентированная. В этом слу­чае терапия развивается свободно, заранее можно обозначить лишь самые общие контуры процесса. Пациент имеет право говорить о чем угодно или вообще не говорить, а его сопротивление рассматривается как неотъемлемая часть работы. Эту терапию можно сравнить с путешествием, итог которого неизвестен заранее, а терапевт в ней превращается в проводника, причем та­кого, который скорее не знает путь, а умеет распознать опасности и защитить от них.

Различные психотерапевтические подходы возникли в начале и середине XX в., в основном как реакция на недостатки психоаналитического подхода. В споре с психоанализом появились клиент-центрированная, поведенческая, когнитивная, гештальтистская и другие виды психотерапии. Сохранение прежней классификации психотерапевтической практики — вопрос традиции и сложившихся организационных форм подготовки. В «чистоте» подхода за­интересованы в основном психоаналитики, претендующие на особую роль психоанализа. Большинство же направлений стремятся к интеграции психо­терапевтического знания. Психоаналитик процессуального плана может быть гораздо ближе к процессуальному клиент-центрированному психотерапевту, чем к содержательно-ориентированному психоаналитику.

Процессуальная психотерапия может быть понята и описана при помощи различных метафор.¹² Одной из них является «площадная» метафора. Кли­ент/пациент, пройдя определенный путь в психотерапии, может сказать: «Ну хорошо, я многое в себе понял. А что мне теперь делать?» Человек может ра­зобраться в причинах того, почему он плохо живет — воровство, коррупция, безразличие правительства к своему народу и т. п. Возникает вопрос: «Что делать?» — тот вопрос, который и задает пациент в ходе психотерапии. За

этим вопросом кроется не отсутствие знания о том, что нужно делать, а за­прос к психотерапевту — «пойди на площадь, вырази свое несогласие, про­яви акт гражданского мужества, но за меня. Когда все это сделаешь — позо­ви меня». Пациенты боятся идти на «столкновение» со своими интроектами: им мешает страх, чувство вины, стыда и т. п. Психотерапевт может помочь пациенту ослабить его страхи, связанные с «выходом на площадь», но не должен (тем более что он и не может этого сделать) сам идти на площадь. Есть работа, которую должен сделать сам пациент. Если он нуждается в по­мощи и поддержке, то терапевт ее даст. Таким образом, в самом знании, уг­лублении понимания себя содержится ресурс изменения, но его часто оказы­вается недостаточно. Важно не только понять, но и пережить, причем пере-

168

жить активно.

Процессуальность психотерапии определяется специфическими характе­ристиками травматического опыта личности:

10. ¹⁶⁸ Из русскоязычных авторов идею переживания как деятельности разделяет Ф. Е. Василюк /14/.

внутренне непринимаемым;

неосознанность. Даже воспоминания о ранних травматических событиях не наталкивают клиента (конечно, без специальной работы) на понимание истинной травмы (брошенность, отвергнутость, предательство, унижение, ограничение и т. п.) и психологического смысла самих событий. Так, напри­мер, у одного из наших клиентов в ранних воспоминаниях одной из главных фабул является «проказничание, непослушание», причем эти воспоминания не ограничиваются описанием только «плохого поведения» («поджог скла­да», «затопление квартиры», «курение» и т. п.), но, и это главное, в них со­держатся указания на последствия непослушания — «родители узнали и сильно ругались». Факт привлечения внимания родителей остается вне поля осознания и понимания клиента, хотя такое поведение по отношению к близ­ким и стало для него стилевым;

смысловое поле травматического комплекса обнаруживается в системе взрослого поведения. Так, фобия затопления квартиры и соседей, сопровож­дающаяся выраженными вегетативными реакциями и эпизодами паники, в какой-то мере связана со взрослым опытом (клиентка дважды заливала сосе­дей, что вызывало серьезные конфликты и соответственно негативные эмо­циональные переживания), но полностью невыводима из него. В основе дан­ной фобии лежат две травмы, относящиеся к разным периодам жизни. Пер­вая травма относится к дошкольному детству — у клиентки был энурез. Мать

всегда говорила ей: «С тобой стыдно куда-либо ездить. Ты всегда меня позо­ришь!» Вторая травма относится к 12-летнему (по ее словам) возрасту: де­вочка мастурбировала в ванной, используя струю воды. Она испытала стыд, чувство вины, ощущение «грязи» и «больше этим никогда не занималась».

