Если мне будет дозволено выразить мои дальнейшие соображения об этих феноменах, то я желал бы, чтобы сначала опирались на решающие и наиболее очевидные опыты и о менее очевидных судили бы, исходя из более очевидных, а не наоборот. Самым очевидным в этих опытах является то, что разнородные металлы, помещенные между мышцей и нервом, вызывают сильные вздрагивания. Как действуют эти металлы? Это важный вопрос, ответ на который, без сомнения, дал бы самую общую формулу для всех случаев. Металлы могут действовать на органы
a) не посредством сообщения, при котором они проводи ли бы в органы противоположные электрические заряды. Ибо помимо того, что наличие подобного особого электричества в металлах не доказано, трудно было бы в самом деле понять, как посредством наложения влажных проводящих субстанций могло бы быть остановлено движение электричества.
b) Не могут металлы оказывать действие и тем, что они связывают уже существующие противоположные начала в М и N (подобно тому как утверждается в теории болонской школы), ибо в противном случае разнородные металлы не оказывали бы более сильное действие, чем однородные. Это последнее обстоятельство в первую очереди требует объяснения. Теория, которая не выполняет этого требования, ничего не объясняет; теория Вольты
171
выполнила это требование, однако после последних открытий Гумбольдта ее следует считать сомнительной, а собственная теории Гумбольдта основана только на вероятности и ряд феноменов совершенно не объясняет.
с) Остается только предположить, что металлы оказывают воздействие тем, что
а) они вызывают нечто в самих органах',
b) тем, что они возбуждают противоположные начала', при этом нет никакой необходимости представлять себе вытекающую гальваническую жидкость.
Отрицать подобную возможность (правда, согласно атомистической теории, одно тело может действовать на другое вообще только посредством сообщения) после опытов Уэльса и Гумбольдта', в ходе которых даже сами металлы гальванизировались, т. е. сообщили друг другу силу возбуждения, невозможно (ср. работу Гумбольдта, с. 242); или предполагается, что в данном случае один металл передал другому некое неведомое вещество? Разве не возникает уверенность в том, что цинк и серебро, соединенные металлической дугой, вызывают друг в друге такое же изменение, как то, которое они вызывают в заключен между ними органе (языке или мышце), хотя это изменение в металлах не проявляется в движениях? Какие изменения вызывают тела друг в друге посредством простого прикосновения, мы в большинстве случаев не видим, так как не располагаем ни инструментами, ни органами, которые могли бы нам на это указать: в данном случае нам это показывает самый раздражимый из всех органов. Следовательно, гальванизм — нечто значительно более всеобщее, чем обычно себе представляют. Здесь напрашиваются аналогии. Если потереть одну (тонкую) сторону идиоэлектрической пластинки шерстью и одновременно положить на другую палец, то одна сторона пластинки станет положигеоэлектрической, а другая — отрицательноэлектунческой. Таким образом, если гальваническая цепь замыкается, элементы гальванизма (да простят нам это выражение, мы пользуемся им лишь для того, чтобы пояснить свою мысль) расходятся и распределяются между N и М в качестве противоположных полюсов раздражимости.
Положение: разнородные металлы вызывают противоположные свойства в N и М (дуализм начал) или вновь разделяют то, что непрерывно разделяется в жизни ( «Идеи к философии природы», с. 64) — должно быть в качестве принципа положено в основу всякого дальнейшего исследования. Поскольку последнее основание гальванических
172
явлений следует искать в изначальной разнородности органов (которая не может быть исключена никаким средством), вследствие чего они обретают способность к взаимному возбуждению, то становится понятным, что если даже однородные металлы или влажные субстанции замыкают цепь между И и М (причем они служат лишь продолжением цепи между N и М), или если нерв отбрасывается на обнаженную мышцу посредством изолирующей субстанции (опыт, который почти всегда достаточно быстро удается и часто долго длится), или даже если нерв и мышца не соединены цепью, например, если коснуться простого изолированного нерва в одной точке цинком или серебром (опыт, который удается очень часто; его модификацией являются опыты Гумбольдта без цепи),— становится понятным, говорю я, что во всех этих случаях могут возникнуть вздрагивания, потому что это легчайшее изменение нерва может вновь вызвать дуализм начал в N и М, а тем самым и вновь вызвать процесс; этот процесс часто возникает даже без какого-либо вмешательства, когда предоставленный себе орган сам без внешнего стимула начинает вздрагивать, как бы разряжаясь.
