А у г-на Дюринга мы читаем, что

Юм «в практическомотношении к жизни имеет в существенных чер­тах очень большое преимущество перед таким человеком, как Кант».

Почему, однако, Юму в «Критической истории» дается столь преувеличенная оценка? Да просто потому, что этот «серьезный и тонкий мыслитель» имеет честь представлять в своем лице Дюринга XVIII века. Юм служит г-ну Дюрингу фактическим доказательством того, что

«создание целой отрасли науки» (политической экономии) «было де­лом более просвещенной философии».

Точно так же г-н Дюринг видит в Юме, которого он рассмат­ривает как своего предшественника, наилучшую гарантию того, что вся эта отрасль науки найдет свое ближайшее завершение в том феноменальном муже, который превратил философию, всего лишь «более просвещенную», в абсолютно лучезарную философию действительности и у которого, совсем как у Юма,

«занятие философией в более тесном смысле сочетается с научными трудами в области вопросов народного хозяйства... — явление до сих пор беспримерное на немецкой почве».

Сообразно с этим, мы видим, что г-н Дюринг раздувает роль — почтенного все-таки как экономиста — Юма и превращает его в экономическую звезду первой величины, значение которой могла игнорировать до сих пор только та же зависть, которая столь упорно замалчивает до сих пор и труды г-на Дюринга, «имеющие руководящее значение для эпохи».

Как известно, школа физиократовоставила нам в«Экономи­ческой таблице» Кенэ загадку, о которую безрезультатно обломали себе зубы все принимавшиеся за нее до сих пор кри­тики и историки политической экономии. Эта таблица, которая должна была в ясной и наглядной форме выразить представле­ние физиократов о производстве и обращении совокупного богатства страны, осталась довольно-таки темной для следую­щих поколений экономистов. Г-н Дюринг берется внести свет окончательной истины и в эту область.

«Какой смыслэто экономическое отражение отношений производства и распределенияимеет у самого Кенэ», —говорит он, — это можно уста­новить лишь в том случае, если«предварительно подвергнуть точному исследованиюхарактерные для него руководящие понятия». Такое пред­варительное исследование тем более необходимо, что до сих пор эти по­нятия излагались лишь в «расплывчатой и неопределенной форме», и даже у Адама Смита «нельзя распознать их существенных черт».

С этим традиционным «легковесным изложением» г-н Дюринг берется покончить раз навсегда. И вот он издевается над чита­телем на протяжении целых пяти страниц, где всякого рода напыщенные обороты, постоянные повторения и преднамерен­ный беспорядок должны скрыть тот прискорбный факт, что о «руководящих понятиях» Кенэ г-н Дюринг едва в состоянии сообщить нам столько, сколько сообщают «самые ходячие компилятивные учебники», против которых он так неустанно предостерегает своих читателей. «Одной из сомнительнейших сторон» этой вводной части является то, что уже и здесь г-н Дю­ринг начинает обнюхивать известную нам пока лишь по назва­нию таблицу, а затем предается всякого рода «размышлениям»,— например, относительно «различия между затратой и резуль­татом». Если этого различия «нельзя найти в готовом виде в идее Кенэ», то г-н Дюринг даст нам зато блистательный образчик такого различия, как только он после своей растянутой вводной «затраты» перейдет к своему удивительно куцему «результату», к разъяснению самой таблицы. Итак, приведем сейчас все, и притом буквально все,что он счел за благо сообщить нам о таб­лице Кенэ.

В «затрате» г-н Дюринг говорит:

«Ему» (Кенэ) «казалось чем-то само собой разумеющимся, что доход» (г-н Дюринг только что говорил о чистом продукте) «надо рассматривать и трактовать какденежную стоимость...Он связал свои размышления» (!) «сразу же сденежными стоимостями,которые предположил как резуль­тат продажи всех сельскохозяйственных продуктов при переходе их из первых рук. Таким образом» (!), «он оперирует в столбцах своей таблицы несколькими миллиардами» (т. е. денежными стоимостями).

Итак, мы трижды узнаём, что Кенэ оперирует в таблице «денежными стоимостями» «сельскохозяйственных продуктов», включая сюда денежную стоимость «чистого продукта», или «чистого дохода». Далее, мы читаем у г-на Дюринга:

«Если бы Кенэ пошел по пути действительно естественного способа рассмотрения и оставил в стороне не только благородные металлы и коли­чество денег, но и денежные стоимости...Но Кенэ оперирует одними толькосуммами, стоимостии заранее мыслил себе» (!) «чистый продукт какденежную стоимость».