Смысловое поле детского травматического опыта имеет и соматические проявления. Так, у клиентки К. обнаруживались явления цистита — рези, бо­ли, слизь, частые позывы на мочеиспускание. Клиентка заметила, что эти яв­ления возникают после ссор и неприятных эпизодов, связанных с мужем. В основе этого явления лежало компульсивное воспроизведение детской си­туации: отец ругает девочку, а она сильно пугается, «обездвиживается», чув­ствует себя беспомощной. Все это сопровождалось непроизвольным мочеис­пусканием.

У клиентки Е. при активизации табуированной генитальной энергии, пере­крытой проблемными отношениями с отцом, появился дерматит на нижней части левого предплечья. Вместе с тем ее левая рука является субъективной репрезентацией образа отца (использовалась разработанная А. С. Кочаряном техника имагинальной смысловой репрезентации рук). Этот дерматит застав­ляет клиентку прятать руку, стыдиться ее.

5) травматический комплекс чрезвычайно энергетичен — он постоянно ге­нерирует патогенную энергию. Поэтому, несмотря на «отвод» этой энергии, комплекс остается напряженным. Как только удается войти в детский психо-травмирующий опыт, последний переживается так бурно, словно эта травма-тизация происходит сейчас, а не происходила в прошлом, прошлое словно оживает, становится актуальным переживанием. Необходимо еще раз под­черкнуть, что это не эмоциональное отношение к прошлым травмам, не вос­поминание об этих травмах и связанных с ними переживаниях, а актуальное переживание «здесь и сейчас», когда клиент регрессирует к возрасту травмы и находится в нем. Не следует понимать такую регрессию как тотальный процесс. Клиент входит в некий особый модус сознания¹³, видит и пережи­вает мир, находясь в нем. Но клиент одновременно находится в нескольких модусах сознания, отношения между которыми у разных клиентов значи­тельно варьируются. Это либо бифокальность сознания, когда инфантильный и зрелый модусы существуют одновременно (вариант, идеальный для психо­терапевтической работы, когда возможна апелляция к зрелым структурам Эго клиента и организация внутреннего диалога между указанными модуса­ми сознания), либо стиль «поплавка», когда клиент «ныряет» в инфантиль­ный модус, в нем начинается некий ранее «зажатый»¹⁴ процесс, а затем по какой-либо причине клиент «выскакивает» из этого модуса. В этом случае процесс погружения идет по типу «раскачивания», когда при очередной ин­

тервенции психотерапевта клиент входит в этот инфантильный модус. При этом важно, теряет ли клиент зрелый модус сознания или нет. Если это про­исходит, то перед нами «ребенок», требующий удовлетворения своих ранее «зажатых» (подавленных, вытесненных и т. п.) желаний. Он очень обижается на психотерапевта, если последний отказывается удовлетворять эти желания.

Приведенные характеристики позволяют утверждать, что в травматиче­ский комплекс нужно войти, и это трудная задача как для терапевта, так и для клиента. Разговорный жанр здесь малоэффективен. Это не значит, что клиент и терапевт не должны разговаривать: разговор необходим, но на дру­гом уровне — не событийном, содержательном, а процессуальном. Когда клиенту удается войти в психотравмирующий комплекс, инициируется про­цесс оживления подавленных, вытесненных желаний, чувств и соответст­вующих им энергий. Такой процесс представляет собой динамическое взаи­модействие различных модусов сознания, часто принимающее форму внут­реннего конфликта, и протекает на разных уровнях: соматическом, эмоцио­нальном, поведенческом, на уровне фантазий и сновидений. Так, выше гово­рилось о том, что активизация генитальной энергии у Е. привела к развитию дерматита. Этот дерматит был символическим проявлением материнского («взрослого») модуса сознания, в рамках которого секс — это «грязь», недос­тойное занятие. Данный модус проявил себя в следующем сновидении кли­ентки: ей приснилось, что она шла с друзьями-мальчиками в гору и вдруг упала и сломала левую руку как раз там, где она поражена дерматитом. Ей наложили гипс, после чего она видела себя идущей дальше в той же компа­нии, но теперь ощущала холод внутри и чувствовала отчуждение от своих спутников.