Только тогда, когда эти всеобщие начала гальванизма будут достаточно ясно поняты, настанет время старательно исследовать материальный аспект этих явлений; тогда можно будет в первую очередь принять во внимание и противоположные химические свойства возбудителей (которые следует строго отличать от простых проводников), например их противоположное отношение к кислороду и к электричеству; теперь, после сказанного об этом гм фон Гумбольдтом (с. 24 его многократно цитируемой работы), можно и перекись марганца не считать исключением из правила (согласно которому тело, не проявляющее сродства с кислородом и проводящее электричество, не служит возбудителем гальванизма). Ближе всего к цели мы оказались бы, открывая возбудители по аналогии; прекрасное начало этому положил Гумбольдт открытием (правда, еще не вполне подтвердившимся в моих собственных опытах) противоположного действия, оказываемого щелочами и кислотами на N и М, при котором дуализм начал совершенно очевиден — в атмосфере это prncpeoxygene 4; гальванизм вызывает на языке кислый и щелочной вкус в зависимости от того, находится ли сверху цинк или серебро; то, что некоторые считают щелочной вкус серебра лишь более слабым кислым вкусом, вызвано заблуждением, так как при прекращении контакта этот вкус действительно
173
переходит в противоположный, сомнения, но той же причине, по которой при прекращении контакта серебра с нервом и цинка с мышцей подергивания происходят так же, как при их соприкосновении.
В подобных мелких легкообозримых наблюдениях для людей, свободных от предрассудков и приступающих к исследованию, если можно так сказать, непредвзято, заключена простая неопровержимая истина; она, появившись, привнесет во всю физиологию новый свет, который мы теперь едва предвидим.
5
Раздражимость — как бы центр, вокруг которого концентрируются все органические силы; обнаружить ее причины означало бы открыть тайну жизни и снять с природы ее покров.
а) Если природа противопоставила животному процессу раздражимость, то раздражимости она в свою очередь противопоставила чувствительность. Чувствительность не есть абсолютное свойство животной природы, ее можно представить себе только как противоположность раздражимости. Поэтому, так же как раздражимости не может быть без чувствительности, и чувствительности не может быть без раздражимости.
О наличии чувствительности мы вообще заключаем только из своеобразных и произвольных движений, которые внешнее раздражение вызывает в живом существе. На живое существо внешняя среда действует иначе, чем на мертвое, свет только для глаза есть свет; но об этом своеобразии воздействия, которое внешнее раздражение оказывает на живое, можно умозаключить только из своеобразия движений, которые за ним следуют. Таким образом, для животного сферой возможных движений определена и сфера возможных ощущений. Сколько произвольных движений способно совершать животное, столько же оно способно воспринимать и чувственных впечатлений, и наоборот. Следовательно, сферой его раздражимости животному определена и сфера его чувствительности и, наоборот, сферой его чувствительности — сфера его раздражимости.
Живое отличается от мертвого, определяя кратко, именно тем, что одно способно испытывать любое воздействие, другому же его собственной природой заранее определена сфера доступных ему впечатлений.
В животном существует стремление к движению, но направленность этого стремления изначально неопределен-
174
на. Лишь постольку, поскольку в животном изначально существует влечение к движению, оно способно к чувствительности, ибо чувствительность есть лишь отрицательное этого движения.
Поэтому вместе с исчезновением стремления к движению угасает и чувствительность (во сне) и, наоборот, вместе с возвращением чувствительности пробуждается и стремление к движению. Грезы — предвестники пробуждения. Грезы здоровых существ — это утренние грезы. Следовательно, чувствительность существует в животном, пока в нем есть стремление к движению. Однако изначально это стремление (как и всякое другое) направлено на нечто неопределенное. Определенной его направленность становится только посредством внешнего раздражения. Следовательно, раздражимость — изначально отрицательное животного процесса — есть положительное чувствительности.