Итак, в четвертый и пятый раз: в таблице мы имеем дело только с денежными стоимостями!

«Он» (Кенэ) «получил его» (чистый продукт), «вычтя издержки и думая» (!) «главным образом» (изложение хотя и не традиционное, но зато тем более легковесное) «о той стоимости, которая достается земельному собственнику в качестве ренты».

Мы всё еще топчемся на месте, но вот сейчас двинемся вперед:

«С другой стороны, однако же еще»(это «однако же еще» настоящий перл!) «чистый продукт тоже вступает как натуральный предмет в обра­щение и становится таким образом элементом, который... должен слу­жить... для содержания класса, именуемого бесплодным. Здесь можнототчас»(!) «заметить путаницу, возникающую оттого, что в одном слу­чае ход мысли определяется денежной стоимостью, а в другом — самой вещью».

Вообще всякоетоварное обращение страдает, по-видимому, той «путаницей», что товары вступают в него одновременно и как «натуральный предмет», и как «денежная стоимость». Но мы всё еще вертимся вокруг да около «денежных стоимостей», ибо

«Кенэ хочет избежать двойного счета народнохозяйственного дохода».

Заметим, с разрешения г-на Дюринга: в написанном самим Кенэ «Анализе Экономической таблицы» после формулы таблицы фигурируют различные роды продуктов как «натураль­ные предметы», а выше, в самой таблице — их денежные стои­мости. Кенэ даже предложил потом своему подручному, аббату Бодо, внести натуральные предметы рядом сих денежными стоимостями прямо в самоё таблицу.

После стольких «затрат» следует, наконец, «результат». Слу­шайте и удивляйтесь:

«Однако непоследовательность» (относительно роли, которую Кенэ отводит земельным собственникам) «тотчасстановится ясной, как только мы задаем вопрос:что же -происходит в народнохозяйственном кругообо­роте с чистым продуктом, присвоенным в качестве ренты?Здесь для спо­соба представления физиократов и дляэкономической таблицывозможны были лишь доходящая до мистицизма путаница и произвол».

Конец — делу венец. Итак, г-н Дюринг не знает, «что же происходит в народнохозяйственном кругообороте» (изобра­жаемом таблицей) «с чистым продуктом, присвоенным в качестве ренты». Таблица для него — «квадратура круга». Он, по собст­венному признанию, не понимает азбуки физиократии. После всего хождения вокруг да около, после всего толчения воды в ступе, прыжков вкривь и вкось, арлекинад, эпизодических вставок, отступлений, повторений и умопомрачительных вывер­тов, которые должны были только подготовить нас к грандиоз­ному разъяснению того, «какой смысл имеет таблица у самого

Кенэ», в заключение — стыдливое признание г-на Дюринга, что он сам этого не знает.

Стряхнув с себя, наконец, эту гнетущую тайну, эту Горациеву черную заботу, сидевшую у него за спиной во время рейда по физиократической стране, наш «серьезный и тонкий мыслитель» снова бодро трубит:

«Линии, которые Кенэ проводит туда и сюда в своей довольно про­стой» (!), «впрочем, таблице» (этих линий всего-навсего пять!) «и которые должны изображать обращение чистого продукта», наводят на подозре­ние, не скрыта ли «в этих причудливых соединениях столбцов» какая-нибудь математическая фантастика; они напоминают о том, дто Кенэ за­нимался проблемой квадратуры круга, и т. д.

Так как эти линии, несмотря на свою простоту, остаются, по собственному признанию г-на Дюринга, непонятными для него, то он обязательно должен, воспользовавшись и здесь своим излюбленным приемом, взять их под подозрение.И теперь он может спокойно прикончить неприятную для него таблицу:

«Рассмотрев учение о чистом продукте с этой сомнительнейшей сто­роны»,и т. д.

Именно свое вынужденное признание, что он ничего не смы­слит в «Экономической таблице» и что ему непонятна та «роль», которую играет фигурирующий там чистый продукт, — г-н Дю­ринг называет «сомнительнейшей стороной в учении о чистом продукте»! Вот, поистине, юмор отчаяния!