Обездвиживание левой («отцовской») руки — это эквивалент перекрытия генитальных энергий, генитальных чувств и связанных с ними переживаний. На терапевтической сессии во время работы с приведенным сновидением ле­вая рука клиентки лежала на гениталиях, прикрывая их. После того как кли­ентку попросили показать, в каком месте своего тела она ощущает «холод», она стала активно искать это место правой рукой в районе живота и груди. Левая рука при этом оставалась неподвижной. После работы со сновидением, фактически направленной на «снятие гипса», левая рука стала более актив­ной. Это означало, что активизировался соответствующий модус сознания («отцовский», детский) и связанные с ним переживания и ранние воспомина­ния.

Нарождающееся новое всегда очень хрупко и нуждается в поддержке пси­хотерапевта, словно только что пробившийся слабый родник чистой воды. Это новое внутреннее движение (и эмоциональное, и телесное, и энергетиче­ское, и когнитивное, и мотивационное) нарушает status quo, оно «инородно» (не эго-синтонно), вызывает страх, чувство вины, стыда и т. п. Так, клиентка Е. после активизации ранее «зажатого» «женского» модуса сознания имела ряд сновидений, в которых проявилось беспокойство иных «частей лично­сти» — происходила внутренняя борьба нарождающегося «женского» начала

и устоявшихся модусов сознания. В рамках последующей терапевтической сессии клиентка неосознанно повела себя аналогично тому, как вела себя ее мать — обвиняла, укоряла психотерапевта за происходящие в ней изменения. «Новое» проявляется в сновидениях, в переживаниях, желаниях, в ощущени­ях тела, в позах сна и т. п.

Клиентка Т. обладала неадаптивным устойчивым убеждением в том, что она «должна быть сильной, так как ни на кого нельзя надеяться». Это убеж­дение было вызвано невозможностью установить отношения психологиче­ской интимности с мужем. Их отношения носили зависимый характер: с од­ной стороны, Т. хотела сохранить отношения с мужем, боялась развода, а с другой — постоянно провоцировала ссоры, воспроизводя стиль жизни собст­венной матери. На одной из сессий (достаточно поздних) клиентка сказала, что «психотерапевт помогает мне решать внутренние проблемы». Терапевт спросил: «Кому вы это сказали?» — «Себе», — ответила клиентка. Ее слова указывали на существенное изменение — ранее она не была готова принять чью-либо помощь (особенно мужчины), установить отношения психологиче­ской интимности. Ее признание означало принятие собственной потребности в психологической близости, что в рамках сессии сопровождалось ее жела­нием уменьшить физическое расстояние между собой и терапевтом.

Пробуждение, усиление и интеграция «нового» со старыми привычными модусами сознания (или структурными элементами личности) — достаточно сложная задача, являющаяся, по сути, задачей конструирования. Следует подчеркнуть, что задача психотерапевта состоит не только в том, чтобы про­будить «новое», активизировать «зажатые» (подавленные, вытесненные и т. п.) модусы сознания, или объемы психики. Важнейшей является задача по­строения целостной, интегрированной структуры личности, в которой не уничтожены какие-либо «части», а создана новая композиция. В этом смысле процесс психотерапии сродни живописи. Художник должен «увидеть» ком­позицию, которая определяется не только субъективностью художника, но и субъективностью натуры. Это совместный процесс взаимопостижения. Не психотерапевт делает процесс — процесс разворачивается в клиенте в при­сутствии психотерапевта. К. Роджерс сравнил эту психотерапевтическую си­туацию с парным танцем, в котором ведет клиент, а терапевт выступает его партнером.