И наконец, если мы объединим раздражимость и чувствительность в одном понятии, то возникнет понятие инстинкта (ибо стремление к движению, определенное чувствительностью, есть инстинкт). Таким образом, постепенно разделяя и вновь соединяя противоположные свойства в животном, мы достигли высшего синтеза, в котором произвольное и непроизвольное, случайное и необходимое в животных функциях полностью соединены.
Примечание. Поскольку мы в нашем исследовании заняли чисто физиологическую точку зрения, здесь невозможно обстоятельнее выявить, насколько более широкое и глубокое философское значение, чем многим представляется, имеет положение: чувствительность есть лишь обратное раздражимости. Животное видит и слышит лишь благодаря своему инстинкту (Лейбниц где-то говорит, что и у животных бывают представления высокого уровня, поскольку они способны воспринимать свет; однако для животного и свет — лишь сфера его инстинкта: свет в качестве такового являет себя лишь более высокому чувству). ак же человек видит и слышит то, что он видит и слышит, только посредством более высокого инстинкта, который там, где он преимущественно направлен на великое и прекрасное, называется гениальностью. Вообще всякое познание есть отрицательное (предпосланного) положительного; человек познает лишь то, к познанию чего его влечет: пытаться объяснить людям то, к познанию чего у них нет стремления, — напрасный труд. Так, в конечном счете в каждом природном существе все многообразие сочетаетс
175
в инстинкте в качестве все оживляющей души, без импульсов которой никогда не состоялось бы замкнутое целое.
Ь) Помимо того что чувствительность вообще невозможно представить себе как абсолютное свойство животной природы, опыт также показывает, что чувствительность не только наносит ущерб животному процессу, но и утрачивается или разрушается в отдельном индивидууме при неестественно усиливающейся раздражимости (при болезнях, вызывающих сильный жар) и что в ряде живых , существ чувствительность возрастает и падает в обратном отношении к раздражимости.
Если в соответствии с выведенным выше законом произвольность движений органа растет вместе с числом и величиной его нервов, то ясно, что открытый Зёммерин закон, по которому с относительной толщиной и величиной нервов снижаются интеллектуальные способности (Зёммеринг. «De bas encephal», p. 7. «О различии в строении тела негра и европейца», с. 59), означает не что иное, как утверждение, что чувствительность возрастает и понижается в обратном отношении к раздражимости 42.
Таким образом природа, как будто отдав движение целиком под власть произвола, посредством возвышения чувствительности вновь изъяла его из этой власти; ибо движения самых чувствительных животных наименее произвольны и, наоборот, наибольшая произвольность движений свойственна инертным животным. Так, в пределах всего ряда организаций и даже среди индивидуумов одного вида (в зависимости от пола, климата, темперамента и т.д.) с ростом чувствительности нервной системы произвольность (размеренность) движений регулярно уменьшается.
с) Поскольку возрастание и понижение раздражимости идет параллельно понижению и возрастанию чувствительности и последняя, таким образом, есть лишь обратное первой, то, найдя материальные начала раздражимости, мы тем самым нашли бы и материальные начала чувствительности; это подтверждается и непосредственным опытом, так как та причина, которая вызывает движения животного (например, гальваническое раздражение), служит причиной его ощущений.
Естествоиспытатели, по-видимому, не решались досаждать природе экспериментами в глубинах ее святилища; и еще очень невелико наше знание о благороднейшем органе, который возвышаясь над животным процессом и будучи своей природой и составом, безусловно, нейтрализован (гарантирован) от какого бы то ни было участи
176
в нем, испокон веку как будто определен для подлинного местонахождения мышления. Структура и организация этого на первый взгляд сходного с неорганической массой органа настолько постоянны и единообразны вплоть до мельчайших своих частиц, что уже заранее можно с достаточным основанием ожидать большого многообразия функций, к которым он предназначен.
Однако главная причина того, что эта область столь мало изучена экспериментальным путем, заключается, несомненно, в предубеждении, что исследование подобного предмета вообще недоступно человеческому духу.
Упомянем лишь следующее.