Для того чтобы наши читатели не остались, однако, в том же ужасающем неведении насчет таблицы Кенэ, в каком по необходимости пребывают люди, черпающие свою экономиче­скую мудрость из «первых рук» от г-на Дюринга, мы заметим вкратце следующее^*.

Как известно, общество делится у физиократов на три класса: 1) производительный, т. е. действительно занятый в земледе­лии класс — фермеры и сельскохозяйственные рабочие; произ­водительными они именуются потому, что их труд дает избы­ток — ренту; 2) класс, присваивающий этот избыток; в этот класс входят земельные собственники и зависимая от них челядь, государь и вообще оплачиваемые государством чинов­ники и, наконец, церковь в ее особой роли присвоителя деся­тины; краткости ради мы в дальнейшем будем обозначать пер­вый класс просто как «фермеров», а второй — как «земельных собственников»; 3) промышленный, или стерильный (бесплодный)

класс, — бесплодный потому, что с физиократической точки зрения он прибавляет к сырью, которое ему доставляет производительный класс, лишь столько стоимости, сколько он потребляет в виде жизненных средств, доставляемых ему тем же классом. Таблица Кенэ имеет своей задачей наглядно изобра­зить, каким образом совокупный годовой продукт какой-нибудь страны (фактически Франции) циркулирует между этими тремя классами и как он служит для годового воспроизводства.

Первая предпосылка таблицы заключается в предположении, что повсеместно введена арендная система, а вместе с ней и крупное земледелие в том значении, какое имели эти слова во времена Кенэ; причем образцом для Кенэ являются Норман­дия, Пикардия, Иль-де-Франс и некоторые другие французские провинции. Фермер выступает поэтому как действительный руководитель земледелия, он представляет в таблице весь про­изводительный (земледельческий) класс и выплачивает земель­ному собственнику ренту деньгами. Всей совокупности ферме­ров приписывается основной капитал, или инвентарь, в десять миллиардов ливров, на которые приходится одна пятая часть, или два миллиарда, оборотного капитала, подлежащего возме­щению ежегодно, — расчет, для которого послужили мерилом опять-таки наилучшие фермы упомянутых провинций.

Дальнейшие предпосылки таковы: 1) простоты ради, цены предполагаются постоянными, а воспроизводство простым; 2) исключается всякое обращение, происходящее целиком в пре­делах одного класса, и принимается в расчет только обращение между различными классами; 3) все покупки и, соответственно, все продажи, имеющие место в течение производственного года между каждыми двумя из трех классов, складываются в единую совокупную сумму. Наконец, следует помнить, что во времена Кенэ во Франции, как в большей или меньшей степени во всей Европе, собственная домашняя промышленность крестьянской семьи доставляла ей значительнейшую часть тех необходимых для жизни продуктов, которые не принадлежат к разряду пред­метов питания; поэтому-то домашняя промышленность предпо­лагается здесь как сама собой разумеющаяся принадлежность земледелия.

Исходным пунктом таблицы является совокупный урожай, валовой продукт земледелия за 12 месяцев, фигурирующий поэтому сразу же на самом верхнем месте таблицы, или «воспро­изводство в целом» какой-нибудь страны, в данном случае Франции. Величина стоимости этого валового продукта опре­деляется в соответствии со средними ценами произведений почвы у торговых наций. Она составляет пять миллиардов ливров —

сумму, которая при возможных тогда статистических расчетах приблизительно выражала денежную стоимость валового сель­скохозяйственного продукта Франции. Как раз это обстоятель­ство, а не что-либо иное, является причиной того, что Кенэ в своей таблице «оперирует несколькими миллиардами» турских ливров — именно пятью миллиардами, — а не пятью турскими ливрами.

Весь валовой продукт, стоимостью в пять миллиардов, нахо­дится, таким образом, в руках производительного класса, т. е. прежде всего фермеров, которые произвели его путем израсходования годового оборотного капитала в два миллиарда, соответствующего основному капиталу в десять миллиардов. Сельскохозяйственные продукты, жизненные средства, сырые материалы и т. д., которые требуются для возмещения оборот­ного капитала, стало быть, в том числе и для поддержания жизни всех непосредственно занятых в земледелии лиц, изымаются innatura^*из совокупного урожая и расходуются для нового сельскохозяйственного производства. Так как предполагаются, как уже было сказано выше, постоянные цены и простое воспро­изводство в однажды установленном масштабе, то денежная стоимость этой заранее изымаемой из валового продукта части равна двум миллиардам ливров. Следовательно, эта часть не вступает в общее обращение, ибо, как уже было замечено, из таблицы исключено обращение, происходящеев пределах каждого отдельного класса, а не между различными классами.