Следующий тезис, вытекающий из процессуального подхода к психотера­пии, состоит в том, что любые вербальные техники («разговорная психотера­пия»), ориентированные на содержание проблемы клиента, а не на процесс, представляют собой не психотерапию в истинном смысле этого слова, а кон­сультирование — попытку разобраться в проблеме и решить ее. Проводить содержательно-ориентированную психотерапию — это все равно что «гонять шары» по бильярду без всякой надежды загнать их в лузы. Шары каждый раз выстраиваются в новую конфигурацию, что дает новые варианты (интерпре­тации) и надежды на успех. Такая психотерапия строится на интеллектуаль­ном уровне и не находит телесных резонансов. Если в процессе психотера­

пии клиент не чувствует приливов жара, ощущения холода, озноба, покалы­вания, откликов в каких-либо частях тела (боль, напряжение и т. п.), то сле­дует заключить, что энергетически такая психотерапия пуста. Она может быть сколь угодно умной, а интерпретации психотерапевта точными, фили­гранными, красивыми, но если психотерапия энергетически пуста, то с кли­ентом, по сути, ничего не происходит. Ненадолго ему может стать лучше, он может построить или принять некоторую интеллектуально удовлетворяю­щую концепцию, что временно разрешит его проблемы. Но этот паллиатив

171

не имеет шансов «зайти внутрь», стать реальностью тела , энергетических процессов, глубинных эмоциональных переживаний. На содержательно-ориентированном уровне может проводиться любой вид психотерапии, точно так же как в любом виде психотерапии (кроме, думается, когнитивного и по­веденческого) работа может проводиться на процессуальном уровне. Дело здесь не в виде психотерапии, а в самом психотерапевте.

Психотерапевтический процесс может быть инициирован вхождением в актуальное переживание клиента. Клиент может предъявлять жалобы, ка­сающиеся самых интимных сторон своей жизни, но эти жалобы могут не на­ходиться в области актуального переживания. Так, в ходе групповой сессии женщина может жаловаться на проблемные отношения с мужем, на то, что он невнимателен к ней, на то, что она «может рассчитывать только на себя», однако актуальным переживанием клиентки в данный момент является со­перничество с психотерапевтом. С чего начинать процесс психотерапии: с проблемы отношения с мужем или с чувства соперничества по отношению к психотерапевту (мужчине)? На интеллектуальном уровне ответ прост, но в реальном психотерапевтическом контакте очень часто начинают именно с содержания проблемы. В классической психоаналитической традиции суще­ствует положение: если пациент уклоняется от обсуждения собственных проблем, то он сопротивляется процессу терапии. В противовес этому в кли-ент-центрированной психотерапии выдвигается другой тезис: клиент сам оп­ределяет, о чем говорить, и если он обсуждает свое умение готовить, ухажи­вать за детьми, слесарничать и т. п., то, во-первых, это его право, а во-вторых, это означает желание клиента почувствовать себя значимым, уме­лым, принятым. Следовательно, важно войти в актуальное переживание кли­ента, позволяющее проникнуть в его бессознательное. На рис. 12.1 представ­лены сферы «актуального» и «потенциального» клиента в психотерапевтиче­ском взаимодействии.

В соматопсихотерапии А. Ермошина /15/ указывается, что следует «идти к энергетическому заряду, связанному с переживанием».

^{О — проблемы клиента}

1,2 — актуальные проблемы (переживания) клиента

Рис. 12.1. Соотношение актуального и потенциального переживаний кли­ента

Проблемы клиента, лежащие вне его актуального переживания, не могут стать предметом процессуальной работы, психотерапевт может работать только в актуальной зоне клиента (зоны 1, 2), и только в этом случае клиент способен войти в процесс. При этом далеко не все эмоциональные проявле­ния свидетельствуют о вхождении в процесс; например, слезы могут быть привычной реакцией и ни на йоту не способствовать прогрессу клиента в психотерапии. Процесс — это движение по неизведанной территории, обна­ружение в себе нового, самоисследование в переживании, открытие в себе «зажатых» зон личности — эмоций, желаний, мыслей, телесных ощущений, энергий.