Согласно принципам трансцендентальной философии, ясное понятие того, как представления действуют на материальные органы, например на мозг, столь же невозможно, как обратное — понятие того, как материальные причины воздействуют на интеллигенцию. Те, кто полагает, что взаимодействие духа и тела можно сделать понятным, помещая между ними эфирные материи в качестве среды, безусловно, не более глубокомысленны, чем тот, кто полагал, что, лишь совершив достаточно большой обход, можно в конце концов по суше достигнуть Англии. Философия, устав от такого рода вспомогательных средств, применяемых для оправдания инертности, именно поэтому оторвалась от эмпиризма и начала рассматривать функции интеллигенции чисто трансцендентально. Физикам не остается ничего другого, как в свою очередь рассматривать чисто физиологически функции животной жизни. Как в конечном счете эти противоположные воззрения на вещи объединятся в общее, не их забота.
Этим чисто физиологическим воззрением я пытаюсь ограничиться в исследовании животной чувствительности, определяя ее как противоположное раздражимости, ибо, только если она такова, можно надеяться на то, что в конце концов и ее функции мы сумеем свести к движениям, к чему, правда, с давних пор, но всегда тщетно стремились.
6
Так как в соответствии со сказанным выше не подлежит сомнению, что в живом существе имеет место последовательность ступеней в функциях, так как природа противопоставила животному процессу раздражимость, а раздражимости — чувствительность и тем самым установила антагонизм сил, которые держат друг друга в равновесии — если одна возрастает, то другая падает, и наоборот
177
,— то напрашивается мысль, что все эти функции суть лишь ответвления одной и той же силы и что в них как в своих отдельных явлениях выступает единое начало природы, в котором мы должны видеть причину жизни, так же как несомненно, что одно и то же повсюду распространенное начало открывается в свете, электричестве и т. д.
как в своих различных явлениях. Примечание. Поскольку крупные естествоиспытатели пришли на другом пути к тому же результату, эту идею можно принять с тем большим доверием. Особенно подтверждается она рассмотрением прогрессивного развития органических сил в ряду организаций — по этому вопросу я отсылаю читателя к опубликованной в 793 г. Речи профессора Кильмайера об этом предмете, речи, которую в будущем, несомненно, сочтут началом совершенно новой эпохи в истории естествознания 43. На самой низкой ступени это начало открывает себя во всеобщем стремлении к формированию, которое мы должны предпослать в качестве начала всякой организации; ибо одна только формирующая сила, которая присуща и мертвой материи, могла производить лишь мертвые продукты. Самая изначальная способность материи к организации заключается, правда, в формирующих силах, которые присущи материи как таковой, ибо без них вообще немыслимо происхождение различимой по фигуре и сцеплению материи. Однако именно потому, что формирующая сила господствует и в неорганической природе, в органической природе к ней должно присоединиться начало, !
которое вознесет ее над первой. Возникает вопрос, как всеобщая формирующая сила материи переходит в стремление к формированию? понятии стремления к формированию заключается, что формирование происходит не слепо, т. е. посредством сил, которые свойственны материи как таковой, но что необходимому, содержащемуся в этих силах, присоединяется случайное чужого влияния, которое, модифицируя формирующие силы материи, одновременно заставляет их производить определенный образ. В этом особом образе, которого материя, предоставленная самой себе, не принимает, и заключено случайное каждой организации, и это
случайное в формировании, собственно, и находит свое выражение в понятии стремления к формированию. Сила формирования превращается, следовательно, в
178
стремление к формированию, как только к мертвому действию первой присоединяется нечто случайное, т. е. мешающее влияние чуждого начала.
Это чуждое начало не может быть в свою очередь силой, так как сила вообще есть нечто мертвое', но это мертвое, которое заключено в одних только силах, и должно быть здесь исключено. Таким образом, понятие жизненная сиw — совершенно пустое понятие. Некий сторонник этого начала возымел даже умную мысль рассматривать ее как аналог силы тяжести, которая, как он говорит, ведь тоже не может быть объяснена! Сущность жизни вообще состоит не в силе, но в свободной игре сил, непрерывно поддерживаемой каким-либо внешним влиянием.