По возмещении оборотного капитала из валового продукта остается избыток в три миллиарда, из которых два заключаются в жизненных средствах, а один — в сырых материалах. Но рента, которую фермеры должны платить земельным собственникам, составляет только две трети этой суммы, равные двум миллиар­дам. Почему только эти два миллиарда фигурируют под рубри­кой «чистого продукта», или «чистого дохода», мы скоро увидим.

Но кроме сельскохозяйственного «воспроизводства в целом», стоимостью в пять миллиардов, из которых три миллиарда вступают в общее обращение, в руках фермеров находятся, — еще доначала движения, изображенного в таблице, — все «сбережения» [«pecule»] нации, два миллиарда наличных денег. С ними дело обстоит следующим образом.

Так как исходным пунктом таблицы является совокупный урожай, то он образует вместе с тем конечный пункт истекшего хозяйственного года, — скажем, 1758 года, — после которого начинается новый хозяйственный год. В течение этого нового,

1759 года та часть валового продукта, которая предназначена для обращения, распределяется путем целого ряда отдельных платежей, покупок и продаж среди двух других классов. Эти следующие друг за другом, раздробленные и растягивающиеся на целый год движения суммируются, однако, — как это без­условно необходимо было для таблицы, — в немногие характер­ные акты, каждый из которых охватывает целый год сразу. Таким образом, в конце 1758 года к классу фермеров притекают обратно те деньги, которые он уплатил землевладельцам в ка­честве ренты за 1757 год (как это происходит, покажет сама таблица), а именно — сумма в два миллиарда, так что класс фермеров может снова пустить ее в обращение в 1759 году. Так как эта сумма, по замечанию Кенэ, значительно больше той, какая для всего обращения страны (Франции) требуется в реальной действительности, где платежи всегда дробятся и производятся многократно, небольшими суммами, — то два миллиарда ливров, находящиеся в руках фермеров, предста­вляют всю сумму денег, обращающихся среди нации.

Класс загребающих ренту земельных собственников в пер­вую очередь выступает, как это при случае происходит еще и ныне, в роли получателя платежей. Согласно предположению Кенэ, земельные собственники в тесном смысле слова получают только четыре седьмых двухмиллиардной ренты, две же седьмых поступают правительству, а одна седьмая — получателям цер­ковной десятины. Во времена Кенэ церковь была самым круп­ным земельным собственником во Франции и получала сверх того десятину со всей прочей земельной собственности.

Оборотный капитал (avancesannuelles^*), расходуемый «бесплодным» классом в продолжение всего года, состоит из сырья, стоимостью в один миллиард, — только из сырья, ибо орудия, машины и т. д. относятся к числу изделий самого этого класса. Разнообразные роли, которые играют подобные изделия в промышленном производстве бесплодного класса, так же не при­нимаются в расчет таблицей, как не принимается в расчет товар­ное и денежное обращение, происходящее исключительно в пре­делах этого класса. Вознаграждение за тот труд, посредством которого бесплодный класс превращает сырье в промышленные товары, равняется стоимости жизненных средств, получаемых бесплодным классом частью непосредственно от производитель­ного класса, частью косвенным путем, через земельных собст­венников. Хотя бесплодный класс сам распадается на капита­листов и наемных рабочих, однако он, согласно основному

воззрению Кенэ, находится как один совокупный класс в наемном услужении у производительного класса и земельных собствен­ников. Вся промышленная продукция, а следовательно, и все ее обращение, распределяющееся на следующий за урожаем год, тоже суммируется в одно целое. Предполагается поэтому, что в начале изображаемого в таблице движения продукт годо­вого товарного производства бесплодного класса находится полностью в его руках, — предполагается, следовательно, что весь его оборотный капитал, т. е. сырой материал стоимостью в один миллиард, превращен в товары стоимостью в два мил­лиарда, из которых половина представляет цену жизненных средств, потребленных в период этого превращения. Здесь можно было бы возразить: но ведь бесплодный класс потребляет для своих собственных домашних нужд также и промышленные изделия, — где же они фигурируют, раз весь продукт бесплод­ного класса переходит путем обращения к другим классам? На это мы получаем ответ: бесплодный класс не только потреб­ляет сам часть своих собственных товаров, но старается еще удержать у себя сверх того возможно большее количество их. Он продает поэтому пускаемые им в обращение товары выше действительной стоимости и должен это делать, так как мы учи­тываем эти товары по совокупной стоимости производства всех их, вместе взятых. Это обстоятельство не вносит, однако, никаких изменений в положения таблицы, ибо остальные два класса могут получить промышленные товары, только уплатив стоимость их совокупного производства.