Многие методы групповой психотерапии подразумевают, что терапевт не работает с глубинными переживаниями клиента, не фасилитирует процесс, — в таких группах создается атмосфера любви и принятия. Теоретики геш-тальт-терапии называют это защитным механизмом конфлюэнции (слия­ния в «мы»). Такая психотерапия может решать ряд задач — ослабление коммуникативных барьеров, обретение компенсаторной среды общения, структурирование свободного времени (раньше не знал, чем заняться) и т. п., но не является психотерапией в глубинно-психологическом смысле. Тепло и доверие необходимы для запуска процесса, но если группа на этом останав­ливается, то глубинную психотерапию осуществить не удается.

Важной проблемой психотерапевтического изменения клиента служит проблема открытия и выстраивания «зажатых» модусов сознания (желаний, переживаний, энергий и т. п.) в некоторую целостную структуру, интегри­рующую различные, противостоящие друг другу части личности. Следует подчеркнуть, что в психотерапии метафоры «высвобождения» «зажатых»

частей личности недостаточно — важно дополнить ее метафорой «построе­ния». Недостаточное внимание ко второй метафоре может привести к появ­лению неучтенных феноменов. Например, клиентка Т. в ходе символ-драматической проработки агрессии, направленной на отца, стала «подни­маться» вверх, энергетически «переполнив голову», вследствие чего у нее возникла головная боль распирающего типа. Это свидетельствует о том, что освободить чувства, сопряженные с определенными энергиями, мало, необ­ходимо знать и учитывать закономерности их канализирования. Просто «го­нять» энергию по телу, не зная этих закономерностей, — опасное и неблаго­дарное занятие. Теплый, интимный, принимающий характер психотерапев­тического контакта способствует раскрепощению клиента, но является лишь условием, необходимым для успешной терапии, а не самой терапией. С этой точки зрения те необходимые и достаточные условия психотерапевтического изменения клиента, которые выявил К. Роджерс, — это только условия. Тео­ретическая схема Роджерса не раскрывает механизмов терапии, основных вех и ориентиров процессуального движения в психотерапевтическом про­цессе. Разные модусы сознания проявляют себя в совершенно различных мо­дальных образованиях: тембре голоса, его тональности, в паузах, положении тела, в соматических ощущениях (боль, напряжение, тяжесть и т. п.), кожных проявлениях, сновидениях, фантазиях, мыслях, мотивах, переживаниях и по­ведении.

Приведем пример. Клиентка А. пожаловалась на свое разочарование в жизни и утрату привычных интересов. Очевидно, что такая жалоба была весьма неопределенной и требовала выяснения того, что на самом деле ее беспокоит. Вербальное прояснение проблемы могло отнять много времени и оказаться бесплодным, так как терапевт столкнулся бы со множеством за­щитных мифологий. На процессуальном же уровне терапевт вошел в сле­дующее переживание: клиентка вступила в контакт, в актуальной зоне кото­рого — желание обратить на себя внимание и получить позитивную оценку себя как женщины («Правда, я привлекательная женщина?»), что и составля­ло ее «проблемное поле». В результате работа с «разочарованием в жизни» получила конкретное направление, в то время как абстрактные разговоры о разочаровании и депрессии не могли способствовать прогрессу клиентки.