Необходимое в жизни — это всеобщие силы природы, участвующие в этом процессе; случайное, поддерживающее эту игру своим влиянием, должно быть особенным, другими словами, материальным началом.
Организация и жизнь вообще выражают не нечто само по себе пребывающее, а только определенную форму бытия, нечто общее, обусловленное рядом совместно действующих причин. Следовательно, начало жизни есть только причина определенной формы бытия, а не причина самого бытия (ибо она вообще не может мыслиться).
Следовательно, силы, которые действуют в жизни,— не особенные силы, присущие органической природе; то, что вводит эти силы в игру, результат которой есть жизнь, должно быть особенным началом, которое как бы изымает органическую природу из сферы всеобщих сил природы и перемещает то, что было бы мертвым продуктом формирующих сил, в высшую сферу, сферу жизни.
Только так происхождение всякой организации являет себя в качестве случайного, каким оно и должно быть в соответствии с понятием организации; ибо природа не должна производить ее необходимым образом; там, где она возникает, природа действовала свободно; лишь постольку, поскольку организация есть продукт природы в ее свободе (свободной игры природы), она может вызывать идеи Целесообразности, и лишь в той мере, в какой она вызывает эти идеи, она есть организация.
Упомянутое начало, будучи причиной жизни, не может мыть ее продуктом. Следовательно, оно должно находиться в непосредственной связи с первыми органами жизни. Оно Должно быть распространено повсюду, хотя действует он лишь там, где находит определенную рецептивности. Так, причина магнетизма существует повсюду, но действует
179
только на некоторые тела. Поток магнетизма обнаруживает незаметную иглу и в открытом, вольном море, и в закрытом помещении, и там, где он ее находит, он придает ей направленность к полюсу. Так и поток жизни, откуда бы он ни пришел, находит восприимчивые к нему органы и придает им там, где он их находит, жизненную деятельность.
Это начало ограничено в своих действиях только рецептивностью вещества, с которым оно себя отождествило, и в зависимости от различия этой рецептивности должны были возникать различные организации. Именно поэтому названное начало, хотя и воспринимаемо всеми формами, само изначально бесформенно, au.copepod, и нигде не может быть изображено в качестве определенной материи. Таким образом, это всеобщее начало жизни могло индивидуализироваться в отдельных существах, а также посредством сообщения его через все поколения постоянно оставаться в связи со всеми живыми существами. Начало жизни пришло в органическую материю не извне (например, посредством индузии — бессмысленное, но распространенное представление), наоборот, это начало сформировало для себя органическую материю. Так, индивидуализируясь в отдельных существах и придавая им индивидуальность, оно стало началом непостижимым, если исходить из самой организации, началом, воздействие которого открывается индивидуальному чувству только как вечно живое стремление.
Это начало, будучи причиной жизни, не может входить в процесс жизни как его составная часть; не подчиненное никакому химическому сродству, оно — неизменное, actuator, в каждом организованном существе. О том, чтобы это начало уничтожало мертвые силы материи в живом теле, конечно, не может быть и речи, но несомненно ) что оно дает этим мертвым силам направление, которое они, будучи предоставлены сами себе в свободном беспрепятственном формировании, не приняли бы; 2) что оно все время возбуждает и непрерывно сохраняет борьбу этих сил; предоставленные сами себе, они вскоре оказались бы в состоянии покоя и равновесия.
Поскольку это начало в качестве причины жизни ускользает от любого взора и скрывается в своем собственном творении, оно может быть познано лишь в отдельных явлениях, в которых оно выступает, и перед этим неизвестным, в котором уже древнейшая философия предполагала первую силу жизни, останавливается рассмотрение как неорганической, так и органической природы.
180
Нее функции жизни и вегетации находятся в такой связи с всеобщими изменениями природы, что общее начало обеих следует искать в одной и той же причине. Мы видим, что более обильный приток света ведет к всеобщему движению в органической природе; его следует приписывать не непосредственному влиянию света, в той мере, в какой нам известны его силы, но скорее началу, которое распространено везде и из которого посредством, быть может, неведомых действий создается свет, так же как свет в свою очередь служит к тому, чтобы все время возбуждать это начало. Мы замечаем во всяком случае, что, невзирая на неизменность источника света и отсутствие каких-либо изменений в составе воздуха и в погоде, в иные годы наблюдаются неурожай и плохая вегетация. Причины метеорологических изменений еще не исследованы, и, без сомнения, их следует искать в более высоких процессах; именно эти изменения оказывают на чувствительные тела действия, которые не могут быть объяснены химическим или гигрометрическим составом воздуха. Следовательно, необходимо признать, что помимо тех составных частей атмосферы, которые мы можем изобразить химическим путем, в ней распространена особая среда, посредством которой все атмосферные изменения становятся ощутимыми для живого тела. Когда атмосфера избыточно заряжена электричеством, почти все животные проявляют особый страх, во время грозы гальванические опыты удаются лучше, ярче вспыхивает искра, хотя нет никаких оснований полагать, что электричество служит непосредственной причиной этих явлений. Приближение сильного землетрясения предвещается изменением цвета неба, беспокойством и даже жалобным воем некоторых животных, как будто та причина, что разрушает горы и поднимает острова из глубин моря, волнует и дышащую грудь животных,— все эти наблюдения невозможно объяснить, не исходя из всеобщей непрерывности в действии всех природных причин и общей среды, посредством которой все силы природы действуют на чувствительные существа.
Поскольку это начало поддерживает непрерывность в неорганической и органической природе и связывает всю природу во всеобщий организм, мы вновь узнаем в нем ту сущность, которую древняя философия, прозревая, приветствовала в качестве общей души природы и которую некоторые физики того времени считали единой с формирующим и созидающим эфиром (составляющим основу благороднейших творений природы).
181
ПРИМЕЧАНИЯ
О мировой душе
Гипотеза высшей физики для объяснения всеобщего
организма, или Разработка первых основоположению
натурфилософии на основе начал тяжести и света
Von der Weltseele
Eine Hypothese der hoheren Physik zur Erklarung des
aJlgemeinen Oganismus, oder Entwicklung der ersten
Grundsatze der Naturphilosophie an den Prmcipien der
Schwere und des Lichts
Работа написана в Лейпциге осенью 1797 г. Первое упоминание о ней содержится в письме Шеллинга к отцу от 4 сентября 1797 г. Опубликована весной 1798 г. Второе, исправленное издание появилось в 1806 г., третье – в 1809 г. В качестве вступительного раздела ко второму изданию Шеллинг написал трактат «Об отношении реального и идеального» (публикуется во 2-м томе наст. изд.). Работа «О мировой душе» принесла автору славу выдающегося философа. Гете писал о ней Шиллеру И июня 1798 г.: «Сочинение Шеллинга окажет мне великую услугу» (Der Briefwechsel zwischen Schiller und Goethe. Bd 2. Leipzis, 1984. S. 105). Под свежим впечатлением от прочитанного Гёте добился приглашения Шеллинга в Яенский университет.
На русском языке публикуется впервые.
Работа публикуется с сокращениями. Полностью представлена наиболее важная вторая часть – «О возникновении всеобщего организма», содержащая попытку естественнонаучного объяснения органической жизни. Опущено Приложение, в котором помещены дополнительные материалы к основному тексту. Первая часть – «О первой силе природы» – представлена тремя отрывками, отражающими диалектический подход Шеллинга к явлениям неорганического мира.
1 Придет время, когда то, что для нас теперь скрыто, озарится светом благодаря упорному труду в течение многих веков. Для такого исследования одной человеческой жизни недостаточно. Нужны долгие годы, чтобы
594
мы достигли нужного понимания. Придет время, когда наши потомки будут удивляться нашему незнанию столь очевидных вещей (лат.). Сенека. Исследования о природе VII.– 93.
2 Де Люк Ж. Л. (1727 – 1817) – профессор философии и геологии в Гёттингене. Fluidum dejerens – перемещающаяся жидкость (лат.).– 97.
3 Гершелъ У. (1738–1822) –английский астроном.– 99.
4 Шеллинг ссылается на свою работу 1797 г.– 99.