Итак, мы знаем теперь экономическое положение трех раз­личных классов в начале движения, изображаемого таблицей.

Производительный класс, возместив в натуре свой оборот­ный капитал, располагает еще валовым сельскохозяйственным продуктом стоимостью в три миллиарда и двумя миллиардами денег. Класс земельных собственников фигурирует пока еще только со своим притязанием на ренту в два миллиарда, кото­рую он должен получить от производительного класса. Бесплод­ный класс располагает на два миллиарда промышленными това­рами. Обращение, совершающееся только менаду двумя из этих трех классов, именуется у физиократов неполным; обращение, совершающееся между всеми тремя классами, называется пол­ным.

Теперь перейдем к самой экономической таблице.

Первое(неполное)обращение.Фермеры платят земельным собственникам деньгами причитающуюся им ренту в два мил­лиарда ливров, ничего не получая взамен. На один из этих миллиардов земельные собственники покупают жизненные

средства у фермеров, к которым притекает, таким образом, обратно половина денег, израсходованных ими на уплату ренты.

В своем «Анализе Экономической таблицы» Кенэ не говорит больше ни о государстве, получающем две седьмых, ни о церкви, получающей одну седьмую земельной ренты, так как их общест­венные роли общеизвестны. Относительно земельных собствен­ников в тесном смысле слова он замечает, что их расходы, куда входят также расходы всей их челяди, по крайней мере в боль­шей своей части представляют собой бесплодные расходы, за исключением той небольшой доли, которая затрачивается на «поддержание и улучшение их имений и на поднятие культуры последних». Но настоящая функция земельных собственников, согласно «естественному праву», и заключается, по мнению Кенэ, именно «в заботе о хорошем управлении и в производстве затрат на поддержание их вотчин», или, как это разъясняется дальше, в avancesfoncieres, т. е. в затратах для подготовки почвы и снабжения ферм всем необходимым инвентарем, что позволяет фермеру употреблять весь свой капитал исключи­тельно на ведение действительного сельскохозяйственного про­изводства.

Второе(полное)обращение.На второй миллиард денег, который находится еще в их руках, земельные собственники покупают промышленные товары у бесплодного класса, а этот последний при помощи вырученных таким путем денег приобре­тает у фермеров жизненные средства на такую же сумму.

Третье(неполное)обращение.Фермеры покупают у бесплод­ного класса на один миллиард денег соответствующее количе­ство промышленных товаров; значительная часть этих товаров состоит из земледельческих орудий и других необходимых для сельского хозяйства средств производства. Бесплодный класс возвращает фермерам те же деньги, покупая на один миллиард сырье для возмещения своего собственного оборотного капитала. Таким образом, к фермерам вернулись обратно израсходованные ими на уплату ренты два миллиарда денег, и расчет готов. Этим разрешается также великая загадка: «что же происходит в хозяй­ственном кругообороте с чистым продуктом, присвоенным в качестве ренты?».

Мы видели выше, что в самом начале процесса в руках про­изводительного класса имеется избыток в три миллиарда. Из него были уплачены земельным собственникам, как чистый продукт в виде ренты, только два миллиарда. Третий миллиард избытка образует процент на весь основной капитал фермеров, следовательно на десять миллиардов — десять процентов. Этот

процент они получают, — заметим это, — не из обращения: он находится в их руках innatura, и они только реализуют его при посредстве обращения, превращая его этим путем в про­мышленные товары равной стоимости.

Без этого процента фермер, этот главный агент земледелия, не авансировал бы ему своего основного капитала. Уже с этой точки зрения присвоение фермером той доли сельскохозяйствен­ного прибавочного дохода,которая представляет процент, яв­ляется, по мысли физиократов, столь же необходимым условием воспроизводства, как и сам фермерский класс; и эту составную часть нельзя, следовательно, причислять к категории нацио­нального «чистого продукта», или «чистого дохода»; последний характеризуется именно тем, что он может быть потреблен, нисколько не считаясь с непосредственными нуждами нацио­нального воспроизводства. Между тем указанный миллиардный фонд служит, согласно Кенэ, большей частью для необходимого в течение года ремонта и частичных обновлений основного капитала, далее — как резервный фонд против несчастных случаев, наконец, в меру возможности, — для увеличения основного и оборотного капитала, равно как для улучшения почвы и расширения обрабатываемых земель.

Весь процесс, конечно, «довольно прост». В обращение были брошены: фермерами — два миллиарда деньгами для уплаты ренты и на три миллиарда продуктов, из них две трети — жиз­ненные средства и одна треть — сырье; бесплодным классом — промышленные товары на два миллиарда. Из жизненных средств стоимостью в два миллиарда одна половина потребляется клас­сом земельных собственников со всеми его придатками, другая бесплодным классом в оплату его труда. Сырье на один мил­лиард возмещает оборотный капитал того же класса. Из нахо­дящихся в обращении промышленных товаров на сумму в два миллиарда одна половина достается земельным собственникам, другая — фермерам, для которых она является лишь превра­щенной формой процента на их основной капитал, — про­цента, получаемого ими непосредственно из сельскохозяйст­венного воспроизводства. Деньги же, которые фермер пустил в обращение, уплатив ренту, притекают к нему обратно благо­даря продаже его продуктов, и, таким образом, тот же кругообо­рот может быть проделан вновь в следующем хозяйственном году.

А теперь пусть читатель восхищается «действительно кри­тическим» изложением г-на Дюринга, столь бесконечно превос­ходящим «традиционное легковесное изложение». После того как он пять раз подряд с таинственным видом указывал нам на

сомнения, возбуждаемые тем, что Кенэ оперирует в таблице одними денежными стоимостями, — что вдобавок оказалось неправдой, — он приходит в конце концов к выводу, что стоит ему задать вопрос, «что же происходит в народнохозяйственном кругообороте с чистым продуктом, присвоенным в качестве ренты», и «для экономической таблицы возможны лишь доходя­щая до мистицизма путаница и произвол». Мы видели, что таблица, — это столь же простое, сколько и гениальное для своего времени изображение годового процесса воспроизводства, опосредствуемого обращением, — очень точно отвечает на во­прос, что происходит с этим чистым продуктом в народнохозяй­ственном кругообороте. Таким образом, «мистицизм» вместе с «путаницей и произволом» остаются опять-таки исключительно достоянием г-на Дюринга как «сомнительнейшая сторона» и единственный «чистый продукт» его физиократических иссле­дований.

С исторической ролью физиократов г-н Дюринг знаком не лучше, чем с их теорией.

«Вместе с Тюрго», — поучает он, — «физиократия пришла во Фран­ции и практически, и теоретически к своему концу».

То, что Мирабо по своим экономическим воззрениям был по существу физиократом; то, что он был первым авторитетом по экономическим вопросам в Учредительном собрании 1789 года; то,что это собрание в своих экономических реформах перевело значительную часть физиократических положении из теории в практику и, в частности, обложило высоким налогом земель­ную ренту, этот чистый продукт, который «без даваемой взамен этого работы» присваивают землевладельцы, — все это не су­ществует для «некоего» Дюринга. —

Подобно тому как г-н Дюринг, одним размашистым росчер­ком пера зачеркнув период с 1691 по 1752 г., устранил с пути всех предшественников Юма, — так он другим росчерком пера устранил сэра Джемса Стюарта, занимающего место между Юмом и Адамом Смитом. О его большом сочинении, которое, не говоря уже о его значении для истории науки, прочно обо­гатило область политической экономии¹⁸⁸, мы не находим в «предприятии» г-на Дюринга ни единого звука. Зато г-н Дю­ринг награждает Стюарта самым крепким бранным словом, какое только имеется в его лексиконе, — он говорит, что Стю­арт был во времена Адама Смита«профессором».К сожалению, это подозрение — чистая выдумка. В действительности Стюарт был крупным шотландским землевладельцем. Будучи изгнан из Великобритании за предполагаемое участие в заговоре

в пользу Стюартов, он благодаря своему продолжительному пребыванию на континенте, где он много путешествовал, близко познакомился с экономическими условиями различных стран.

Коротко говоря: согласно «Критической истории», значение всех прежних экономистов сводится либо к тому, что их учение представляет как бы «зачатки» более глубоких, «руководящих» основоположений г-на Дюринга, либо к тому, что они своей негодностью только и оттеняют настоящим образом его пре­восходство. Но все же и в экономической науке существует несколько героев, дающих не только «зачатки» для «более глу­бокого основоположения», но и «теоремы», из которых это осно­воположение, согласно предписанию дюринговской натурфило­софии, не «развивается», а прямо-таки «компонируется». К ним относятся: «несравненно выдающаяся величина» — Лист,кото­рый на потребу немецких фабрикантов раздул в «более мощные» слова «более тонкие» меркантилистские учения некоего Ферье и других; затемКэри,обнаруживающий откровенную суть своей мудрости в следующей фразе:

«Система Рикардо — это система раздора... Она имеет тенденцию порождать вражду между классами... Его книга — настоящее руко­водство для демагога, стремящегося к власти посредством аграрных реформ, войны и грабежа»;

наконец, напоследок, Конфуций^*лондонского Сити —Маклеод.

Вот почему люди, которые теперь или в ближайшем обозри­мом будущем захотели бы изучать историю политической экономии, поступят все же гораздо благоразумнее, если они позна­комятся с «водянистыми произведениями», с «плоскими мыслиш­ками» и «жиденькой нищенской похлебкой» «самых ходячих компилятивных учебников», чем если они положатся на «исто­риографию в высоком стиле» г-на Дюринга.

Что же в конце концов получается в результате нашего анализа дюринговской «самобытной системы» политической экономии? Единственный результат состоит в том, что после всех больших слов и еще более грандиозных обещаний мы оказались обманутыми так же, как и в «философии». В теории стоимости — этом «пробном камне для определения достоинства экономических систем» — дело свелось к тому, что под стоимо­стью г-н Дюринг понимает пять совершенно различных вещей, находящихся в кричащем противоречии друг к другу,

и, следовательно, в лучшем случае, не знает сам, чего хочет. Возвещенные с такой помпой «естественные законы всякого хо­зяйства» оказались общеизвестными и часто даже неправильно формулированными банальностями худшего сорта. Единственное объяснение экономических фактов, которое нам преподносит эта «самобытная система», состоит в том, что они являются резуль­татом «насилия», — фраза, которой филистер всех наций уте­шает себя в течение тысячелетий во всех своих злоключениях и после которой мы знаем ровно столько же, сколько знали до нее. Вместо того чтобы исследовать происхождение и последствия этого насилия, г-н Дюринг предлагает нам, чтобы мы с бла­годарностью успокоились на одном слове «насилие» как конеч­ной, последней причине и окончательном объяснении всех экономических явлений. Вынужденный дать дальнейшие разъяс­нения относительно капиталистической эксплуатации труда, он сначала изображает ее в общем виде как основанную на обло­жении данью и на надбавке к цене, усваивая себе здесь полно­стью прудоновскую концепцию «устанавливаемого заранее начисления» (prelevement), чтобы затем, переходя от общего к частному, объяснять ту же эксплуатацию при помощи Марксовой теории прибавочного труда, прибавочного продукта и прибавочной стоимости. Он ухитряется, таким образом, бла­гополучно примирить два прямо противоречащих друг другу воззрения, единым духом списывая и то, и другое. И подобно тому, как он не находил в своей философии достаточно грубых выражений для того самого Гегеля, идеями которого он поль­зуется, неизменно разжижая и опошляя их, так и в «Критиче­ской истории» разнузданная клевета на Маркса служит лишь для прикрытия того факта, что все сколько-нибудь рациональ­ное, содержащееся в «Курсе» по вопросу о капитале и труде, составляет — тоже разжиженный и опошленный — плагиат у Маркса. В «Курсе» невежество автора доходит до того, что в начале истории культурных народов он ставит «крупного землевладельца», ни словом не обмолвившись относительно общности земельной собственности родовых и сельских общин, являющейся в действительности исходным пунктом всей исто­рии. Это невежество почти непостижимо в наши дни. Но оно, пожалуй, еще превзойдено тем невежеством, которое в «Крити­ческой истории» немало кичится собой как «универсальной широтой исторического кругозора» и для иллюстрации которого мы привели лишь несколько ужасающих примеров. Одним словом: вначале — колоссальная «затрата» самовосхваления, крикливой базарной рекламы, обещаний, превосходящих одно другое, а затем «результат» — круглый нуль.