Далее было установлено, что тело А. состоит из двух несогласованных частей — «женских» ног («низа») (кокетливых, играющих, привлекающих внимание, завлекающих — типично женский стиль «дразнящего» поведения) и «мужского» туловища и рук («верха») (жестких, напряженных, сильных, давящих). Подобное противостояние «верха» и «низа» внутри личности фак­тически является противостоянием «мужского» и «женского». Этот внутрен­ний конфликт проецировался вовне и переживался как разочарование в муж­чинах: с одной стороны, она сама «мужчина» и нуждается в слабом, подчи­ненном партнере, с другой стороны — женщина и тяготеет к сильному, под­держивающему партнеру; с одной стороны, стремится к теплым, интимным отношениям, с другой — боится этого и строит дружеские отношения с муж­

чинами. Но было очевидно, что полностью ее не устраивал ни тот ни другой вариант отношений. Этот внутренний полоролевой конфликт клиентки на­шел выражение в ее слаборефлексируемом конфликте с миром.

Метафора «построения» в данном случае отражает необходимость «осво­бождения» «женского» и его наполнения, осторожного снятия всех элемен­тов, это «женское» репрессирующих, на всех уровнях — когнитивном, эмо­циональном, мотивационном, нормативном, телесном (как мышечный пан­цирь), энергетическом¹⁵ (как система энергетических блокировок). Начинать такое построение следует с вхождения в специфический ресурсный опыт, или ресурсное переживание. Так, клиентка О. сообщила, что «с отцом у нее плохие отношения, он никогда не хвалил, никогда не замечал ее, только по­учал и ругал». Когда клиентка стала говорить об этом, она вошла в процесс, сопровождавшийся плачем, ознобом, приливами жара, чувством холода и т. п., а ее поза и тональность голоса свидетельствовали о глубоком регрессе. За­тем она остановилась и сказала, что чувствует «пустоту». В такой ситуации важно не спешить и дать процессу осуществляться свободно, не заполнять эту «пустоту» за клиента. Большое значение имеет то, чем заполняется эта пустота. Возможны как минимум два варианта:

пустота заполняется «хорошим» содержанием. В случае с О. после выплескивания обиды и гнева клиентка предалась приятным воспоминаниям об отце: о том, как он ею восхищался, гордился, хвастаясь перед знакомыми, заплетал ей косички, покупал подарки, носил ее на плечах и т. п. Если до это­го отец был «плохой» фигурой, то теперь актуализировались те слои опыта, которые были подавлены. Подобные новые переживания служат основой для дальнейшей работы;

пустота вновь заполняется «плохим». Это означает, что негативные переживания еще не освободили «резервуар первичной боли» и поэтому процесс еще не дошел до любви, остается на уровне псевдочувств (гнева, ви­ны, обиды и т. п.). Нельзя спешить, проходя процесс за клиента. Только то­гда, когда клиент заполняет возникшую пустоту сам, процесс будет аутен­тичным для клиента, врастающим в его тело, интегрирующим все модальные проявления.

Таким образом, процессуальная работа представляет собой особый тип контакта психотерапевта с клиентом, при котором теоретические схемы и модели служат лишь условием, необходимым для успешной работы, причем не единственным. Психотерапия в большей мере становится творчеством, искусством, метафоры которого каждый психотерапевт строит сам. Науч­ность психотерапии является важным критерием ее разработки и примене­ния, но этого мало — важны и духовность (причем несводимая к деонтоло­

гии), и творчество, и эмоциональность (вовлеченность в процесс самого пси­хотерапевта), и личностность (истинность, искренность) терапевта. На уров­не процессуальной работы различия терапевтических подходов фактически размываются. Обученному психотерапевту все равно, какой подход исполь­зовать. Анализ американской практики психотерапевтической помощи, где имеются жесткие стандарты обучения и лицензирования, показывает, что теории, подходы и школы часто сливаются, образуя эклектическое целое. /16/ Приведем данные Й. О. Прохазки и Дж. К. Норкросса /17/ о теоретических ориентациях американских психотерапевтов (табл. 12.1).

Таблица 12.1. Теоретические ориентации американских психотерапев-

тов

фективен, так как паттерны его терапевтических интервенций и психотера­певтического поведения шире. Более того, свобода от строгого следования одной-единственной теории позволяет лучше учесть особенности конкретно­го клиента.

Итак, основополагающими принципами процессуально-ориентированной психотерапии являются: